О страстях и пороках (сборник)
ТекстI
Вопрос о жилище
…Эй, квартиру!!
2-й акт «Севильского цирульника»
Условимся раз навсегда: жилище есть основной камень жизни человеческой. Примем за аксиому: без жилища человек существовать не может. Теперь, в дополнение к этому, сообщаю всем проживающим в Берлине, Париже, Лондоне и прочих местах – квартир в Москве нету.
Как же там живут?
А вот так-с и живут.
Без квартир.
* * *
Но этого мало – последние три года в Москве убедили меня, и совершенно определенно, в том, что москвичи утратили и самое понятие слова «квартира» и словом этим наивно называют что попало. Так, например, недавно один из моих знакомых журналистов на моих глазах получил бумажку: «Предоставить товарищу такому-то квартиру в доме № 7 (там, где типография)». Подпись и круглая жирная печать.
Товарищу такому-то квартира была предоставлена, и у товарища такого-то я вечером побывал. На лестнице без перил были разлиты щи, и поперек лестницы висел оборванный толстый, как уж, кабель. В верхнем этаже, пройдя по слою битого стекла, мимо окон, половина из которых была забрана досками, я попал в тупое и темное пространство и в нем начал кричать. На крик ответила полоса света, и, войдя куда-то, я нашел своего приятеля. Куда я вошел? Черт меня знает. Было что-то темное, как шахта, разделенное фанерными перегородками на пять отделений, представляющих собою большие продолговатые картонки для шляп. В средней картонке сидел приятель на кровати, рядом с приятелем его жена, а рядом с женой брат приятеля, и означенный брат, не вставая с постели, а лишь протянув руку, на противоположной стене углем рисовал портрет жены. Жена читала «Тарзана».
Эти трое жили в трубке телефона. Представьте себе вы, живущие в Берлине, как бы вы себя чувствовали, если б вас поселили в трубке. Шепот, звук упавшей на пол спички был слышен через все картонки, а ихняя была средняя.
– Маня! (Из крайней картонки.)
– Ну? (Из противоположной крайней.)
– У тебя есть сахар? (Из крайней.)
– В Люстгартене, в центре Берлина, собралась многотысячная демонстрация рабочих с красными знаменами… (Из соседней правой.)
– Конфеты есть… (Из противоположной крайней.)
– Свинья ты! (Из соседней левой.)
– В половину восьмого вместе пойдем!
– Вытри ты ему нос, пожалуйста…
Через десять минут начался кошмар: я перестал понимать, что я говорю, а что не я, и мой слух улавливал посторонние вещи. Китайцы, специалисты по части пыток, – просто щенки. Такой штуки им ни в жизнь не изобрести!
– Как же вы сюда попали? Го-го-го!.. Советская делегация в сопровождении советской колонии отправилась на могилу Карла Маркса… Ну?! Вот тебе и «ну»! Благодарю вас, я пил… С конфетами?.. Ну их к чертям! Свинья, свинья, свинья! Выбрось его вон! А вы где?.. В Киото и Иокогаме… Не ври, не ври, скотина, я давно уже вижу!.. Как, уборной нету?!!
Боже ты мой! Я ушел, не медля ни секунды, а они остались. Я прожил четверть часа в этой картонке, а они живут 7 (семь) месяцев.
Да, дорогие граждане, когда я явился к себе домой, я впервые почувствовал, что все на свете относительно и условно. Мне померещилось, что я живу во дворце, и у каждой двери стоит напудренный лакей в красной ливрее, и царит мертвая тишина. Тишина – это великая вещь, дар богов, и рай – это есть тишина. А между тем дверь у меня всегда одна (равно как и комната), и выходит эта дверь непосредственно в коридор, а наискось живет знаменитый Василий Иванович со своею знаменитой женой.
* * *
Клянусь всем, что у меня есть святого, каждый раз, как я сажусь писать о Москве, проклятый образ Василия Ивановича стоит передо мною в углу. Кошмар в пиджаке и полосатых подштанниках заслонил мне солнце! Я упираюсь лбом в каменную стену, и Василий Иванович надо мной как крышка гроба.
