Белый лама. Книга I

ГЛАВА ВТОРАЯ

Тяжело поднимался он по каменной лестнице и думал о превратностях судьбы.

Почему так бывает, что для достижения благополучия, люди часто совершают непристойные поступки, не щадя при этом ни чужих, ни близких? Разве достигнутая таким путем удача кому-то пошла впрок? Наверное, одни рождены для того, чтобы оклеветать других, а другие – чтобы выдержать эту клевету…

Эта желчь тяжким грузом давила на сердце Георгия. Уже неделя, как он очутился в тюрьме НКВД из-за анонимного письма. Однако он знал, что это был только лишь повод. Уже и так недоброжелательно смотрели на человека, побывавшего за границей. Он догадывался, кто мог написать это анонимное письмо. Или кого заставили написать… Хотя какое это имеет значение? Если в самом человеке сидит озлобленность и склонность к клевете, то ему не нужно ни лишнего повода, ни причины для того, чтобы совершить недостойное. А потом оправдать себя тем, что послужил на благо Родины.

И кто же совершил это – хевсур против хевсура, раб Гуданского Джвари?⁹ Кто знает, сколько раз смешана и пролита кровь наших предков в борьбе с врагом? Может быть, его жена даже не знает об этом? Нет, она женщина другого склада, этого бы она не простила. Некоторые женщины мужественнее мужчин. Многие, кто кичатся мужеством, даже близко не подойдут к бабьей стойкости. А если об этом узнают его дети, внуки… Нет, жаль их, тогда им не будет места в Хевсурети.

Однако, какая колдовская сила у этих большевиков, что так с ума сводят людей! Большинство из них полуграмотные невежи, но вертят образованными людьми как хотят. Почему так происходит? Если хоть раз выедешь за границу, на учебу, на заработки или на мир взглянуть, то потом для тебя не остается места на родине. Не дают тебе больше использовать свои возможности и опыт для своего Отечества. Почему вынуждают тебя уехать из страны и служить другому народу? Не дают возможности иметь свое место под своим же солнцем, у себя на родине. Неужели мы, всегда должны так пожирать друг друга.

Они уже дошли до четвертого этажа. Из раздумья его вывел звук отодвигаемой задвижки тяжелой железной двери. На двери было размазанно: камера 95. Было уже восемь часов вечера. Когда его завели в камеру, он сразу же почувствовал резкий смрад, пропитанный запахом махорки и пота. Он был так удручен мыслями этих дней, что этот запах не слишком подействовал на него. В камере, как выяснилось, были люди среднего возраста, в основном арестованные по политическим статьям. Измена Родине, шпионаж, контрреволюционная деятельность или их поддержка, вредительство, антисоветская деятельность и множество других сфабрикованных дел.

Никто его не спрашивал, почему его арестовали, был ли суд, откуда он, как зовут. Никто не задавал этих традиционных вопросов, посмотрели на новозаключенного, оглядели с ног до головы: случайно не знаком ли? И каждый углубился в свои мысли или вернулся к своим нехитрым занятиям. Лишь только один молодой человек подошел к нему, назвался Васо, пожал ему руку и мило улыбнулся. В той темной камере эта улыбка была похожа на светлый луч солнца. И этот светлый луч останется с ним до конца жизни.

– Иди, брат, иди, не удивляйся этим людям. Ты тоже, должно быть, арестован по нашей статье, если тебя привели сюда. Поэтому тебя никто ни о чем не спрашивает. – Так он сказал и рукой указал на верхнюю койку деревянных нар.

Новичок немного освоился и оглядел сокамерников. Было их около тридцати человек. Глаза привыкли к тусклому свету, лучше различались лица. В основном они сидели парами или маленькими группами из трех-четырех человек на нижней койке шпонки. Через некоторое время, тот же молодой человек вывел его из раздумья:

– Георгий, спускайся, чаю попьем.

