Чужое имя

Глава 4

Когда после этого урока прозвенел звонок, Люк даже не пытался сопротивляться толпе. На этот раз она привела его в огромную комнату со столами вместо парт и книжными шкафами вместо портретов на стенах. Все сели и достали книги, тетради, карандаши и ручки.

Домашняя работа. Они выполняли домашнюю работу.

Удивительно, как быстро он это понял. Сколько раз наблюдал, как старшие братья пыхтят над задачами по математике, спотыкаются над заданиями по чтению, царапают ответы в тетради по истории. Мэтью и Марк школу не любили. Однажды, много лет назад, Люк заглянул Марку через плечо на домашнее задание и заметил небольшую ошибку.

– Разве восемью четыре не тридцать два? – простодушно спросил он. – А ты пишешь тридцать четыре.

Марк высунул язык и так сильно нажал на карандаш, что сломал грифель.

– Всё из-за тебя, – пожаловался он. – Если ты такой умный, почему не ходишь вместо меня в школу?

– Замолчи, – накинулась на него мать, и на этом всё закончилось.

В семье Люка не принято было говорить о том, что им было хорошо известно.

Люк в семье был третьим сыном, а значит, нелегалом, нарушавшим закон о народонаселении каждым своим дыханием и каждым съеденным куском. Конечно же, он не мог ходить ни в школу, ни куда-нибудь ещё.

А теперь он в школе. И не в маленькой деревенской, куда ходили Мэтью и Марк, а в огромной дорогой школе, которую могли себе позволить только богатейшие из богатых. Богачи, как Ли Грант, который погиб, катаясь на лыжах. Его семья скрыла смерть сына и тайно отдала Люку его удостоверение личности, помогая «ребёнку-призраку» выйти из подполья.

Наверное, все догадываются, что Люк – самозванец.

Жаль, что настоящий Ли Грант погиб. Жаль, что Люк не дома и не прячется.

– Молодой человек, – сказал кто-то, будто предупреждая.

Люк огляделся. Все ученики сидели за столами, только он всё ещё стоял. Он быстро занял ближайший свободный стул. У него не было учебников и задания. Может, пора прочитать записку мистера Толбота?

Но как только он полез в карман, то понял, что сейчас не время.

Сидевший напротив мальчишка не сводил с него глаз. А другой, через два стула от него, что-то шептал и показывал на него пальцем. Люк опустил глаза, но чувствовал на себе чужие взгляды. Даже если никто не смотрел на него в открытую, он тревожился оттого, что в комнате много людей. Чтение записки придётся отложить. Он едва сдерживался, чтобы не вскочить со стула, не выбежать из комнаты и не спрятаться в укромном уголке. И тогда все узнают, что он не настоящий Ли Грант. Все поймут, что он только умеет прятаться.

Люк заставил себя отсидеть тихо целых два часа.

Когда снова прозвенел звонок, вся толпа направилась по коридору в огромную столовую. Люк не ел с самого завтрака: дома были мамины постные булочки и в качестве чудесного прощального угощения свежие яйца. Он вспоминал, как мать с гордостью поставила перед ним тарелку.

– С фабрики? – спросил он.

Обычно для простых людей куриные яйца были недоступной роскошью, но мать работала на птицефабрике, и если начальство бывало в хорошем настроении, ей доставались дополнительные продукты.

Мать кивнула.

– Обещала в обмен отработать сверхурочно сорок часов. Бесплатно.

– За два яйца для меня? – ахнул Люк.

– Это выгодная сделка, – взглянув на него, ответила она.

От воспоминания о завтраке в горле встал комок размером с яйцо. Есть не хотелось.

Однако сел, как все остальные. Вдруг к нему подошёл какой-то мальчишка и на него уставился.

– Только выпускники, – заявил он.

– Что? – не понял Люк.

– Этот столик только для выпускников, – пояснил мальчик таким же насмешливым голосом, каким говорил Марк, когда Люк тупил.

– Ясно, – сказал Люк.

– Ты что, мужлан? – спросил другой мальчик.

