Большая книга ужасов – 90

Глава V

Учебный корпус изнутри оказался маленьким и предсказуемо скучным. Ребята только заглянули ещё в добрый десяток точно таких же унылых, убитых классов, казавшихся просторными из-за отсутствующих парт. Прошли корпус насквозь и вышли с другого конца в пустой дверной проём. Здесь так же колыхалась нескошенная трава, впереди угрюмыми горами торчали другие корпуса, должно быть, из-за них казалось, что уже темнеет. Ваня задрал голову:

– Кажется, дождь собирается.

Небо действительно заволокло тяжёлыми, почти чёрными тучами. Темнело на глазах, хотя на дворе был белый день.

– А я обещал вернуться домой засветло. – Серёга вытер лицо: первые капельки уже падали. В небе сверкнула молния.

– Бежим, пока не ливануло! – Мышка нырнул в высокую траву и первый ворвался в следующий корпус.

Последней бежала Ленка, и дождь уже лил, когда она нырнула за дверь с кривой табличкой «Бисквитный цех». Она вбежала, хлюпая мокрыми кедами, на пол с неё тут же налилась лужа.

– Ну вот, заболею в школу не пойду.

– А так хотелось! – дразнился Мышка. Он был сухой и очень собой довольный. Ленка подняла с живописного пола какой-то мелкий мусор, запустила в Мышку, но не попала.

Когда-то здесь была жизнь. Огромное помещение, хоть в футбол играй, с огромными окнами и высоким потолком, выглядело странно тёмным, должно быть из-за туч на улице. Наверное, тут были станки, но сейчас от них остались только воспоминания и огромная площадь замусоренного пола. Мелкие бумажки, тряпки, в одной из которых угадывался бывший белый халат, даже цветочные горшки с землёй.

– А бродяги здесь всё-таки есть! – Серёга пнул бывшую засаленную кепку. – Мы ворвались в чужую гардеробную.

Ваня достал телефон и посветил под ноги. Похоже, Серёга прав. Барахло на полу было, в основном, одеждой. Грязные, когда-то белые халаты в ржавых пятнах, но это понятно: работники оставили, странно только, что здесь, а не в раздевалке, например. Куртка, джинсы, шуба, вроде…

Когда в луч телефона попала шуба, Ленка взвизгнула и отпрыгнула назад.

– Ты чего? – Ваня подошел ближе. Настя и Серёга уже доставали телефоны, чтобы тоже подсветить и разглядеть это, Мышка подошел так. Вспыхнуло еще два фонарика. Беспощадный белый свет показал то, что Ваня принял за шубу. Шкура собаки. Целехонькая, с тем, что когда-то было головой, хвостом, лапами, только пустая, будто выеденная изнутри. Она лежала распростёртой на чьих-то джинсах, будто шкура медведя у камина, только без стеклянных глаз, и от этого…

– Уберите! – Ленка стояла шагах в пяти и старательно отворачивалась. – Меня сейчас вырвет.

Все повыключали фонарики: кому охота на это смотреть. Темно стало почти по-настоящему, по-ночному, в окна проникал очень тусклый свет с улицы. На улице ударил гром.

– Бродяги едят собак, – задумчиво сказал Серёга. – Ты не знала?

– Кто тебе сказал, что я хотела это знать?

– Ну это хотя бы не твоя? – спросил Мышка. Ваня молча замахнулся на него телефоном.

– Пойдёмте отсюда, а? – Ленка и правда выглядела неважно. Мокрая, жалкая, трясущаяся то ли от холода, то ли от увиденного. – Сейчас из-за дождя эти, – она кивнула на бывшую собаку, – побегут домой, а тут мы…

– И что они нам сделают?

