Север и оружие

О странных шутках обращённого в прошлое сознания

При подготовке книги я изучил довольно много литературы о культуре первобытных охотников. Должен сказать, что в начале этого исследования я был склонен принять любую из общепринятых точек зрения – как о значительном влиянии первобытного человечества на мамонтовую (и какую угодно) фауну, так и об отсутствии этого влияния, равно как и готов был занять любую промежуточную позицию. Но, анализируя статьи-первоисточники, я обратил внимание на следующее: описания (не исследования, а описания – обратите внимание!) того, как по первобытной фауне нашей планеты был нанесён первый смертельный удар палицами и копьями наших далёких предков, наиболее часто встречаются в шестидесятых-восьмидесятых годах XX столетия. Именно тогда маститые учёные рассказывали, как пиренейские питекантропы загоняли факелами лесных слонов в болота Торральбы, а южнорусские поселенцы складывали огромные хижины из костей убитых ими мамонтов. Примерно на то же время пришлась гипотеза об уничтожении американской мегафауны людьми кловис.

А сейчас попробуем несколько отстраниться от этих гипотез и вспомнить, чем была эпоха шестидесятых-восьмидесятых годов прошлого века для европейской цивилизации в целом.

Это был период осознания того, что биотическая оболочка Земли подвергается массовой трансформации со стороны человеческого общества; что люди виновны не только в прямом истреблении десятков видов живых существ, но и в масштабном наступлении пустынь в Африке, рубке дождевых лесов в Бразилии и загрязнении океана. Надо сказать, что основания для таких взглядов и впрямь были. Начали изменяться береговые линии крупных внутренних водоёмов – Арала и Каспия, воды среднеазиатских рек были отравлены пестицидами, в воде Рейна и Великих американских озёр, как считалось, можно было проявлять фотоплёнку. Этот период стал стартовым моментом в истории борьбы за сохранение биосферы – периодом массовых протестов, экологических исследований, временем, когда многие яркие пропагандисты и политики начали делать себе имя на этом благородном деле. И случилось неизбежное: под охрану природы подвели «научно обоснованную идеологию». Со всеми естественными для любой идеологии перекосами и искажениями. Этим она совершенно не отличается ни от либерализма, ни от марксизма, ни от двунадесяти любых других взятых наобум «-измов».

Таким образом, комплекс вины перед Природой в настоящем спроецировался на прошлое. Как и в ситуации с любым комплексом, ничего хорошего из этого не вышло.

Гипотеза о массовом уничтожении нашими предками первобытных гигантских животных пришлась ко двору этой идеологии.

«А учёные?» – спросите вы.

А что – учёные? Те же люди…

Правда, позднее исследователи пришли к выводу, что наступление Сахары и отступление внутренних водоёмов, скорее всего, имеют под собой естественные причины, а течение Эль-Ниньо выбрасывает углекислоты в сотни раз больше всех заводов земного шара, вместе взятых. Но идеология уже развивалась самостоятельно, вне зависимости от науки.

Так вот, позднейшие и современные нам исследователи, проводившие раскопки на тех же местах, что и их предшественники в шестидесятые годы, приходили, как правило, к совершенно другим выводам. Что ни торральбские, ни южнорусские первобытные люди не охотились на крупных млекопитающих самостоятельно; что кости для жилищ они собирали в уже ранее образовавшихся костных ловушках (как на Бёрёлёхе); что многочисленные куски бивней на стоянках свидетельствуют прежде всего о том, что они были пригодны в качестве заготовок для орудий…

И не нашли никаких подтверждений тому, что люди кловис действительно занимались массовой охотой на крупных животных в Америке…

Но кто их теперь послушает?

Вслед за исследователями я тоже допускаю, что некую роль в уничтожении позднечетвертичной мегафауны первобытный человек всё же сыграл. Но никак не главную. Основное значение при этом всё-таки отводится глобальным изменениям климата и ландшафта и замене травянистых высокопродуктивных северных саванн на тундру и тайгу. А наши предки уже «подчищали остатки» не успевших приспособиться к новым условиям гигантов. Которые и без того были обречены.

Говоря об охоте на Севере, нельзя обойти вниманием рыбалку. Как вы думаете, почему эти два вида деятельности столь связаны между собой, несмотря на всё внешнее несходство?