Люк не знал, что на это ответить. Он поспешно вскочил, подошёл к другому столу и сел.

– Только для одиннадцатого класса, – сообщил мальчик за тем столом.

Люк попытался проглотить комок в горле, но тот, казалось, стал ещё больше.

Он переходил от стола к столу, даже не пытаясь сесть. За каждым кто-нибудь недовольным голосом сообщал: «только десятый класс», или «только девятый класс», или «только восьмой»… Люк не знал, к какому классу относится, и продолжал ходить.

В конце концов он нашёл пустой стол и сел.

Перед ним поставили миску с какими-то листьями и проросшими соевыми бобами. Вот тебе и еда. Другие мальчики принялись есть, тогда и он попробовал. Листья были холодные, горьковатые и застревали в горле.

Люк вспомнил о картофельных чипсах. Никому не разрешалось есть так называемую нездоровую пищу из-за недостатка продуктов питания, который и привёл к закону о народонаселении. Однако Джен угощала его чипсами, когда он тайно, рискуя, пришёл к ней домой. Он до сих пор помнил их солёный вкус, ощущал хруст во рту, слышал голос Джен, когда возразил, что чипсы запрещены: «Да, ну так и мы тоже вне закона, что ж теперь лишать себя мелких радостей жизни?»

Джен. Если бы она была здесь, то не смирилась бы с горьковатыми листьями и безвкусными проросшими соевыми бобами на ужин. Выступила бы и потребовала настоящую еду. И села бы за любой стол, какой хотела.

Она нашла бы самого главного здесь – директора (?) – и потребовала бы: «Почему мне никто не объясняет, в какой класс идти? Что такое штрафные? И вообще каковы правила? Вы плохо управляете школой!»

А Ролли просто бы заехала кулаком в глаз.

Но Джен здесь не было. Джен умерла.

Люк ниже склонился над миской. Он перестал притворяться, что жуёт и глотает.

После ужина все столпились в другой просторной аудитории. Перед ними стоял человек и говорил о прекрасном правительстве, о его мудрых вождях, спасающих народ от голода.

«Ложь», – подумал Люк и поразился, что вообще об этом думает.

Наконец прозвенел ещё один звонок, и другие мальчики разбежались. Люк нерешительно бродил туда-сюда по незнакомым коридорам.

– Марш в комнату, через десять минут погасят свет, – предупредил его какой-то человек.

Люк так стремился попасть в свою комнату, что неожиданно обрёл голос.

– Я… я новенький. Где моя комната, не знаю.

– Ну так выясните.

– Как? – спросил Люк.

Человек вздохнул и закатил глаза.

– Как вас зовут? – медленно спросил он, будто Люк такой глупый, что не поймёт вопроса.

– Л… – Люк почему-то не смог заставить себя назваться фальшивым именем. – Номер комнаты я знаю. Сто пятьдесят шестая. Только вот не помню, где она.

– Так бы сразу и сказали, – пробурчал человек. – Вверх по лестнице и за угол.

Несмотря на чёткие инструкции, Люк свернул и не сразу нашёл нужную комнату. Когда он наконец увидел табличку с номером 156, ноги его дрожали от усталости и покрылись мозолями от тесных туфель. Дома он привык ходить босиком. Привык целыми днями сидеть в комнате, а не скакать вверх-вниз по лестнице и лабиринтам коридоров.

Он вошёл в спальню и сразу направился к кровати. Теперь она была укрыта покрывалом, как и остальные. Ему хотелось упасть на неё, заснуть и забыть обо всём, что произошло днём.

– А разрешение спросил? – гаркнул кто-то.

Люк оглянулся. Он так устал, что даже не заметил семерых мальчишек, сидящих кружком на полу и играющих в карты.

– Ра… разрешение? – переспросил он.

Один из мальчишек – похоже, тот, кто говорил, – откинул голову и захохотал. Долговязый и тощий, он был явно старше Люка. Может, как его пятнадцатилетний брат Мэтью. Но Мэтью Люк знал как свои пять пальцев, а выражение лица этого мальчишки оставалось загадкой: странный взгляд тёмных глаз на необычном лице. Что-то в нём напоминало Люку картинки в книжках о шакалах.

