Хромые кони

3

Сидони Бейкер положила ноутбук Лэму на стол. Сказала, не глядя на Ривера:

– Там какая-то авария случилась. Внизу.

– Что-нибудь связанное с помойкой? – спросил Лэм.

– Да.

– Тогда расслабься. Это не авария.

– Чей это? – спросил Ривер.

– Чей – что? – переспросила Сид.

– Ноутбук.

Сид Бейкер словно сошла с рекламы. Какого угодно товара. Она вся была четкие контуры и свежесть, даже веснушки, казалось, скрупулезно рассортированы по тону. За ароматом духов, на втором плане, Ривер улавливал мимолетный свежий запах чистого белья.

– Все в порядке, – сказал ей Лэм, – можешь насыпать ему соли.

Других намеков Риверу не требовалось.

– Хобден?

Она кивнула.

– Ты выкрала его ноутбук?

Она помотала головой:

– Я выкрала его файлы.

Ривер повернулся к Лэму:

– Это представляет больший или меньший интерес, чем его помойка?

Но Лэм не обратил на него внимания.

– Он заметил? – спросил Лэм.

– Нет, – сказала Сидони.

– Точно?

– Уверена.

Лэм повысил голос:

– Кэтрин!

Она возникла в дверях, словно жутковатый вездесущий дворецкий.

– Защитный кейс.

Она исчезла.

– Дай угадаю, – сказал Ривер, – женские чары?

– Хочешь сказать, я наживка-обольстительница?

– Ну если данное клише уместно…

Кэтрин Стэндиш принесла защитный кейс и положила его Лэму на стол рядом с часами. Она помедлила, но Лэм хранил молчание.

– Пожалуйста, – сказала она и вышла из кабинета.

Дождавшись, пока она скроется, Лэм буркнул:

– Расскажи ему.

– У него на брелоке карта памяти, – сказала Сид.

– Флешка, – уточнил Ривер.

– Именно.

– И он сохраняет туда резервные копии файлов?

– По-моему, это очевидно, учитывая, что он никогда с ней не расстается.

– Разумеется, не расстается. Она же у него на ключах висит. Ты бы тоже не расставалась.

– Там точно что-то есть. Под пару мегабайтов.

– Может, он пишет роман, – сказал Ривер.

– Может, и пишет. Ты там, часом, не нашел черновик в помойке?

Если он хотел выбраться из этого обмена любезностями невредимым, Риверу следовало проявлять осторожность.

– То есть ты пошарила у него по карманам?

– Он любит установленный распорядок. Каждое утро – то же самое кафе. То же самое латте. А прежде чем сесть, выкладывает содержимое карманов на стол.

Сидони достала из кармана заколку-стрелку. Во всяком случае, Ривер полагал, что это так называется: заколка-стрелка.

– Я подменила его флешку, когда он отвлекся.

Значит, у нее при себе была заранее приготовленная подменная флешка. Значит, она уже до этого вела наблюдение за Хобденом. Иначе как бы у нее оказалась флешка, идентичная той, которая была у него?

– А потом скопировала содержимое на ноутбук.

Она пришпилила заколку за левым ухом, и ее волосы приняли какую-то научно-фантастическую форму. Она не может знать, как выглядит ее прическа, подумал Ривер. И это было тем более странным, что прическа выглядела продуманно-намеренной.

– А потом снова поменяла флешки.

– Когда он снова отвлекся?

– Именно так, – сказала Сид, лучезарно улыбаясь.

Лэму это уже надоело. Он взял защитный кейс. Тот выглядел как канцелярская папка-короб формата А4 с автоматическим запорным механизмом. Попытка открыть кейс иначе чем посредством его серийного ключа приводила к умеренных размеров возгоранию. Лэм потянулся к ноутбуку:

– Когда ты ушла, он все еще там сидел?

– Нет. Я дождалась, чтобы он ушел первым.

– Отлично.

Лэм поместил ноутбук в кейс и щелкнул пальцами:

– Флешку.

– Но она же пустая?

– Этого я не спрашивал.

Сидони достала флешку, близнеца той, что служила брелоком Хобдену. Лэм закинул ее в кейс и захлопнул крышку:

– Абракадабра.