Когда он спустился и присел, к нему подошли двое мужчин среднего возраста. Один из них, высокий, широкоплечий, ширококостный, представился ему как Сосо Нибладзе, а второй назвался Дмитрием Илуридзе. Он оказался учителем из Каспи.

Никто не спрашивал его за что он был арестован, хотя в их глазах и в разговоре чувствовалось лыбопытство. Но здесь не было принято задавать вопросы. Он сам им сказал:

– Я Георгий Ликокели из Барисахо, меня обвиняют в антисоветской деятельности.

Все ему кивнули: мол, понятно. Во время разговора он узнал много для себя нового. Ему также объяснили нюансы тюремной жизни. А Сосо Нибладзе дал ему и вправду дружеский совет:

– На допросе постарайся показать и четко им объяснить, что политика тебя не интересует и ты далек от всего этого.

Его поддержал и Дмитрий:

– Так будет лучше, чтобы не попасть в расстрельный список.

Георгий подтвердил, что он и в правду далек от политики. Когда они узнали, что он был целителем, да еще и дипломированным врачом, к нему отнеслись еще добрее и уважительнее. После изолятора НКВД, в этой камере им овладело совсем другое чувство. Он сразу же понял, что здесь он сможет восстановить душевное спокойствие. Там ему даже не давали спать многочасовыми нескончаемыми допросами. Следователи НКВД – Рухадзе, Нацвлишвили и Жгенты – через каждые два-три часа сменяли друг друга. Как только заходил следующий, отдохнувший, первыми его словами были:

– А ну-ка не спать, у нас есть разговор, а то позову стражников, они тебя бысто протрезвят!

Георгий в первый же день ареста понял, что ему придется балансировать на грани жизни и смерти, поэтому, пока еще у него была физическая сила, попытался создать психологический барьер следователям, чтобы они не перешли на физическое давление после первой же встречи. Благодаря знаниям и практике он достиг того, что к нему и вправду физически не прикасались. В отличие от других заключенных, его не били, а наоборот – даже побаивались его. Целенаправленно, то по очереди, то одновременно, работали три следователя. Они пытались психологически сломить его бессонницей и постоянным давлением. Так его испытывали на протяжении недели. Их главной целью было, чтобы Георгий Ликокели признался в своей антисоветской деятельности и участии в заговоре. После этого ему приписали бы все, что угодно, положили бы перед ним список невинных людей и заставили дать ложные показания против них. Георгий знал это: он читал их мысли.

А вот бессонница чуть было и вправду не сломала его. После многочасовых допросов его вели в камеру, где стекла были вынуты из рам и не было даже подобия отопления. Спать было невозможно, но Георгий смог это преодолеть благодаря своей подготовке.

Не смотря на то, что камера 95, была камерой политзаключенных, жила по тюремным законам. Неписаный закон, что заключенные должны помогать друг другу, в Грузии всегда строго соблюдался. Поэтому их камера почти со всеми камерами имела связь. Они получали и отправляли почту – малявами и небольшим количеством продуктов – с помощью кабур¹⁰, проделанных в стенах камер. Заключенные знали, что для политических закрыта связь с внешним миром и к ним не допускали «дачку». Многие из них были обречены, но они часто получали от других заключенных чай и табак, что было большим подспорьем. Тюремная «почта» давала неплохую информацию, и если приводили новенького или кого-то отправляли на этап, то их обязательно информировали об этом. Лишь только с камерой смертников у них не было прямого контакта. Информация оттуда была недоступна. Им даже не давали возможности перекликаться. Но все же из спецкамер к смотрителю¹¹ тюрьмы информация доходила. Как этого добивался смотритель, политические не знали. Многие из осужденных на расстрел были именно политзаключенными, поэтому, когда кого-нибудь выводили на расстрел, через несколько минут смотритель уже знал об этом. Из его камеры сразу же отправлялась малява в камеры политзаключенных.

