Читать книгу: «Два мага», страница 9

Лечение графа

Наступила ночь. В Таврическом дворце все успокоилось, зато в доме Феникса долго светился одинокий огонек масляной лампы.

Граф Феникс не спал всю ночь, просидев ее напролет в своей рабочей комнате. Она была смежной с его официальным, или парадным кабинетом, обставленным богатой мебелью, статуями и дубовыми книжными шкафами. Соединялась она с кабинетом посредством маленькой двери, искусно скрытой за картиной.

Никакой роскоши в этой рабочей комнате не было, стояли два стола – простой белый, деревянный, и другой, с мраморной доской, и висела полка с книгами, свитками бумаг и пергамента. Мраморный стол весь был заставлен склянками, ретортами, спиртовыми лампами и сосудами странной формы.

На этот раз Феникс не прикасался к ним. Он сидел, окруженный книгами, перед большим развернутым на столе пергаментом и беспрестанно брался за медальон, тщательно рассматривал его, потом справлялся с покрывавшими пергамент иероглифами и делал отметки на дощечке из слоновой кости.

Раннее летнее утро давно гляделось в единственное окно комнаты, а Феникс все сидел и с лихорадочным блеском в глазах жадно перебегал взглядом от медальона к пергаменту и от пергамента к медальону. Работа, видимо, не спорилась у него. Несколько испорченных дощечек были отброшены в сторону. Но с упорством и настойчивостью он взялся за новую и принялся за новые выкладки. Руки у него дрожали, сердце билось, он писал, забыв об утомлении, голоде и сне.

Теперь он уже знал ошибки, в которые впадал раньше, и постарался избегнуть их. Одна за другой появлялись после его выкладок буквы, и наконец сложилось таинственное, искомое слово. Оно значило: «Милосердие».

И только-то? Стоило проводить бессонную ночь, чтобы найти это слово, давно известное Фениксу! Положим, это был ключ, открывавший тайны, в которые он хотел проникнуть. Самая существенная работа была еще впереди, и того, что он успел сделать, было довольно, но как-то странно казалось после ожидания чего-то сверхъестественного прийти к такому простому и, в сущности, несложному выводу.

Милосердие! Неужели все дело только в нем?

Граф Феникс встал от стола, положил медальон и провел руками по лицу.

В маленькую дверь раздался осторожный стук. Феникс знал, что это – Петручио, единственно посвященный в секрет рабочей комнаты.

– Я здесь! – отозвался он.

– Сегодня должен завтракать у вас господин Лубе для свидания с Тубини, – послышался голос Петручио.

Феникс посмотрел на часы. Времени оставалось ровно столько, чтобы переодеться и освежить лицо.

– А Тубини дано знать, чтобы он пришел? – выходя из комнаты, спросил он у Петручио.

– Тубини явится вовремя, – ответил тот.

Феникс направился в свою уборную и, когда явился господин Лубе, вышел к нему свежий и бодрый, точно отлично выспался и чувствовал себя крепким и здоровым.

– Вы недурно живете! – одобрил Лубе. – Такой роскоши позавидовала бы даже коронованная особа.

– Всякий живет по своим средствам! – пожал плечами граф. – Я думаю, сначала дело, – спросил он, – а потом мы отправимся к столу?

– Я от дела не отказываюсь.

– Тогда пройдемте сюда!

Они миновали несколько комнат и вошли в небольшую гостиную, застеленную мягким ковром, заглушавшим шаги. Феникс подошел к одной из картин, слегка тронул ее, и она образовала щель, сквозь которую была видна соседняя комната, где стоял в ожидании приема Тубини.

Оставив Лубе у этого пункта наблюдения, Феникс вышел к итальянцу. Тот, как увидел его, согнулся, гораздо ниже, чем сгибался перед светлейшим.

– Благодарю вас, граф, благодарю вас! Вы еще раз доказали свое расположение ко мне, и только вашей помощи я обязан вам…

– В чем дело? – спросил спокойно граф.

– Сегодня утром я был прогнан светлейшим князем Потемкиным и завтра же должен был оставить навсегда эту столицу.