Как на это реагировать, было не понятно ни Риверу, ни Сид.

– А теперь, – сказал Лэм, – мне нужно сделать звонок, так что не могли бы вы оба… – он помахал в направлении двери, – свалить нахер отсюда.

С лестничной площадки Ривер заметил в соседнем кабинете Кэтрин, сидящую за столом с видом такой глубокой погруженности в работу, какой принимают люди, знающие, что за ними наблюдают.

Сид на ходу бросила что-то через плечо, но он не расслышал.

* * *

У себя в кабинете Лэм набрал номер:

– С тебя причитается. Да, все сделано. Все файлы. Во всяком случае, все, что были у него на флешке. Нет, в помойке все чисто, так сказать. Лады. Сегодня до обеда. Бейкер пошлю. – Он зевнул, поскреб загривок, затем исследовал ногти. – И да, вот еще: в следующий раз пользуй собственных мальчиков на побегушках. А то можно подумать, в Риджентс-Парке их не хватает.

Повесив трубку, он откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Со стороны могло показаться, что он решил вздремнуть.

* * *

Этажом ниже Ривер и Сид молча обозревали мусорные завалы. Ривера томило ощущение, что шутка перестала быть смешной, и даже если она была смешной изначально, теперь он стал объектом этого розыгрыша в той же мере, что и Сид. Так как вонь не ограничивала свое присутствие исключительно Сидовой половиной кабинета. Но после того, что произошло наверху, ни о каких извинениях не могло быть речи. Прошлой ночью, прячась от проливного дождя под карнизом, он на какой-то момент поверил, что действительно выполняет важное задание, что нащупал первую ступеньку колодезной лестницы, ведущей назад, к свету. И даже если эту веру ему удалось пронести сквозь потоки холодной воды и утреннее разгребание мусора, то теперь ей однозначно пришел конец. Смотреть на Сид не хотелось. Не хотелось, когда она заговорит, увидеть контур ее улыбки. Но узнать, чем она занималась, все-таки хотелось.

– И долго ты пасла Хобдена?

– Я его не пасла.

– Но ходила на завтраки.

– Только чтобы выучить его повадки.

– Ну-ну.

– Не хочешь тут прибраться?

– Ты когда-нибудь слышала, – сказал Ривер, – чтобы оперативника послали на задание в одиночку? На внутреннее задание? Посреди Лондона?

Это показалось ей забавным.

– То есть я теперь – оперативник?

– И с какой стати Лэм вдруг проводит операцию по собственному усмотрению?

– Вот сам у него и спроси. А я отправляюсь пить кофе.

– Ты уже пила кофе.

– Хорошо. В таком случае я отправляюсь еще куда-нибудь, пока ты тут прибираешь всю эту дрянь.

– Мне еще надо составить опись.

– Тогда я вернусь довольно не скоро. Эти перчатки, кстати, очень тебе идут.

– Издеваешься?

– И в мыслях не было.

Сид подхватила сумочку со стула и вышла.

Ривер пнул консервную банку, которая, возможно, лежала здесь именно для этого. Жестянка отскочила от стены, оставив на ней ярко-красную ссадину, и снова упала на пол.

Он стянул резиновые перчатки и бросил их в мешок с остальным мусором. Открыв окно, впустил волну холодного лондонского воздуха, что добавило к помойной вони запах выхлопных газов. И тут сверху послышался знакомый глухой стук, от которого задрожал плафон на потолке.

Ривер снял трубку и натыкал внутренний номер Лэма. Секунду спустя наверху зазвонил телефон. Ривер почувствовал себя реквизитором за кулисами чужой драмы.

– Сид где? – спросил Лэм.

– Ушла на кофе.

– Когда вернется?

Разумеется, офисный этикет не позволял сдавать коллег начальству.

– Если мне не изменяет память, она сказала «довольно не скоро».

Лэм помолчал. Потом сказал:

– Поднимись.

Прежде чем Ривер успел поинтересоваться причиной, в трубке раздались гудки отбоя. Он набрал в грудь воздуха, досчитал до пяти и снова отправился наверх.

– Прибрался там? – спросил Лэм.

– Более или менее.

– Отлично. На вот… – Он постучал толстым пальцем по защитному кейсу на столе. – Доставить.