Дело в том, что при развитии технических возможностей человека (использование более совершенных орудий лова, загородок, ловушек) рыболовство давало гораздо более верные средства к существованию, нежели охота на зверей и птиц. Рыба – гораздо более возобновляемый ресурс, нежели сухопутная дичь, и, кроме того, более предсказуемый. К тому же она привязана к намного более устойчивым стациям – ямам, перекатам, протокам. Рыбалка оказывается по силам слабейшим членам племени – старикам, женщинам, подросткам и даже детям. Поэтому довольно быстро рыболовство стало основой существования большинства древних племён Севера, в то время как охота – лишь вспомогательным подспорьем.

Интересно, что сегодня, когда охоту многие рассматривают как развлечение состоятельных людей и, соответственно, очень высокодоходное ремесло, многие малочисленные коренные народы Крайнего Севера в описании своей традиционной деятельности сменили акцент с рыболовства на охоту и ныне стараются выглядеть «племенами Следопытов и Чингачгуков», хотя предыдущие пять тысяч лет ловили вентерями рыбу.

В любом случае, в сложные (наверное, самые тяжёлые для человечества) времена, когда наши предки пустились в рискованное путешествие по земному шару, именно охота и рыболовство стали теми инструментами, которые позволили нам закрепиться практически во всех уголках нашей планеты. А в приполярных регионах этот способ существования в итоге и оказался единственно приемлемым – до самого начала современной глобализации, когда пять процентов населения планеты кормят всех остальных обитающих на ней людей.

Глава 2
Охота на «краю света»

Охота на палеолитическую мегафауну – крупных травоядных млекопитающих – практически сошла на нет в Старом Свете около десяти-двенадцати тысяч лет назад. После этого жизнь первобытных охотников Севера ещё дважды претерпевала серьёзные изменения.

Кто-то вымер, а кто-то остался…

После того как «мамонтовая фауна» прошла окончательную трансформацию, животный мир приполярных областей Северного полушария приобрёл свой нынешний состав.

Наша живая планета не в первый и, видимо, не в последний раз обновила лицо. Обширные тундростепные пространства растаяли (в буквальном смысле этого слова – растаяла подстилавшая эти ландшафты мерзлота) под влиянием наступившего потепления, низкие северные горы подёрнулись сединой тундр, вдоль кромки Северного Ледовитого океана возникла настоящая тундровая зона – царство осок, кустарничков и лишайников, которое обладало очень низкой биологической продуктивностью.

Потери были значительными. Исчезли собственно мамонты, давшие название своему миру, шерстистые носороги, исполинские торфяные олени; многочисленные лошади и сайгаки изменением климата были оттеснены на юг. Исчезли практически все северные гигантские кошки, такие как пещерный лев, ужасный лев, смилодон. В последнюю фазу ледникового периода вошло как минимум четыре их вида, теперь же не осталось ни одного. Потери в отдельных регионах тоже были весьма ощутимыми. Конечно, наиболее значительными они выглядели в Северной Америке: там пропало ещё одно семейство хоботных млекопитающих, которые были современниками вторжения человека, – мастодонты; кроме того, на этом континенте исчезли все лошади, верблюды, гигантские гепарды. В приполярной Евразии пропал овцебык. Фауна северных земель стала гораздо однообразнее и, главное, мельче.

Собственно говоря, таковой она и осталась до наших дней. Все виды, с которыми наши предки сталкивались восемь тысяч лет назад, населяют нашу планету и поныне, за небольшими, но очень печальными исключениями.

Итак, кто же остался на Земле после смены ландшафтов с травянистых равнин на тундровые и северо-таёжные?

Самыми крупными млекопитающими в северных регионах стали бизоны. Даже в Евразии они просуществовали до V тысячелетия до и. э., а на Аляске и в Северной Канаде уцелели до конца XIX столетия. Это грузное мохнатое существо, весом до тонны, питалось травой, которую долгими зимами выбивало копытами из-под снега.

Следующим в табели размеров оказался лось. По сегодняшний день лось, точнее его подвид, сформировавшийся на затопленных ныне пространствах Берингии, остаётся крупнейшим оленем мира. Отдельные особи весят более восьмисот килограммов, а размах рогов может превышать сто девяносто сантиметров. Лоси оставались преимущественно таёжными животными, правда на краях ареала могли выходить как в тундровую, так и в степную зоны на многие десятки (а иногда сотни) километров. Но в целом сохатый исключительно подходит под облик именно северной тайги – такой же изломанный, горбатый, могучий, с массивными рогами на огромной, сплошь искорёженной башке. Пожалуй что, именно лось, даже более верблюда, соответствовал бы знаменитой притче: «Верблюд, отчего у тебя шея кривая? – А ты скажи, что у меня прямое?»