Поймите все, что этот человек может сделать невозможной жизнь в любой квартире, и он ее сделал невозможной. Все поступки В. И. направлены в ущерб его ближним, и в Кодексе Республики нет ни одного параграфа, которого он бы не нарушил. Нехорошо ругаться матерными словами громко? Нехорошо. А он ругается. Нехорошо пить самогон? Нехорошо. А он пьет. Буйствовать разрешается? Нет, никому не разрешается. А он буйствует. И т. д. Очень жаль, что в Кодексе нет пункта, запрещающего игру на гармонике в квартире. Вниманию советских юристов: умоляю ввести его! Вот он играл. Говорю – играл, потому что теперь не играет. Может быть, угрызения совести остановили этого человека? О нет, чудаки из Берлина: он ее пропил.
Словом, он немыслим в человеческом обществе, и простить его я не могу, даже принимая во внимание его происхождение. Даже наоборот: именно принимая во внимание, простить не могу. Я рассуждаю так: он должен показывать мне, человеку происхождения сомнительного, пример поведения, а никак не я ему. И пусть кто-нибудь докажет мне, что я не прав.
* * *
И вот третий год я живу в квартире с Василием Ивановичем, и сколько еще проживу – неизвестно. Возможно, и до конца моей жизни, но теперь, после визита в картонку, мне стало легче. Не нужно особенно замахиваться, граждане!
Да, мне стало легче. Я стал терпеливее и к людям участливее.
Доктор Г., мой друг, явился ко мне на прошлой неделе с воплем:
– Зачем я не женился?!
В устах его, первого и признанного женофоба в Москве, такая фраза заслуживала внимания.
Оказалось: домовое управление его уплотнило. Поставило перегородку в его комнате и за перегородкой поселило супружескую пару. Тщетно доктор барахтался и выл. Ничего не вышло. Председатель твердил одно:
– Вот ежели бы вы были женатый, тогда другое дело…
А третьего дня доктор явился и сказал:
– Ну, слава богу, что я не женился… Ты с женой ссоришься?
– Гм… иногда… как сказать… – ответил я уклончиво и вежливо, поглядывая на жену, – вообще говоря… бывает иногда… видишь ли…
– А кто виноват бывает? – быстро спросила жена.
– Я, я виноват, – поспешил уверить я.
– Кошмар. Кошмар. Кошмар, – заговорил доктор, глотая чай, – кошмар! Каждый вечер, понимаешь ли, раздается одно и то же: «Ты где был?» – «На Николаевском вокзале». – «Врешь.» – «Ей-богу…» – «Врешь!» Через минуту опять: «Ты где был?» – «На Нико…» – «Врешь!» Через полчаса: «Где ты был?» – «У Ани был». – «Врешь!!!»
– Бедная женщина, – сказала жена.
– Нет, это я бедный, – отозвался доктор, – и я уезжаю в Орехово-Зуево. Черт ее бери!
– Кого? – спросила жена подозрительно.
– Эту… клинику.
* * *
Он в Орехово-Зуеве, а знакомая Л. Е. в Италии. Увы, ей нет места даже за перегородкой. И прекраснейшая женщина, которая могла бы украсить Москву, стремится в паршивый какой-то Рим.
И Василий Иванович останется, а она уедет!
А Наталья Егоровна бросила этой зимой мочалку на пол, а отодрать ее не могла, потому что над столом 9 градусов, а на полу совсем нет градусов и даже одного не хватает. Минус один. И всю зиму играла вальсы Шопена в валенках, а Петр Сергеич нанял прислугу и через неделю ее рассчитал, ан прислуга никуда не ушла! Потому что пришел председатель правления и сказал, что она (прислуга) – член жилищного товарищества и занимает площадь и никто ее не имеет права тронуть. Петр Сергеич, совершенно ошалевший, мечется теперь по всей Москве и спрашивает у всех, что ему теперь делать? А делать ему ровно нечего. У прислуги в сундуке карточка бравого красноармейца, бравшего Перекоп, и карточка жилищного товарищества. Крышка Петру Сергеичу!
