Читать книгу: «Борис Сударов: человек, прошедший через эпицентр атомного взрыва… Встречи на берегу: диалог-путешествие», страница 5
– Кошмар… Ну хорошо, что так кончилось.
– А у меня тоже была история. Но об этом в другой раз как-нибудь расскажу. Не хочу вас сильно грузить сегодня.
– Да… моя история по сравнению с вашими историями – сущий пустяк! – сказал Борис Иванович.
Рассказ Сударова про отца: Кларнетист-кондитер
– Борис Иванович, а на кого вы похожи – на маму или на отца?
– На отца! Причём, очень похож. Отец был музыкантом – играл на кларнете.
– Музыкантом?.. – удивилась я. – А вы мне говорили, что отец ваш работал на кондитерской фабрике.
– Всё правильно. Он был музыкантом. Но одной музыкой не заработаешь на семью. Поэтому он устроился на кондитерскую фабрику, технологом.
– Это было здесь, в Москве? На какой фабрике он работал – «Рот Фронт», или «Красный Октябрь»?
– Нет, отец в Москве никогда не жил.
– А где же он жил?
– В Мстиславле.
– Он там, а вы тут?
– Да нет, мы все жили в Мстиславле.
– А как вы там оказались?
– Мы просто там жили.
– Ничего не понимаю… А где вы родились?
– Там же и родился – в Мстиславле. Старинный русский город. Теперь это Белоруссия.
– А я думала, что вы с родителями и сестрой Евой летом 41-го года в Белоруссии отдыхали. У своих родственников. И вас там застала война…
– Война нас там действительно застала. Но мы там не отдыхали, – мы там жили.
– Борис Иванович, я-то думала, что вы – коренной москвич.
– Нет, я – коренной мстиславец.
– Вот всё как, оказывается, было… Наконец-то, я в чём-то разобра-лась. Борис Иванович, а как звали вашего отца?
– Иван Владимирович Сударов. Он был музыкантом, играл на кларнете.
– А из какого он был сословия?
– Ой, даже не знаю… Никогда его об этом не спрашивал. Сам отец родился в Рославле, на Смоленщине. Знаю, что во время Первой мировой войны отец попал в музыкальную команду. Но его отправили не на Западный фронт, где реально шли бои, а на Дальний Восток. Потому что ждали нападения Японии. Там тоже стояли наши войска на этот случай. На случай нападения Японии. Но Япония не напала. Таким образом, отец избежал участия в боевых действиях. А после войны, когда отец демобилизовался, его друг по музыкальной команде, который был родом из Мстиславля, позвал его с собой – в Мстиславль. И отец поехал… И там встретил свою судьбу – нашу маму. Нашу будущую маму.
– Фаину Исааковну?
– Да. А откуда вы знаете её имя?
– Из Интернета. Из Музея радио и телевиденья, с ваших персональных страниц. Там есть фотография вашей мамы и её сестры – Евгении Исааковны. Я же вам распечатала эти страницы и отдала вам в папке.
– В папке?.. – спросил он. И я поняла, что он уже подзабыл про эту папку. – Да, это тётя Женя. Она со своей семьёй тоже жила в Мстиславле. Они снимали квартиру. А мы жили с бабушкой, в большом бабушкином доме.
– А сколько детей было в вашей семье?
– Четверо. Рита, самая старшая, за ней – Володя, потом Ева и я.
– Вы – самый младший?
– Да.
– Подскажите названия городов, а то я не запомнила. Запишу себе на память, – сказала я и вытащила из сумки ручку и блокнот.
– Рославль, Смоленской губернии. Отец здесь родился. Служба на Дальнем Востоке в музыкальной команде. Ждали нападения Японии. После демобилизации приехал в Мстиславль, женился. И до войны мы все жили в Мстиславле. Только сестра Рита успела до войны выйти замуж и уехала к мужу в Москву. Жила в районе Мещанской улицы. Её муж, Илья, работал инженером на Шарикоподшипниковом заводе. Но каждое лето Рита приезжала в Мстиславль, со своей маленькой дочкой Софой. В Мстиславле всегда летом было много отдыхающих. Кто-то, как Рита, приезжал к своим родным, а кто-то просто на отдых. Красивый, старинный, тихий город. Речка Вихра, приток Сожи, богатая природа, большой старый парк, который все называли почему-то Бульвар… На Бульваре по субботам и воскресеньям играл духовой оркестр…
– И ваш отец играл в этом оркестре?