В декабре 1938 года, спустя месяц после ареста Георгия, из спецкамер зачастила информация. Не проходило и дня, чтобы не пришло несколько сообщений. Некоторые из их сокамерников были переведены в спецкамеры. Их держали там пока не приходил час расстрела.

В одну декабрьскую полночь, один из заключенных, который контролировал «дорогу», принес Васо маляву. В полутемной комнате Васо встал под лампочку. Все, кто не спал, смотрели на него. Васо прочитал маленький листок и скомкал его в руке. Было видно, что он испытывал. Георгий не спал и смотрел на Васо. Он понял, что Васо в шоке и ему нужна помощь. Он подошел к нему, усадил на кровать, нашел нужные точки на его ушах и помассировал их, потом пальцы. Через некоторое время вывел Васо из шока тэтануса. Только одним словом спросил его Георгий:

– Кто?

– Муза Квициани, – шепотом вымолвил Васо.

К ним подошли Сосо Нибладзе и Дмитрий Илуридзе.

– Какого парня сгубили! – боль лавиной вырвалась в словах.

– Здесь он лежал, рядом со мной! – проговорил Васо и указал на соседнюю койку. – Шесть месяцев он был у них в спецкамерах, специально мучили эти сучьи дети, а семье год назад запретили передавать «дачку». А этим сообщали, что он расстрелян. Муза надеялся, когда говорил мне: скоро расстреляют и уже не будут мучить…

Все слушали молча.

– Торопятся, сволочи, чтобы до конца года освободить спецкамеры, – сказал Сосо.

Все, кто не спали, окружили их. Каждый представил себя на месте Музы. Они хорошо знали, что многим присуждали по десять-пятнадцать лет, но все же расстреливали. Случалось и обратное, но это происходило гораздо реже. Проклятая «тройка» многие семьи одела в траур.

Георгия каждый день водили в главный корпус на допрос, чаще вечерами, где несколько часов длилось психологическое давление и злая игра. Они хорошо знали, что никакого преступления он не совершал, однако для них не это было главным. Главное было – каждого авторитетнного человека, кого уважал народ, сломить, унизить и заслать как можно дальше. Если же они не побеждали в этой психологической игре, тогда «тройка» и ее окончательный вердикт – расстрел.

Следователь, майор Жгенты, как один из зубцов репрессивной машины, получал удовольствие от своей работы, с усердием выполнял свои обязанности и в этом был бесподобным исполнителем. Был он человеком ограниченного ума, и все проведенные им допросы и составленные акты походили друг на друга, как две половинки яблока. Что тут удивительного, ведь работа на конвеере вырабатывает в человеке привычку рефлекторно, автоматически совершать несколько операций, а разум его совсем притупляется. Майору доставляла удовольствие психологическая игра с несчастным человеком в наручниках, который знает, что его не спасут ни справедливость, ни Всевышний. Перед ним в лице следователя стоят и прокурор, и судья, и ангел смерти Микел Габриель.

Георгий читал его мысли и думал: противостоять, переубедить? Нет, это все равно что толочь воду в ступе, он тоже не свободен, ему тоже все наперед определили. Я даже могу предрешить его судьбу. Или придушить его прямо здесь? Но так не годится. Тогда может остолбенеть его или нарушить ему дыхание? Или, может быть, спровоцировать инфаркт? Но тогда ведь я тоже стану таким, как он.

И Георгий со спокойным лицом смотрел на палача.

Его спокойствие, как красная тряпка, действовало на майора. И вдруг майор потерял дерзость и высокомерие. Уже механически повторял одно и то же, нервно шагал по кабинету, садился, вновь вскакивал и вышагивал от одной стены к другой.

Может, он споткнется? Пусть споткнется! Пусть сядет и успокоится, а то у меня уже рябь появилась в глазах, столько он ходит.