– За что?

– Случай на маскараде, о котором я докладывал вам. Я рассказал сначала светлейшему в общих лишь чертах об этом происшествии, но слухи дошли до него, и пришлось признаться во всем.

– Он рассердился?

– В особенности когда дело дошло до офицера. Как только я сказал про офицера, так князь воспылал гневом, уподобясь мстительной медузе.

– Как же этот гнев укротился?

– Чудесным, непостижимым для меня образом! Я ушел, прогнанный из кабинета князя, с глазами, полными слез, и тяжелым сердцем. Я уже думал о тщете всего земного и готовился навсегда покинуть эту гостеприимную столицу, где я провел несколько лет, как вдруг меня снова зовут к светлейшему, и он, ласково обратившись ко мне, говорит: «Господин Тубини, я был неправ, вы не заслуживаете порицания, можете остаться у меня!». Он так; и сказал: «Можете остаться у меня», и велел мне получить двухмесячный оклад. Граф, такую внезапную перемену я могу объяснить только чарами, которыми вы владеете и оберегаете вашего верного слугу. Только благодаря этим чарам случилось для меня такое чудо, ибо иначе, как чудом, я не могу назвать это. Всем известно, что светлейший князь Потемкин непреклонен в своем гневе и никогда не отменяет своих приказаний…

Видно было, что итальянец говорит искренне и искренне верит в сверхъестественное могущество графа Феникса.

– Значит, вы теперь довольны? – проговорил тот.

– О, теперь я доволен более, чем когда-нибудь, – подхватил Тубини, – и более, чем когда-нибудь, верю в ваше, граф, покровительство. Приказывайте! Я сделаю все, что нужно.

– Князь Потемкин знает, что вы пошли ко мне?

– Да, я доложил ему, что вы меня лечите от недуга, и он велел напомнить вам, что ждет вас, как обыкновенно, сегодня после завтрака…

– Хорошо, ступайте к князю и доложите, что я буду.

Тубини, низко поклонившись, удалился. Отпустив итальянца, Феникс вернулся к стоявшему у картины Лубе и спросил его:

– Теперь вы больше не сомневаетесь?

– Нет. Просимый кредит будет вам ассигнован беспрепятственно.

– Тогда пойдемте завтракать, – пригласил Феникс. – Надеюсь, что вы похвалите мой стол так же, как и обстановку, – и он повел гостя в столовую.

А в это самое время в большом кабинете Потемкина, в кресле у огромного, дубового дерева, бюро сидела Надя. Кабинет был обширный, с расписным потолком во вкусе Ватто. На дверях были изображены охотничьи сцены, стены были покрыты коврами, на которых висели турецкие сабли, ятаганы, старинное и новое оружие. Круглый письменный стол, украшенный бронзовыми фигурами, стоял посредине. Два шкафика – настоящий Буль – помещались в простенках. Огромный резной книжный шкаф с сатирами и нимфами, вроде средневекового собора на площади, громоздкий, но величественный, занимал угол комнаты. Но самое дорогое и интересное из мебели было все-таки дубовое бюро, у которого сидела Надя.

– Что ты так рассматриваешь его? – спросил Потемкин, полулежавший на софе, обложенной шитыми подушками.

– Я смотрю, – ответила Надя, – и удивляюсь: должно быть, это бюро дорого стоит.

– Оно тебе нравится?

– Чудесная работа! Сколько тут разных ящиков и отделений! Наверное, есть и секретные.

– А ты откуда знаешь?

– Я предполагаю. Не может быть, чтобы в таком бюро и не было секретного отделения. Иначе это было бы неинтересно.

Потемкин привстал и, внимательно поглядев на девушку, спросил:

– А разве тебя интересует секретное отделение?

– Ну конечно! Я никогда не видела, как они устраиваются. Вероятно, с пружинками и особыми ключиками. Очень забавно…

Потемкин встал с софы и подошел к бюро.

– Так тебе очень хочется видеть?

– Очень.

«Неужели она это неспроста? – удивленно подумал Потемкин. – Не может быть… Впрочем, посмотрим!»