– Доставить?

– У меня тут эхо, что ли?

– Доставить куда?

– У меня тут эхо, что ли? – повторил Лэм и засмеялся собственному остроумию. – Ну а сам-то как думаешь? В Риджентс-Парк.

Риджентс-Парк был тем самым светом в конце колодезной лестницы. Тем самым местом, где Ривер был бы сейчас, не завали он Кингс-Кросс.

– Так вся эта история с Хобденом – это, значит, Риджентс-Парк? – спросил он.

– Ты тупой? Разумеется, это Риджентс-Парк. Слау-башня не проводит самостоятельных операций. Хоть это-то до тебя уже дошло?

– Значит, как идти на настоящее задание, так Сид? А я должен копаться в помойках?

– Знаешь-ка что, – сказал Лэм, – вот ты на досуге хорошенько подумай над этим, и, может быть, найдешь ответ на этот вопрос сам, без посторонней помощи.

– А на кой мы вообще сдались Парку? У них там своих цыпочек, что ли, мало?

– Надеюсь, это не сексистское замечание, Картрайт?

– Вы прекрасно знаете, что я имею в виду.

Лэм молча уставился на него, и Риверу показалось, что он либо над чем-то крепко призадумался, либо хотел, чтобы Ривер подумал, что он крепко призадумался над чем-то. Когда же настало время ответа, Лэм лишь пожал плечами.

– И почему они хотят, чтобы доставку осуществил именно я?

– А они и не хотят, – ответил Лэм. – Они хотят Сид. Но ее нет. Так что я посылаю тебя.

Ривер взял защитный кейс; содержимое кейса съехало вбок.

– Кому следует доставить?

– Некоему Уэббу, – сказал Лэм. – Он вроде бы из твоих старых приятелей.

Внутри Ривера все тоже съехало вбок.

* * *

С кейсом под мышкой Ривер пересек двор жилкомплекса и вышел к череде магазинчиков на другой стороне: продуктовый, газетная лавка, канцтовары, парикмахерская, итальянский ресторан. Спустя пятнадцать минут он был на станции «Моргейт». Отсюда часть пути он проделал на метро, а другую – пешком через парк. Дождь наконец-то перестал, но в аллеях тут и там еще стояли большие лужи. Небо было по-прежнему серым, а воздух пах травой. Мимо пробегали любители трусцы в мокрых трениках.

Ему не нравилось, что Лэм послал его с этим поручением. Еще меньше нравилось то, что Лэм не только знал, что ему это не понравится, но также и то, что Ривер знал, что он это знает.

В первые несколько недель после Кингс-Кросса Ривер свыкся с ощущением выпотрошенности, словно тот отчаянный и изначально безнадежный бросок вперед по платформе (его последняя, обреченная на провал попытка исправить ситуацию) навечно оставил глубокую рану внутри. Где-то под ложечкой угнездилось постоянное ощущение четырех часов утра, тяжелого перепоя и ухода любимого человека. Состоявшееся служебное расследование (нельзя завалить Кингс-Кросс и надеяться, что никто не заметит) пришло к выводу, что в течение восьми минут Ривер допустил шестнадцать хрестоматийных ошибок. Что было полной чушью. Из разряда производственной гигиены и охраны труда. Идиотизмом наподобие того, когда после пожара в офисе сотрудникам впредь приказывается выключать чайник из розетки, когда им не пользуются, хотя чайник к причине возгорания и не имел никакого отношения. Неотключенный чайник не может считаться ошибкой. Его никто никогда не отключает. И от этого почти никто еще не умирал.

«Мы произвели расчеты», – сказали ему.

В Риджентс-Парке расчеты производили то и дело. А еще пиксилирование. В последнее время Ривер часто слышал «мы это пропиксилировали», что означало – мы прогнали это через какой-то софт и у нас есть скриншоты. Словечко слишком технарское, чтобы прижиться среди работников Конторы. С. Ч. навряд ли его одобрил бы.

Однако все это было лишь статическими помехами: мозг тогда просто создавал защитное поле, потому что не хотел слышать результаты расчетов.

