Страна рухнувшего солнца

Для более скоростных и тяжеловооруженных «Мессершмиттов», «Фокке-Вульфов», «Яков» и «Лавочкиных» подобная тактика оказалась хороша. Лишенным хоть какого-то намека на броню, японским машинам для противостояния таким противникам банально не хватало живучести. Самураи дрались отчаянно и порой весьма результативно, но все равно постепенно, шаг за шагом, проигрывали битву за воздух. С запада продолжали поступать все новые машины и летчики, а японцы, хоть и имели неплохо подготовленную авиацию, очень быстро начали испытывать недостаток высококлассных пилотов.

И даже гордость Японии, ее флот, неожиданно для всех оказался не на высоте. Море-то он контролировал уверенно, однако первая же попытка японских кораблей зайти в устье Амура показала, что кое в чем они просто бесполезны. Амур, конечно, река могучая, но все же кораблям рангом выше эсминца совершать в нем хоть какие-то маневры категорически противопоказано. А эсминцам не хватало все той же живучести, особенно когда советские самолеты начали уверенно чувствовать себя в воздухе. И это притом, что сами обороняющиеся опирались на мощную группировку бронекатеров и речных мониторов, позволяющую действовать так, как они считали нужным. Словом, на континенте в активе японцев оставался лишь численный перевес, и неудивительно, что наступление их стремительно коллапсировало.

Осознание того, что он в очередной раз оказался прав, не радовало Ямомото. Вот здесь и сейчас он предпочел бы ошибиться, но… Но армейцы не смогли победить, и начиналась война на истощение, в которой дело решает количество солдат, денег и производственных мощностей. То, чего у любой из сильнейших держав мира сейчас имелось в разы больше, чем у Японии. А ведь они выступали единым фронтом!

Сейчас флот, могучий и непобедимый японский флот, в очередной раз становился надеждой государства. Увы, это было все, что Ямомото мог сказать точно. Все остальное выглядело тайной, покрытой мраком. Что и как смогут сделать армейцы, он не мог себе представить даже приблизительно. Во-первых, они с флотскими традиционно не делились информацией, а во-вторых, их возможности оказывались сейчас в большой зависимости от действий противника, который, вот незадача, разглашать свои планы тоже не желал. Настолько не желал, что обычно весьма эффективная японская разведка оказалась в полном цейтноте.

Русские не повторили ошибку первой войны. То ли с подачи немцев, то ли сами по себе, они пришли к выводу, что безопасность тылов важнее чьего-то частного неудобства, и всех носителей восточного разреза глаз, не деля их на японцев, китайцев и корейцев, попросту задержали и направили в лагеря. Сортировать по народам и вычленять реальных шпионов начали уже позже, но, в любом случае, до конца военных действий задержанным предстояло сидеть в бараках за колючей проволокой. Так, на всякий случай.

Удар был страшный, восемьдесят процентов японской агентуры оказалось разом выключено из работы. Избежавшим первой волны арестов тоже пришлось нелегко. Даже в эфир не выйдешь – немцы доставили на Дальний Восток передвижные пеленгаторы, и любая попытка передать информацию стала подобна игре с огнем. Курьеров отлавливали. Голубиную почту ликвидировали разом. В общем, изначально мощный поток информации превратился в хилый ручеек, который готов был в любой момент прерваться вовсе. А главное, за достоверность получаемых сведений сейчас не поручился бы никто.

Если же судить по косвенным данным, то проблема вырисовывалась буквально на глазах. Русские проводили непрерывную переброску войск и техники к линии фронта, и происходило это куда быстрее, чем можно было ожидать. Противники Японии не просто объединили усилия, но и сделали это на редкость эффективно. Натренировались в прошлую войну. И ясно было уже, что как только людей и техники соберется достаточно, танковая лавина устремится вперед, и стабилизировавшийся, было, фронт рухнет.

