100 рассказов из истории медицины: Величайшие открытия, подвиги и преступления во имя вашего здоровья и долголетия

25
Обезболивание родов
Джон Сноу и королева Виктория
1853 год

7 апреля 1853 г. британская королева Виктория под наркозом произвела на свет принца Леопольда. Обезболивание родов было еще экспериментальным методом, вызывавшим вопросы религиозного плана, которые Виктория смело сняла. Она пошла на это, чтобы совладать с послеродовой депрессией. А Джон Сноу, ведущий анестезиолог Англии, принял ее приглашение, потому что хотел выявить пути заражения холерой.

Джон Сноу, сын фермера из-под Йорка, в школе показал блестящие математические способности. Ему бы стать ученым, но денег на университет не было. В 14 лет, чтобы хоть чему-то учиться, Джон поступил в подмастерья к хирургу. В 18 лет уже умел все, что делали в местной больнице, и во время эпидемии холеры 1831–1832 гг. отвечал за барак на угольном руднике Киллингворт. Дела у него шли получше, чем у дипломированных врачей – многих удалось выходить, – и Сноу поверил в себя.

Ему пришла в голову простая идея. Холера очень сильно отличается от прочих инфекций: она поражает только желудочно-кишечный тракт, а значит, попадает в организм исключительно через рот, с едой и питьем. Установив источники холеры, можно избавить от нее Англию, а может быть, и весь мир. Сноу решил это сделать. Нужны были только образование и средства.

Чтобы поступить в столичную медицинскую школу и получить диплом, будущие врачи обычно устраивались в помощники к докторам, имевшим большую практику. На своего первого доктора Сноу год работал за еду и хорошую характеристику. Следующий врач был уже готов платить деньги. Но кабинет этого доктора напоминал авгиевы конюшни. Едва хозяин отправился обходить пациентов, Сноу засучил рукава, вымыл полы, вытер пыль, навел порядок в шкафах и ящиках.

Врач был совершенно очарован и вел прием в чудесном настроении, пока одному пациенту не потребовался вытяжной пластырь. Доктор сунул руку в ящик, где лежали пластыри. Ящик оказался пуст.

– Черт возьми! – воскликнул врач. – Джон, где пластыри?

– А, пластыри? Из этого ящика? Так я их сжег, они все старые были, использованные.

– Нет, дорогой, так дело не пойдет. Ты меня разоришь. Мои пациенты возвращают бывшие в употреблении пластыри. Хороший пластырь – он и шестерым послужит. Ты больше так не делай.

Сноу обещал так не делать и вскоре оставил родной Йорк. В малодоступной деревне Пейтли-Бридж нашелся врач, способный как лечить, так и платить помощнику. За 18 месяцев у него Сноу приобрел огромный опыт и подготовился к экзаменам в лондонской медицинской школе, куда пришел пешком. В 1838-м он получил желанный диплом, ему разрешили лечить пациентов Вестминстерской больницы и даже заниматься там наукой – но совершенно бесплатно.

Как член Королевской коллегии хирургов, Джон повесил на двери своей съемной квартиры табличку «Доктор Сноу». Колокольчик звонил день и ночь, но люди, обращавшиеся за помощью, были, как правило, неплатежеспособны. Чтобы сводить концы с концами, Сноу как эксперт занимался судебной медициной.

Зато в Вестминстере существовало научное медицинское общество, где можно было слушать доклады и выступать. Сноу постоянно сообщал что-то новое. Первые несколько лет его никто не слушал. Коллеги переспросили, как его зовут, когда молодой доктор предъявил методику искусственной вентиляции легких у новорожденных посредством двухцилиндрового воздушного компрессора.

Ни семьи, ни особых перспектив не было: каждый заработанный в суде лишний пенни уходил на книги и опыты, а свободное время – на библиотеку Вестминстерского общества. Джон надеялся однажды прочесть там сообщение, которое проложит ему путь в науке. Час пробил осенью 1846 г., когда американский стоматолог Мортон сообщил об открытии эфирного наркоза. Сноу на улице столкнулся со знакомым аптекарем. Тот нес под мышкой огромную маску с трубкой.