Но от них, как выяснилось, было никуда не деться. В последнее утро он слышал, как их шепотком передавали друг другу в коридорах. Сто двадцать человек погибших и раненых; тридцать миллионов фунтов ущерба. Плюс два с половиной миллиарда, недополученные от туристов.

Тот факт, что все эти цифры были гипотетическими, что их просто вывели те, кого хлебом не корми – дай состряпать наихудший сценарий развития событий, не имел никакого значения. Значение имело то, что эти цифры запротоколировали и представили на рассмотрение рабочих групп. И что они легли на стол Тавернер. Для того, кто надеется, что его прегрешения когда-нибудь предадут забвению, это совсем не тот стол, на котором прегрешениям следует оказываться.

«Но ведь у тебя же дедуля! – сказал ему Лэм. – Что ж, мои, мать твою, поздравления – со службы тебя не выперли».

И как ни горько это признавать, это было правдой. Если бы не С. Ч., даже Слау-башня была бы для него недосягаема.

«Но и удовольствия от нее ты получать не будешь. Ни теперь, ни в дальнейшем».

Карьера перекладывателя бумажек. Транскрибирование перехваченных разговоров по мобильникам. Прочесывание бесконечных отчетов о давно забытых операциях в поисках параллелей с текущими событиями…

Половина будущего кроется в прошлом. Это было господствующим кредо внутри Конторы. Именно поэтому маниакально просеивалась почва с каждой дважды уже перепаханной поляны в надежде разобраться в истории прежде, чем она повторится. Реалии сегодняшние, в которых мужчины, женщины, дети, обвязавшись взрывчаткой, выходили на центральные улицы городов, – эти реалии разбивали человеческие жизни, но не установленные правила. Так гласила оперативная премудрость, к негодованию многих.

Например, к негодованию Тавернер. Поговаривали, что Тавернер изо всех сил пыталась перелицевать правила игры; не столько поменять фишки на доске, сколько избавиться от самой доски и сконструировать взамен новую. Но Тавернер все же была первым замом, а не главой службы. И даже если бы она возглавляла Контору, то в нынешних условиях приходилось отчитываться перед разнообразными комиссиями. Со времен Чарльза Партнера, первого шефа Конторы, умершего на посту, и последнего, обладавшего неподконтрольной властью, абсолютизма не было ни у кого. В то же время сам Партнер весь, от воротника на меху до беспалых перчаток, был воплощением бойца холодной войны, а во времена холодной войны все было проще. Тогда было проще делать вид, что все упирается в существование их и нас.

Все это, разумеется, было задолго до Ривера. Обо всем этом он знал из крупиц информации, оброненных С. Ч. Дед Ривера был олицетворением конфиденциальности или, во всяком случае, полагал себя таковым, будучи убежденным, что, всю жизнь продержав рот на замке, теперь обладал тайным знанием. Это его убеждение было непоколебимым, несмотря на бесспорную данность: больше всего на свете он обожал Конторские сплетни. Возможно, это случается с возрастом, думал Ривер. Возможно, старость укрепляет наше укоренившееся представление о самих себе и в то же время методично разрушает его основания в реальности, превращая нас в жалкое подобие людей, которыми мы были когда-то.

Рука болела. Оставалось надеяться, что никто не обратит внимания. В любом случае делать что-либо уже поздно. До Риджентс-Парка еще несколько минут ходьбы, а опоздание будет выглядеть нехорошо.

* * *

Дама средних лет, с лицом кондукторши, продержала его десять минут в вестибюле, прежде чем выписать гостевой пропуск. Конверт с подложкой, где плотно сидел ноутбук, пропустили через рентгеновскую установку, и Ривер подумал, не потерлось ли содержимое компьютера. Интересно, будь на его месте Сид, ее бы тоже заставили ждать? Или же Джеймс Уэбб распорядился морить Ривера на пороге до тех пор, пока тот не уяснит простую истину: гостевой пропуск – это все, на что он может рассчитывать отныне и навек?

Все связанное с Пауком без труда превращало Ривера в параноика.

Наконец мытарства закончились, и Ривера впустили в массивные деревянные двери, за которыми находилась еще одна стойка, где распоряжался лысеющий румяный хмырь, сошедший бы за оксфордского привратника, но который, несомненно, был отставным полицейским. Он указал Риверу на банкетку. Засунув ноющую руку в карман, Ривер сел. Конверт он положил рядом. На противоположной стене висели часы. Следить за еле ползущей секундной стрелкой было тоскливо, но и не следить сложно.