– Конечно! Кстати, оркестр играл не только в парке. Их приглашали играть и на свадьбах, и на похоронах. Не только в самом городе, но и в другие места за городом.
– Понятно. Без музыки ничто невозможно… Я с детства обожаю духовой оркестр. У нас в парке Чкалова в Днепропетровске тоже играл духовой оркестр по вечерам. Незабываемые воспоминания детства… Борис Иванович, можно сказать, что у вашего отца была профессия «кларнетист-кондитер».
– Да, можно так сказать, – улыбнулся Сударов.
* * *
– Борис Иванович, со стыдом должна признаться, но я даже названия вашего родного города никогда не слышала. А Мстиславль и Мирославль – это не одно и то же?
– Нет-нет. Мстиславль – это старинный русский город, в Могилёвской области. Город небольшой, но с большой историей. Основан русскими князьями, а в дальнейшем множество раз переходил из рук в руки: был и под Литвой, и под Польшей, и опять под Россией. На таком пограничном месте он находится. Через него в Россию шли войска Наполеона… А после образования СССР, Мстиславль был включён в республику Белоруссия, и с тех пор считается белорусским городом. А Мирославль – это где-то на Украине.
– А вы, как историк-филолог, писали что-нибудь об истории вашего города?
– Да нет. Всё уже давно изучено и написано.
– Обязательно почитаю в Интернете про ваш город. Вы меня заинтриговали. А в Рославле вы бывали, у родителей отца?
– Нет, в Рославле не бывал. И родителей отца не знал, их к моему рождению уже не было в живых. Как и маминого отца. Так что дедов у меня не было. Была только одна бабушка Аня – мамина мама. Мы все жили в большом бабушкином доме…
– Наверное, ваш отец после демобилизации не поехал в родной Рославль потому, что родителей уже не было, и его там никто не ждал?
– Вполне может быть.
– Борис Иванович, а расскажите немного подробнее о вашем детстве. О детстве в большом бабушкином доме…
И Сударов начинает рассказывать…
Забегая наперёд, скажу, что о своём детстве Борис Иванович вспоминает и рассказывает часто, и здесь я собрала вместе то, что мне из его рассказов особо запало в душу. Начиная с этого вечера, начались мои расспросы и его рассказы-воспоминания. Я почувствовала, что уже могу задавать вопросы. А он почувствовал, что может со мной быть откровенным. Хотя не сразу он вспоминал всё в подробностях. О каждом эпизоде жизни он мне рассказывает по многу раз. Сначала это как бы эскиз, абрис. Потом, в следующий раз, начинается прорисовка событий… Он вспоминает всё больше и больше, всё глубже и глубже. Мы с ним как будто вместе раскапываем артезианские источники его памяти. Освобождаем их от осыпавшейся листвы, от песка…
Рассказ Сударова о детстве: он любил мороженое и мечтал стать генералом
Итак, небольшой старинный город Мстиславль, небольшой, но с большой историей.
Большой бабушкин дом. Здесь жила его бабушка по матери – Анна Львовна Маневич, давно овдовевшая, и её старшая дочь Фаина Исааковна, в девичестве Маневич, в замужестве Сударова – со своим семейством.
Младшая дочь бабушки, Евгения Исааковна, с мужем Давидом и тремя сыновьями жили отдельно.
Вокруг бабушкиного дома – большой двор и сад. В доме пять больших комнат, в одной из них – огромная печь. Занимала половину комнаты. Печь выходила своими боками в три комнаты: в кухню, столовую и спальню. В этой печи бабушка Анна пекла хлеб.
– Бабушка пекла хлеб, очень хороший хлеб, и продавала его, это был её бизнес, как сказали бы теперь. У неё был свой столик на рынке, она сама выпекала, сама и продавала. Её покупателями были педагоги, врачи, аптекари… Одним словом, интеллигенция города. В выпечке хлеба бабушке помогала Варька, девушка-домработница.