– Доброе утро, доктор! Очень спешу, даю эфир здесь и там, у меня огромная эфирная практика.

– Интересно, – подумал Сноу. – Аптекарь дает наркоз. А что он знает о дыхании? Этим должен заниматься врач.

После ряда опытов на животных и себе Сноу сделал маску для наркоза собственной конструкции и предложил услуги больнице Святого Георгия. Сначала ему выдали наименее тяжелых пациентов – в стоматологической амбулатории. Но очень скоро Листон, ведущий хирург больницы, положил на Сноу глаз и стал звать его на каждую операцию.

Джон скрупулезно заносил в дневник ход операции и дозы, отслеживал все новости обезболивания. Наркоз вызвал у врачей энтузиазм, и они пробовали на себе все летучие вещества подряд. В ноябре 1847 г. акушер Джеймс Янг Симпсон попробовал хлороформ, уснул крепким сном и едва проснулся. Если бы он умер, хлороформ сочли бы просто ядом, а так его стали широко применять благодаря быстрому и надежному усыплению. Как сказал об этом Сноу, «эфир безопаснее хлороформа, но я предпочту хлороформ, как мы предпочитаем кремню с огнивом фосфорные спички, пусть даже они ядовиты и загораются в кармане».

Сноу был первым анестезиологом, который всерьез задумался, почему хлороформ вообще действует. Должно быть, летучие вещества угнетают способность тканей поглощать кислород. Сноу наглядно показал это, помещая тонкую свечу в бутылку, через которую пропускались пары хлороформа. Пламя уменьшалось на глазах и в случае сгущения паров, и при долгом горении в атмосфере с постоянной концентрацией. Это наблюдение Сноу считал самым удачным в жизни: «Вот как работает наркоз: угнетение процессов окисления происходит и при подъеме дозы, и при длительном вдыхании разбавленных паров».

Сноу не знал только, что его статью прочел принц-консорт Альберт, муж царствующей королевы Виктории. Он изучал проблему обезболивания в акушерстве: его семейную жизнь отравляли приступы ярости, которые наступали у королевы после каждых родов.

Судя по дневникам Виктории, то был действительно счастливый брак. Например, когда королева сокрушалась об уходящей юности, то писала не о себе: «Подумать только, моему любимому скоро 32!» Чтобы насладиться обществом мужа, Виктория специально переселилась в малодоступный замок Балморал в горах Шотландии. Вечерами они вдвоем уплывали на весельной лодке ловить форель до самого восхода луны, при свете которой возвращались в замок. По воскресеньям водили детей на службу в деревенской церкви без всякой охраны, только у входа в Балморал стоял один-единственный полисмен. С детьми Виктория проживала все то, чего не было в ее одиноком детстве: школьные уроки с мамой, игры в жмурки, «лису и гусей», прятки и тысячи разных шалостей.

Идиллию нарушал неведомый тогда недуг – послеродовая депрессия. К 1853 г. Виктория произвела на свет уже семерых детей и вынашивала восьмого. Альберт ожидал, что она опять перестанет контролировать себя. Это началось после первых же родов. Сначала спор о том, как лечить ребенка, потом упреки на пустом месте. Если муж доказывал королеве всю безосновательность ее придирок, она говорила, что он поднимает ее на смех. Пропускать мимо ушей не получалось: «Я требую, чтобы меня выслушали». Не удавалась и контратака: «Ты слишком занята собой, держи себя в руках», – королева принималась плакать, потому что как раз держать себя в руках она и не могла. Запереться от жены Альберт не пробовал, поскольку не выносил, когда любимая женщина рыдает за дверью. А сделать на следующий день вид, что никакой ссоры не было, не мог, потому что Виктория тут же напоминала о вчерашнем: «Тебе все равно. В тебе живут два разных человека – один любит меня, а другому наплевать. Кто из них сегодня дежурный?»

Через несколько месяцев это проходило. Они обсуждали, что же здесь не так, Виктория просила прощения и кляла свою невоспитанность. Альберт склонялся к тому, что все от боли при родах. Считая их виновником себя, он каялся и наживал хронические заболевания. Сообщение о родах под наркозом вселило в него надежду.