А некий молодой человек, у которого в «квартире» поселили божью старушку, однажды в воскресенье, когда старушка вернулась от обедни, встретил ее словами:
– Надоела ты мне, божья старушка.
И при этом стукнул старушку безменом по голове. И таких случаев или случаев подобных я знаю за последнее время целых четыре. Осуждаю ли я молодого человека? Нет. Категорически – нет. Ибо прекрасно чувствую, что, посели ко мне в комнату старушку или же второго Василия Ивановича, и я бы взялся за безмен, несмотря на то что мне с детства дома прививали мысль, что безменом орудовать ни в коем случае не следует.
А Саша предлагал 20 червонцев, чтобы только убрали из его комнаты Анфису Марковну…
Впрочем, довольно.
* * *
Отчего же происходит такая странная и неприятная жизнь? Происходит она только от одного – от тесноты. Факт, в Москве тесно.
Что же делать?!
Сделать можно только одно: применить мой проект, и этот проект я изложу, предварительно написав еще главу «О хорошей жизни».
II
О хорошей жизни
Юрий Николаевич заложил ногу за ногу и, прожевывая кекс, спросил:
– Вот не совсем понимаю, почему вы, человек довольно благодушный, как только начинаете говорить о квартире, впадаете в ярость?
Я тоже сунул в рот кусок кекса (прекрасная вещь с чаем, но отнюдь не в 5 часов дня, когда человек приходит со службы и нуждается в борще, а не в чае с кексом. Вообще, московские граждане, бросим мы эти файф-о– клоки, к чертям!) и ответил:
– Потому и впадаю в ярость, что я на этом вопросе собаку съел. Высокий специалист.
– Может быть, вы еще чаю хотите? – осторожно предложила хозяйка.
– Нет, благодарю вас, чаю не хочется. Сыт, – со вздохом ответил я, чувствуя какое-то странное томление. Обломки кекса плавали внутри меня в чайном море и вызывали чувство тоски.
– Вам хорошо говорить, – продолжал я, закуривая, – когда у вас прекрасная квартира в две комнаты.
Юрий Николаевич тотчас судорожно засмеялся, торопливо проглатывая изюм, и полез в карман. В нем он ничего не нашел. В другом тоже. И в третьем. Тогда он кинулся к столу, нырнул в ящики, нырнул в какие-то груды – и там не нашел.
Вместо искомого нашел позапрошлый понедельничный номер «Накануне», полюбовался на него и сказал:
– Пропала куда-то. Ну, ладно.
С этими словами он стал на колени на пол и ухватился за ножки кресла в углу. Лохматый пес обрадовался суете, начал скакать и хватать его за штаны.
– Пошел вон! – закричал, краснея, Юрий Николаевич. Кресло отъехало в сторону, и в огромнейшей лохматой дыре, аршин в диаметре, оказался купол соседней церкви на голубом фоне неба.
– Однако.
– До ремонта ее не было, – пояснил счастливый обладатель двух комнат с дырой, – а вот сделали ремонт и дыру.
– Так ее же можно заделать.
– Нет, уж я ее заделывать не буду. Пусть тот, кто мне бумажку прислал, сам и заделывает.
Он опять похлопал по карманам, но бумажки так и не нашел.
– Бумажку прислали, чтобы я вытряхнулся из этой квартиры.
– Куда?
– В бумажке написано: не касается.
Каюсь: на душе у меня полегчало. Не один, стало быть, я.
* * *
В самом деле: как это так «вытряхайтесь»?! Ведь месту пусто не быть? Юрий Николаевич вытряхнется, но ведь на его место «втряхнется» Сидор Степаныч? А Юрий Николаевич, оказавшись на панели, ведь тоже пожелает войти под кров? А если под этим кровом сидит уже Федосей Гаврилович? Стало быть, Федосей Гавриловичу вытряхательную бумажку? Федосей на место Ивана, Иван на место Ферапонта, Ферапонт на место Панкратия…
Нет, граждане, это чепуха какая-то получается!