– В этом бюро действительно есть секретный ящик, – проговорил он. – Показать тебе его?

– Показать, показать! – повторила Надя и захлопала в ладоши.

Сделала она это с выражением невольной радости, несколько большей, чем та, какую, казалось, можно ей высказать, если бы было удовлетворено лишь простое ее любопытство. Она не подозревала, что Потемкин следит за нею.

– Ну, вот видишь? – стал объяснять он. – Вынь этот ящик, он отпирается простым ключом, самым обыкновенным.

Надя выдвинула и вынула ящик, на который показали ей. Ящик был не глубокий.

– Теперь смотри. Вот тут резьба, – показал светлейший на правый бок бюро, – нужно надавить эту розетку…

Он приложил к розетке палец, и в ту же минуту в пространстве, откуда был выдвинут ящик, отскочила задняя стенка и открыла другой ящик со складной скобкой и маленьким замком.

– От этого замка я ношу ключ всегда с собой, – продолжал Потемкин, доставая ключ, – попробуй отпереть им…

Надя взяла ключ, но, как ни вертела им, как ни дергала за скобку, ящик не поддавался.

– А дело очень просто. Нужно вот так вложить ключ, повернуть его лишь на половину оборота – и смотри! – сказал светлейший, и ящик выдвинулся.

– Удивительно! – проговорила Надя, всматриваясь в ящик, который был полон бумагами.

Потемкин медлил закрывать, ожидая, не спросит ли она, что это за бумаги. Но она не спросила. Зато, когда секретное отделение было снова заперто и доска, закрывавшая его, захлопнута, она полюбопытствовала:

– А можно мне проделать все это самой?

– Проделай, если хочешь…

Она быстро отыскала розетку, надавила ее, вставила ключ и снова открыла ящик…

– Теперь я знаю! – как бы вырвалось у нее.

«Нет, не может быть! – вновь усомнился Потемкин. – Воспитанная при тех условиях, как она у Елагина, не может она пойти против меня сообща с каким-то Фениксом».

– Надя, – сказал он, отходя к софе и располагаясь опять на ней, – неужели ты забыла Елагина?

– Елагина, Елагина? – повторила она. – Нет, я фамилию его помню.

– Только фамилию?

– Да.

– Да ведь ты же жила в его доме, виделась с ним каждый день?

– Не помню. Я после этого пожара ничего не помню… Вот тоже ко мне ломился какой-то князь Бессменный…

– Куда ломился?

– Через частокол, когда я была в саду. Он звал меня и кричал, что он – князь Бессменный, и так же вот удивлялся, что я не узнаю его, а я его вовсе не помню…

– Это было уже после пожара?

– Да.

«Откуда этот еще Бессменный? – подумал Потемкин. – Надо будет спросить про него у Елагина».

– И что же, он испугал тебя?

– Нет, частокол высокий и крепкий… И потом, я не боюсь ничего.

– А что тебе граф Феникс, нравится?

– Да, он, кажется, очень добрый. Он всегда так хорошо разговаривает со мной.

– Ну, а его ты помнишь? Помнишь, что знала его до пожара?

– Нет, все, что было до пожара, я забыла.

В это время в кабинет вошел дежурный. Потемкин обернулся к нему.

– Граф Феникс, – доложил дежурный.

– Проведи сюда! – сказал Потемкин. – Он явился как раз вовремя…

Граф Феникс вошел, потирая руки, как человек до некоторой степени свой и уверенный, что его появление будет приятно и что встретят его очень радушно.

Потемкин действительно встретил его улыбкой, которая могла быть принята за выражение радушия.

– Садитесь, граф, мне хотелось поговорить с вами сегодня.

– К вашим услугам, ваша светлость, – поспешил ответить Феникс, отвесив в сторону Нади учтивый поклон. – В чем дело?

– Дело в том, что ее здоровье, – показал Потемкин на Надю, – нисколько не улучшается.

– Но здоровье, как ваша светлость сами видите, ничуть не плохо, только память…

– Ну да, память! Пора бы ей прийти в себя.

– Я делаю, что могу, – скромно произнес граф.