Мама, Фаина Исааковна, выпечкой хлеба не занималась. Она занималась детьми. Детей было четверо. Дети рождались с не очень большими промежутками в возрасте. Так что хлопот у Фаины Исааковны было достаточно.
– Хотя и в магазине можно было купить хлеб. На кондитерской фабрике, где работал отец, там выпекали и хлеб тоже. Хороший хлеб. Но бабушкин хлеб ценился как-то особо. Её постоянные покупатели не всегда ей сразу платили. У неё была большая тетрадь, куда она записывала: кто сколько купил, и на какую сумму. И в конце месяца они расплачивались с бабушкой.
– Борис Иванович, а на какой улице вы жили?
– Улица Сутоцкая. Не знаю, что означало это название. А потом её переименовали в Интернациональную.
– Это где-то в центре города?
– Да, в центре. Летом я часто приходил на фабрику к отцу, и он мне давал дегустировать мороженое. На кондитерской фабрике летом делали и мороженое тоже. Зимой, кажется, не делали… Я с детства очень люблю мороженое. Отец набирал мороженое деревянной лопаткой и давал мне прямо с лопатки в рот! Иногда мне давали покрутить железные баки, в которых замораживалось мороженое.
– А зачем их надо было крутить?
– Чтобы мороженое заморозилось равномерно. Баки с жидким мороженым, попросту говоря – со сладким молоком, ну и с разными добавками, их помещали в бочки со льдом, а сверху бака была приделана деревянная палка, которая крепилась за большой гвоздь, и надо было вращать бак за эту палку. В бочке со льдом.
– Долго?
– Час, или два.
– Ничего себе! Так это будь здоров какая работка! А сколько вам лет было тогда?
– Лет двенадцать, тринадцать. Но мне не казалось это трудным. Вращать эти баки надо было до тех пор, пока мороженое внутри не проморозится всё равномерно. Ну, а потом папа давал мне продегустировать мороженое, с деревянной лопаточки…
– И это была заслуженная награда за труд! Думаю, что вращать эти баки в бочках со льдом было не очень-то легко.
– Но мне это нравилось. В детстве никакая работа не кажется трудной. Я очень любил мороженое и готов был крутить эти баки хоть каждый день! А вы в детстве любили мороженое?
– Конечно. Меня бабушка Дора водила в парк Чкалова, в павильон «Мороженое», где мы с ней пировали. Не часто, конечно. Может, пару раз за лето это и случалось. Три разноцветных шарика в вазочке на высокой ножке… Это было в Днепропетровске, в начале пятидесятых, в пору моего раннего детства. А вот в Оренбурге мороженого не помню. Может, оно где-то и было, но как-то прошло мимо меня.
– Надо же!.. А я очень любил мороженое. Я был уверен, что все дети его любят. Иногда прибегал к бабушке на рынок, она мне давала полкопейки на мороженое, и я бежал на Бульвар. Там стояли три будки – с мороженым, сельтерской водой, пирожное тоже продавали в этих будках, рулеты всякие. Это всё была продукция кондитерской фабрики, на которой работал отец. На фабрике была лошадка с повозкой. Её каждый день нагружали мороженым, всякими кондитерскими изделиями и развозили по всему городу – по «точкам». Три точки (три будки) были как раз на Бульваре. Это был большой старинный парк, но его почему-то все называли Бульваром. Всегда летом было много гуляющих на Бульваре. В Мстиславль многие приезжали на отдых, даже из Москвы. Москвичей было много. На Бульваре была танцплощадка. Была сцена – иногда выступали артисты, но не часто. Ещё был летний открытый кинотеатр. Фильмы показывали регулярно. А в субботу и воскресенье на Бульваре играл духовой оркестр…
– И ваш отец играл в этом оркестре!
– Да!
– А вы хотели, как отец, стать музыкантом?
– Нет. Почему-то нет, никогда об этом не думал. С детства мечтал о военной карьере. Хотел стать генералом.
– Прямо-таки генералом?
– Конечно!
– Ну, понятно, такое было время, все мальчики играли в «красных» и «белых», все хотели быть героями.
– Да. Я со своими друзьями у нас во дворе даже построил танк!
– Танк?
– Да, большой танк. Из досок.
– И вы дружно побивали врага?
– Именно так!
– Вы были предводителем мальчишек?