– Ой, смелый нашёлся! Откуда ты знаешь, сколько их, и что у них в башке, если собак едят! – Настя сперва ляпнула, а потом подумала о пропавших людях. Одно дело – читать страшилки в интернете, а другое – стоять в цеху заброшенной фабрики рядом с выпотрошенной собакой и знать, что тот, кто это сделал, может скоро вернуться. Ленка включила фонарик, посветила на пол и проснулась, как будто раньше не видела:

– Одежда! Вы мне не верили, тут одежда!

– Так! Хватит этих баек из интернета… – Настя сказала, чтобы обстановку разрядить, а сделала хуже.

Ленка забегала лучом по грязным бесхозным тряпкам. Тут и там были странные ржавые пятна, похожие на старую кровь. Луч двигался хаотично, туда-сюда, рука у Ленки подрагивала. А всё равно пятна успевали отпечататься на сетчатке, всё равно успевали попасть в луч, как будто специально лезли на глаза.

– Не сходите с ума, девчонки! На улице дождь. Может, я и смелый, но мне совсем не хочется промокнуть. – Серёга кивнул за окно.

– Давайте хоть отсюда отойдём! – Ленка перешла на шёпот. В этом огромном полутёмном месте казалось, что их могут слышать из любого угла, что кто-то здесь уже может быть, кроме них.

– Взять на заметку: не показывать Ленке дохлых животных. От этого она теряет голос. – Мышка включил фонарик на телефоне и пошёл вперёд, светя под ноги. Остальные молча двинулись за ним, стараясь не наступать на подножный мусор. Бывшую собаку обходили далеко, даже бесстрашный Серёга.

– Всё-таки странное место для бродяг. – Он тоже перешёл на шёпот, наверное, это заразно. – Холодно, и место слишком открытое, вот что. Здесь полно кабинетиков, уютных закутков, может, даже без окон помещение найдётся. А эти – на открытом месте, как на ладони.

– А кого им бояться-то?

– Холода.

В цеху и правда было прохладно. Наверное, дело в дожде, из-за него похолодало. По огромному помещению гулял сквознячок, маленький, ледяной, он будто забивался под кожу. И запах. Продуваемый пустыми окнами цех душил странным запахом железа, пота и карамели, как будто он въелся в стены и никак не может выветриться.

– …И еще рисунков на стенах нет, – закончил Серёга.

– Дались тебе эти рисунки!

– А вот и дались! Любая заброшка – магнит для уличных художников, откуда ещё не прогонят-то! А здесь – ничего. Ни надписи, ни рожицы. Я сперва внимания не обратил, а потом подумал: «Что-то не то». Стал приглядываться специально: нет рисунков. А она сколько стоит, эта заброшка, лет двадцать? Да за это время…

– Значит, нет у нас поблизости художников, вот и всё.

– …А ещё бродяги сдали бы железо на металлолом. – Серёга кивнул на трубы, тут и там пересекающие цех.

– Значит, не дотянулись, или недавно здесь… – Мышка вяло спорил, наверное, для того, чтобы поспорить. Луч его телефона пересекло что-то маленькое. Оно передвигалось по замусоренному полу короткими прыжками, за ним тянулась тонкая ниточка хвоста.

– Крыска! – Мышка сказал это таким умильным голосом, что Ваня хрюкнул. – Видите, здесь всё-таки есть жизнь! Нормальная человеческая заброшка: бродяги, крысы, мусор всякий. И нечего выдумывать.

Огромный неуютный цех уже остался позади. Ребята шли по длинному узкому коридорчику, утыканному дверями. На некоторых даже сохранились таблички.

– Женская раздевалка, – прочёл Мышка на двери. – Всегда мечтал побывать. – Он толкнул дверь и вошёл.

Помещение оказалось неожиданно маленьким, наверное, с комнату обычной городской квартиры. Крошечное окошко под самым потолком не давало никакого света. Но луча Мышкиного фонарика хватало, чтобы осветить всё. Остатки скамеек, крючков на стенах, нелепый цветочный горшок на высоком подоконнике и добрый десяток крыс, поедающих что-то внизу под батареей.