* * *
В лето от рождества Христова… (в соседней комнате слышен комсомольский голос: «Не было его!!») Ну, было или не было, одним словом, в 1921 году, въехав в Москву, и в следующие года, 1922-й и 1923-й, страдал я, граждане, завистью в острой форме. Я, граждане, человек замечательный, скажу это без ложной скромности. Трудкнижку в три дня добыл, всего лишь три раза по 6 часов в очереди стоял, а не по 6 месяцев, как всякие растяпы. На службу пять раз поступал, словом, все преодолел, а квартирку, простите, осилить не мог. Ни в три комнаты, ни в две и даже ни в одну. И как сел в знаменитом соседстве с Василием Ивановичем, так и застрял.
(Голос Юрия Николаевича за сценой: «Да у вас отличная комната!!»)
Хор греческой трагедии. Бескомнатные:
– Эт-то возмутительно!!!
Ладно, не будем спорить. Факт тот, что бывают лучше.
Итак, застрял. Тьма событий произошла в это время в подлунном мире, и одним из них, по поводу которого я искренне ликовал, была посадка на скамью подсудимых всего этого, как он бишь назывался?.. Центрожил… ну, одним словом, те, что в 21 – 22-м гг. комнаты раздавали по ордерам. По сколько лет им дали, не помню, но жалею, что не вдвое больше. После этого и вовсе их, как он?.. «жил» этот, кажется, упразднили. И уже появились в «Известиях» объявления: «Ищу… Ищу… Ищу…», а я так и сижу.
Сидел и терзался завистью. Ибо видел неравномерное распределение благ квартирных.
* * *
Не угодно ли, например. Ведь Зина чудно устроилась. Каким-то образом в гуще Москвы не квартирка, а бонбоньерка в три комнаты. Ванна, телефончик, муж, Манюшка готовит котлеты на газовой плите, и у Манюшки еще отдельная комнатка. С ножом к горлу приставал я к Зине, требуя объяснений, каким образом могли уцелеть эти комнаты?
Ведь это же сверхъестественно!!
Четыре комнаты – три человека. И никого посторонних.
И Зина рассказала, что однажды на грузовике приехал какой-то и привез бумажку «вытряхайтесь»!! А она взяла и… не вытряхнулась.
Ах, Зина, Зина! Не будь ты уже замужем, я бы женился на тебе. Женился бы, как бог свят, и женился бы за телефончик и за винты газовой плиты, и никакими силами меня не выдрали бы из квартиры.
Зина, ты орел, а не женщина!
Эпоха грузовиков кончилась, как кончается все на этом свете. Сиди, Зинуша.
* * *
Николай Иванович отыгрался на двух племянницах. Написал в провинцию, и прибыли две племянницы. Одна из них ввинтилась в какой-то вуз, доказав по всем швам свое пролетарское происхождение, а другая поступила в студию. Умен ли Николай Иванович, повесивший себе на шею двух племянниц в столь трудное время?
Не умен-с, а гениален.
Шесть комнат остались у Николая Иваныча. Приходили и с портфелями, и без портфелей и ушли ни с чем. Квартира битком была набита племянницами. В каждой комнате стояла кровать, а в гостиной две.
* * *
На днях прославился Яша. Яша никаких племянниц не выписывал. Яша ухитрился в 5 (пяти) комнатах просидеть один, наклеив на дверь полусгнивший от времени (с 1918 года, кажется) ордер, из которого явственно, что у означенного Яши студия.
Яша – ты гений!
* * *
А Паша… Довольно!
* * *
С течением времени я стал классифицировать. И классификация моя проста, как не знаю что. Два сорта, живущих хорошей жизнью:
1) Имели и сумели сохранить (Зина, Николай Иваныч, Яша, Паша и др. …).