И вправду, майор споткнулся, пошатнулся и прислонился к столу. Удивленный, он застенчиво посмотрел на заключенного. Не мог понять, почему у него нарушилось спокойствие, почему он так взволновался? Он ненавидел заключенного и боялся его. Ему же рассказывали, что тот совершает чудеса, но это не цирковые номера. Оказывается, он сильный целитель. Нельзя доверять этим целителям, их только расстрел остановит. Уже несколько раз майору приходила в голову эта фраза, еще до встречи с Георгием, когда он знакомился с его делом, но сейчас эта фраза уже преследовала его, и он часто ее повторял, будто убеждал самого себя, что это единственный выход.

«Маги и колдуны не нужны нашей стране рабочих и крестьян, это тоже буржуазное наследство. Что он делал четырнадцать лет за границей? Чему его там могли научить полезному для нашей страны?» – думал майор.

Георгий спокойно смотрел на следователя, и мысли майора лежали раскрытой книгой перед ним. Он уже знал все его замыслы и шаги. Майор хотел усугубить дело и закончить его расстрелом.

«Не получится, майор, я не дам тебе возможности погубить меня и других. Я должен избавиться от этого палача», – так думал Георгий.

После этого дня, его не вызывали на допрос целый месяц. Новогодние праздники уже прошли, когда его привели в следственную часть. Встретил его уже другой следователь, совсем молодой парень. Георгий хорошо знал, что случилось с майором, но все же спросил:

– А где майор?

Лейтенант ответил:

– Уже месяц, как он лежит в больнице, поэтому я продолжу ваше дело.

После ознакомления со сфабрикованным делом Георгия Ликокели, молодой офицер был растерян. Понимал, что бессилен. На третий день «тройка» все же вынесла приговор – десять лет тюрьмы. Все, кто прошли через этого следователя, спаслись от расстрела.

Этот юноша стал спасителем обреченных. Никто не знал, какая звезда зажглась им на счастье.

После приговора Георгий еще больше успокоился. Он ни в грош не ставил ожидаемые испытания. Думал: если суждено спастись, спасусь.

После Нового года число заключенных в камере убавилось, в основном оставались те люди, которые так или иначе уже знали друг друга и друг другу доверяли. И Георгия лучше узнали, чувствовали его внутреннюю силу и глубину. Старались с ним быть поближе. Разговоры тоже стали более свободными, особенно после того, как многим из них вынесли приговор и одарили под Новый год многолетними сроками. Часто садились они вокруг Георгия, опытного и повидавшего жизнь человека, и, как правило, чаепитие сопровождала интересная беседа. Шпионы, вредители и предатели почему-то все время думали и рассуждали о судьбе своей Родины. Но что в этом удивительного? Для грузинской интеллигенции это было нормально, где бы эти люди ни находились: в тюрьме, в эмиграции или дома.

– Георгий, ты же был в Египте?

Георгий кивнул головой.

– Меня интересует, какую функцию выполняют эти громадные сооружения в середине пустыни? Поверить, что это была только гробница фараона? Как я читал, у других, более могущественных фараонов, во времена которых Египет был более развит, имелись относительно скромные гробницы? – спросил Сосо.

– Интересный вопрос, – сказал Георгий. – Да, у других, более значимых фараонов были относительно маленькие гробницы, подтверждение этому – Долина царей в окрестностях древней столицы – Фив, которую я видел своими глазами. Однако предназначением пирамид не было только захоронение фараонов. Люди до сих пор не смогли выявить их суть, а эзотерическое учение традиционно остается под сомнением, это однозначно ограничивает научное мышление, что не дает возможности выйти из однажды установленных рамок. Это определенным образом связано и с нашим воспитанием. Рамки, которые нам определили с детства, не дают нам возможности перемен, а вдруг на нас посмотрят другими глазами, посчитают нас ненормальными, а это односторонне ограничивает и мешает нашему личному и духовному росту. Если наше сознание втиснуто в узкие рамки в течение определенного времени, оно каменеет и его изменение становится невозможным.