– Фу! – Мышка выключил фонарь, и сразу стало темно. – Идёмте отсюда, конец моим иллюзиям! – на ощупь он стал подталкивать ребят к дверям, но только разбудил любопытство.

– Что там? – Ваня вывернулся из Мышкиного захвата, достал телефон и посветил. Туда, под батарею, которую всякие уважающие себя бродяги срезали бы первым делом. Туда, где копошились крысы. Ваня-то не Мышка, Ваня сразу разглядел, что они ели.

– Я домой. – Ваня пнул очередную тряпку под ногами, и ему на секунду стало легче от этих простых слов. Вот так вот запросто: «Я домой», – и всё. Больше не хотелось путешествовать по этой заброшке. Он нашёл, что искал. Лучше б не находил. Плевать на дождь, при чём тут дождь вообще?

– Ты чего? – Мышка обернулся, светя телефоном в глаза. – Струсил, что ли?

Всё-таки Мышка дурак. Ваня, конечно, мог бы ему объяснить, но слова не лезли. Да и не хотелось, не надо. А то ещё девчонки начнут его жалеть, это унижает. И вообще, не их это дело.

– Не твоё дело. – Он обошёл Мышку, вышел в коридор и пошёл вперёд, должен же быть там какой-то выход.

Все встали, будто нарочно пропуская его, скорее от растерянности: что на него нашло-то?

– Ты что?

– Обиделся, что ли?

– Вань, коридор-то один. Вроде… Погоди, сейчас все дойдём.

Наверное, надо было им объяснить, а то правда глупо как-то. Не хотелось. Навалилась такая апатия, хоть режь его, он не сможет выдавить из себя три слова: «Там моя собака».

А остальные так и стояли, разинув рот, слушая, как удаляются по коридору Ванины шаги под шум дождя.

– Дождь же! Да ты чего?!

Шаги стихли. Несколько секунд ребята молча переглядывались, как будто спрашивая друг друга: что он там, уже выход нашёл, или передумал, или…

Ваня коротко вскрикнул из темноты. Негромко, так, скорее от неожиданности, чем от испуга.

– Ты чего? – Мышка направил на него луч.

Ваня стоял шагах в десяти спиной к ребятам, просто стоял, наверное, вглядываясь во что-то впереди себя.

– Да что там, алё! – Все будто разом ожили. Затопали, подбежали к Ване, включили фонарики на телефонах, хотя Мышкиного хватало, наперебой стали светить: на Ваню, на стену, на грязный пол… Он стоял, уставившись дальше в коридор, в пустое место, если не считать стен, пола и потолка да парочки дверей на пути…

– И как вы объясните своё дурацкое поведение? – Серёга дёрнул его за рукав, и Ваня будто проснулся.

– Я видел его!

Четыре луча фонариков зашарили по стенам и полу. Никому не хотелось встретиться здесь с незнакомцем.

– Кого? Бродягу?

– Этого, с крысами. Он мелькнул и пропал, как тогда… – Все непонимающе уставились на Ваню. Ну да, они ж не знают! Кое-как, сбиваясь, он рассказал ребятам, что видел ночью из окна.

– …и сейчас он был здесь. Вот так вот мимо меня прошёл. – Ваня провёл рукой, пересекая коридор и указав на стену.

– Ну ты даёшь! – Мышка хихикнул и пнул стену ногой. На светлой краске остался грязноватый след. – Призрак прошёл сквозь стену, «Оскара» Ване!

– Я тоже чуть не поверил, – улыбнулся Серёга. – У тебя было такое лицо. – Он вытаращил глаза и распахнул рот. – Прямо оживший Мунк.

– Но я правда видел! И сейчас и тогда… – Они смеялись. Было не обидно, просто…

– Я читала о нём. – Ленка сказала так серьезно, что эти двое тут же умолкли. – Призрак сторожа, не слышали? В общем, когда фабрика ещё работала, но уже еле дышала, был здесь сторож. Злющий был, всех на выходе обыскивал до трусов, да ещё и врезать норовил. Говорят, даже убил кого-то, только не смогли доказать.