– Был. У меня была целая команда, человек двенадцать – ребята с нашей улицы. Меня, кстати, друзья называли Сударем.
– А как же ещё вас называть? Конечно, Сударь! И чем же занималась ваша команда? Вы, наверное, как тимуровцы, помогали одиноким бабушкам?
– Честно говоря, бабушкам мы не помогали. Каюсь!
– А тогда чем же занималась ваша команда?
– Как все мальчишки в ту пору, играли в «красных» и «белых». Устраивали кулачные бои. Ходили стенка на стенку с ребятами с соседней улицы. Но это редко. До больших драк всё же не доходило. Так, мальчишеские игры… Чаще воровали яблоки из соседских садов…
– С вами, сударь, всё ясно.
Мы смеёмся.
* * *
– Борис Иванович, вы порой напеваете что-то, и я слышу, что у вас хороший музыкальный слух. Скажите: а ваш отец хотел, чтобы вы стали музыкантом?
– Наверное, хотел.
– А он как-то занимался с вами музыкой?
– Конечно. Он часто что-то напевал мне, или наигрывал на кларнете – и просил, чтобы я угадал, что он напевает, или что играет.
– И вы угадывали?
– Угадывал. Но отец сложного ничего не играл. Он играл те мелодии, которые я уже знал.
– Ну, правильно. А как бы вы угадали ту мелодию, которую вы ещё не слышали?
– А ещё он мне настукивал ритм. Он часто выстукивал мелодию пальцами, и я по ритму должен был угадать, что это за мелодия.
– Угадывали?
– Конечно! – улыбается он озорно, как мальчишка. Как тот самый мальчишка, который угадывал мелодию.
– Жаль всё-таки, что вы не стали музыкантом, – говорю я.
– Но я никогда в течение жизни об этом не жалел.
– Надо же… А кто-нибудь из детей в семье Сударовых стал музыкантом? Ваш брат, или сёстры?
– Нет, никто. Рита рано вышла замуж, растила дочку, потом работала в каком-то НИИ на незначительной должности, НИИ находилось прямо у них во дворе. Ева стала педагогом. Володя тоже был педагогом, но погиб на войне… Я выбрал сначала военную карьеру, а потом – историко-филологический факультет, мне это было ближе.
– Хорошо, что вас никто не мучил музыкой. Мудрые родители, которые дали детям сделать свой собственный выбор. Но вы ведь любите музыку?
– Конечно, люблю. Любую хорошую музыку.
* * *
– Борис Иванович, по вашим рассказам чувствуется, какая у вас была хорошая, тёплая семья. Большая тёплая печь в центре дома – это как сердце вашего дома. Символ вашей семьи. Скажите, а ваши мама и бабушка были верующими?
– Бабушка – да. Была верующей и всё соблюдала. Мама – скорее тоже да, но никак это особо не проявляла. Они были иудейками.
– Я это поняла.
– А отец, мне кажется, был неверующий.
– А на каком языке вы говорили в семье?
– На русском. Отец чисто на русском. Я тоже. Я учился в русской школе. А мама и бабушка говорили на русском, с примесью белорусского. Вставляли иногда белорусские словечки в русскую речь.
Борис Иванович молчит, задумавшись, вспоминает…
– Нет, отец не был верующим. Но и коммунистом тоже не был. Вот и я получился атеист. Хотя верю в судьбу.
Я подумала, что отец Бориса Ивановича, был, скорее всего, православным. Иван Сударов, рождённый в России до революции, никем другим быть не мог, наверное. Но Иван Сударов органично вошёл в еврейскую семью, и семья его приняла. И никто никому ничего не навязывал. Никто никого не переделывал под себя. В этой семье все уважительно относились друг к другу. Это говорит о большой мудрости, прежде всего, – бабушки Анны Львовны, главного человека в их доме. А ещё это говорит о том, что любовь сильнее и выше всех национальных и религиозных различий. Бог есть Любовь. И это во всех религиях так.
– Ваши родители были любящими. Любили друг друга и вас – своих детей.
– Это так.
– Хорошее у вас было детство, – говорю я. – Теплое… Бабушкины хлеба, папин кларнет, мороженое… И – несокрушимый танк во дворе!