– В том-то и вопрос, что я не вижу пользы.

– До сих пор я еще не начинал лечения, но лишь подготовлял нашу пациентку к лечению, которое единственно может помочь ей, и сегодня думал именно приступить к нему. По моим расчетам, время уже наступило…

– Тогда приступайте.

– Если угодно, хоть сию минуту. Мы при вашей светлости сделаем первый опыт. Подите сюда, барышня, – позвал граф Феникс Надю, – не бойтесь, кроме пользы, мы ничего вам не сделаем; подите сюда, сядьте…

Он поставил стул посреди комнаты и усадил на него Надю. Она, улыбаясь и не выразив ни малейшего колебания, исполняла все, что от нее требовали.

Граф Феникс зашел сзади нее, протянул к ней руки и, отставив большие пальцы, стал водить ими по воздуху, пристально смотря Наде в затылок. Мало-помалу ее головка стала запрокидываться назад, руки опустились, веки закрылись, и она сделалась неподвижной.

– Она заснула? – спросил Потемкин.

– Да, заснула, – подтвердил граф Феникс, – и этот сон доказывает мое влияние на нее… Теперь она нас не услышит, и я могу сказать вашей светлости, в чем собственно состоит мое лечение…

– В чем же?

– Во внушении. Единственно, что может вернуть ей память – внушение вспомнить все, что было.

– И она поддастся ему?

– Не сразу. Конечно, надо сначала приучить ее к повиновению опытами, менее сложными. Посмотрим сейчас, насколько она впечатлительна. Попробуем, чтобы она встала…

Феникс протянул к ней руку – Надя встала. Он опустил руку – она сейчас же снова села на стул.

– Хорошо, – сказал Феникс. – Можешь ли ты говорить и отвечать мне?

– Могу, – не без труда произнесла Надя.

– О чем вы хотите, чтобы я спросил ее? – обратился граф к светлейшему. – Надо задать такой вопрос, ответ на который ей неизвестен. Конечно, на первый раз не надо затруднять слишком…

– Пусть она ответит, что за бумаги лежат у меня в бюро, в секретном отделении.

– Что лежит в секретном отделении бюро? – спросил Феникс, нагибаясь к Наде.

По ее лицу пробежала заметная дрожь, губы зашевелились, но без звука.

– Отвечай! – приказал Феникс.

– Бумаги.

– Какие? – спросил Феникс и протянул к ней обе руки. – Говори!

– Планы… распоряжения… новой… турецкой… кампании, – ответила Надя.

Феникс поглядел на Потемкина, как бы спрашивая, так ли это? Тот сидел, прищурив глаза, и глядел на Феникса, как бы соображая что-то.

– Скажите, граф, – проговорил он наконец, – значит, вы можете внушить ей все, что угодно?

– Пока еще не все, но со временем, после нескольких повторных сеансов – безусловно все, что угодно… Оттого я и рассчитываю, что память вернется к ней.

– То есть, когда придет время, вы ей внушите, чтобы она вспомнила, и она подчинится?

– Должна.

– Ну, а кроме этого, вы можете внушить ей все, что хотите?

– Что хочу, ваша светлость.

– Чтобы она сделала что-нибудь, например, и она сделает?

– Конечно.

– Так! – протянул Потемкин. – В таком случае я попрошу вас, граф, ограничиться сегодняшним сеансом и более не повторять их.

– Но тогда я не ручаюсь за лечение.

– И не надо… разбудите ее, и чтобы это кончилось сегодня и больше не повторялось…

Феникс дунул в лицо Наде, она вздрогнула, проснулась и, оглянувшись кругом, промолвила:

– Ах, как я хорошо себя чувствую!

– Ступай к себе, – приказал ей Потемкин, – и займись чем-нибудь!

Голос его вдруг сделался строг, и брови нахмурились. Надя поспешила повиноваться.

Граф Феникс не мог не заметить внезапной перемены, происшедшей со светлейшим. Он поглядел на него. Тот сидел насупившись.