– Ты описываешь обычного магазинного охранника. – Мышка плюнул на стену, показывая, что он не верит, и наблюдал, как стекает плевок.

– А когда фабрику закрывали, он объявил голодовку. То ли другой работы не было, то ли так привык здесь, что уходить не хотелось. Заперся в своей каморке и сидел там. «Никуда, – говорил, – не пойду, здесь мое место!»

– И?

– Сам как думаешь? Закрыли фабрику, не могли не закрыть. Взломали дверь в его каморку, вынесли этого вместе с креслом, а он – обратно. Уселся уже в пустой комнате с выбитой дверью, и за своё: «У меня тут голодовка, никуда не пойду». Ну а как из-за одного дурака заставить работать обанкротившуюся фабрику? Никак. Плюнули, закрыли, разошлись.

– А этот?

– Умер. В той же комнате. Пишут, что иногда у территории фабрики видят призрак.

– Так, может, он и не умер вовсе. – Серёга задумчиво пинал чей-то бывший носок. – Так и живёт здесь, крысами питается…

– Фу! Он же сквозь стену прошёл, о чём я вам толкую!

– Ну это ты видел. – Мышка был неожиданно серьезным. – А мы – нет. В то, что здесь кто-то живёт, я верю…

Шум дождя стих внезапно, и, как будто нарочно выбрав момент, впереди в темноте коридора кто-то негромко хмыкнул. Ленка взвизгнула, все разом направили телефоны вглубь коридора. Лучи освещали те же обшарпанные стены, пол, усеянный мусором, далёкий потолок в ржавых разводах, двери. Дальше была темнота, они ни во что не упирались, эти лучи, рассеивались и тонули.

– Пойдёмте-ка обратно, а? – Серёга открыл очередную дверь, наверное, чтобы убедиться, что за ней никто не прячется. – Кто бы он там ни был, я не хочу с ним встречаться.

– Да бомжара это, а ты и уши развесил. – Мышка опять плюнул под ноги. – Сидит, небось, и сам трясется: «Страшные подростки, укусят». Мы не укусим! Мы на экскурсию! – он крикнул это в коридор, громко, аж эхо ответило. Наверное, все разом, прислушались.

– Тихо…

– Говорю ж: боится, вот и не отвечает. Идём, выход должен быть рядом.

– Я домой. – Повторил Ваня. Он развернулся и пошёл обратно. Серёга и девчонки, не сговариваясь, пошли за ним. Никому было неохота связываться с неизвестным в тёмной заброшке. Это только в кино дураки бегут на подозрительный звук, когда надо с воплями бежать в другую сторону.

– Вы куда? Вон же выход! – Мышка пробежал несколько шагов, толкнул невидимую дверь и пропал.

Ленка это заметила, потому что шла, всё время оборачиваясь на Мышку. Было страшновато за этого дурака, которого так и тянет куда не надо. Она крикнула остальным. Все обернулись и зашарили фонариками по стенам.

– И куда он делся?

– На улицу. Похоже, и правда… – В открытую дверь одного из кабинетов влетел маленький камешек, прямо Серёге под ноги.

– Давайте сюда, Фомы неверующие! – Невидимый за высоким окном Мышка кричал с улицы. – «Умный в гору не пойдёт, умный гору обойдёт», – сказал муравей, подбегая к рельсам. Рядом выход, ну?

Чувствуя себя полными дураками, ребята побежали обратно. Уже не думалось про загадочного невидимку, который хмыкнул там, в темноте, даже Ленка забыла о призраке. Выход-то вот он, рядом, Мышка-то на улице уже. Серёга толкал все подряд двери, пока не нашёл нужную.

Они выскочили на воздух, в лицо пахнуло прохладным ветерком. Было ещё странно-темно из-за туч, но дождя уже не было. Только мокрая трава по пояс, противно, а всё равно.