2) Ничего не имели, приехали и получили. Пример: приезжает из Баку Нарцисс Иоаннович, немедленно становится председателем треста, получает две комнаты (газовая плита и т. д.) в казенном доме. Затем неизменно идут неприятности на сердце от трефовой дамы, засим неприятности в казенном доме, засим дальняя дорога, и в заключительном аккорде бубновый туз (десять, по амнистии – две, в общем восемь). На место Нарцисса садится Сокиз. На место Сокиза – Абрам, на Абрамово место Федор… Довольно…
Проект
Так же, конечно, немыслимо! В воздухе много проектов: в числе их бумажки о выезде в 2-х такой-то срок, хитрые планы о том, как Федула потеснить, а Валентина переселить, а Василия выселить.
Все это не то.
Действителен лишь мой проект.
Москву надо отстраивать.
Когда в Москве на окнах появятся белые билетики со словами: «Сдаеца», – все придет в норму.
Жизнь перестанет казаться какой-то колдовской маетой у одних на сундуке в передней, у других в 6 комнатах в обществе неожиданных племянниц.
Экстаз
Москва! Я вижу тебя в небоскребах!
Пивной рассказ
Вагон-лавка киевского ТЕПЕО в течение четырех месяцев привозила только одно пиво.
Из письма корреспондента
Вагон-лавку на станции ждали с нетерпением и дождались. Она приехала, и железнодорожники кинулись к ней толпой.
– Сподобились…
Первое, что бросилось в глаза обитателям станции, – это лозунг на стене вагона:
«Неприличными словами не выражаться».
А под ним другой:
«Лицам в нетрезвом состоянии ничего не продается».
– Здорово! – изумились железнодорожники. – Ишь какие лозгуны пошли. Раньше все, бывало, писали: «Укрепляй кооперацию»… или, там: «Советская кооперация спасет, как ее… ситуацию, что ли…» Или еще что-нибудь ученое… А теперь просто.
– Стало быть, укрепили!
– И, значит, не выражаться матерным образом.
– Пивом, братцы, запахло!.. Не пойму, откуда?
– От Еремкина пахнет, он только что с мастером полдюжины раздавил.
Дверь вагона открылась, и выглянул гражданин кооперативного вида.
– Не напирайте, гражданчики, – попросил он, и от слов его ударила в воздухе столь приятная струя, что Еремкин вместо того, чтобы спросить: «Сапоги есть?» – спросил:
– Вобла есть?
– Как же-с, любительская, – радостно ответил коопспец.
– Ситцу мне бы.
– Ситцу, извиняюсь, нету.
– Сарпинка, может, есть?
– Сарпинки нету, извиняюсь.
– Бязь?
– Нету бязи, извиняюсь.
– Так что ж есть из материй?
– Пиво бархатное, черное.
– Хо-хо!.. Позвольте мне полдюжинки.
– Сапоги почем?
– Сапог, извините, нету… Чего-с?.. Керосин? Не держим. Газолин не держим. Вместо газолина могу предложить вам, тетушка, «Стеньку Разина» или «Красную Баварию».
– На что мне твой «Разин»! Мне для примуса.
– Для примусов ничего не держим.
– Что ж вы, черти полосатые!
– Попрошу вас, бабушка, не выражаться по матушке.
– Взять бы эту бутылку да по голове ваших кооператоров. Тут ждешь товару, а они пойла привезли…
– Пивка позвольте две дюжины.
– Горошку нет ли?
– Пивка!
– Пивка!
– Пивка!
– Пивка!
– Пивка!
– Пивка!
* * *
Вечером, когда станция утонула в пиве по маковку, единственно трезвый корреспондент сидел и при свете луны (в лампу нечего было налить) писал в «Гудок»:
«От имени служащих нашей станции М.-К.-Вор. ж. д. и косвенно от имени линии прошу «Гудок» понудить спящий учкпрофсож-5 и правление кооператива выехать на линию с продуктами. В противном случае в виде протеста выходим из добровольного членства кооперации».