Сударов смеётся. И я вижу, что в эти минуты он – там, в далёком Мстиславле, где играет оркестр на Бульваре, где все живы, и он совершенно счастлив…
* * *
– А вы чай не пьёте, – сказал он, вынырнув из воспоминаний. -. Подлить горяченького?
– Спасибо, Борис Иванович, но я уже пойду. А вам надо отдыхать. Спасибо вам за чай и за ваш чудесный рассказ о детстве. Я как будто увидела всю вашу семью – и вашу бабушку, которая печёт хлеб, и вашего отца кларнетиста-кондитера, и вашу красивую черноглазую маму в окружении четверых красивых детей…
Букеты на память
Обратила внимание, что в комнате у него на книжных шкафах стоят многочисленные вазочки с засохшими букетиками. С очень-очень давно засохшими… Эти букетики уже почти мумифицировались. Все цветы одинакового – тёмно-коричневого цвета. Наверное, жена Бориса Ивановича приносила эти букеты. Наверное, они так и будут стоять тут вечно – в память о ней. Стало грустно…
Хотя я тоже люблю засохшие букеты. С каждым из них у меня связаны какие-то воспоминания. И теперь понимаю, какую грусть они навевают на Антона. Он всегда просит меня выкинуть их. Пожалуй, я решусь на это.
* * *
Ещё обратила внимание на то, что прихожая у него выкрашена в оранжевый цвет – как у меня ванная комната.
– Борис Иванович, а кто вам выкрасил прихожую в оранжевый цвет?
– Я сам. Я всё в доме сделал сам.
– Любите оранжевый цвет?
– Да.
– Я тоже.
– У нас с вами есть что-то общее, – улыбнулся он.
– Думаю, что, кроме оранжевого цвета, ещё кое-что найдётся. Ну, желаю вам, чтобы нога ночью не болела.
* * *
Придя домой, позвонила ему и напомнила, чтобы он приготовил к завтрашнему визиту в травмопункт свой паспорт и медицинский полис. А он стал извиняться, что не проводил меня до дому.
– Вы что, Борис Иванович, серьёзно?
– Конечно. И мне очень стыдно. Но… нога очень сильно болела.
– Вы знаете, я догадалась.
– КАК?!
– Интуитивно.
– Так вы прощаете меня?
– Прощаю! А как же вы будете спать, если нога сильно болит?
– Как я буду спать? Крепко. Как всегда.
– Давайте принесу анальгин.
– Ни за что!
– С вами всё ясно, сын полка.
Он смеётся.
– Спасибо вам за заботу, – говорит он. – За ваше участие в операции «Ы». И вашему Антону тоже. Хороший у вас сын.
– Да, замечательный.
Мы пожелали друг другу спокойной ночи.
Ночью я читала в Интернете про город Мстиславль
Положение Мстиславля на границе разных государств, часто враждующих между собой, – России, Польши и Литвы – определило историю города, которая оказалась очень кровавой. Всё время за этот пограничный город шли битвы. И те, кто захватывал город, не щадили тех, кто в нём в тот момент обитал…
Судя по фотографиям, Мстиславль сочетает в себе черты русского и прибалтийского города. Кто-то его называет белорусским Суздалем, а кто-то – маленьким Вильнюсом. Очень красивый, уютный, зелёный. И эта красота какая-то щемящая…
Поразили старинные гравюры, на которых изображён католический костёл монастыря кармелитов на высоком холме. Холм называется Замковая гора. Гравюры дышат средневековой суровой красотой. Когда-то в городе было много католиков. После захвата города князем Трубецким, католиков почти не осталось, их вырезали…
Во времена советской власти костёл был то общежитием, то складом. Он и сейчас не действующий. Реставрация идёт крайне медленно.
С некоторых пор, так сложилось исторически, в городе было, по большей части, еврейское население. В конце 19 века из 8 с половиной тысяч жителей – 5 тысяч были евреи. Остальные – белорусы (2 тысячи), полтысячи русских и чуть больше сотни поляков.
К началу Второй мировой войны население Мирославля насчитывало 10,5 тысяч населения, а пропорции в национальном составе оставались те же, что и раньше.