Ещё одним заметным копытным полярных широт остаётся овцебык. Самые крупные самцы этого вида весят до трёхсот килограммов. Овцебык крайне неприхотлив. Основу его питания в обычных условиях составляют мелкие осоки, кустарнички (не путать с кустарниками, то есть кустами: кустарнички на Севере – это то, что ниже травы – тоже северной). Когда-то американский зоолог Слейден, оказавшись на острове Врангеля сразу же после того, как туда привезли овцебыков с Нунивака, воскликнул: «Так здесь же для них настоящие джунгли!»

Гигантский лось – один из оставшихся современников мамонта.

 

Стратегия выживания овцебыка, довольно эффективная при противостоянии его хищникам, приводит к абсолютно противоположному результату при встрече с человеком как охотником, владеющим дистанционными методами поражения. Эти звери при малейшей опасности образуют круг и занимают оборону на вершине холма или мерзлотного бугра, образуя стену из голов, вооружённых рогами. В центр этого круга сбиваются детёныши. Естественно, что любая группа лучников или дротометателей уничтожает такое каре так же эффективно, как пулемёт расстреливает демонстрацию.

При этом, как ни странно, овцебык всё-таки пережил вторжение человека в Америку – отсиделся в дальнем углу, на кромках ледников. Более того, с пятидесятых годов прошлого века и по наши дни численность этих зверей даже увеличилась. Правда, причина этого в том, что овцебык сейчас находится под охраной и добыча его строго ограничена. Овцебык был последовательно завезён на Аляску и прилегающие к ней острова, на Шпицберген, а также на Таймыр, остров Врангеля и в Северную Якутию. Были предприняты попытки завезти овцебыков в Магаданскую область.

Благородный олень, он же вапити, в приполярных областях не прижился. Но мы, пожалуй, упомянем о нём как о звере, который заселяет самую южную кромку северной тайги на Дальнем Востоке России и в Америке. Тем более если говорить о территориях, которые лежат в зоне действия вечной мерзлоты, то мы встретим на них такие его подвиды, как марал и изюбрь. Марал – самый крупный из существующих ныне подвидов этого зверя, обитает на юге Сибири, изюбрь же заселяет Забайкалье, Приамурье, а также Уссурийский край.

Вместе с благородным оленем в южную зону распространения вечной мерзлоты заходит и сибирская косуля.

Но самый главный олень на Севере – это, конечно, северный олень.

Этот зверь, видимо, наиболее соответствует идеалу полярного копытного животного. Северный олень во все обозримые времена оставался самым распространённым копытным животным Приполярья. И не только: ареал этого зверя весьма широк, в него входили даже Тува и Северная Монголия. И теперь на Дальнем Востоке этот зверь населяет лиственничную тайгу практически до устья Амура, обитает он также и на севере Сахалина. Но настоящим царством дикого северного оленя является тундра.

Северный олень – великий кочевник. Собственно, в постоянной смене мест и заключена великая тайна его существования. Как я уже неоднократно писал, продуктивность северной природы очень невелика, а злаковые степи ушли в прошлое около десятидвенадцати тысяч лет назад, поэтому любое растительноядное животное, которое пребывает долгое время на одном месте, съедает скудный запас растительности полностью. Более того, если это ещё и копытное животное, то оно вытаптывает и нарушает верхнюю часть плодородного слоя. Этим во многом и обусловлено «выбивание пастбищ» у северных оленеводов, которые пасут стада долгое время на одном месте. А дикие олени, для того чтобы не уничтожать основу своего существования, постоянно перемещаются.

Последним в моём перечне копытным зверем доступных нам приполярных просторов, вернее гор и нагорий, является снежный баран.

С видовой принадлежностью снежного барана, равно как и всех остальных горных баранов мира, много неясностей. Известный советский зоолог А. Цалкин вообще считал всех горных баранов мира одним видом, только очень разнообразным. Он объяснял это тем, что данные животные – от средиземноморского муфлона до среднеазиатского архара и дальневосточного снежного барана – имеют в своём морфологическом строении очень много общих черт и свободно между собой скрещиваются. Но, так или иначе, в Старом Свете снежный баран – самый широко распространённый баран. Крупным, правда, данного зверя можно назвать с некоторой натяжкой: даже взрослые самцы весят не более ста двадцати килограммов.