– Если вашей светлости не угодно, я больше и не подумаю о новых опытах, они, по-видимому, неприятны вам, – постарался успокоить его Феникс. – Поверьте, я не желал приступать к лечению без вашего согласия, а потому и сделал при вас первое усыпление; но я умываю руки и оставлю больную.

– Вы и не увидите ее больше, – подумав, сказал Потемкин и встал со своего места.

«Устраивай свои дела, как знаешь, но ее не смей трогать!»

Феникс низко поклонился, выразив этим готовность повиновения. Потемкин принял этот поклон за прощание и проводил графа до двери.

В приемной Феникса ожидал Тубини. На ходу они обменялись несколькими словами по-итальянски.

– Вы передали ей письмо? – спросил граф.

– Передал. Она поручила мне сейчас, выйдя из кабинета, отдать вам восковой слепок с секретного замка. Она успела сегодня сделать его, чтобы вы заказали ключ.

– Хорошо! Вы, со своей стороны, сделаете, что она хочет…

Получив слепок, граф Феникс самодовольно улыбнулся и подумал:

«Я не ошибся в ней!»

Союзники

Письмо, переданное Тубини, было уже по счету вторым, которое написал Кулугин. На первое он получил благоприятный ответ и теперь писал, что просит позволения увидеться и что в этом отношении его богиня, его царица и повелительница его мыслей может положиться на итальянца Тубини, который имеет доступ к ней. Стоит ей сказать этому Тубини слово – и ее верный раб будет у ног ее.

Так было Кулугину обещано графом Фениксом, что если он получит согласие на свидание, то Тубини устроит это.

Кулугин нынче чуть ли не с утра забрался в Таврический дворец с заднего хода в комнату к итальянцу и сидел у него, слушая высокопарные речи поэта-музыканта, который, получив двойное месячное жалованье, был особенно выспренно настроен и поэтому говорил, что счастлив устроить радость двух молодых сердец.

Итальянец уже передал письмо и пришел сказать Кулугину, что свидание принято и что он проведет его, как только будет можно, потому что теперь «богиня его грез» прошла в кабинет светлейшего и идти к ней преждевременно.

Кулугин сидел, время тянулось без конца. Кулугин давно признал в Тубини то «прекрасное лицо», как он его назвал тогда, которое скрывалось на маскараде под покровом оранжевого домино.

– Да не мучьте меня, скажите, скоро ли? – приставал он к итальянцу, поглядывая на часы.

– Вы торопитесь и хотите, чтобы время шло скорее! – философствовал нараспев Тубини. – Вот что значит молодость! А мы, старики, мечтаем о том, чтобы каждая минута нашей жизни, наоборот, продлилась возможно дольше, чтобы пользоваться ею. Сколько бы я дал, чтобы быть снова молодым, чтобы сидеть так же вот с бьющимся сердцем, как вы!.. А вы знаете, граф Феникс обещал мне дать эликсир жизни… Он знает рецепт его.

– Неужели знает?

– О, он все знает! – подымая палец, произнес итальянец, и в выражении его чувствовался суеверный страх, который питал он к графу.

– Вы бы пошли узнали, может быть, пора! – стал снова настаивать Кулугин.

– Хорошо, я пойду, – согласился Тубини и ушел.

Время снова потянулось. Наконец итальянец вернулся.

– Пойдемте! – таинственно пригласил он, и они оба вышли в коридор.

– А если мы кого-нибудь встретим? – спросил Кулугин шепотом.

– Ну так что ж такого? Разве вы не можете прийти ко мне в гости? – тоже тихо ответил ему Тубини. – Я провожаю вас до двери, вот и все… И потом, едва ли кто попадется – теперь все обедают…

Но, точно назло его словам, одна из выходивших в коридор дверей отворилась, и на пороге ее показался Цветинский.

«О нем-то я забыл совсем», – подумал итальянец, вдруг робея и сгибаясь.

– А, Кулугин! – громко заговорил Цветинский. – Здравствуйте! Вы что тут делаете?

Но Кулугин был не так робок, как старик итальянец. Он поклонился вежливо и совершенно спокойно и непринужденно сказал:

– Я думаю, то же, что и вы. Почему вас удивляет, что вы встретили меня здесь, когда я, встретив вас, ничуть не удивляюсь?