На фоне этого у адмирала не вызвало ни малейшего удивления сообщение о том, что русский, немецкий, а также итальянский и французский флоты вышли в море, и больше о них ничего не известно. Ожидаемо, чего уж там. Ямомото до последнего надеялся, что хотя бы итальянцы останутся в стороне от войны, однако противник в очередной раз проявил умение быстро консолидировать силы. И вот, их корабли уже в море, это не скрыть, а вот куда и как они пошли – совершенно неясно. Оставалось лишь надеяться, что конечным пунктом окажется Владивосток, единственная нормальная военно-морская база, оставшаяся у противника в этих водах. Впрочем, Ямомото уже ни в чем сейчас не был уверен.

Пожалуй, единственным, что вызвало у адмирала удивление, стало сообщение о выходе в море и старых кораблей противника. С двухнедельной задержкой, правда. Непонятным выглядел сам факт того, что русские и итальянцы для чего-то решили задействовать это старье, представляющее сейчас весьма сомнительную боевую ценность. Впрочем, от русских всего можно было ожидать, в том числе и абсолютно самоубийственных действий. На фоне происходящего это выглядело мелочью, на которую Ямомото не слишком обращал внимание. И, как позже выяснилось, напрасно.

Эта идея появилась спонтанно и, как это порой бывает, у молодежи. Если точнее, у флотской молодежи. Еще точнее – у русских и итальянцев в то время, когда они вместе обсуждали вопросы координации действий.

Ближе к утру, когда глаза уже были красные от недосыпа, кто-то зло прошелся по тому, что делают они совершенно ненужное дело. И логика в этом, надо сказать, была.

Основные силы обоих флотов, включая не только самые современные корабли, но и лучших, наиболее подготовленных моряков, уходили с Лютьенсом и Белли. В портах и СССР, и Италии, оставалось только барахло времен Первой мировой войны. В хлам устаревшие монстры, которые, сколько их не модернизируй, годятся, как считалось, разве что для обучения экипажей. И вполне логично, что молодым офицерам, грезившим дальними походами и эпическими подвигами, остаться в родных портах при этом вроде как плавающем железе совсем не улыбалось. Лихой молодежи хватало, что среди советских моряков, что среди итальянцев. Это позже, с возрастом, невзрачные потомки гордых римлян становились вальяжны и осторожны, а в молодости… да все мальчишки одинаковы.

Желание выйти в море, пускай и на старых кораблях, оказалось велико. Не у всех, конечно, однако пассионариев было с избытком, и спорная изначально идея, обрастая на ходу мясом расчетов, приобрела законченный облик. А главное, смогла лечь на столы тех, кто и впрямь что-то решал, и при этом не вызвала у них неприятия.

Замотанный так, что еле стоял на ногах, адмирал Кузнецов лишь кивнул. Во-первых, ему было не до старых кораблей и невеликих ресурсов, которые требовались, а во-вторых, он и сам был в таком же положении. Рвался в море – а приходилось вкалывать, как рабу на галерах, но в штабе. Черный Князь, как раз находившийся в СССР (среди молодых прожектеров нашлось достаточно трезвых голов, сумевших грамотно выбрать время), долго читал, хмыкал, но визу «не возражаю» все же поставил. В кои-то веки во главе итальянского флота стоял умный авантюрист, и молодых он тоже понимал.

Два комфлота – это, конечно, фигуры серьезные, но последнее слово не за ними. И когда бумаги легли таки на стол, покрытый зеленым сукном, они вызвали немалое удивление. Однако Сталин подписал. Думал, взвешивал, советовался – но подписал. Почему? Трудно сказать. Возможно, просто вспомнил себя в молодости, свист пуль над головой, риск… Он вообще часто покровительствовал смелым людям. И «добро» от него было получено.