Я делаю такое большое вступление для того, чтобы высказать вам совершенно другое соображение, которое основывается на эзотерическом учении. Пирамиды, мой Сосо как энергетические усилители совершали энергоинформационный обмен с космическим разумом.

Сокамерники удивленно слушали, у них появилось множество вопросов, но они ждали, когда он закончит рассказ, а Георгий продолжал:

– Возраст пирамид, может быть, вдвое, втрое больше того, что им приписывают. Многие ученые знают это, но привычные рамки не дают им возможности пойти дальше. Если они об этом открыто заявят и подтвердят, многое в науке встанет как бы с ног на голову. В течении веков новые поколения придавали пирамидам новые функции, в том числе они стали гробницами фараонов. Придет время, и в Грузии поведает нам свою тайну один из холмов, под покровом которого мы обнаружим пирамиду.

– В Грузии? – удивленно спросил Дмитрий.

– Да, мой Дмитрий, именно в Грузии. В мире много пирамид – везде, где имелась связь с высшим разумом. В Египте они сохранились потому, что природа и местоположение способствовали этому, а в других местах они оказались под покровом земли.

– А мы имели какую-нибудь связь с египетскими пирамидами? – спросил Сосо.

– Да, имели. И притом прямую, учитывая, что фараоны первых и последующих династий были родом из древней Колхиды. Все развитые страны и народы, которые имели связь с высшим разумом, были связаны между собой.

В наш язык и письмо вложена эта связь – как с высшим разумом, так и с другими народами. Мы плохо знаем нашу историю, особенно древнюю. Хотя у этого есть и объективные причины. Знаем ли мы истинные значения слов, характерных для нашего языка? Откуда слово произошло? Почему оно сохранилось у нас, а не у других племен? Вот, например, слово «генацвале», которое мы часто используем, откуда оно идет и что означает? Или знаете ли вы, что означает слово «химера»? Для нас это что-то неопознанное.

Древние хеты рисовали химеру как неопознанное существо, с лицом и верхней частью тела женщины, остальная часть тела была львиной, а хвост – змея с разинутой пастью. Тысячелетиями до того, как сформировалась грузинская нация, эта пиктограмма для древних хетов означала судьбу, так же как и «ген» у этруссков означало женщину, «ац» – змею, «вале» – льва.

Хеты разговаривали на подобном этрусскому языке, то был родственным языку колхов. Хеты это слово произносили как «кинасэфале», этрусски – «генацвале». Это означает только то, что у колхов и иберийцев с ними была не только генетическая, но и языковая связь.

– Значит, химера означало генацвале? – удивленно спросил Дмитрий.

– Именно так и было. Химера была космическим существом, которого хеты так изображали. Грузины химеру рисовали по-другому, часто с головой орла, но это было также зашифровано и имело то же значение. Было найдено много пиктограмм с таким изображением химеры, которые удостоверяют эту связь.

– Георгий, хочу тебя спросить, – опять продолжил Сосо Нибладзе. Георгий ему кивнул. – Как ты думаешь, почему мы не справились с проблемами? Будто у нас был такой шанс, но мы его не использовали. Мы страна такой большой и древней культуры, но благодаря нашей нетерпимости друг к другу нам трудно найти общий язык, и мы снова оказались в чужих когтях, причем под более жестоком и деспотичном правлением!

– Тихо, Сосо, все же не надо, ты же знаешь… черт не спит. – Приглушенно сказал Димитри.

– Сейчас хочешь тише, хочешь нет, и все равно у всех Сибирь на спине висит, – улыбаясь парировал Сосо.