За стойкой изгибом поднималась лестница. Не такая просторная, чтобы на ней можно было поставить хореографический номер для кабаре, но близко. На один безотчетный момент Ривер представил, как Сид, сходя по этой лестнице, звонко постукивает каблучками по мрамору, а все вокруг останавливаются и смотрят на нее.

Он сморгнул, и видение пропало. Отголосок шагов еще витал вроде эха, но это были чужие шаги.

Когда он впервые попал в это здание, оно напомнило ему джентльменский клуб. Теперь же его осенило, что, скорее всего, все обстоит ровно наоборот: джентльменские клубы напоминают Контору, какой она была когда-то. В те времена, когда здесь занимались тем, что называлось Большой игрой.

Через некоторое время появился еще один отставной полицейский:

– Это для Уэбба?

По-хозяйски положив руку на конверт, Ривер кивнул.

– Я ему передам.

– Мне предписано вручить лично в руки.

Сомнений быть не могло никаких. На него выписан пропуск, и вообще.

Новый знакомец, к чести его, не стал возражать:

– Тогда прошу за мной.

– Не беспокойтесь, я знаю дорогу, – сказал Ривер, исключительно чтобы прибавить себе весу.

Не прибавил.

Его повели, только не вверх по лестнице, а через двери слева от стойки, в коридор, где он никогда раньше не бывал. Толстый конверт казался теперь подарком, который он несет Пауку, хотя подобная ситуация была за гранью вероятного.

«Ты сказал: белая футболка под синей рубашкой!»

«Нет, я сказал: синяя футболка под…»

Сука ты, Паук.

– Что-что?

– Я ничего не сказал, – заверил Ривер.

Пожарные двери в конце коридора вывели на лестницу. В окно Ривер увидел, как по наклонной рампе на подземную стоянку заезжает машина. Он проследовал за провожатым вверх по лестничному маршу, затем еще по одному. На каждой площадке мигали камеры наблюдения, но он поборол искушение помахать в объектив.

Они прошли сквозь еще одни пожарные двери.

– Ну пап, нам долго еще?

Провожатый ответил недобрым взглядом. На полпути по коридору он остановился и дважды негромко стукнул в дверь.

Внезапно Ривер пожалел, что не оставил конверт на стойке в приемной. С Джеймсом Уэббом они не виделись восемь месяцев. А целый год до того были не разлей вода. Что хорошего в том, что они снова встретятся?

«Ты сказал: белая футболка под синей рубашкой!»

К тому же внезапный позыв уложить говнюка одним ударом мог оказаться необоримым.

Из-за двери прозвучало приглашение войти.

– Прошу вас, сэр.

И он сделал, как его просили.

Кабинет был не такой просторный, как у них с Сид, но зато куда как лучше обставленный. Всю стену справа занимал книжный шкаф, до самого потолка заставленный папками с маркировкой по цвету, а напротив двери расположился громоздкий письменный стол, словно выточенный из корабельного остова. Перед столом стояла пара уютных кресел для посетителей, а позади него из высокого окна открывался вид на парк, сейчас – массив приглушенных бурых оттенков, но весной и летом там будет роскошное море зелени. Также позади стола, загораживая вид, располагался Джеймс Уэбб^[3], неизбежно прозванный Пауком.

Они не виделись восемь месяцев. А целый год до того были не разлей вода. Дружбой это не назовешь – термин одновременно слишком емкий и слишком тесный. Друг – это тот, с кем можно запросто пойти выпить, пошляться вместе, посмеяться. Все это они с Пауком делали, но не потому, что Паук был оптимальным кандидатом на роль. Скорее, потому, что вместе с Пауком они день за днем проходили штурмовую подготовку среди Дартмурских болот, которая казалась самым трудном этапом вводного курса до тех пор, пока где-то на валлийской границе не началось обучение методам и приемам устойчивости к пыткам. Устойчивости обучали не спеша. Перед тем как выстроить хладнокровие, его требовалось разрушить до основания. Разрушение осуществлялось с наибольшей эффективностью в условиях темноты. Человек, прошедший через такое, инстинктивно предпочитает общество тех, с кем разделял подобный опыт. Не ради того, чтобы было с кем его обсудить, а потому, что хотелось, чтобы окружающие, как и ты, избегали говорить о нем.