Правда, оба были верующие и хорошо знали библейскую Книгу Бытия, где Господь за то, что Ева накормила Адама запретным плодом, наказывает ее именно родовыми муками и зависимостью от мужа: «…умножу скорбь твою в беременности твоей; в болезни будешь рождать детей; и к мужу твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобою». Вот только «господствовать» Альберт не хотел, он просто любил Викторию, а она никакой власти над собой и не терпела. Как говорила королева, «я читаю и подписываю бумаги, Альберт их промокает». Эта семья жила уже не по Библии, так что решилась посягнуть и на родовые муки.

Сноу позвали в Букингемский дворец как ведущего анестезиолога Англии, который успешно обезболивал роды уже 28 раз. Он не слишком охотно принимал такие предложения: роды тянулись дольше тогдашних операций, а хлопот не оберешься. Но платили хорошо, так что можно было заняться наконец холерой, и Сноу согласился.

Чтобы королева ни на секунду не потеряла сознания, он выбрал самый осторожный способ: свернул воронкой носовой платок, вылил в него половину чайной ложки хлороформа и поднес платок раструбом вниз ко рту и носу Виктории. Раз в десять минут наливалась еще половина чайной ложки.

Через 53 минуты благополучно родился принц Леопольд, первый герцог Олбани. На сей раз послеродовая депрессия была особенно сильна, потому что выяснилось, что мальчик болен гемофилией. Это был удар для Виктории, которая очень гордилась своей наследственностью и уверенно заявляла, что «в нашем королевском роду этого нет». А теперь оказалось, что она передаст это проклятие своим потомкам (и среди них русскому цесаревичу Алексею).

Но и принц Альберт нашел наконец средство: он сказал королеве, что будет ее внимательно слушать, пока она не выскажет все свои упреки, и просил только не молчать. Затеяли полную перестройку Балморала и путешествие в горы, детей одели в новый, придуманный Альбертом тартан, лишь бы отвлечь Викторию.

Хлороформ произвел на нее хорошее впечатление, она записала, что его действие «успокаивающее, смягчающее и восхитительное чрезвычайно». Через четыре года Сноу успешно повторил наркоз, когда Виктория рожала своего последнего, девятого ребенка – принцессу Беатрису.

Доктор Сноу стал нарасхват в английском высшем свете. Раз против слова Библии пошел сам монарх, глава англиканской церкви, чей титул «Защитник веры», значит, это дозволено. Каждая вельможная роженица желала знать, как прошли роды у королевы. Ответ был всегда один: «Ее Величество – образцовый пациент». Самая любопытная дама, когда раскрытие у нее уже началось, заявила, что не сделает больше ни одного вдоха, пока доктор не скажет, что было в Букингемском дворце. Сноу ответил на это: «Ее Величество – образцовый пациент – начала задавать вопросы гораздо позже, чем вы. И если вы последуете ее примеру, я вам потом все расскажу». Тут он добавил хлороформа, чтобы дама отключилась. А пришла она в себя, когда ребенок уже родился, а доктор получил гонорар и уехал обедать.

Скопив так 200 фунтов – стоимость небольшого дома, – Сноу стал дожидаться холеры. Она пришла в Лондон на следующий же год, в 1854-м. Такой паники столица Англии не видела лет 200. Жители района Сохо, где квартировал Сноу, бежали куда глаза глядят, бросая имущество и забывая запереть дома. Наняв за свой счет квалифицированный медперсонал, королевский анестезиолог стал лечить всех заболевших бесплатно, фиксируя, где и когда они ощутили первые симптомы. Нанося каждый случай на карту, Сноу заметил, как заболеваемость падает по мере удаления от определенного центра. Этим центром оказалась колонка на Брод-стрит, где брали воду те, кому не по карману водопровод.

7 сентября Сноу пришел в приход Сент-Джеймс, выполнявший роль районной управы, и убедил приходской совет отвинтить ручку от этой колонки, чтобы ею нельзя было пользоваться. Едва это сделали, эпидемия закончилась. Обосновал Сноу свое предложение тем, что в воду со стоками попали особые клетки – носители яда. Эти клетки вполне материальны и однажды их откроют, верил он. Пытливые прихожане спросили, а откуда же взялась первая холерная клетка. «Я вам скажу откуда, но мне нужен образец. Скажите сначала, откуда взялся первый тигр и первый анчар. Или нет, откуда взялись вы сами. Если скажете, я вам объясню про холеру».