Ну а проще всего оказалось уломать Муссолини. Дуче хорошо умел считать и прекрасно понимал, что старые корабли исправно жрут деньги на свое содержание, но их реальные возможности невелики. Будь расклады иными, хваткий Лютьенс вытряс бы их у Италии, из горла бы вырвал. Ну а раз не вспомнил, и даже вспомогательных задач, как французам, не определил, стало быть, и впрямь барахло. И куда его, спрашивается, девать?

Соглашаясь на предложенную авантюру, Муссолини ничего не терял. Проиграют его моряки – Италия сбросит изрядную долю груза с экономики. Победят – можно будет потребовать себе лишние преференции за активное участие в войне. Как минимум, не отдать то, что уже взято, где стоят итальянские войска. А что брали вместе с русскими – так об этом они с маршалом Сталиным как-нибудь договорятся.

И вот, в один прекрасный день итальянские корабли вышла в море, чтобы на Мальте встретиться с русскими союзниками. Остров, некогда превращенный британцами в первоклассную военно-морскую базу, находился сейчас под немецким управлением. Однако немцы были не против. Лютьенс еще до того, как отправился в рейд на Японию, выслушал предложение, пожал плечами, не слишком в нем заинтересовавшись, но приказ о содействии отдал. Вряд ли он верил в успех, но и мешать другим проявить себя не собирался. И теперь на Мальте, подальше от чужих глаз (а остров контролировать куда проще, чем порт на материке), происходила окончательная подготовка. И силы, надо сказать, в сводную эскадру были собраны немалые.

Три старых советских линкора. Плохо приспособленных, конечно, к дальним переходам и штормам, но в отличном состоянии, следили за ними хорошо. Два корабля пришли с Балтики, один – с Черного моря. Турция попробовала было возмутиться и перекрыть проливы, не столько из реальной необходимости, сколько из желания показать, что их слово все еще многое значит. Угу, значит. Три звонка, один из которых, итальянский, еще можно было игнорировать, второй, советский, уже не получалось, и третий, с повелительным окриком от Геринга – и вопрос решился словно бы сам собой. Линкор с эскортом из лидера и трех эсминцев, а также четыре транспортных корабля, проследовали через проливы, и туркам оставалось лишь злобно бурчать себе под нос. Выказывать же недовольство в лицо никто не отважился.

Итальянцы смогли оперировать заметно большими силами. Они выставили четыре линкора, равных по возрасту, но конструктивно моложе советских как минимум на поколение. Корабли относились к двум разным сериям, однако при этом имели близкие характеристики и очень приличный даже по меркам сороковых годов ход. К недостаткам можно было отнести, пожалуй, слабую защиту и посредственное вооружение – десять орудий калибром триста двадцать миллиметров в современной войне выглядели уже несерьезно.

Помимо линкоров итальянцы выставили целых два авианосца, «Аквила» и «Спарвиеро». Оба корабля, бывшие лайнеры, переоборудованные для военных целей, были сравнительно невелики и, несмотря на недавнюю постройку, использовались в качестве учебных кораблей. С живучестью у еще недавно гражданских судов по сравнению с кораблями специальной постройки имелись проблемы, но лезть к черту в зубы без прикрытия с воздуха и вовсе казалось безумием. Правда, возникали теперь уже проблемы с пилотами – большая часть подготовленных летчиков и почти все самолеты отправились на север. Однако это удалось решить – у СССР был уже налажен выпуск «Яков», модифицированных специально под базирование на авианосцах, да и летчики нашлись. Вкупе с четырьмя крейсерами и десятком эсминцев соединение оказалось весьма грозным, хотя бы внешне.

После длительной подготовки, в сопровождении двух десятков транспортных кораблей и дюжины танкеров (с ними дуче расставался особенно неохотно), армада под командованием адмирала Да Зара вышла в море. Мигнула фонарями – и пропала, соблюдая режим радиомолчания. Где она появится, оставалось только гадать.