В фауне крупных млекопитающих полярных и приполярных регионов остались два медведя – бурый и белый, а также волк, рысь и росомаха.

Зверь, которого едва ли не первым вспоминают при слове «полярный», – белый медведь – является при этом одним из наиболее «молодых», то есть недавно сформировавшихся, видов хищников. Заселяет же он одну из самых своеобразных физических сред на планете – дрейфующие льды Ледовитого океана и самую его береговую кромку с прилегающими островами. Этот зверь освоил полярную шапку планеты весьма и весьма успешно, и сегодня, когда охота на него везде (кроме территории Российской Федерации, где она полностью запрещена) жёстко регламентирована, ему могут помешать только глобальные процессы потепления климата. Любопытно, что белый медведь – самое крупное плотоядное на Земле^[5] – обитает в местах со столь скудной кормовой базой. Но именно впечатляющие габариты вкупе с теплокровностью помогают ему длительное время обходиться без пищи, перемещаясь среди бескрайних паковых льдов, где отдушины тюленей – основной его добычи – редкая находка.

Непосредственно с ареалом белого медведя на Севере граничит ареал его старшего брата – медведя бурого. Этот хищник занимает практически всю зону бореальных^[6] лесов, а на востоке Азии и на Аляске выходит в тундру до самого океанского побережья.

Горностай – «одевающий королей».

Кроме всех вышеперечисленных животных, в истории освоения Севера человеком большое (едва ли не самое важное) значение имели пушные звери, относившиеся преимущественно к тому же отряду хищных. Это, прежде всего, куньи – сама куница (нас интересует лесная, северная куница), соболь и его американский родственник пекан; выдры – морская и обыкновенная; американская и европейская норки, а также горностай – «одевающий королей», хорь и колонок. Кроме них важную роль в пушном промысле играли лисица красная, лисица арктическая – песец, енотовидная собака.

Если говорить о пушных грызунах, то здесь основное внимание надо уделить, безусловно, бобру. К сожалению, европейский бобр этого внимания не выдержал и был почти повсеместно истреблён, сохранился же лишь в нескольких глухих убежищах Западной Сибири. На американском континенте канадский бобр составлял до девяноста процентов добываемой там пушнины. Кроме того, огромное значение имела белка, наряду с соболем считавшаяся «пушной валютой» России. Во множестве добывались зайцы-беляки, причём использовались как мясо, так и мех этих зверьков. В принципе, человек был склонен использовать в пищу и в качестве источника меха любого, даже самого крохотного зверька – лишь бы он водился в изобилии и его добыча не требовала значительных усилий. Так, многие элементы одежды северян отделывались мехом бурундука, а на юге – суслика. Естественно, тушки этих зверьков съедались.

Как изменялась охотничья культура

Традиционно считается, что на самом раннем этапе освоения Севера человеком преобладала примитивная культура племён охотников и рыболовов смешанного типа, когда бродячие племена не имели хозяйственной специализации, жёстко закреплённых племенных территорий и неспешно кочевали (а точнее, словно дрейфовали) по бескрайним северным просторам. На всём протяжении истории каменного века менялись условия и постепенно развивались те особенности хозяйства и культуры, которые образовали особый мир охотников и рыболовов тайги. Этот тип – один из наиболее древних, и естественно, что в нём должны быть очень сильны черты архаического хозяйства и культуры. Первопоселенцы евроазиатского материка охотились на зверя и совмещали это занятие с рыболовством. К тому же периоду относятся такие проявления их культуры, как навыки подлёдной ловли рыбы, зимнее жилище в виде землянок или полуземлянок, распашная одежда из шкур и т. д.

Наиболее показательны для восстановления быта и охотничьей практики человека эпохи неолита результаты раскопок стоянок в Якутии, сделанные в шестидесятые-семидесятые годы XX века.

При раскопках древних стоянок Алдана было установлено, что костные останки мамонта, бизона, лошади и овцебыка не встречаются на стоянках моложе двенадцати тысяч лет, а останки шерстистого носорога – в слоях моложе восемнадцати тысяч лет. Примерно около десяти с половиной тысяч лет назад основными объектами добычи человека на Алдане становятся лось, в значительно меньшей степени – северный олень, благородный олень, бурый медведь, косуля.