До публикации теории Дарвина Сноу не дожил всего год. Ему было 45, когда он дописывал трактат об анестезии, собираясь потом заняться поиском «холерной клетки», а также причинами возникновения рака. Внезапно работе над книгой стали мешать приступы головокружения, потом кровавая рвота.

Утром 9 июня 1858 г. Сноу упал со стула и не смог на него взобраться, потому что парализовало левую половину тела. 14-го рвота прошла, но пульс и дыхание стали необыкновенно частыми. Доктор не верил, что умирает: он ободрял коллег, говорил, что не похоже ни на инфекцию, ни на известные ему хронические болезни. 16-го он потерял сознание, и через четыре часа наступила смерть. Вскрытие показало заметное только под микроскопом размягчение некоторых областей мозга и желудочное кровотечение. Обе почки сморщились, были усыпаны кистами, а правая вообще превратилась в сплошную кисту. То были результаты хронического отравления хлороформом и другими анестетиками, которые Сноу испытывал на себе.

ОБСУЖДЕНИЕ В ГРУППЕ

Виктория Союменко: Возможно, глупый вопрос, но как проходили роды под анестезией? Женщина же должна тужиться, это возможно без сознания?

Ответ: Сэр Джеймс Янг Симпсон ответил на этот вопрос так: «Хорошо, что схватки происходят не по воле женщины. Иначе юные роженицы так и не решились бы приступить к делу и аристократия бы вымерла вместе с нами, несчастными акушерами».

Акушеры давным-давно заметили автоматизм соответствующих движений. Например, утратившие сознание от кровопотери женщины все же рожали, нередко погибая, прежде чем было налажено переливание крови. Первая мысль, которая пришла Симпсону в голову при открытии свойств хлороформа, – дать его роженице.

26
Основание курорта Давос
Александр Шпенглер
1853 год

10 ноября 1853 г. никому не известное местечко Давос заключило договор с врачом Александром Шпенглером, бежавшим в Швейцарию от тайной полиции. Он превратил депрессивную деревню в знаменитый курорт.

Студентом Александр Шпенглер не помышлял о медицине. В Гейдельбергском университете он учился на юриста, пока его не забрали в армию. Великий герцог Баденский Леопольд увеличивал вооруженные силы, поскольку началось восстание, чреватое установлением республики. Идея со студентами была не очень удачной: они устроили революцию в самой армии. Рекрута Шпенглера выбрали в лейтенанты, он стал офицером связи главнокомандующего повстанцев. Леопольд слетел с трона и бежал, призывая на помощь прусские войска. Пруссаки разгромили бунтарей, и Шпенглер вместе с остатками разбитой армии 11 июля 1849 г. перешел швейцарскую границу.

В эмиграции он начинал учителем фехтования. Немецкое право в Швейцарии было не нужно, а врачей недоставало. На заработанные уроками деньги Шпенглер учился на медицинском факультете Цюрихского университета. Там он встретил швейцарца, однокурсника по Гейдельбергу. Тот происходил из Граубюндена – самого глухого кантона Швейцарии. Но эта глушь могла выдать Шпенглеру вид на жительство – при условии что по окончании университета он будет распределен в деревню, где пока нет медпункта.

И вот 10 ноября 1853 г. свежеиспеченный врач Александр Шпенглер заключил контракт с горной деревней Давос. Помимо оклада в 600 франков доктору платили 85 сантимов (копеек) за прием больного и вдвое больше за ночной вызов. Чтобы собрать эти деньги, жителям местечка Давос пришлось ввести новый особый налог. Население роптало. Рудник, кормивший Давос, прогорел, половина крестьян уехала на отхожий промысел в Россию – давосцы славились как пекари и кондитеры. Врач стоил дороговато, его баденский говор не понимали, к тому же он приглянулся самой завидной невесте Давоса – дочери Андреаса Амбюля, который был кондитером в Петербурге и на сколоченный там капитал построил самый пристойный дом в Давосе. Каждый хотел там поселиться с красавицей Елизаветой, но счастье выпало чужаку.