– А разве в этом есть что-нибудь удивительное? Вся история только обличает человечество в человеконенавистничестве. Исключением не является и история Грузии. Насколько больно общество, настолько оно получает объем и масштабы собственных проблем. Так повелось изпокон веков и так будет. Неисправимы человек и то общество, когда для своих эфемерных и мизерных успехов – которые только временны, как и насыщение человека, – готовы разрушить и испепелить все то, на чем основано развитие человека и нации. Исцеление такого больного будет трудно. Фундаментом нации являются любовь, добродетельность и единостояние. Без этих трех принципов, не были бы возможны ни эволюция человечества, ни создание нашей нации еще в древние времена. Ведь наша нация и ее культура созданы еще до того, как она стала именоваться картвелской, то есть грузинской нацией. Как бы вас ни удивляло, это было еще до Иберии и Колхиды. И дело тут не в собственном имени, а в тех фундаментальных принципах, о которых я уже упоминал. Именно эти принципы определили становление нашей нации. Именно это обусловило нашу сплоченность в единый кулак.

– Тогда что же произошло с нашей культурой и нацией? – вновь спросил Сосо.

Остальные внимательно слушали.

– Наша культура осталась в прошлом. Ею уже питается человечество, оно успело трансформировать ее и добавило свое. Однако для себя мы ничего не оставили, поэтому для нашей нации уже давно настал новый этап. Мы теперь нация без пути. Наверное, еще долго будем блуждать в поисках своего пути. Это сложная и долгая дорога поиска. По этой дороге должны пройти, может быть, еще десятки поколений. И в этом нам никто не поможет, кроме собственной исторической памяти и генетического кода. Все остальное только собьет нас с пути. Когда-то мы были культурной нацией, возможно даже идущей впереди, когда формировался культурный и социальный фундамент нового человечества. Однако сейчас мы далеки от нашей истинной культуры. Именно это делает невыносимым наше совместное существование, какую социально-политическую систему мы бы ни приняли. Этому способствует и наш духовный кризис. И это не так скоро закончится. Возможно, не хватит и века, чтобы мы, грузины, взялись за ум. То, что происходит сегодня, является этому подтверждением. Безграничная жестокость и массовое гонение общества являются несомненным знаком этой болезни. Все думаю, не исполнила ли наша нация свою историческую миссию в биологическом и социальном развитии человечества? Может уже не стоим мы даже ореховой скорлупы? Возможно, это звучит обидно для нашего уха, но если пересмотреть историю человечества, возможно, и не так будет обидно: ведь множество культурных наций брали на себя эту ношу и выполняли ту же миссию, а от них не осталось и следа! Это обыкновенный самообновляемый биологический процесс, перевоплощение одного в другое, что способствует и социальному росту. Однако мое параллельное мышление, которое постоянно оппонирует моему активному, каждодневному житейскому мышлению, диктует мне совсем другое, и эта подсказка опирается именно на наш генетический код: оказывается мы еще не исчерпали нашу биологическую миссию в глобальном процессе, но находимся не в стадии поиска, а в стадии своеобразного сна, хранящего резерв человечества… Однако мы же не знаем, что собирается сделать Творец и что он нам готовит на будущее…

Все были в задумчивости, когда прозвучал грохот задвижки, и тревожно уставились на дверь. Вошел офицер и зачитал список.

– Готовьтесь к этапу. На все 15 минут.

– Ведь я же говорил? Не знаем, что нам готовит Творец, – с улыбкой произнес Георгий и стал собираться.

* * * * *

Уже через два часа осужденный за антисоветскую деятельность Георгий Ликокели, с десятилетним сроком без права переписки, оказался в товарном вагоне эшелона, переделанного для перевозки заключенных в Сибирь. Георгий лежал на нижней полке, а над ним – Васо Маглапери, его первый знакомый в тбилисской тюрьме.