«Все наблюдения, сделанные при раскопках археологических памятников, свидетельствуют, что они представляют собой остатки сезонных пастбищ охотников, которые иногда занимались и рыбной ловлей, – утверждает якутский археолог Ю.А. Мочанов. – Люди, оставившие их, жили в наземных постройках типа шалаша или чума». Характерной особенностью этого периода Ю.А. Мочанов считает отсутствие луков.

Так продолжалось примерно до седьмого тысячелетия до нашей эры, когда наступил переходный (мезолитический) период развития хозяйства на Севере. Именно тогда на просторах Северной Азии появились новые формы каменных орудий, лук со стрелами и керамика.

Неолитический быт, основу которого составляли охота на мясного зверя и рыболовство, значительно отличался своей большей оседлостью от быта палеолитических охотников на крупных травоядных животных. Об оседлости, допускавшей лишь небольшие сезонные перекочёвки, свидетельствует прежде всего керамика.

С наступлением эпохи бронзы обитатели тайги и лесотундры снова стали подвижными кочевниками. Об этом свидетельствует тот факт, что керамика на стоянках встречается всё реже, а сами стоянки становятся всё короче.

Современные (и стремительно уходящие в прошлое) охотничьи культуры тундровых народов Северной Евразии считаются остатками древнейших типов цивилизации, настоящими заповедниками времён первичного расселения человека по поверхности Земли. Наверное, потому мы и не можем без трепета смотреть на безыскусные нарты, копья, остовы жилищ, выставляемые в этнографических музеях мира. К островкам реликтовых народов, упрямо продолжающих цепляться за свой традиционный жизненный уклад, снаряжаются экспедиции этнографов и телеоператоров, фольклористов и археологов.

Охотники на оленей

Ещё в 1966 году ленинградский исследователь Ю. Симченко обозначил архаические охотничьи культуры северных аборигенов как единую циркумполярную культуру «охотников на оленей».

Подробные исследования позволяют утверждать, что мясо северного оленя являлось основным продуктом питания охотничьих племён европейского и сибирского Севера, а все остальные виды пищи, включая растительную, едва ли составляли треть от всего рациона. В результате, исходя из предполагаемой численности дикого северного оленя тундровой зоны Евразии в два с половиной – три миллиона голов, исследователи рискнули предположить, что общая численность племён «охотников на оленей» до распространения морского промысла и пастбищного оленеводства была невысокой – не более десяти-пятнадцати тысяч человек.

Нетрудно представить себе, какой низкой была плотность населения того времени на пространствах от Скандинавии до Чукотки. Вероятно, это были немногочисленные группы людей, хозяйственный цикл и территория проживания которых были накрепко связаны с миграционными циклами северных оленей.

Все известные способы охоты на копытных, принятые у аборигенов Севера, можно условно разделить на три группы:

1) коллективная охота с привлечением значительных человеческих ресурсов;

2) охота с помощью различных приспособлений и самоловов;

3) индивидуальная охота с применением подкрадывания и засады.

Все эти способы можно, в свою очередь, поделить на «тундровые» и «лесные».

К лесным способам принято относить охоту на оленей с помощью различных приспособлений.

Капкан типа «оленьего башмака» применялся лишь в Приамурье при добыче лосей и оленей. Он представляет собой четырёхугольную раму, на которой остриями внутрь попарно укреплены большие гвозди. Олень, наступив внутрь рамы, проталкивает ногу внутрь решётки из гвоздей, которая потом не даёт ему вытащить копыто наружу. Ловушка этого типа возникла, безусловно, довольно поздно.

Самострелы всех видов и типов также были распространены преимущественно в лесной зоне. Там же широко применялись ловчие ямы и изгороди с установленными в проходах петлями. Эти способы добычи были известны селькупам, саамам, обским уграм (хантам и манси), кетам, коми и якутам.

Исследователь Шеффер в 1647 году описывает охоту на оленей у саамов таким образом:

«Иногда они (саамы) загоняли оленей собаками в силки или же в особые, сплетённые из ветвей и кольев загоны, охватывающие со всех сторон значительный участок леса, в которые иногда попадается целое стадо».

Обские угры также часто применяли изгороди для добычи дикого северного оленя. Изгороди кызымских хантов, как утверждает В. Чернецов, достигали протяжённости десяти-пятнадцати километров. Постепенно изгороди сближались, образуя нечто вроде воронки с узким выходом, и в конце этого выхода размещались самострелы или ловчие ямы.