А Шпенглер, в свою очередь, изнывал от скуки. С горя он написал статью в журнал Deutsche Klinik о здоровье местного населения, где среди прочего заметил, что у живущих на высоте более 1600 метров прекрасные легкие и не бывает туберкулеза. И вот 8 февраля 1865 г. как снег на голову на Шпенглера свалились два чахоточных немца – один из них, врач, прочел ту самую заметку. Гости поместились на постоялом дворе Strela (именно «стрела», по-русски: заведение держал местный кондитер, ностальгирующий по юности, проведенной в России). Давосцы под руководством Шпенглера старательно ухаживали за приезжими, и те пошли на поправку. С тех пор в Давос потянулись туберкулезники. Один голландский банкир приехал с больной супругой, похоронил ее там же и женился на местной сиделке. Он оказался первым в истории Давоса инвестором. Для больных проложили хорошие дороги, провели телеграф, наладили центральное отопление. Среди пациентов попадались интересные люди. Сам Стивенсон в 1881 г. лечился у Шпенглера и, почувствовав некоторое улучшение, закончил в Давосе «Остров сокровищ».

Чтобы скорее вернуть инвестору деньги, курорт работал и летом, и зимой. Поскольку главным принципом терапии Шпенглер считал движение, для зимы он завел лыжи по норвежской моде, а британские туберкулезники завезли коньки. В 1890 г. в Давос пришла железная дорога. По ней приехали отпускники. Их ждали прекрасные гостиницы, хорошие лыжные трассы, а на случай ЧП всегда под рукой врачи с курорта. Когда Шпенглер в 1900 г. открывал фуникулер-подъемник для горнолыжников, больные среди гостей уже составляли меньшинство. Ради каникул в Давосе богатые немцы и швейцарцы стали брать отпуск зимой. Так установилась эта славная традиция, бытующая среди менеджеров среднего и высшего звена.

Примечание

Старейший в мире международный хоккейный турнир – Кубок Шпенглера, который проводится в Давосе с 1923 г., – назван в честь Карла Шпенглера (1860–1937), сына героя этой истории. Он пошел по стопам отца и также стал видным фтизиатром.

27
Ларингоскопия и фониатрия
Мануэль Гарсиа
1855 год

22 марта 1855 г. профессор вокала Мануэль Гарсиа объявил об изобретении ларингоскопа – приспособления, позволяющего заглянуть в гортань живого человека и увидеть голосовые связки в действии. Это день рождения фониатрии, то есть области отоларингологии, которая занимается нарушениями голоса.

Она могла появиться гораздо позже, если бы отец Мануэля Гарсиа – великий певец Мануэль Гарсиа-старший – не бил своего сына. Внешне музыкальная семья казалась благополучной. Гарсиа-старший действительно был великим тенором: специально для его голоса Россини написал оперу «Севильский цирюльник». С ней семья гастролировала в Мексике и США, имея громадный успех. Гарсиа-старший исполнял партию графа Альмавивы, Розину пела его красавица-дочь Мария Малибран, а партию Фигаро (баритон) исполнял 20-летний Мануэль-младший. У него после подростковой ломки голоса развился баритон. Но отец требовал разучить также теноровые партии на случай замены. И требования свои подкреплял рукоприкладством, да так, что капитан парохода, на котором они плыли в Нью-Йорк, потребовал прервать занятия, угрожая за избиение пассажира заковать Мануэля-старшего в кандалы.

Голос Мануэля-младшего за четыре года сошел на нет, и труппа распалась. Гарсиа-старший стал петь в итальянской опере в Париже, а его сын, чтобы уйти из дома, завербовался во французскую армию, которая в 1830-м отправилась завоевывать Алжир. Там его определили в санитары, причем он выбрал отделение госпиталя, где лежали раненные в шею. Это была возможность изучить анатомию гортани.