– Гля, пацаны! – сказал мальчишка. – Нам робота-попугая прислали! Ну прям как живой, во дела! Только заикается малость. Ну-ка повтори: «Я экснет, зря небо копчу, бывший лишний, никудышный. Мужлан неотёсанный».

Большинство мальчишек тоже смеялось, но тихонько, словно они боялись пропустить ответ Люка.

Люк заколебался. Эти слова он слышал раньше: Ролли назвал его экснетом и лишним, а в столовой другой мальчик обозвал мужланом. Может, это слова из иностранного языка, на котором говорил тот полный, невысокий учитель. Люк понятия не имел, что они означают, однако мог отличить, что ничего хорошего. Благодаря Мэтью и Марку он легко распознавал подвох.

Люк покачал головой.

Мальчишка-шакал театрально вздохнул.

– Уже скис, – разочарованно протянул он.

Он встал и пихнул Люка кулаком в бок, как отец, бывало, стучал по мотору вышедшего из строя трактора или грузовика: «Да. В наши дни даже приличной развалюхи не найти».

Люк вырвался и шагнул к кровати.

Мальчишка-шакал снова рассмеялся.

– Э-э, нет, не спеши. Разрешение, помнишь? Скажи: «О повелитель, я твой покорный раб, буду служить тебе верой и правдой до последнего вздоха. Не стану ни есть, ни спать, ни дышать, пока не прикажешь».

Мальчишка встал между Люком и кроватью. Другие угрожающе вытянули шеи. «Стая шакалов», – подумал Люк.

Шакалы – коварные противные животные. Люк о них читал. Иногда они раздирают добычу на части.

«На самом деле они не шакалы, а мальчишки», – напомнил себе он. Но он слишком устал, чтобы бороться.

– Я твой раб, – пробормотал он. – Д-дальше не помню.

– И что же всегда присылают такое дурачьё? – спросил мальчишка-шакал и свысока посмотрел на Люка. – Небось и имени своего не помнишь.

– Л-ли, – прошептал Люк, потупив глаза.

– Ли, повторяй за мной: «Я…»

– Я…

– «Твой…»

– Твой…

Мальчишка-шакал скормил ему каждое слово, и Люк, презирая себя, их повторил. Потом тот заставил Люка достать локтем нос, скосить глаза, встать на одну ногу и пять раз повторить: «Я самый презренный из презренных. Плюйте в меня».

Посредине испытания свет мигнул и погас, но шакалюга не унимался. Наконец он зевнул. В темноте Люк услышал, как хрустнула челюсть.

– Новичок, что-то ты меня утомил. Избавь меня от своего присутствия.

– Что? – спросил Люк.

– Иди спать!

Люк смиренно нырнул под одеяло. Он даже не раздевался и не разувался… не осмелился встать и снять обувь и одежду. Непривычные брюки собрались и смялись на поясе, и он молча их разгладил. Он прикоснулся к карману и вспомнил: прочитать записку отца Джен так и не удалось.

«Завтра», – подумал Люк. И перед ним вновь забрезжила надежда. Завтра он прочитает записку и тогда узнает, как выяснить, на какие уроки идти, как вести себя с такими, как Ролли и соседи по комнате, как выжить. Но нет, не просто выжить. Он вспомнил о своих мечтах, когда уходил из дома. Неужели это было сегодня утром? А казалось, что прошла целая вечность. Он мечтал о том, что изменит мир, найдёт способ помочь другим третьим детям, которым приходится прятаться. Конечно, Люк не ожидал, что записка отца Джен подскажет ответы на все вопросы, но хотя бы направит его и покажет, что можно сделать.

А сейчас спать, потом наступит завтра, и он прочитает записку.

Но ему не спалось. Комната наполнилась незнакомыми звуками: шёпот мальчишек, потом глубокое сонное дыхание. Когда кто-нибудь поворачивался, кровати скрипели. Через вентиляционное отверстие дул свежий ветерок.