С началом войны многие еврейские семьи эвакуировались. Но далеко не все…
Здесь был свой Бабий Яр, но меньшего масштаба, просто потому, что населения было меньше. 15 октября 1941 года более 1.300 оставшихся в городе евреев были согнаны к Кагальному рву и уничтожены. К концу войны в еврейском, в основном, городе Мстиславле не осталось ни одного еврея…
На следующий день
На следующий день первый звонок был от Антона. Он напомнил мне, что Сударова надо везти на перевязку, а перед этим я должна сделать контрольный звонок таксисту. Я всё это помнила и сама, но мне была приятна забота сына.
– А мороженое тебе досталось вчера? – спросила я, зная, что сын любит мороженое.
– Досталось! Ребята без меня есть не стали. Ждали меня.
– Хорошие ребята.
Странно, но телефон вчерашнего учтивого таксиста не отвечал. Звонила много раз, и всё безрезультатно. Я заволновалась. Перезвонила Антону.
– Антоша, я волнуюсь: вдруг с ним что-то случилось?..
– Мама, тебе бы только волноваться по пустякам. Ну, может, человек всю ночь работал и сейчас спит без задних ног и не слышит звонка. Вызывай другого с Яндекс-такси.
* * *
Когда я подошла к дому Сударова, он меня уже ждал во дворе. Сидел на лавочке перед пышно цветущей клумбой и общался с двумя мужчинами среднего возраста. При моём появлении, они тут же ушли.
– Этот, высокий, – с Иновещания, а другой – оператор с телевиденья. Мы тут все живём со дня основания дома, – сказал Сударов.
– Ну, как вы, Борис Иванович? Как нога? – спросила я.
– Нормально.
– Как спали?
– Хорошо спал. А вы?
– А мне всю ночь снились кошмары… – призналась я.
– Связанные с моей ногой?
– Ну, да! Не с моей же.
Мы смеёмся.
– Документы не забыли?
– Нет, не забыл. Вот они.
Утро было солнечное, нежное. Сударов сокрушался, что такая чудесная погода, только купаться бы, а с ним приключилась такая дурацкая история.
Вскоре подъехало такси, и мы отправились по вчерашнему маршруту.
* * *
В травмопункте, в перевязочной был другой врач – большая, пухлая приветливая тётя.
– Что у вас? – с улыбкой спросила она.
– Вчера удалили ноготь, – сказала я.
– Прямо так и удалили?
– Ну, да…
Я оставила Сударова в перевязочной и пошла волноваться в коридор. Звонила в Яндекс-такси, чтобы заказать машину. Почему-то водитель, который нас вёз сюда, отказался дать мне свой телефон. Сказал, что у них так не положено. Почему-то с Яндекс-такси никак не соединялось. Позвонила сестре Марише и попросила её.
Тут в коридоре возник Сударов, а меня позвали в перевязочную.
Большая приветливая докторша сказала:
– Ноготь вашему дедушке вчера удалять не стали.
– Как не стали? Он же был совершенно сорван…
– Но доктор решил оставить его, чтобы прикрыть рану. Чтобы повязка не прилипала к ране. Он его приклеил скотчем.
– Скотчем?! – изумилась я.
– Ну, да. Может, ноготь частично приживётся. Так бывает. А вы перед сном развязывайте дедушке повязку. Пусть нога дышит. А скотч отклеивать не надо.
«Сюр какой-то», – подумала я.
Она взглянула на меня, и что-то на моём лице, видимо, отобразилось – какая-то растерянность. Я в ту минуту думала на тему: как я буду ходить к Сударову развязывать перед сном его ногу, чтобы она дышала…
– А ваш дедушка разве живёт не с вами? – спросила докторша.
– Нет. Он живёт один.
– Вот как… – сказала она недоумённо и, одновременно, уважительно. Недоумённо в мой адрес и – уважительно в адрес Сударова.
– Ну, пусть сам тогда снимает на ночь повязку, – сказала она.
– Спасибо, я ему передам.
Я передала её пожелание Сударову.
– Нет-нет, я снимать ничего не буду, – запротестовал и наотрез отказался Борис Иванович.
Мы сидели в коридоре, в ожидании такси, и говорили об альтернативном лечении. Я предложила ему свои руки. Я ведь умею лечить руками.
– А откуда у вас такие способности?