Гарсиа-младший под любым предлогом оказывался в операционной, когда там занимались его ранеными, и ассистировал в анатомическом театре. В те времена было известно, что звуки пения и речи рождаются колебаниями связок в голосовой щели, но Гарсиа занимали музыкальные тонкости: чем с анатомической точки зрения отличается грудной регистр от головного, а бас от дисканта? Наш герой искал ответ на вопрос, каким образом отец загубил его голос, переучивая с баритона на тенор.

После демобилизации он стал учителем пения, причем специализировался на исправлении голосов, пострадавших от неправильных занятий. Его лучшей ученицей стала родная сестра Полина, по мужу Виардо. Русскоязычному читателю она известна как главная женщина в жизни Тургенева. Между тем это первая певица, обученная с учетом особенностей устройства голосового аппарата.

Знал Тургенев и Мануэля Гарсиа, который работал в Лондоне профессором Королевской академии музыки, а каникулы всегда проводил у сестры в Париже. Так было и в сентябре 1854 г., когда Мануэль бродил по Парижу, размышляя на «производственные» темы, а именно: как бы все-таки заглянуть в гортань и посмотреть на голосовые связки в деле? Тут ему в глаз попал солнечный зайчик, и перед Гарсиа прямо как на картинке возникла схема непрямой ларингоскопии: одно зеркальце на длинной ручке помещается у задней стенки глотки, на это зеркальце другим зеркалом направляется луч света и можно наблюдать голосовые связки, как через перископ.

Мануэль заглянул в магазин медицинских инструментов Фредерика Шаррьера, где дантистам безуспешно предлагалось как раз такое зеркальце, закрепленное на ручке под углом 135 градусов. Купив эту никому не нужную вещь всего за шесть франков, Гарсиа быстрым шагом отправился в дом сестры. Там он согрел зеркальце в горячей воде, чтобы оно не запотело, и ввел его в свою глотку, держа в другой руке обычное зеркало для бритья. Света солнца хватило, чтобы увидеть отчетливо, как в анатомическом атласе, собственную голосовую щель и трахею за ней. На несколько минут Гарсиа замер: он видел то, чего прежде не видал еще ни один человек. Это все равно что первым заметить берега Антарктиды или взглянуть вниз с вершины Эвереста.

Потом Гарсиа узнал, что и до него врачи пытались это сделать, но безуспешно. Ему повезло с профессией: у него была тренированная, «луженая» глотка. Гарсиа машинально принимал певческое положение: горло широко открыто, гортань расслаблена, язык плоский, надгортанник приподнят на глубоком дыхании. Многим пациентам такое не удается, им для снижения чувствительности нужна местная анестезия, которой в 1854 г. еще не было.

Полгода Гарсиа с помощью ларингоскопа изучал работу связок – своих и Полины Виардо, постигая разницу в «анатомии» мужских и женских голосов. После того как 22 марта 1855 г. он опубликовал статью о поведении связок при пении, только один врач сумел сразу повторить его опыт. Это был профессор университета в Будапеште Ян Чермак, от природы наделенный малой чувствительностью гортани. Он дополнил прибор керосиновой лампой, чтобы не зависеть от солнечного света, и круглым налобным зеркалом, заимствованным у офтальмологов. С этим оборудованием в 1860 г. Чермак двинулся в турне по европейским клиникам, пропагандируя ларингоскопию. Он же стал первым человеком, который со стороны глотки заглянул в полость носа. Спустя четыре года с помощью ларингоскопа сделали первую операцию – удаление папилломы. Зеркальце Гарсиа пошло в ход при ларингите и крупе, помогало удалять полипы и опухоли. На связках потерявших голос певцов и педагогов медики открыли воспаления – «узелки певца», и таким больным стали прописывать целебное молчание – до тех пор пока узелки не исчезнут. Наконец, научились различать баритональные и теноровые связки. С тех пор при выборе типа голоса будущего певца размер его связок оценивают с помощью ларингоскопии.

Сам Гарсиа узнал об этом в 75 лет на лекции доктора Феликса Семона. По окончании лекции он подошел к докладчику и сказал с улыбкой: «Надо же, сколько народу я неправильно выучил!» Мало того, Гарсиа не просто признал ошибки, а скорректировал собственную программу и учил по-новому еще 25 лет, дожив до 101 года.