– Свобода! Спасибо, Сусанин! – Настя дурашливо завопила и побежала обнимать Мышку. Он стал удирать от неё кругами. Ленка смеялась и фотографировала корпус, совсем не страшный снаружи. Ваня, наверное, в тысячный раз повторил: «Я домой», но услышал его только Серёга. И понял. Он тоже не слепой.

– Собаку нашёл?

Ваня кивнул. Он хотел ещё что-то сказать, но слова застревали. Повернулся и пошёл.

Глава VI
Серёга

Он был не злой, даже не пьющий. Просто иногда взрослые устают. Устают быть хорошими, устают притворяться, что всё в порядке, особенно, если никому это не нужно, как им кажется. «Просто ему стыдно, что у меня хорошая работа», – странно объясняла мать, натягивая повыше горловину свитера, чтобы скрыть шею. Стыдно, что у него самого нет работы, вот уже несколько лет. Так получилось. Все хотят многорукого выпускника «Хогвартса» и чтобы работал за похлёбку, а он человек, он так не может. Стыдно, что живут они чёрте где, что машина старая, что он в доме как будто и не хозяин без работы-то. Чтобы был «хозяин», надо периодически напоминать, кто в доме хозяин. И он напо- минал.

Не сразу. Люди не слетают с катушек за один день. Просто усталость, как и злость, накапливается. Сперва мать его раздражала по мелочам: «Не мельтеши!», «Не мешай!», «Не трогай!». За этим следовали словечки, за которые девчонки в школе бьют по губам, но это же просто слова, на то он и взрослый, чтобы снимать стресс словами. У Серёги-то была тренировка, друзья, соцсети, а у него… Потом он швырнул на пол тарелку горячего супа («Недосолила!»), и Серёга с матерью долго отмывали стены. Потом долго извинялся, ссылаясь почему-то на футбол (кто-то кому-то проиграл), даже пытался помочь со стенами, но быстро передумал. И вроде ничего особенного, они даже со смехом об этом вспоминали потом. До того жаркого июльского дня, когда мать надела кофту с длинным рукавом. Серёга не хотел понимать, да он даже не заметил сперва, дня два она так проходила, пока до него дошло.

Он носился с друзьями во дворе, гонял в футбол. Был уже вечер, а солнце жарило, все были без футболок, хотелось стащить с себя ещё и кожу, чтобы было не так жарко. И тут мать: идёт домой через двор, в этой кофте с длинным рукавом. Серёга и тогда не сразу понял. Просто подбежал, как обычно, просто спросил, потому что удивился, с него-то уже семь потов сошло, а она…

– Тебе не жарко?

Она изменилась в лице, как будто её поймали на чем-то нехорошем, её, не отца. …И горло тоже было закрыто. Тонким летним, но всё равно неуместным в этой жаре шарфом.

Первой реакцией было: «Убью!» Короткое слово, как будто оно может что-то решить. Серёга бегом взлетел на свой третий этаж, мать бежала следом и кричала почему-то: «Ты не так понял!», – хотя понял он уже достаточно. Отец ждал их на пороге. Бритый, в кои-то веки, с пылесосом, чего вообще не бывает. Сказал:

– Наконец-то вы дома! – повернулся спиной и пошел греть ужин. Трудно убить того, кто спиной к тебе греет тебе ужин. Мать ещё что-то нашёптывала ему в прихожей, что-то пыталась объяснить про «незлой», про «устал» и даже про «сами разберёмся». А что тут было объяснять!

И лето скомкалось в неудачный черновик. Серёга уже не торчал дотемна во дворе, едва завидев мать, идущую от остановки, бежал с ней домой, чтобы быть рядом, чтобы не допустить, тогда ещё отец его всё-таки стеснялся. Потом, уже осенью, Серёга здорово сломал руку на тренировке, так сломал, что о тренировках, наверное, придётся теперь забыть. Вот тогда и началось по-настоящему.