Аналогичные сооружения П. Паллас отмечал и у манси, у них изгороди тоже достигали многокилометровой длины.

В. Сдобников в пятидесятые годы описывает такой способ:

«Из древних способов охоты на диких оленей следует отметить ещё один – при помощи лука-самострела. Кое-где на Севере, на границе леса и тундры, сохранились древние примитивные изгороди, которые тянутся иногда на 15–20 км. В этих изгородях через определённые промежутки оставлены проходы, около которых устанавливали осенью, перед приходом оленей с Севера, луки-самострелы.

Олень, подходя к изгороди и видя в стороне открытый проход, устремляется в него и при этом задевает сторожевую струну, сделанную из сухожилия оленя и протянутую поперёк прохода. Сейчас же опускается насторожённый лук, который установлен с таким расчётом, чтобы стрела пронзила туловище оленя.

Олень редко уходит от самострела невредимым. Большей частью он получает смертельное ранение и вскоре падает. Сила удара стрелы очень велика: если она не задела какую-нибудь кость, то пробивает оленя насквозь, и железный наконечник её показывается с другой стороны. Некоторые охотники ещё лет 30–40 назад добывали таким путём за осень до сотни оленей».

Естественно, племена, предпочитающие такие методы охоты и применяющие столь масштабные охотничьи сооружения, были относительно оседлыми и тяготели к лесной зоне распространения северного оленя. Такой способ добычи дикого северного оленя считается многими исследователями пассивным, в отличие от активных способов, применяемых в тундре, которые требуют интенсивного участия каждого охотника, а иногда (как в случае поколки на плавях) всего стойбища или племени.

Добыча северного оленя во время переправ через большие реки была наиболее простым и одновременно наиболее результативным методом охоты. Этот способ основан на наблюдениях за животными. Во время большей части сезонных миграций олени были вынуждены переправляться через крупные реки, оказываясь при этом в очень и очень уязвимом положении. И люди не преминули воспользоваться беспомощностью зверей. Охота на северного оленя во время переправы (иначе – «на плавях») известна для всех палеарктических аборигенов, кроме, пожалуй, саамов (скорее всего, потому, что в местах их проживания не было рек необходимого для такой охоты масштаба).

Ю. Симченко считал, что техника поколки северного оленя на плавях была очень похожей у всех народов Крайнего Севера. Причём совпадали как сроки промысла, так и приёмы охотничьей разведки, а также способы разделки и консервации продуктов промысла.

Очевидец этого промысла барон Гергард Майдель оставил описание подобной поколки в другом северном регионе – нижнем течении р. Анадырь – в 1869 году.

Сперва он рассказывает о том, что во время образования осенних миграционных скоплений и до начала больших переходов юкагиры, чукчи, чуванцы и коряки совершали разведывательные рейды по левому берегу Анадыря, стремясь как можно точнее установить место возможного перехода через реку основной массы мигрирующих животных. Переправа оленей происходила традиционно в нескольких верстах выше устья левого притока Анадыря – р. Танюрер. Здесь охотники занимали свои заранее установленные места. В это время охотники не стреляли, не шумели и не разводили огонь. Постоянно проводилась разведка, в ходе которой уточнялись места выхода оленей на реку.

«Наконец узнают приятную весть, что большое стадо приближается к какому-нибудь совершенно определённому пункту. Всё стадо делится по флангам с широким фронтом и в пять или шесть шеренг. Впереди идут не самцы, а несколько самок. Охотники в это время подваживают свои лодки к берегу, маскируя их в складках местности и в тальнике, и, строго соблюдая тишину, ждут, когда стадо войдёт в воду. Как только первые олени войдут в воду, охотники выплывают на лодках перед фронтом стада и бьют оленей копьями. В то же время другая часть охотников ниже по течению подбирает убитых животных и буксирует их к берегу. Часть охотников входят в воду по грудь и колют оленей, когда они приближаются до пределов досягаемости. После каждой поколки оленей потрошат, с них снимают шкуру и кладут мясо в воду, где оно лучше сохраняется».