Как бы там ни было, но дружба лучше всего сохраняется среди равных и в отсутствие тайного соперничества, которому они были обязаны знанием, что оба являются кандидатами на повышение и на одну и ту же вакансию.

«Ты сказал: белая футболка под синей рубашкой!»

«Сука ты, Паук!»

И вот, восемь месяцев спустя, он сидит тут: не выше, не шире, такой же, как был.

– Ривер! – воскликнул он, поднимаясь и протягивая руку.

Они были ровесниками, Ривер Картрайт и Джеймс Уэбб, и похоже сложены: оба стройные, крепкой комплекции. Но в отличие от песчано-русого Ривера, Уэбб был чернявей, предпочитал хорошо пошитые костюмы и начищенные до блеска ботинки и, казалось, сошел с рекламного стенда. Ривер подозревал, что во время штурмовой подготовки самым тяжелым испытанием для Уэбба была необходимость день за днем валяться в грязи. Сегодня на нем были пиджачная пара цвета графита в еле заметную белую строчку и серая рубашка с воротником, уголки которого пристегивались на пуговки; с воротника свисало непременное буйство красок. Посещение дорогого салона-парикмахерской состоялось не так давно, и Ривер не удивился бы, если бы узнал, что по пути на работу Уэбб зашел побриться: горячие полотенца и учтиво-дружеская болтовня за ваши деньги.

Дружба, длившаяся ровно столько, сколько необходимо.

Ривер проигнорировал протянутую руку:

– Тебе на галстук кто-то блеванул.

– Это от Карла Унгера, деревня.

– Как поживаешь, Паук?

– Недурно, недурно.

Ривер ждал продолжения.

– Было немного непривычно поначалу, но…

– Я поинтересовался чисто из вежливости.

Паук опустился в кресло:

– Ты специально осложняешь ситуацию?

– Она и так уже сложная. И что бы я теперь ни делал, это ничего не изменит. – Он огляделся по сторонам и задержал взгляд на книжном шкафу. – А у тебя тут прилично бумаженций. С чего бы это?

– Не ломай комедию.

– Нет, серьезно. Погоди, что у нас нынче приходит на бумажных носителях? – Он перевел взгляд со шкафа на письменный стол, где стоял элегантный плоский монитор, и сказал: – О господи. Только не это.

– Тебе не по рангу знать, Ривер.

– Это все заявления на работу, да? Резюме, правда? Ты разбираешь резюме.

– Я не разбираю резюме. Ты даже не представляешь себе, сколько разных документов проходит через организацию такого…

– Боже мой, Паук. Ты сидишь в кадрах. Поздравляю.

Паук облизал губы:

– В этом месяце я уже побывал на двух совещаниях у министра. А какие виды у тебя?

– Ну как сказать… у меня перед носом не торчит ничья задница, так что виды у меня получше твоих.

– Ноутбук, Ривер.

Ривер сел в кресло для посетителей и передал Уэббу плотный конверт. Уэбб достал резиновый штемпель и аккуратно сделал оттиск.

– Каждое утро приходится, да?

– Что именно?

– Выставлять новую дату на штемпеле.

– Иногда забываю, – сказал Уэбб.

– Вот оно, тяжкое бремя высокопоставленного сотрудника, а?

– Как поживает очаровательная Сидони?

Ривер уловил попытку перехватить инициативу.

– Не знаю. Сегодня утром свалила куда-то, не успев появиться. Прилежание не зашкаливает.

– Она способный сотрудник.

– Я не верю своим ушам.

– Это правда.

– Возможно. Но елки-палки, Паук, – «способный сотрудник»? Ты воображаешь, что вернулся в Итон?

Уэбб открыл было рот, чтобы (в этом Ривер был уверен) указать, что не учился в Итоне, но вовремя спохватился:

– А ты завтракал? У нас тут есть столовая.

– Я знаю, что тут есть столовая, Паук. Я даже помню, где она расположена.