Жирная луна сидела на небе, и казалось, что она тоже выпила и подмигивает…
Как, истребляя пьянство, председатель транспортников истребил!
Плачевная история
Из комнаты с надписью на дверях «Без доклада не входить» слышался треск.
Это председатель учкпрофсожа ломал себе голову, размышляя о вреде пьянства.
– Ты пойми, – говорил он, крутя за пуговицу секретаря, – что все наши несчастья от пьянства. Оно разрушает союзную дисциплину, угрожает транспорту, в корне подрывает культурно-просветительную работу как таковую и разрушает организм! Верно я сказал?
– Совершенно верно, – подтвердил секретарь и добавил: – До чего вы умны, Амос Федорович, даже неприятно!
– Ну, вот видишь. Стало быть, перед нами задача, как эту гидру пьянства истребить.
– Трудное дело, – вздохнул секретарь, – как ее, проклятую, истребишь?
– Нужно, друг! Не беспокойся: я вырву наших транспортников из когтей пьянства и порока, чего бы мне это ни стоило! Уж я придумаю.
– Вас на это взять, – льстиво сказал секретарь, – вы хитрый.
– Вот то-то.
И, сев думать, председатель подумал каких-нибудь 16 часов, но зато придумал изумительную штуку.
* * *
Через несколько дней во всех погребках, пивных и тому подобных влажных заведениях появилось объявление:
«Хозяева, имейте в виду, что транспортники не кредитоспособны. Так чтоб им ничего не отпускать».
Эффект получился, действительно, неожиданный.
* * *
– Здравствуй.
– Здравствуй, – хмуро ответил хозяин.
– Чего ж это у тебя такая кислая физия? Ну-ка сооруди нам две парочки.
– Нету парочек.
– Как нету? Ну, ты что, очумел?
– Ничего я не очумел. Деньги покажи.
– Ты смеешься, что ли? Завтра жалованье получу, отдам.
– Нет. Может быть, у тебя никакого жалованья нету.
– Ты спятил?.. У меня нету?! Да ты что, меня не знаешь?
– Очень хорошо знаю. Ты не кредитоспособный.
– А вот я как тебе по уху дам за эти слова…
– Ухо в покое оставь. Читай надпись…
Транспортник прочитал – и окаменел…
* * *
– Бутылочку пива!
– А вы кто?
– Тю! Не узнал. Помощник начальника станции.
– Тогда нету пива.
– Как нету, а это что в корзинах?
– Это касторка.
– Да что ты врешь. Вот двое твоей касторки напились, песни поют.
– Это не такие.
– Какие ж они?
– Они почище. Древообделочники.
– Ах ты, гадюка! Какое же ты имеешь право нас, транспортников, оскорблять…
– Объявление прочитайте.
* * *
– Здравствуй, Абрам. Материю принес. Сшей ты, мой друг, мне штаны.
– Деньги вперед.
– Какие деньги? У тебя ж объявление висит: «Членам союза широкий кредит».
– Это не таким членам. Транспортникам – шиш с маслом.
– Пач-чему???
– А вон ваш председатель развесил объявление в пивнушках…
* * *
– Манька! Беги в лавочку, возьми керосину на книжку… Ну, что?
– Хи-хи. Не дают.
– Как не дают?
– Так говорят: транспортникам, говорят, не даем. Они, говорят, не способны…
* * *
– Дай, Федос Петрович, пятерку до среды, в субботу отдам.
– Не дам…
– На каком основании отказываешь лучшему другу?
– Ты не кредитоспособный.
* * *
Через две недели по всей территории учкпрофсожа стоял вой транспортников. И неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы из дорпрофсожа не прислали в учкпрофсож письмо:
«Дорогой Амос Федорович! Уберите ваши объявления, к свиньям. Против пьянства они не помогают, а только жизнь портят.
Подпись».
Смутился Амос Федорович и объявления снял.
Эта и ещё 2 книги за 399 ₽