Всё вокруг: друзья, школа, соцсети, всё сжалось в одну крутящую боль, потому что рука болела. Серёга часто вскакивал ночью от этой боли, шёл на кухню за таблеткой и, проходя мимо родительской спальни, прислушивался в надежде услышать храп. Спящие люди не распускают руки.

Иногда, когда погода позволяла, они с матерью гуляли до ночи, потому что боялись идти домой. Ужинали в кафешке, там же Серёга делал уроки. И это было неплохое время: они много болтали и полюбили греческую шаурму. Мать рассказывала бородатые анекдоты и всякое смешное о своей юности, всё, лишь бы не говорить об отце. Если Серёга настаивал, отмахивалась: «Он устал, он не злой», – и вот это вот всё, что ничего не объясняет. Она даже утешала его, его, Серёгу. Говорила, что это ненадолго, что всё проходит, всё кончается, они ещё будут вспоминать и смеяться.

Однажды она заехала за ним после школы и куда-то повезла. Сказала: «Сюрприз», – он и не спрашивал. Это было уже зимой. Тут и там на улицах мелькали наряженные ёлки, гирлянды, а настроения не было. Серёга морщился от больной руки и старательно изображал улыбку, чтобы мать не расстраивать. Думал, что она везёт его покупать новогодний подарок. Какую-нибудь ненужную дребедень, телефон там или приставку. Ничего тогда не хотелось, в мире была только боль.

Они заехали на какую-то грязную стройплощадку, мать вышла из машины, заставила выйти Серёгу, хотя холодрыга была та ещё, и торжественно показала куда-то в небо.

– Мы убежим, – шепнула она, хотя кроме них там были только работяги. Они суетились под огромной серой новостройкой, одной из трёх таких же серых, унылых.

– Дом ещё не сдан, но квартиры уже продаются. Так дешевле. Какой этаж хочешь?

«Убежим»! Кажется, даже рука перестала болеть. Серый безликий домище как-то сразу представился своим. Серёга прямо увидел свою новую комнату, неважно, какие там обои, важно, что там спокойно, и не больно, и не вскакиваешь по ночам, прислушиваясь к чужому храпу. «Убежим», не «уедем», а убежим, потому что если найдёт – убьёт. Серёга думал об этом уже спокойно, без страха, как о причине и следствии. Серёга хотел высокий этаж. Самый высокий, чтобы видеть всё.

Сто, нет, семьдесят шесть раз он приезжал сюда один. Иногда прогуливал школу, если уроков было много, ему же ещё надо было встречать с работы мать, а это другой конец города. Садился в автобус и приезжал. Смотрел, мечтал, привыкал. С любопытством разглядывал будущих соседей, которые, как он сам, смотрели, мечтали (часто вслух, громко, на всю стройку споря о цвете обоев или ещё какой неважной ерунде). Серёгу это забавляло. Он подолгу стоял напротив дома, уже его дома, смотрел на свои, уже застеклённые окна, и боль в руке отпускала. Он не сожалел, что надо будет менять школу, и о друзьях во дворе. С того дня, с самого лета, они все куда-то подевались, рассыпались, как мелочь из переломанной руки. Они не ссорились, нет, просто Серёге надо было домой, а они играли в футбол. Серёге надо было быть рядом с матерью, а они звали гулять. Когда случается беда, ты всегда остаёшься один.

Он даже успел познакомиться с парочкой работяг со стройки. Они здоровались на ломаном русском и приглашали обедать к себе в вагончик, а не мёрзнуть тут. Серёга поначалу стеснялся: и отказываться неудобно, и разделять с работягами их последний «дошик», нередко один на двоих. Потом придумал: выходил на остановку раньше и покупал на всех свою любимую греческую шаурму. Они обедали в маленьком вагончике, болтали на адской смеси русского с английским и немного таджикским. Анзур даже научил его смешной песне, Серёга уже ни слова из неё не помнит, а напомнить некому, потому что Анзур пропал.