В вагоне было намного больше заключенных, чем могло поместиться, однако на третий месяц пути вагон практически опустел, когда пятнадцать умирающих и десять покойников вынесли одного за другим. Заключенные уже начинали бунтовать, но опытные люди знали, что это привело бы только к расстрелу на месте. Поэтому и остановили тех, у кого сдали нервы. В вагоне уменьшилось число людей, и воздуха стало больше, но похолодало. Угля давали мало для единственной печки. Все в вагоне болели, непрерывно были слышны кашель и стоны. Георгий не успевал переходить от одного больного к другому. Он старался помочь им без лекарств, многим и вправду помог. Заставлял Васо десять минут дышать в пропитанный соленой водой платок и постоянно носить повязку. Заставлял в день несколько раз делать дыхательные упражнения. Все старались прильнуть друг к другу, укутаться хоть во что-нибудь, постоянно кипятили и пили воду. Только лишь Георгий ходил по вагону в одной рубашке, а свою робу (ватную телогрейку) надел на Васо. Через тонкие стены вагона со всех сторон со свистом врывался ледяной ветер. Чем только не затыкали щели между досками, однако это не помогало. Снаружи было минус сорок. При движении поезда мороз усиливался, а в вагоне становилось еще холоднее.

В течение трех месяцев пути они пережили кошмарные дни. Многие скончались из-за разных болезней, живые висели на волоске, и только Святой Дух держал в руках их души. Почти на каждой остановке из вагонов выносили несколько трупов, а эшелон останавливался часто. Иногда целыми неделями стоял в заснеженной степи, будто специально, чтобы как можно больше людей погибло от голода, холода и болезней. В этом вагоне у человека со слабым здоровьем не было шансов выжить. Большинство заключенных и до этапа были больны, а дорога их вконец доконала.

В Чите почти опустевший эшелон заполнили заключенными из других эшелонов и теперь продолжили путь в юго-восточном направлении, к китайской границе. Через неделю приблизились к реке Аргун. До Маньчжурии и вправду оставалось недалеко, и дорога была перегружена.

Несмотря на то что после конфликта у реки Халхин-Гол и озера Хасан в 1938 году железнодорожную линию Маньчжурского участка Транссибирской магистрали Советский Союз передал японцам, контроль по этому направлению оставался стратегически важным. Китайско-японская война вошла в новую фазу, вдоль линии маньчжурской границы советские войска должны были находиться в боевой готовности, так как от марионеточного правительства Маньчжурии постоянно ожидалась новая провокация. Этот отрезок железнодорожной линии до границы Маньчжурии оставался главной транспортной артерией. Во второй половине дня эшелон опять перешел на запасный путь и остановился. Конвой начинал обход, чтобы вынести из вагонов умирающих или скончавшихся.

Стоял апрель 1939 года. Снег уже начинал таять, хотя до настоящей весны было еще далеко. Находясь в дороге, они узнали много обнадеживающих новостей. Был освобожден от должности комиссар НКВД Николай Ежов, а вместо него был назначен его заместитель Лаврентий Берия. До них дошел и разговор офицеров, что, мол, политика НКВД смягчится и зарплата повысится. А через два дня начались разговоры о том, что Ежова и его бывших заместителей арестовали и, скорее всего, в их рядах начнется чистка. Некоторые с надеждой говорили, что репрессии закончатся и многих освободят. Сталину, дескать, его комиссары подают неверную информацию о происходящем в тюрьмах, колониях и лагерях.

Открылась дверь вагона, и офицер крикнул, чтобы вышел заключенный Ликокели. Это стало обычным явлением, так как он был единственным врачом в эшелоне. Когда кто-нибудь умирал, звали его. И Васо всегда сопровождал Георгия как помощник врача или фельдшер. И вправду, Васо многому научился в пути, чтобы их не разлучили и они вместе справились с этим адом. И на этот раз Васо подошел к двери. Георгий спрыгнул с подножки вагона, а солдат сразу же сказал Васо, что зовут только Ликокели, и перед его носом закрыл дверь. Георгия повели к грузовой машине, которая стояла у железнодорожного шлагбаума. Георгий сразу догадался, что ведут не для осмотра заключенного. Однако ни о чем не спросил. У грузовика стоял начальник эшелона капитан Стручко, а рядом с ним молодой капитан с эмблемой пограничника. Борт машины был откинут, и Георгий сразу же заметил три трупа, прикрытых брезентом. Были видны лишь ноги, а рядом на шинели лежал мужчина средних лет с погонами полковника и тяжело стонал. Капитан НКВД сразу же спросил:

– Ты врач?