Если действия объединенного флота были заметными, но для японцев непонятными, то перемещения одного человека вполне могли насторожить одним лишь своим фактом. Вот только при всей ясности этот человек был практически незаметен и в поле зрения японской разведки банально не попал. Впрочем, винить ее не стоит. Что для ищущих стратегические планы какой-то врач…

Доктор Йозеф Менгеле. Самый обычный военврач, честно отвоевавший в Американскую кампанию. Здесь он не заработал жуткого прозвища, под которым его помнил Колесников. Читал в свое время много, что для советского человека было нормой, вот и запомнил. А здесь и не знал бы о нем, наверное, если бы не сам доктор.

В свое время на стол гаулейтера Канады (тогда Рабинович, правда, еще не имел столь высокого чина, но это уже детали) легла записка одного врача, который, будучи сам ранен и угодив в госпиталь, малость повернулся на разработке новых методов лечения. И требовался ему для этого, ни много, ни мало, а человеческий материал, в качестве которого предлагалось использовать военнопленных.

Как Рабинович не расстрелял умника сразу, понять сложно. Наверное, просто вспомнил, что в той истории Менгеле не был антисемитом – ему плевать было, кого потрошить. И не освоившийся еще до конца Рабинович тогда решил посоветоваться с товарищем.

Колесников обдумывал ситуацию долго. Минут, наверное, пятнадцать. С одной стороны, Менгеле в его мире заработал стойкую репутацию чудовища. С другой же, здесь он ничего не успел натворить, зато честно выслужил железный крест, вытаскивая под вражеским огнем раненых. Там и ранен был, кстати. За что же ему, спрашивается, голову-то отрывать?

А еще Колесников помнил слышанное когда-то, что вся современная медицина держится на результатах, полученных Менгеле. И потому, еще немного подумав, адмирал поступил со здоровым житейским цинизмом, хотя и подозревал при этом, что потомки его не поймут. Проще говоря, он приказал Менгеле не трогать, а перевести на работу в научно-исследовательский медицинский институт. Пускай на кошках тренируется.

И вот, наступил момент истины. Война с Японией, черт бы побрал их обеих. И в числе тех, кого откомандировали на Дальний Восток, оказался скромный ученый, капитан медицинской службы Йозеф Менгеле, который, надо полагать, не остановится на том, что станет лечить больных и собирать материалы о достижениях японцев.

Колесников по-прежнему рассуждал максимально цинично. Во-первых, японцы вели активные исследования как биологии человека, живьем нарезая на кусочки сотни китайцев, так и в области вирусологии. Варварство, конечно, но и терять столь ценный материал было глупо. Во-вторых, даже если Менгеле не удержится и начнет ставить эксперименты над японцами, то никаких претензий к нему быть не может. Те начали первыми и сами поставили себя в ситуацию, когда моральные нормы на них распространяться просто не могут. Особенно учитывая, что в Харбине, например, после прихода японцев русских почти не осталось. За такие вещи стоило мстить. Ну и, в-третьих, если уж рассуждать вообще цинично, то Павлов, замучивший кучу бессловесных тварей, вполне себе рукопожат. В этом плане особых отличий между ним и Менгеле Колесников не видел в принципе. Всего и разницы, что собака не может дать сдачи.

И вот, Менгеле ехал к линии фронта, что само по себе являлось для японцев нехорошим симптомом. В самом деле, если к фронту едет псих, которому для экспериментов нужны пленные, то значит, их в ближайшее время ожидается много. Стало быть, готовится наступление. Ну а дальше логическую цепочку можно продолжать уверенно и долго. Однако японская разведка Менгеле благополучно проворонила, а сам он, вот незадача, даже не знал, какой, оказывается, важной персоной является и каких безобразий способен натворить. Он ехал заниматься любимой работой, только и всего.