Люк с болью вспомнил свою комнату на чердаке, семью, Джен. И своё имя. Почувствовал, как вытянулись губы.

– Люк, – беззвучно прошептал он в темноте. – Меня зовут Люк.

И молча, выжидая, замер, сердце бешено заколотилось, но ничего не произошло. Никто не бил в набат, демографический надзор не явился его арестовать. И снова, перекрывая страх, забрезжила надежда. Его зовут Люк. Он не раб. И не самый презренный из презренных. Сын своих отца и матери. Брат Мэтью и Марка. Друг Джен. По крайней мере… был.

Глава 5

На следующий день Люку так и не удалось прочитать записку отца Джен. И на другой тоже. И на третий.

Всю неделю, ложась спать, он решал: «Завтра. Я найду способ прочитать записку завтра». Однако и следующий день срывал его планы.

Сначала он думал, что решит вопрос в два счёта. В конце концов, есть туалет. Он зайдёт, закроет дверь и прочитает записку. Но не тут-то было. Туалеты в школе Хендрикса отличались от домашних, закрытых, где можно было уединиться. Это были ряды писсуаров и унитазов, выставленные на всеобщее обозрение. И душевая была общей, просто открытая, выложенная кафельной плиткой комната с десятками кранов на каждой стене.

Люк с трудом мог заставить себя спустить брюки на глазах у всех, не говоря уже про чтение записки. Он всегда ждал, пока большая часть мальчиков уйдёт, но туалет никогда полностью не пустовал. Наконец, когда прошло три дня, он впал в отчаяние и решил ждать в туалете до последнего, невзирая на звонки и уроки. Прозвенел звонок на завтрак, а он всё не выходил, притворяясь, что умывается.

Наконец остались только Люк и стоявший в дверях мускулистый качок.

– Выходи, – сердито скомандовал парень.

У Люка задрожали ноги, но он не закрыл кран с водой.

– Я ещё не закончил, – пробормотал он, стараясь держаться бесстрастно, беззаботно, но ничего не вышло.

Парень схватил его за руку.

– Ты что, оглох? Сказал, пошёл ВОН!

Парень так дёрнул его за руку, что всё тело Люка прострелило болью. Потом вытолкал его за дверь. Люк приземлился в коридоре на пол. Там на него с неприязнью посмотрел дежурный.

– Опоздали на завтрак. Два штрафных.

Люк смотрел то на дежурного в коридоре, то на другого мальчишку, угрожающе застывшего в дверях туалета. Потом понял. Они все одинаковы. Дежурные были повсюду: в туалетах, в коридорах. Ни там ни тут записку прочитать не удастся.

Он решил попытаться прочитать записку в своей спальне. Вернётся первым, когда дадут звонок ко сну. Сначала ему это не удавалось, потому что, как он ни старался, не мог сразу найти дорогу. Поднявшись по лестнице, свернуть налево, потом направо, ещё раз направо и опять налево. Или сначала направо, потом налево, ещё раз налево и направо?

Вообще, в большинстве случаев, он чудом находил свою комнату, прежде чем гасили свет. Впрочем, это было даже к лучшему, тогда у мальчишки-шакала оставалось меньше времени для издевательства.

Наконец, в середине второй недели пребывания в школе Хендрикса во время вечерней лекции он сел в конце аудитории и первым выскочил на лестницу. Затаив дыхание, он отсчитывал повороты: направо – да, направо – да, налево. И там – да! Комната сто пятьдесят шесть.

Люк кинулся в комнату мимо дежурного по коридору. Незаметно юркнул за дверь, сунул руку в карман. И услышал:

– Глянь-ка! Сегодня мой раб на ходу подмётки рвёт, так не терпится послужить повелителю.

На кровати развалился мальчишка-шакал.

Люк прикусил губу, чтобы не закричать.

В тот вечер шакал в жестокости превзошёл самого себя.

