Василиса Премудрая

Приезжает царь домой; царица его встречает с радостной вестью: у нее сын родился. Обрадовался царь милому детищу, а сам плачет, заливается горючими слезами… Понял он, кому обещал сына: не простой человек выходил из воды, а в человечьем образе сам Царь Морской, водяное чудище. Плачет царь, а царице невдомек. Спрашивает она: «Царь-государь, о чем плачешь, с радости что ли?» «И с радости и с горя», – говорит царь и рассказывает, как и что с ним было. Поплакали они вместе, да делать нечего: слезами дела не поправишь. Открыл царь ларчик, раскинулся перед ним золотой город, и стали в нем жить царь с царицею, да сына растить.

А Иван-царевич растет, словно опара подымается; вырос и стал таким молодцом, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Думает царь: сколько ни держи сына у себя, а отдавать Морскому Царю надобно. Слово данное – свято, а царское вдвое. Вот, раз повел царь Ивана-царевича к синему морю, привел на берег и говорит: «Поищи-ка, сынок, моего перстня: обронил я его здесь на морском бережку». И оставил Ивана-царевича одного, а сам домой ушел, Пошел Иван-царевич по берегу перстень искать; идет, вдруг навстречу ему старуха старая плетется, спотыкается, клюкою подпирается. «Куда, молодец, путь держишь?» – «А тебе что за дело, старая ведьма!» Ничего не сказала старуха, прошла мимо, а Иван-царевич думает: «Зачем я обидел старуху? Пойду-ка, ворочу ее да спрошу, где мне перстень искать: старые-то люди умны, догадливы». Воротился он, догнал старуху и говорит: «Прости меня, бабушка, за мое грубое слово: больно уж мне досадно. Заставил меня отец перстень искать, а где я его найду?» – «Не перстень искать заставил тебя твой батюшка; отдал он тебя на службу Морскому Царю, в подводное царство». Заплакал Иван-царевич, услыхавши те старухины слова, а она говорит: «Не тужи, Иван-царевич, а слушайся меня: спрячься за тот смородинный куст, что стоит ближе к морю, и сиди. Прилетят на море купаться одиннадцать белых голубиц, красных-девиц, а после них двенадцатая, тоже белая, только с пестрыми крылышками; сбросят они свои крылышки и станут купаться, а ты подкрадись, да и утащи пестрые крылышки. Даст тебе за них девица выкуп – золотое колечко, и станешь ты ее суженым. Смело иди тогда в подводное царство к Морскому Царю». Поблагодарил Иван-царевич старуху, пошел к синему морю, спрятался за смородинный куст, сидит ждет.

В полдень прилетели к тому месту одиннадцать белых голубиц, сбросили свои крылышки и обернулись красными девицами – одна другой краше. Кинулись они в воду и стали купаться: играют, плещутся, песни поют, серебристой пеной морской брызжутся. Вслед за ними прилетела двенадцатая голубица – с пестрыми крылышками. Сбросила она свои крылышки и стала купаться. И была та девица всех пригожее, всех красивее. Иван-царевич подкрался и утащил пестрые крылышки. Выкупались девицы, вышли из воды, стали, разбирать свои крылышки, хвать – а у младшей их нет как нет. Говорит младшая девица: «Сестрицы-голубушки, не ищите, улетайте без меня домой; не досмотрела я – сама и буду ответ держать пред Морским Царем, батюшкою». Прицепили красные девицы крылышки, оборотились голубками и улетели домой.

Осталась младшая красавица одна, осмотрелась кругом и говорит. «Отзовись, выходи, добрый человек, у кого мои крылышки! Коли стар старичок – будь мне батюшка, коли старая старушка – будь мне матушка, коли красная девица – будь родная сестра, коли млад человек – будь сердечный друг». Услыхал такую речь Иван-царевич, вышел из-за куста и подал крылышки красавице… «Ах, Иван-царевич, – говорит она, – что долго не бывал к нам в подводное царство? Мой батюшка, Морской Царь, на тебя сильно гневается; ступай скорей, да вот тебе золотое колечко; береги его да помни, что я – твоя суженая, Василиса Премудрая». Сказала девица, обернулась голубкою и улетела прочь.

Спустился Иван-царевич в океан-море, шел-шел и пришел в подводное царство, прямо во дворец к Морскому Царю. Увидел его Царь и кричит: «Где ты был, пропадал? Отчего ко мне долго не бывал, не показывался? За такую провинность твою изволь сейчас приниматься за работу: есть у меня пшеницы триста скирд, а в каждой скирде по триста копен; к утру обмолоти все дочиста. Да смотри: ни скирд не ломай, ни снопов не разбивай; а не сделаешь: мой меч – твоя голова с плеч!»

Идет Иван-царевич от Морского Царя, а сам горько плачет. Увидала его из своего терема высокого Василиса Премудрая и спрашивает: «О чем, Иван-царевич, плачешь?» – «Как мне не плакать? Велел мне Царь Морской к завтрашнему утру триста скирд обмолотить, да чтоб их не ломать и снопов не разбивать. А разве я могу это сделать?» – «Ничего, Иван-царевич, не горюй! Это еще не беда: беда будет впереди. Ложись-ка спать: утро вечера мудренее». Пришла ночь, лег Иван-царевич спать, а Василиса Премудрая вышла на крыльцо своего терема высокого и крикнула громким голосом: «Гей вы, слуги мои верные, муравьи ползучие! Собирайтесь все, что есть вас на белом свете, выбирайте зерно из скирд батюшкиных, да складывайте его в закрома!» Набежало муравьев со всего света видимо-невидимо, выбрали зерно и сложили все в закрома за одну ночь.

Наутро призывает Ивана-царевича к себе Морской Царь и говорит: «Ну и хитер же ты, добрый молодец, видел я твою работу: чисто сделано. Дам я тебе другую задачу: слепи-ка мне к завтрашнему утру церковь из воску ярого. Сделаешь – молодец, а нет – мой меч – твоя голова с плеч!»

Идет Иван-царевич от Морского Царя, голову повесил, пригорюнился. Василиса Премудрая выглянула из окошка и спрашивает: «Чего, Иван-царевич, пригорюнился, повесил головушку?» – «Как мне не горевать, Василиса Премудрая: приказал мне твой батюшка, Морской Царь, слепить в одну ночь церковь из воску ярого, а разве я сумею это сделать?» – «Не кручинься, Иван-царевич; это еще не беда: беда будет впереди. Ложись-ка спать: утро вечера мудренее». Ночью Василиса Премудрая вышла на крыльцо своего терема и крикнула громким голосом: «Гей вы, слуги мои верные, пчелки-работницы! Прилетайте всё сюда, что есть вас на белом свете, слепите мне церковь из воску ярого, чтобы к утру была готова!» Откуда ни возьмись, слетелося пчел видимо-невидимо, и начали они работать: одни воск из ульев носят, другие лепят – и к утру церковь слеплена на славу.