Генерал-майор Эдельмиро Хулиан Фаррель (имя, с точки зрения русских, не самое благозвучное, но здесь вполне обычное) оказался нестарым еще, крепким мужчиной с тяжелым, с крупными чертами лицом, в котором проглядывалось что-то лошадиное. Этакий образцовый служака, про которого так и хотелось сказать: боевой генерал! Но, увы, хотя Фаррель и прослужил всю жизнь в армии, реально в бою не отличился. Просто потому, что Аргентина с определенного периода ни с кем из соседей всерьез, до грома барабанов и танковых атак, не конфликтовала.

Впрочем, и без войны генерал неженкой не выглядел. Горные егеря, спецназ, если по-простому. У итальянцев учился, а те, при общей слабости армии, подразделения особого назначения готовить умели. Опять же, человек, заведующий подготовкой военных альпинистов, трусом не может быть по определению. И уж конечно, трус не возьмет власть в стране, даже той, где перевороты уже превратились в скучную обыденность.

Рукопожатие у генерала тоже было твердое, уверенное. И с Лютьенсом они моментально нашли общий язык. Фаррель оказался человеком деловым и весьма пронемецки настроенным. Неудивительно, что после войны и при нем, и при его преемнике в Аргентине скрылась масса военных преступников. Впрочем, сейчас расклады были иными, и разговор двух военачальников крутился вокруг взаимовыгодного сотрудничества, и, в первую очередь, торговли.

Аргентина готова была предоставить место под немецкую военно-морскую базу, а надо будет, так и не одну, концессии на разработку месторождений полезных ископаемых, ну и еще кое-что по мелочи. Солидный кусок, надо признать, и вкусный. Но и взамен Аргентина хотела немало, причем торговался Фаррель не хуже того хрестоматийного еврея.

В первую очередь, как это всегда, оружие. Причем не какое-нибудь старье – профессиональный военный, Фаррель разбирался в военной технике и всерьез хотел получить современное вооружение. Его интересовали, в первую очередь, самолеты, танки, а также вертолеты, производство которых было не так давно налажено в Германии. Последние, кстати, пока что создавались только для немецкой армии, причем как собственной разработки, так и американской. Точнее, частично американской – знаменитый конструктор Сикорский, начинавший еще в царской России и успешно проектировавший тяжелые бомбардировщики, после войны эмигрировал в США. Здесь он занимался созданием геликоптеров, но довести свое творение до ума не успел. Грянула война, и почти сразу после ее завершения к Сикорскому пришли несколько человек с типично немецким акцентом. Предложение их оказалось щедрым, но и жестким. Или Сикорский едет в Германию и продолжает заниматься любимым делом за хорошие деньги там, или и его, и всю его семью увидят назавтра в образе хладных трупов.

Сикорский, подумав, согласился, и теперь его вертолеты производились уже под эгидой ведомства Геринга. Хорошее приобретение, и, хотя в Германии уже производили свои Fa 223 и несколько более легких машин, но и от американских разработок не отказались. В результате сейчас вертолетный парк Германии уже составлял около двухсот машин. Русские, кстати, тоже что-то пытались изобразить, но они, несмотря на предоставленную им документацию, в очередной раз шли каким-то своим путем. Лютьенс же не вмешивался. Надоело. Сталин, конечно, человек незаурядный, но и загибов у него хватало. Так что помочь – это завсегда, но лезть со своим пониманием процессов – да ну его! Хочет закупать вертолеты в Германии – пускай закупает.

А Фаррель, проявив немалую предусмотрительность, хотел именно вертолеты. Еще самолеты «Фокке-Вульф 190». И танки, причем не «четверки», хорошо показавшие себя в Американскую кампанию, а более новые. И стажировку своих офицеров в Германии… Похоже, генерал, не мудрствуя лукаво, решил немного завоевать соседей. Желание похвальное, но неуместное.