Люку пришлось пятьдесят раз повторить «я третий лишний», пять минут прыгать на одной ноге и сто раз отжаться. Он в жизни не видел, как отжимаются. Мальчишки аж покатились со смеху, когда он, запинаясь, признался: «Я… я не знаю как». Потом нужно было по полу толкать носом камешек.

В ту ночь, лёжа в постели, Люк совсем отчаялся. После отжимания ныли плечи, на боку был огромный синяк, оставленный выгонявшим его из туалета верзилой.

«Я никогда не прочитаю записку, – подумал он. – Никогда не останусь один».

И дело было не просто в записке. Он сходил с ума, оттого что вокруг всегда мельтешили люди, он постоянно был на виду у всех, не имея возможности ни на секунду уединиться.

Как можно мечтать побыть одному и в то же время страдать от одиночества?

Глава 6

Люк выжил.

Это оказалось совсем нетрудно, если воздержаться от желаний.

Пока он не болтался в туалете или коридорах, пока, войдя в класс, сразу садился, пока не пытался есть за чужим столом, никто, кроме мальчишки-шакала, к нему не приставал. Однако и те пытки можно было перенести, даже самые жестокие.

Но Люк хотел бо́льшего.

Хотел жить дома со своей семьёй, чтобы Джен была жива. Хотел, чтобы все третьи дети были свободны и ему больше не пришлось притворяться кем-то другим.

Это были несбыточные мечты, фантазии, которые он втайне лелеял в бессонные ночи.

Наутро от блеска этих фантазий меркла действительность, и всё, чего он хотел, тоже казалось невозможным.

Хотелось каждый вечер залезать в кровать, не глядя на мальчишку-шакала, не повторять сто раз: «Я самый неотёсанный мужлан в мире», – ни разу не отжимаясь, не подтягиваясь, не садясь, не наклоняясь вперёд. Однажды во время ночного истязания он отважился пробормотать:

– Оставь меня в покое.

Но когда поднял голову, шакал истерично хохотал.

– Ты… это ты сказал… ты сказал? – фыркал он. – «Оставь меня в покое». Гля, надо же такое придумать! Ты, безголовый тупица. Может, заставишь меня? Ой, я боюсь! Заставь меня.

Насмешливо скаля зубы, он сжал кулаки. За его спиной собрались жаждущие драки другие соседи по комнате. Казалось, они готовы помочь мальчишке-шакалу выбить из Люка каждую кроху смелости. Люк прикинул разницу в росте и весе между ним и соперником. На других он не смотрел. Никому не доведётся нанести ни одного удара. Смелость Люка уже испарилась.

Шакалюга по крайней мере устраивал пытки только раз в день.

А когда Люк три раза в день приходил в похожую на пещеру столовую, ему хотелось вкусной еды. Он жевал горьковатую зелень и крошащийся хлеб и мечтал о мамином рагу, булочках, яблочных пирогах. Вспоминал родной голос, как она говорила, когда пекла торт:

– Хочешь облизать миску?

И сладость теста.

Ещё вспоминал каждую мелочь того дня, когда они с Джен вместе пекли печенье. Они тогда взяли особенные шоколадные чипсы, и когда печенье вынули из духовки, чипсы таяли и оставляли на языке сладкое послевкусие. Они с Джен сидели на кухне, смеялись, болтали и ели печенье за печеньем.

Это была одна из лучших встреч с Джен. Одна из последних.

Люк тщетно старался об этом забыть. Если он будет сидеть в столовой школы Хендрикса и кто-нибудь поставит перед ним тарелку с печеньем Джен, на вкус оно будет таким же горьким, как и зелень. И он не сможет откусить ни кусочка.

И мамины булочки с пылу с жару… если бы их передали сюда, крошились бы во рту так же, как и здешний хлеб. Любая еда покажется безвкусной, когда ешь один в толпе из сотен мальчиков, которые даже имени твоего не знают. Никому нет до тебя никакого дела.

Люку нужен был друг в школе Хендрикса. Иногда он заставлял себя оставить мечты и обратить внимание на других мальчишек. У него не хватало смелости заговорить с кем-нибудь, но он думал, что если прислушается, то однажды…

Все мальчишки для него были на одно лицо.