Он умел владеть собой, когда нужно. Его ответ ободрил Тубини, и он выпрямился.

– Да, но, видите ли, я здесь живу, – пояснил Цветинский.

– Вы живете здесь, в Таврическом дворце? – переспросил Кулугин, словно хотел сказать: «И бывает же людям счастье!»

– Да, если вас интересует, живу…

– И давно?

– Со вчерашнего дня только…

– Господин офицер со вчерашнего дня вступил в штат светлейшего, – пояснил итальянец, хотя никто не спрашивал у него этого пояснения.

– Я не так счастлив, как вы, – возразил Кулугин Цветинскому, – жить не живу здесь, но это не мешает мне навещать знакомых.

– Господина Тубини?

– Его именно. Он хороший музыкант, а я люблю музыку, – не смущаясь заявил Кулугин и поклонился, – до приятного свидания!..

– До приятного! – поклонился в свою очередь Цветинский, и они разошлись в разные стороны.

Но Тубини остался на месте и, только когда Цветинский достиг конца коридора и вышел, повел Кулугина дальше.

Они спустились по витой внутренней лестнице и остановились перед маленькой дверкой.

Сердце Кулугина забилось еще сильнее. Один шаг – и он очутится с Надей наедине. Он уже чувствовал, что она тут, за этой дверкой.

– Если бы не ваша находчивость при встрече с этим офицером… – начал было Тубини, но Кулугин не мог дольше выдержать.

– Отворяйте, отворяйте скорее, – мог только проговорить он.

– Вы бы не увидели ее, но теперь вы увидите, – все-таки докончил неумолимый поэт-итальянец и добавил скороговоркой, отворяя дверку: – Я останусь здесь, чтобы сторожить; в случае чего – я вам дам знать.

Та, которую жаждал увидеть Кулугин, сидела на софе, склонив свою пудренную головку, словно прислушиваясь.

Кулугин вошел и увидел ее. Он увидел ее всю, сразу такой, как была она, и все заметил: и мушку на правой щеке, и вытянутые на коленях руки, и ножку, обутую в атласную розовую туфельку, и выражение ее лица, не испуганное, не смущенное, но скорее задорное и улыбающееся.

– Вы позволили мне видеть вас! – заговорил он, приближаясь. – Это служит залогом моего счастья… Благодарю вас!..

– А вам очень хотелось меня видеть? – спросила она.

– И вы еще спрашиваете! Кто увидел вас, тот вечно желал бы любоваться вами…

Кулугин говорил, в сущности, тем языком, которым объяснялись тысячи молодых людей его времени, но ему казалось, что он придумывает нечто новое и говорит совсем особенное.

– Любоваться вами, – повторил он, – и кто увидел вас хоть однажды, никогда не забудет…

– Даже если с ним случится то же, что и со мной?

– Что именно?

– Такая же потеря памяти. Вот я все забыла, что было прежде со мной.

– Я слышал об этом. Так вы, правда, ничего не помните из прежнего?

– Ничего, ничего не помню…

«Тем лучше, тем лучше, – думал Кулугин, – в этом мое счастье и заключается, сама судьба явилась моей союзницей против Бессменного!..»

– Так и не нужно помнить, – подхватил он вслух. – Зачем вам вспоминать прошлое, когда в ваши годы можно думать еще о будущем? А это будущее явится для вас прекрасным и чудным!

– Кто знает!..

– Иначе быть не может, потому что вы сами прекрасны…

Она улыбнулась.

– Вы так же хорошо умеете говорить, как…

– Как что? – переспросил он.

– Как… носить костюм капуцина…

– Я благословляю этот день и эту встречу, – сказал Кулугин. – В этот день и в этом костюме я встретил вас.

– А я – вас, – ответила она.

– И вы меня заметили, запомнили?

– Как видите. Ведь это случилось после пожара, когда я помню уже все, что случилось.

– Надежда Александровна! Не говорите так! Вы меня с ума сводите…

– Сходите, если вам нравится; или, впрочем, нет, я боюсь сумасшедших.