Кроме техники, президент-диктатор, проявив немалую предусмотрительность, хотел получить помощь Германии в модернизации промышленности. Он все же был не дурак и помнил, как страна за несколько лет скатилась от процветания к нищете. И, надо признать, честно желал соотечественникам лучшей доли, которой было не достичь без масштабной индустриализации. Лавры Сталина, наверное, покоя не давали… Тем не менее, умные мысли умного человека. Только вот, насколько это выгодно Германии, СССР и лично адмиралу Лютьенсу, оставалось под большим вопросом.

А еще Фаррель, похоже, был уверен в победе над Японией и намеревался примазаться к ней. Настолько намеревался, что даже предложил, чтобы имеющиеся в Аргентинском флоте линкоры присоединились к эскадре адмирала Лютьенса. Вот в этот миг Колесников едва удержался от смеха.

Ему стоило немалого труда, чтобы объяснить Фаррелю и одновременно не обидеть его, как аргентинские линкоры будут ему мешать и путаться у всех под ногами. Старые гробы американской постройки не обладали ни достаточным уровнем защиты, ни вооружением для участия в современном бою. Их скорость же не позволяла идти в одном строю с более современными кораблями. Мишени – это в лучшем случае.

Аргентинец понял. Возможно, он и обиделся, но понял и настаивать не стал. Зато разговоры по всем остальным вопросам велись еще долго и закончились буквально за пару часов до того, как немецкая эскадра вышла в море. Естественно, разговоры – это еще не соглашения, но бумаги предстояло составлять совсем другим людям. Главное же было сделано. Аргентина не спеша, но прочно входила в сферу германского влияния.

– Все-таки есть что-то величественное в этом белом безмолвии. Как думаете, Николай Павлович? – Вице-адмирал Белли стоял на мостике, закутавшись в тяжелый овчинный тулуп. Возраст сказывался – просто так, ради забавы, выйти на мороз в одной рубашке уже совершенно не тянуло.

– Есть такое дело, – командир «Кронштадта» поднял, было, бинокль, но затем, подумав, решил воздержаться от рассматривания горизонта. Все равно там одни льды, а в ясный день, такой, как сегодня, отблески солнца от их сверкающей белой поверхности и без оптики режут глаза. – Вы знаете, Владимир Александрович, у меня внук на нем помешан. Начитался Обручева и все хотел Землю Санникова найти. Даже со мной в поход сбежать пытался.

– Представляю, как ему родители всыпали, – хмыкнул адмирал.

Старики, заслуженный комфлота и бессменный командир одного из лучших советских кораблей, несколько минут молчали. Они – не мальчишки, чтобы без умолку трепать языками, за плечами годы… Чем бы этот поход ни закончился, для них он будет последним, и оба это прекрасно понимали. О чем они в тот момент думали? Вспоминали бесшабашную молодость или внуков, что придут им на смену? Кто знает…

– Товарищ адмирал!

Оба синхронно обернулись, глядя на лейтенанта, вытянувшегося в струнку перед высоким начальством. Правда, у него это не слишком внушительно получалось – парень был закутан в шарф едва не до бровей. Ну да конкретно этому простительно, осенью эсминец, на котором он служил, напоролся на скалу и пропорол борт. Лейтенант до последнего работал на ключе, вызывая помощь. Полчаса в ледяной воде… Как он вообще выжил…

От воспаления легких его вылечить смогли, врачи здесь, на севере, умели бороться с подобной пакостью. А вот с вечным, непроходящим ознобом справиться уже не получалось. Вот и кутался лейтенант в сто одежек, и хлестал беспрерывно горячий чай, пытаясь хоть как-то согреться. К этому относились с пониманием, тем более, специалист он был великолепный. Разве что бравого вида, увы, не имел, но с этим мирились.

– Докладывайте.

– Радио со «Сталина». Впереди ледяное поле, предлагают отклониться севернее.

– Михаилу Прокофьевичу виднее, – пожал плечами Белли. Действительно, Белоусов отлично знал север, так что по факту проводкой флота руководил он. – Радируйте – на его усмотрение.