Это было уже весной. Во дворе уже была детская площадка, подземная парковка, даже строительного мусора почти не было. Анзур с Билолом уже установили сантехнику в новенькой квартире с голыми серыми стенами, искаляканными неприличными рисунками, – строители разные бывают. Уже работал лифт, Серёга радостно влетел на свой двадцать пятый этаж, с тремя новенькими табуретками и пакетом шаурмы. Сперва он должен дождаться мастера, устанавливающего железные двери, а потом Анзур с Билолом покажут ему, как штукатурить стены. Он не хотел тянуть, ждать окончания ремонта, и мать не хотела. Им надо было бежать. Серёга всё сам сделает одной левой, он научится, он уже большой, только поскорее, только надо бежать…

Билол был один. Он стоял на балконе и смотрел куда-то вдаль на большой город, ставший маленьким с этой высоты.

– Он не убегал, Серёжа! – он сказал это вместо: «Здравствуй», и голос был не такой, как обычно. – Не убегал, не мог, не хотел, не заплатили нам ещё, чтобы убегать! – Он говорил скороговоркой, Серёга с трудом разбирал слова. – А этот лысый говорит: «Ничего не знаю!» Не знает он. «Сбежал, – говорит, – и все дела. По документам его здесь и не было». Что я его семье скажу! Почему начальникам плевать на людей?

Серёга слушал, как облитый холодной водой, и пытался вникнуть, что ему втолковывает Билол.

– Да что с Анзуром?

– Пропал Анзур, Серёжа. Совсем пропал. Этот, как у вас называется, дьявол. Там, – он показал вперёд и вниз, на уходящий вдаль город. На шоссе, железную дорогу, лес. – Позвал его ночью. Я слышал, как он встаёт. Спрашиваю: «Куда?», а он мне: «Зовут меня», – говорит. Спрашиваю: «Кто?», а он не отвечает. Вышел и… – Билол махнул рукой и уставился в пол.

Выходила какая-то белиберда, Серёга только понял, что Анзур вышел куда-то ночью и не вернулся.

– Кто позвал-то?

– Дьявол, так во‐вашему? Бес, чёрт…Так бывает, Серёжа, когда дьявол зовёт. Ночью. Встаёт человек, идёт за ним, и всё, пропадает. Совсем пропадает. Я за ним шёл. Он мой друг. Он туда пошёл, туда… – Билол махнул рукой с балкона вдаль. За забор. А потом закричал. Я подбегаю – и никого. Дьявол забрал. Я искал, искал…Что я скажу его семье, Серёжа?

Конечно, Серёга ему не поверил. Билол религиозен, у него всюду дьяволы. А может, это защитный механизм такой, чтобы не признаваться себе, что дьяволы среди нас. В носу щипало, чего уж там, взрослый Билол плачет, а ему нельзя? Анзура было жалко, они успели подружиться. Кому понадобилось убивать маленького нищего строителя, Серёга тогда не думал. Город большой, полно психопатов, уж он-то знал. И не сомневался, что скоро, вот-вот найдут тело и кому-то не поздоровится. Но Билолу он этого не сказал. Дьявол так дьявол, каждый по-своему прячется от реальности.

Ещё пытался как-то утешать Билола, было отчего-то неудобно перед ним, ведь у него, Серёги, наконец-то всё налаживалось, а тут… Они даже пообедали, хотя кусок в горло не лез, и повозились со стеной, наверное, чтобы не говорить о плохом. После того дня Серёга Билола не видел. Уехал, наверное. Серёга бы точно уехал.