– А вы бы не хотели бояться меня?

– Нет. Да вы, хотя и сильный, но не страшный. Впрочем, я и сумасшедшим не боюсь вас…

– Разве, по-вашему, я уже сошел с ума?

– Конечно. Разве не признак безумия то, что вы делаете? Вы рискуете, например, приходить сюда, зная, что ждет вас, если вас здесь заметят.

– Что бы меня ни ждало, я на все готов, меня ничто не испугает. Но если вы считаете безумием, что я пришел сюда, то вы, которая приняла меня…

– То я, которая приняла вас, тоже рискую? Вы это хотите сказать?

– Нет! Господь хранит вас! Я хочу сказать, что если я безумец, то вы одна можете излечить меня.

– Ну, для этого лучше обратитесь к графу Фениксу; это по его части излечение недугов.

– Граф Феникс поможет нам. Я пользуюсь его расположением, и благодаря ему, как вам известно, я здесь перед вами сегодня.

– А вы верите во всемогущество графа так же, как этот старый итальянец Тубини?

– Вы хотите, чтобы я говорил откровенно? Да? Тогда я скажу вам: не знаю, могу ли верить ему, но убежден, что он ловкий человек, иметь которого своим покровителем вовсе не худо.

– Что он ловкий, в этом я не сомневаюсь, но меня удивляет в вас одно, что, если вы поняли графа Феникса, то, значит, у вас удивительная способность распознавать людей.

– Значит, тем лучше и справедливее мои похвалы вам. Если я умею распознавать людей, то не ошибаюсь, говоря вам, что вы прекрасны.

– А может быть, именно тут-то вы и ошибаетесь. Может быть, я вам кажусь вовсе не тем, что я есть, и вы думаете…

– Я ничего не думаю, я вижу! Достаточно взглянуть на вас, чтобы сказать, что лучше вас нет.

– Правда ли это? Поглядите хорошенько, повнимательнее.

– Я и так не спускаю с вас глаз.

– И не разочарованы?

– Напротив, если это только возможно, очаровываюсь все сильнее и сильнее. Вы не только хороши, как ангел, но и умны, и наблюдательны…

– Вы начинаете говорить тоном графа Феникса, когда он пророчествует, – засмеялась она вдруг. – Мне так и кажется, что вы сейчас станете предвещать будущее.

– Отчего же мне и не предвещать его? – улыбнулся Кулугин в свою очередь. – Граф Феникс не имеет, кажется, исключительной привилегии на предсказания. Может быть, и я смогу что-нибудь предречь.

– Попробуйте!

– Я гадаю по руке, – сказал, продолжая улыбаться, Кулугин, – позвольте мне вашу.

Она протянула ему руку. Он стал разглядывать.

– Так сказать, что ждет эту ручку в будущем? По крайней, мере, в очень близком…

– Говорите!

– Да только то, что ее поцелуют! – вдруг проговорил Кулугин и припал губами к маленькой розовой ладони.

Она не отдернула.

Он поднял голову медленно, тихо и, посмотрев ей в глаза, сказал, чувствуя, как вся кровь кинулась ему в голову:

– Вот видите, мое предсказание сбылось.

Она ответила ему не словами, а вспыхнувшим, блестящим взглядом и сейчас потупилась. В дверку послышался легкий стук.

– Стучат! – проговорила она. – Итальянец дает знать, что пора…

– Неужели уже пора? Когда же снова можно увидеть вас? Например завтра. Завтра я опять дежурным здесь, и, согласитесь, было бы жестоко с вашей стороны, если я, находясь под одною с вами кровлей, не увижу вас.

– Ну, тогда завтра, я не хочу быть жестокой!

– Опять итальянец проводит меня?..

Стук в дверь повторился.

– Да, итальянец проводит вас, а теперь идите, он, кажется, теряет терпение.

Кулугин остановился с протянутой рукой.

– Другую, на прощанье, левую!.. – проговорил он с мольбой в голосе.

– Вы иначе никогда не уйдете! – словно сердясь, сказала она и протянула ему другую, левую руку.

Он поцеловал руку и выбежал из комнаты.