– Меня так больше не называют.

– Ну, в глаза, может, и не называют. Но сам знаешь, что иначе тебя никто не зовет.

– Детский сад, Ривер.

– Так тебе и надо, мало шоколада.

Уэбб открыл рот и снова закрыл. Конверт с подложкой лежал перед ним. Он коротко побарабанил по конверту пальцами.

– А кабинет у меня больше твоего, – сообщил Ривер.

– В ваших краях аренда ниже.

– Я думал, все самое интересное происходит наверху, в оперативном центре.

– Я там бываю постоянно. Леди Ди…

– Она сама попросила тебя называть ее так?

– Ты сегодня просто фонтанируешь юмором. У Леди Ди, у Тавернер, постоянно есть для меня работа.

Ривер подвигал бровью.

– Да ну тебя! С тобой невозможно говорить.

– Ты когда-нибудь признаешь, что ошибся?

Уэбб рассмеялся:

– Снова за свое?

– Ты сказал, что на нем белая футболка под синей рубашкой. Это твои слова. Только на самом деле это было совсем не так, правда? На нем была синяя футболка под…

– На нем было то, что я тебе сказал, Ривер. Сам посуди, допустим, я перепутал цвета – и что? В это самое время там откуда ни возьмись оказался еще один, одетый именно так, как я сказал? И выглядящий точно так же, как в ориентировке на объект? Насколько это вообще вероятно?

– А запись? То, что именно в этот момент аудиозапись переговоров отключилась? Насколько вероятно это?

– Ка-А, Ривер. Через раз случается.

– Расшифруй профану.

– Косяк аппаратуры. Думаешь, аттестационные мероприятия снаряжают по последнему слову техники? Нам урезают финансирование, Ривер. Знаешь, как на этот счет Тавернер бесится? Хотя погоди, откуда тебе это знать, правда? Ты же сидишь в Слау-башне, и все, что ты когда-либо узнаешь о происходящем в верхних эшелонах, будет почерпнуто тобой в процессе чтения мемуаров отставного…

– А для этого тоже есть аббревиатура? ЧМО?

– Знаешь, Ривер, тебе пора повзрослеть.

– А тебе пора признать, что ошибка произошла по твоей вине.

– Ошибка? – осклабился Уэбб. – Я называю это фиаско.

– В твоей ситуации, прежде чем щериться, я бы заручился серьезным прикрытием.

– Ну, я играю по лондонским правилам: никакого прикрытия мне не нужно, кроме своего собственного.

– Не обольщайся.

– Тебе пора.

– Мне кликнуть провожатого или ты уже нажал секретную кнопочку?

Но Уэбб просто покачал головой. Не в качестве ответа, а лишь демонстрируя, как утомительно продолжающееся присутствие Ривера в то время, когда у него, Уэбба, масса важных дел.

И что бы Ривер ни говорил, Уэбб никогда не признается, что накосячил он сам, а не Ривер. Да и что толку от такого признания? Именно Ривер находился на платформе, именно он стал звездой экранов видеонаблюдения. В высших управленческих эшелонах на игру по правилам не обращали никакого внимания. Виноват был не тот, кто накосячил, а тот, кто попался на глаза во время косяка. Уэбб мог бы запросто теперь во всем сознаться, и Диана Тавернер бровью не повела бы.

«Тебя не выперли по одной-единственной причине, Картрайт, – твои связи. Если бы не твой дедуля, ты давно стал бы отдаленным воспоминанием».

Ривер поднялся, надеясь, что прощальная реплика придет в голову по дороге на выход. Что-нибудь, что избавит от ощущения, что его выставили вон. Что его выставил вон Джеймс Уэбб, сучий Паук, который тем временем произнес:

– У Лэма что, защитного кейса не было?

– Чего?

– Защитного кейса, Ривер. – Уэбб постучал по конверту. – Из тех, что нельзя открыть без ключа. Если не хочешь магниевых фейерверков.

– Да, я слышал о таких. Но, честно говоря, для Слау-башни и конверт с подложкой – роскошь.

Нужда в прощальной реплике, таким образом, отпала. Плотно сжимая обожженной рукой флешку в кармане, он вышел.