– Да.

Он поднялся на борт грузовика, присел на корточки и осмотрел пострадавшего. Тот был весь в крови. Георгий спросил:

– Что с ним произошло?

– Машина перевернулась, и он сильно покалечен.

– Он пограничник?

– Нет, он начальник строительства железной дороги на отрезке Аргун.

– Где у него перелом?

– У него открытый перелом бедра и переломаны рука и плечо. В этой машине погибли трое. Полковник все еще жив, однако… Мы перевязали его как смогли.

Георгий осмотрел пострадавшего. Положение было крайне тяжелым.

– Немедленно надо перевезти его в больницу, может, спасут. Видно, потерял много крови.

– Ближайшая в ста двадцати километрах. Пограничный лазарет – в семидесяти. Здесь ближе всего китайцы.

– Возможно, до больницы не дотянет, – сказал Георгий. – У вас имеются какие-нибудь медикаменты?

– Что-то есть, но не знаю, пригодятся ли они вам…

– Где-то есть хотя бы деревня?

– Да, в десяти километрах маленькая деревня, однако…

Капитан замешкался и посмотрел на начальника эшелона. Тот, сразу же оценив ситуацию, спросил Георгия:

– Ликокели, здесь ничего не сможешь?

– Это невозможно, он умрет у нас на руках. Шансов выжить, может, всего тридцать процентов. Может быть, в деревне как-то поможем…

– Что делать? – капитан обеспокоенно посмотрел на начальника эшелона.

– Ничего не могу сказать, мы скоро тронемся и…

– Я приму заключенных под свою ответственность, а после доставлю их на место. До вашего лагеря отсюда близко. Тем более заключенные будут находиться под началом управления строительства железных дорог. Примите решение, капитан, его жизнь в ваших руках!

– Внештатная ситуация… Вы же понимаете мое положение?

– Да, понимаю, и беру на себя ответственность. Эта территория находится под контролем нашего гарнизона.

Больной сильно стонал. Георгий взял его руку, чтобы немного успокоить. Потом сказал:

– Я один не смогу помочь, мне нужен мой фельдшер. Приведите Маглапери с вещами! Если не поспешим, все теряет смысл, никто ему не поможет.

Офицеры переглянулись.

– Где один, там и второй, – сказал пограничник и посмотрел в глаза начальнику эшелона.

– Хорошо, согласен. Только не подведите, иначе трибунала мне не избежать.

– Слово чести офицера! – коротко сказал пограничник.

Капитан Стручко повернулся к сержанту и приказал:

– Наумов, приведи Маглапери с вещами обоих, скорее! И захвати их анкетные карточки, – добавил он и вновь повернулся к коллеге: – Вы должны дать мне все данные.

– Добро.

– Мне нужен спирт и все медицинские инструменты, все, что у вас есть. Принесите все имеющиеся лекарства, – обратился к обоим Георгий.

– Все, что найдем, все отдадим, только пообещайте, Георгий Алудаевич, что даже не допустите мысли о побеге.

– Для того чтобы десять лет заменить расстрелом? – с саркастической улыбкой ответил Георгий.

Офицер был доволен ответом.

– А ваш друг?

– Что он, маленький несмышленый мальчик? – вернул вопрос Георгий. – Наоборот, у меня появилась надежда, что, если мы спасем этого человека, возможно, нам облегчат наказание…

– Мы позаботимся об этом, – заверил пограничник.

Затем офицеры отошли в сторону и обменялись данными. Привели и Маглапери с вещами. В это время послышался гудок отправляющегося паровоза. Подбежал солдат и принес аптечку, но в ней, кроме перевязочного материала, ничего не было.