Может, это как-то связано с тем, что он много лет прятался? Он же не слепой, понимал, что у кого-то из них волосы другого цвета и даже кожа другого оттенка. Они были разного роста: высокие, коротышки, – разного телосложения: толстые, худые. Некоторые были даже старше братьев Люка, другие моложе его, но ни одного из них Люк запомнить не мог.

Даже мальчишка-шакал вне их комнаты сливался с толпой. Как-то он подошёл к Люку и сказал:

– А, мой раб! Как кстати, мне нужна ручка. Дай мне свою, детка.

Люк уставился на него, разинув рот, и смотрел так долго, что шакалюга просто выхватил у него из руки ручку и ушёл, бормоча:

– Вытаращился, когда не надо, будто столбняк напал.

Как-то, во время завтрака, он услышал, как за соседним столом шутят мальчишки.

– Ой, ну ладно, Спенс, – сказал один мальчишка другому.

Люк присмотрелся. «Спенс», – повторил он самому себе, запоминая черты лица мальчика. Значит, его зовут Спенс. Теперь буду знать. Тёплое чувство, что теперь он сможет хоть кого-то узнать, грело его всё утро.

За обедом он наблюдал, как Спенс занял своё место. Люк даже заулыбался. Потом Спенс опрокинул стакан с водой, обрызгав соседа по столу.

– Тед, ну ты мужлан сиволапый, руки как крюки! – воскликнул тот.

Тед? Но… За обедом мальчик, которого звали Спенс (Люк готов был поклясться, что не ошибся), поднял голову, когда кто-то крикнул:

– Эй! И-Джей!

– Не сейчас, – раздражённо ответил Спенс, Тед, И-Джей. Может, его зовут И-Джей, а Спенс и Тед – это вообще другие мальчишки?

На этом Люк сдался и прекратил попытки узнать чьи-нибудь имена. Ему показалось, что и другие мальчики отзываются не на одно имя, но точно сказать не мог. Почему его так легко сбить с толку?

Точно так же он путался в коридорах школы, по которым блуждал, словно по замкнутому кругу. И каждый день, как впервые, искал дорогу в один и тот же класс. Неважно, что он не знал своего расписания… всё равно не смог бы попасть в нужное место. Учителям, казалось, не было до него дела, как и вообще ни до кого. Время от времени они показывали пальцем на какого-либо мальчика и сообщали: «Два штрафных», почти никогда никого не называя по имени.

Люк подумывал сбежать в свою комнату во время уроков и прочитать записку от отца Джен, всё равно никому не было дела, чем он занимается. Но дежурные по коридору следили и за лестницей тоже. Следили за всем.

Люк мрачно думал, что записка, которая могла его спасти, была обречена превратиться в кармане в бумажные катышки. А Люк был обречен на бесконечные скитания по коридорам школы Хендрикса незаметным, неосведомлённым, неизвестным.

По ночам в кровати Люк вёл воображаемые беседы с семьёй, Джен, отцом Джен. С его стороны звучали только извинения.

«Простите, мистер Толбот. Вы жизнью рисковали, доставая для меня фальшивое удостоверение личности, а я… его не заслуживаю».

«Прости, Джен, ничего не сделал для…»

«Мама, прости. – Тяжелее этого разговора не было. – Ты хотела, чтобы я остался дома, но я должен был уйти. Я говорил, что хочу изменить мир, но не могу. Хотел, чтобы в мире еды хватало всем и третьи дети стали законными гражданами, но не могу понять ни слова из того, что говорят учителя. Даже тех, кто говорит на моём языке. Я никогда ничему не научусь. Не смогу никому помочь. Прости, мама. Не нужно было от тебя уходить. Жаль…»

Список сожалений было настолько велик, что продолжать не хватало сил. Его так занимали большие, невероятные перемены, что пожелать чего-нибудь помельче, попрактичнее, просто не приходило в голову. Например, открытую дверь. А вот это как раз получилось.