Лейтенант исчез так же незаметно, как и появился. Ну и ладно. Адмирал вновь вернулся к созерцанию ледяных полей, которые русские линкоры уверенно дробили, пробиваясь на восток. Как и предсказывал Лютьенс, справлялись они с этой задачей вполне успешно, оставляя за собой широкие проходы, и, пока льды были невелики, превосходя по эффективности даже ледоколы специальной постройки. Их время настанет, если встретится действительно серьезное препятствие, а пока что только боцманы матерились из-за содранной с бортов краски.

Линейные крейсера могли бы, наверное, не хуже, но Белли не видел смысла ломать лед еще и им. Вот и получилось, что флагманский корабль шел не впереди, а вторым в строю. Впрочем, управлять эскадрой это не мешало.

Вообще, над тем, что он шел не на линкоре, некоторые, не самые умные коллеги втихую посмеивались. Мол, немца копирует – тот обычно тоже на «Шарнхорсте» флаг держит. Однако тут дело было не в слепом копировании, хотя Лютьенса Белли и впрямь уважал. Все оказалось куда проще.

Дело в том, что Белли не любил и даже немного побаивался новых линкоров. Не чувствовал он этих громоздких, неповоротливых гигантов. На линейном крейсере, который пронес его через горнило большой войны, адмиралу почему-то было куда спокойней. Вот и поднял он флаг над «Кронштадтом», тем более, что корабль за последние годы серьезно изменился.

По итогам войны с американцами кораблестроители сделали выводы о достоинствах и недостатках своих кораблей. Достоинств хватало, все же показали себя линейные крейсера очень неплохо. Увы, недостатки тоже имелись, и с ними, по мере возможности, пытались бороться. Не со всеми, правда, кое-что не решалось конструктивно, но все же.

Во-первых, на крейсерах смонтировали новые радары, заметно более мощные, чем прежде. Элементная база, правда, была немецкая, все же культура серийного производства в Германии пока что превосходила возможности советских заводов, но разработка своя, оригинальная, и заметно превосходящая любые аналоги.

Во-вторых, усилили противоторпедную защиту. Калибр торпед, особенно японских, возрос, и того, что имелось раньше, стало не хватать. Хотя, честно говоря, вызывало сомнения, что хватит и модернизированной. В-третьих, сменили артиллерию среднего калибра. Опыт боевых действий показал, что два калибра, сто пятьдесят два и сто миллиметров, не слишком хорошо работают в паре. К тому же мощность стомиллиметровых орудий оказалась слишком мала даже для противостояния эсминцам противника. Было предложено заменить их всех единым статридцатимиллиметровым комплексом, но победили, в конце концов, приверженцы более серьезных калибров, и ценой значительных усилий и инженерных извращений, выкинув «сотки», на корабли смогли установить дополнительно восемь шестидюймовых орудий.

Ну и, пожалуй, самое основное – сменили артиллерию главного калибра, по примеру немцев перепроектировав башни и установив в них по два четырехсотшестимиллиметровых орудия, таких же, как на линкорах. Теперь шестнадцатидюймовые орудия превратились в единый стандарт для советского флота, что и повышало огневую мощь линейных крейсеров, и снимало сразу кучу организационных вопросов. Хотя, конечно, скольких бессонных ночей стоила такая переделка инженерам, оставалось лишь гадать.

В результате всех этих операций изменилась не только внешность крейсеров. Они заметно «прибавили в весе» и, несмотря на модернизацию машин, выдающих теперь по двести пятнадцать тысяч «лошадей» вместо прежних двухсот, потеряли по целых пол-узла хода. Впрочем, любой военный корабль – это всегда компромисс между скоростью, защитой и огневой мощью, и ради одного приходится жертвовать другим. Предсказуемо…

– Владимир Александрович.

– Да? – Белли отвлекся от своих мыслей и повернулся к собеседнику.

– А вам никогда в молодости не хотелось заняться исследованиями этих мест?