– От моей бабушки Доры. У неё были потрясающие руки. Горячие, как у меня. И она умела лечить. В концлагерях её руки спасали тех, кто замерзал… Её называли «лагерной мамой».
– Удивительно…
– А ещё я этому училась. Прошла две ступени рэйки.
– Рэйки – это что такое?
– Лечение руками. Меня учил замечательный человек – голландский мастер по рэйки Ганс Трэвэрс. Это совершенно безопасное, безвредное и очень действенное лечение.
– А как это происходит?
– Очень просто. Я накладываю руки на ваше больное место, и через меня – из космоса идёт энергия – прямо в вашу больную точку. И эта энергия лечит вас.
– Простите, но я не верю в это…
– Жаль. Я реально могла бы вам помочь. Процесс заживления пошёл бы гораздо скорее.
Он скептически улыбался на мои слова.
– Простите, но я атеист, – сказал он.
– Вы – атеист?! А как вам это удаётся?
– Я не верю в Бога-существо.
– Так я тоже не верю в существо с бородой, сидящее на облаках. Это сказки для детей.
– Но я верю в судьбу, – сказал он.
И тут пришло такси.
На обратном пути мы спорили из-за оплаты.
– Я катаюсь тут с вами на такси, а вы хотите за меня платить? – обескуражила я его своим вопросом.
С трудом, но мы как-то взаимно уладили этот деликатный вопрос.
* * *
– Идёмте пить чай! – сказал Сударов, когда мы выгрузились из такси.
Шли мимо пышно цветущей клумбы, мимо лавочки, на которой в эту минуту сидела очень красивая, очень старая, чопорная дама голубых кровей. Было видно невооружённым глазом, что голубых. Она и Сударов поздоровались. Заходя в подъезд, он сказал:
– Бабулька с Иновещания. Редакция иностранного вещания.
– Какая бабулька? Где вы видели бабульку? – возмутилась я. – Потрясающе красивая женщина!
– Да она старше нас обоих! – фыркнул он. И я поперхнулась от смеха. Ну, вот умеет же Сударов меня рассмешить. Это же надо так сказать: «Она старше нас обоих!»
* * *
Он опять извинялся, что у него бардак.
– А когда бы вы убирали – ночью, с раненой ногой? Борис Иванович, да всё хорошо! Обычный интеллигентский творческий беспорядок.
– У вас тоже так?
– У нас тоже так. Вот вернётся из лагеря мой муж, придёте к нам в гости и убедитесь, что у нас тоже так.
– Спасибо, с удовольствием приду.
– И я, кстати, покажу вам в Интернете «Музей радио и телевиденья», где ваши персональные страницы.
– Да, это интересно.
Сидели на кухне. Был полдень, мы быстро обернулись. На плите вскипал чайник… Сударов недоумевал:
– И зачем это случилось со мной? Вот такая ерунда с ногой!
– Наверное, это должно было случиться, – сказала я. – И давайте рассмотрим плюсы в этой истории, которые безусловно есть.
– Плюсы? Да какие плюсы?! – возмутился он.
– Очень удачно, что это произошло не дома и не ночью, когда вы один. Очень удачно, что мы были вместе в этот драматичный момент. Это – большой плюс, согласитесь.
– Да, это так.
– И очень удачно, что в этот момент в Москве и совсем рядом оказался Антон. Он как будто специально приехал вчера утром в Москву, чтобы вечером отвезти вас, точнее – нас в травмопункт. Это – второй большой плюс. Согласны?
– Согласен. С этим не поспоришь. Спасибо Антону огромное.
– И мы успели вернуться к девяти часам! Это – третий плюс. И ни Володя, ни Виталик ни о чём не догадались.
Он хохочет… У него совершенно молодой, юношеский, очень заразительный смех. И вообще, в нём как будто одновременно живут много возрастов.
– А теперь давайте пить чай, коль вы меня к себе затащили.
– Только у меня ничего к чаю нет, – сказал он огорчённо. – Только конфеты, которые вы не едите.
– И не надо ничего! Чай хорош сам по себе. Ужасно хочется пить!
Он всё же поставил передо мной вчерашние конфеты и нашёл в холодильнике батон хлеба, горюя, что угощение его так скромно.
– Да всё хорошо, Борис Иванович!