Убегали несколько дней. Отец не выходил из дома, собрать вещи было целой историей. В воскресенье отпросились «в кино», чтобы купить-завезти мебель. В понедельник Серёга увёз свой компьютер «в ремонт», прихватив в школьном рюкзаке кое-что из вещей. Отец ещё ворчал, что не надо ремонта, починит сам. Во вторник, пока он был на кухне, Серёге удалось выпотрошить шкаф матери, получилось два чемодана, и он потихоньку отнёс их в машину. А уже в среду рано утром они уехали в школу и на работу, чтобы никогда больше не вернуться.

Школу Серёга сменил еще неделю назад. Там, конечно, поворчали про конец года и про «подождите», но ничего, получилось. И класс принял новичка легко, без всяких там проверок на вшивость и глупых розыгрышей.

Конечно, он ждал, что этот будет звонить, искать. Конечно, по-прежнему встречал мать с работы, ведь он мог подъехать туда и уже никого не постесняться. Конечно, они оба вздрагивали от каждого телефонного звонка, конечно, быстро перестали брать трубки, потому что ничего хорошего от него не услышишь. А всё равно стало гораздо легче. Страх, который, казалось, давно поселился в горле, не отступил, так, спрятался, но и этого хватало, чтобы спокойно дышать. По вечерам Серёга привозил мать с работы, они брали в ларьке греческую шаурму, ели, потом занимались штукатуркой своих серых стен. Сперва получалось кривенько, но Серёга не сомневался, что это вопрос времени. Все учатся, почему бы им с матерью не научиться.

Только по ночам просыпалась крутящая боль. В руке, в спине и немного в виске, она не уходила, она не отставала, от неё не убежишь. И ещё приходил этот странный охранник. Он снился Серёге, точно снился, но снился реалистично, в уже знакомых декорациях. Он ходил вдоль забора заброшки, далёкой, только с балкона видать, но во сне Серёга видел её как на ладони. Бетонный забор, с огромной дырой, что можно пройти, не нагибаясь, трава по пояс, и этот в форме охранника. Он смотрел на Серёгу и нехорошо улыбался.

– Где ты сломал руку, Серёга? Не ври, я всё знаю. – Он мял в руке фантик от конфеты и нюхал его, как маленький.

Серёга спал, но в тех снах отчего-то не мог ему толком отвечать. Так бывает при сонном параличе, хочется завопить, а ты даже мычать не можешь. Серёга хотел кричать про тренировку и чтобы этот отстал, чего ему? Но не мог. Пытался распахнуть глаза, чтобы проснуться, в кошмарах такое иногда получается, проснуться в самый последний момент за секунду до того, как чудовище тебя догонит. Нет. Не выходило. Лежал, таращился, слушал его, как миленький, когда хотелось вопить и драться.

– Кто сломал тебе руку, Серёга? Кто больше не хотел, чтобы ты ходил на тренировки? Кто не хотел, чтобы ты был сильнее его? Ты всё помнишь, всё помнишь, себе не ври.

В руку и висок возвращалась выкручивающая боль, и Серёга опять и опять во сне пересматривал кошмар, бывший с ним наяву. Тогда, осенью. Он видел потёртый линолеум их старой кухни, табуретку с металлическими ножками, лицо… Он пытался кричать, но не мог, и это странно успокаивало: если не можешь кричать, значит, точно сон.

Охранник непостижимым образом ухитрялся быть и там со своим забором, как будто смотришь одновременно на два разных монитора, один из которых полупрозрачный и за ним виден второй.

– Ты боишься, Серёга. За себя, за неё. Я помогу тебе. У меня есть оружие, Серёга. Настоящее! Никто не знает, я знаю. Его тут много, ещё с войны. Я с тобой поделюсь. Ты найдёшь его, и ты сумеешь её защитить. Тебе никогда больше не будет страшно. Человеку с оружием ничего не страшно. Ты справишься даже одной рукой. Отыщи его…

Серёга просыпался всегда на этом месте, распахивал глаза от боли в руке и упирал взгляд в окно. Он откуда-то знал, что охранник живёт там, далеко впереди, за битым забором, там, где новостройки заканчиваются неосвещённым чёрным пятном.