– Нет уж, благодарю покорно, – рассмеялся адмирал. – Меня лавры Колчака даже в молодости особо не прельщали. Видимо, слишком южный я человек. И потом, из меня романтику покорителей Севера еще в тридцатом выбили.

Командир крейсера лишь кивнул – уж он-то знал, что Белли успел по ложному доносу посетить «места, не столь отдаленные», и, хотя все закончилось быстро и хорошо, след в душе адмирала это наверняка оставило. А комфлота повернулся и с интересом посмотрел, как поднимается над флагманским ледоколом вертолет-разведчик. Увы, тоже немецкий – свои пока не получались.

Машина тяжело, но притом грациозно развернулась и, обгоняя эскадру, направилась на восток, искать проход в ледовом поле. К сожалению, такие поля многометровой толщины в последнее время встречались довольно часто, хотя, по авторитетным заявлениям капитанов ледоколов, в целом обстановка походу благоприятствовала. Обычно было хуже. А вертолеты, кстати, в деле ледовой разведки оказались весьма кстати, по сравнению с самолетами они, правда, летали не так шустро, зато взлет-посадка у них не требовали ни полосы, ни открытой воды. Так что в прокладке курса они помогали здорово, хотя один уже и успел навернуться – отказал двигатель, и, совершая вынужденную посадку, летчик зацепился лопастями за торос. Неприятно, но потери среди таких машин выглядели неизбежными еще до начала похода, а пилоты остались живы, отделавшись синяками.

– Вот о чем жалею, – вздохнул Белли, – так это о том, что летать не выучился. А ведь когда-то мечтал…

– Так кто мешает? – удивился собеседник. – Вон, тот же Лютьенс вовсю летает – и ничего.

– У него положение другое. Захотел – и сделал, ни на кого не оборачиваясь.

– Ну, вы тоже не мальчик. Если захотите – сможете.

Белли хмыкнул и, пожав плечами, без особого интереса принялся разглядывать уже немного приевшуюся картину. Здоровенный белый медведь, ничуть не боясь продирающихся сквозь льды стальных гигантов, стоял на льду и с интересом наблюдал за людьми. Совсем близко, правда, тоже не подходил, ибо не дурак. Хотя попадались и дураки, шкуру одного такого адмиралу недавно презентовали полярники, которых попутно сменили на одной из метеорологических станций, щедро рассыпанных по берегу океана.

– Гляньте, что делают! Во, макаронники…

Белли повернулся и тоже едва сдержал улыбку.

Итальянцы, народ темпераментный, мишку без внимания оставить не могли. Видать, им это было все еще в диковинку, хотя советским морякам подобная экзотика по три раза на дню уже успела приесться. Сейчас итальянские моряки собрались толпой на палубе идущего параллельным курсом «Литторио» и яростно жестикулировали. Ветер и расстояние заглушали слова, но и без того было ясно, что о чем-то спорят, причем яростно и самозабвенно. Небось, о том, кто какую скорость разовьет, столкнувшись, не приведи Господь, с таким зверюгой нос к носу.

– Да, лихие парни…

– Посмотрим, как они себя в бою поведут, – пробурчал себе под нос каперанг.

– В прошлый раз вроде ничего, труса не праздновали, – пожал плечами Белли.

– Так, в прошлый раз другие макаронники были. Вы сами гляньте – сплошная молодежь.

Адмирал поднес к глазам бинокль и, кивнув, признал правоту старого товарища. Махнул рукой:

– Справятся. Командир у них серьезный.

– Посмотрим, как под огнем себя поведут. Разрешите вопрос, Владимир Александрович?

– Конечно… – Белли удивленно посмотрел на него. – Вроде бы я ничего не скрываю.

– Да тут такое дело… Понимаете, я никак не возьму в толк, для чего все это. Дробить флот, гнать его разными маршрутами… Зачем? Ведь поодиночке мы слабее японцев.