У нганасан и энцев охотничий коллектив состоял обычно из восьми-десяти мужчин. Непосредственно поколку («нгаратотуо») производили пять-шесть человек, наиболее молодых и сильных. У каждого из них была лодка и копьё («фопка»). Остальные участники охоты подбирали убитых оленей и отбуксировывали их к берегу. Поколыцики обнаруживали своё присутствие и выплывали на лодках только тогда, когда большая часть стада входила в воду. Они старались оказаться среди массы оленей и наносили им удары копьями за грудную клетку.

Оленье стадо на переправе.

После промысла у нганасан и энцев вся добыча делилась поровну между участниками поколки. При этом правило равного раздела нарушалось, когда какой-нибудь раненый олень достигал берега: в этом случае он становился единоличной собственностью добравшего его охотника. Интересно, что Гергард Майдель отмечал на анадырских плавях аналогичный обычай.

При поколках употреблялись копья с листовидным наконечником.

В тундрах Северной Азии практиковалась также своеобразная охота на дикого северного оленя с помощью ремённых сетей. Этот способ промысла был распространён у тех же ненцев, энцев, а также у жителей низовий Яны, Индигирки и Колымы.

Техника охоты на дикого оленя с помощью сетей напоминала загонную охоту. На заранее выбранном месте в тундре устраивалась загородка, и в ней помещалась сеть, куда загоняли оленей. На изготовление сети нганасанами расходовалось около полусотни шкур. Такие орудия промысла были очень громоздкими и дорогими, потому и находились в совместном владении нескольких семей.

Непременной принадлежностью летних облав на диких оленей у нганасан были махавки – длинные куски кожи, выкрашенные в чёрный цвет, или белые веера из крыльев куропатки, подвешенные к концам длинных палочек.

Охотники, выследив стадо северных оленей, втыкали махавки двумя сходящимися рядами, в виде сужающейся аллеи, оставляя между рядами махавок расстояние в четыре-шесть метров. Возле одного ряда махавок, у широкого конца аллеи, прятались махальщики. Наиболее искусный охотник, разъезжая на паре домашних оленей, загонял в аллею стадо диких. Махальщики при этом вскакивали и, крича и размахивая одеждами, загоняли оленей дальше, внутрь. У суженного конца воронки из махавок их встречали выстрелами два или три охотника, вооружённых луками. В этой ситуации махавки выполняли роль псевдоизгороди, как, например, верёвка с флажками при облаве на волков.

Другим вариантом таких псевдоизгородей были загородки из палок с насаженными на них кусками дёрна, что делало их похожими на стоящих в тундре людей. Примерно такие же загородки были известны и у эскимосов Северной Америки.

Юкагиры, эвены и эвенки, по сообщению доктора Кибера, ловили оленей в сети весной и летом.

Коренной житель Западной Сибири – «самоед» (так собирательно называли представителей самодийских народов: ненцев, энцев, селькупов, нганасан).

РИС. ИЗ КНИГИ И.Э. ФИШЕРА «СИБИРСКАЯ ИСТОРИЯ…», 1774 Г.

«…Сети делаются из оленьих же ремней, – узел от узла расстоянием на фут; она шириной в сажень и в длину продолжается версты на две. Каждая семья прицепляет вместе свои…»

В реестре о разгроме и ограблении чукчами юкагиров в 1754 году ловчие сети упоминаются в качестве «неводов ремённых» стоимостью около 15 руб., что было больше цены двух упряжных быков. Эти сети принадлежали юкагирскому князцу Наяме Соболькову.

Места для охоты на диких оленей сетями были известны все наперечёт: они оберегались так же, как места поколок. Охота проводилась только зимой и лишь в ясные дни. Нганасаны утверждали, что в пасмурные дни олень в сети не шёл.

Под углом у подножия выступа какой-либо возвышенности в тундре – сопки, бугра или просто увала – устанавливали сеть. Её поднимали и закрепляли на столбах. Нижние края сети далеко отходили от линии столбов, образуя наклонную стенку. Чтобы дикие олени не ушли, пространство между краями сети и линиями махавок (которые образовывали уже известную нам воронку) заполняли опрокинутыми набок нартами, малицами или совиками, которые подвешивали или клали в виде чучел, похожих на людей. Дети и подростки тоже участвовали в охоте – они дёргали эти «чучела», чтобы те шевелились. На самой вершине выступа увала ложились двое или трое подростков. Они, размахивая одеждой, загоняли в сети тех оленей, что пробегали мимо. Рядом с ними, ближе к сети, располагался один из самых опытных охотников, который стрелял из лука или ружья в тех оленей, которые не попадали в сеть.