Дети Белой Богини

Ревность накрыла с головой, словно морская волна. Захлебнулся жгучей обидой. На улице хотел было поймать такси, чтобы побыстрее добраться до Долины Бедных, но вспомнил, что не взял деньги. Пришлось идти пешком. Они сговорись против него. Маша и Герман. Жена и друг. Встречаются тайно, занимаются любовью. И плетут интриги. Неужели же хотят упрятать его в сумасшедший дом? Для того и рисунки воруют. Не выйдет! Не будут они вместе!

…Калитка была не заперта, но входная дверь закрыта на ключ изнутри. Завьялов барабанил в нее кулаками, крича при этом:

– Открой, я знаю, что она здесь! Открой!

Наконец дверь распахнулась, на пороге появился Герман. Босой, рубашка не заправлена в джинсы, застегнута только на две пуговицы. Видно было, что одевался он наспех. Поежившись от хлынувшего в распахнутую дверь холода, Горанин растерянно спросил:

– Что случилось?

– У тебя моя жена! Вот что случилось! Где она?! Ах, у тебя в постели? А ну-ка, пусти!

И с неизвестно откуда взявшейся силой Завьялов отпихнул Германа и кинулся к лестнице, ведущей на второй этаж. Он знал, где находится спальня. Она там. Маша.

Маша-а-а-а!!!

– Сашка! Ты с ума сошел! Мать твою! – кричал Герман, бросившись следом.

Но он оказался проворнее. Взлетел по лестнице и рывком распахнул дверь спальни. И тут Горанин, догнав, схватил его за плечо, дернул резко. Завьялов успел разглядеть в постели перепуганную блондинку. Бледную, худосочную, чем-то похожую на Машу. Но не Машу. Увидев его, блондинка испуганно вскрикнула и натянула одеяло до самого носа. Разглядеть, что из одежды на ней ничего нет, он все-таки успел.

– Извините, – пробормотал Александр, и в следующую секунду Горанин захлопнул дверь и потащил его обратно к лестнице, ругаясь:

– У тебя крыша поехала! Псих! Убил бы тебя! Псих ненормальный!

Уже в самом низу, на первой ступеньке лестницы, Завьялов неожиданно для себя резко развернулся и ударил Герману по уху. От души, с наслаждением. Тот растерялся. Потер щеку и растеряно спросил:

– Зява, да ты что?!

– Где Машка?! Где?!

– Ну, ты даешь! Вот уж не думал, что ты такой ревнивый! Пойдем поговорим. Давай, двигай вперед.

Горанин слегка подтолкнул его в спину. Только потом сообразил: друг Герман не дал сдачи. Значит, чувствует себя виноватым. Маша здесь была. Но ничего! Он их выведет на чистую воду! Тяжело дыша, направился на кухню. Если в постели у Германа юная блондинка, значит, Маши здесь нет, и нет смысла обыскивать дом.

– Ты только это… никому. Что застукал у меня мэрову дочку, – попросил Герман, заходя следом за ним на кухню.

– Так это дочь мэра?!

– А ты ее не узнал?

– Без одежды трудно. Она ведь вся такая… Модная, – сказал, почти уже успокоившись. Волна отхлынула.

– Ну, ты даешь! Такую девушку и не узнать!

– Главное ее украшение – это папа. Благодаря ему в первых красавицах ходит, а без него она такая же, как все. Не лучше и не хуже. А может, и хуже, – добавил назло Герману за то, что тот не лучшим образом отозвался когда-то о внешности Маши.

– Но-но! Ты смотри, при Веронике это не скажи! Правдолюбец! И о сегодняшнем – молчок. Я тебя попросил. Отец еще не знает, что она вернулась.

– Как это не знает? Что, с поезда прямо к тебе?

– Она по телефону сказала отцу, что приедет вечерним. А приехала утренним. Взяла на вокзале такси – и прямиком сюда.

– А зачем такие тайны?

– Да ты присядь. Присядь.

Александр тяжело опустился на табурет:

– Водички бы попить.

– А может, водочки?

– Я теперь не пью. Мне нельзя.

– Ну тогда я тебе клюквенного морса налью. Хочешь морса?

И Герман полез в холодильник. Жил он один, но в двухэтажном коттедже всегда было чисто и уютно. И клюквенный морс в холодильнике имелся всегда. А ведь его еще надо приготовить! Не Герман же этим занимается? И уж конечно не мэрова дочка. Родители Германа, жившие раньше на Фабрике, выйдя на пенсию, продали квартиру и уехали в родную деревню. Деньги отдали единственному сыну. Остаться рядом не захотели. Деревня, откуда оба были родом, находилась километрах в сорока от N. Мать наведывалась к Герману редко и поддерживать идеальный порядок в этом доме, естественно, не могла. Впервые задумался: кто она, женщина, о которой Герман иногда говорит с такой грустью и нежностью? На которой не женится, но и от услуг ее не отказывается? Вот уже долгие годы ее присутствие чувствуется везде. Еще одна тайна. И сколько же их еще в жизни Германа?

Морс оказался очень холодным. И приятным на вкус. Собранная в этом году клюква созрела еще не вся, и чтобы приготовить напиток, надо было тщательно перебирать ягоды. Какие на морс и варенье, какие в лежку. Кто-то же этим занимается. Для Германа.

– Ну что, успокоился? – миролюбиво спросил Горанин. – Напился?

– Ты меня выгоняешь?

– Сашка, почему с тех пор, как ты вышел из больницы, в каждом моем слове ищешь подвох?

– А ты не догадываешься?

– Догадываюсь, что я самый для тебя виноватый. Ну убей меня за это!

– Это не так-то просто. – Завьялов прищурившись, посмотрел на Германа. Медвежья шерсть на его широкой груди курчавилась, и сам он был такой же могучий, как лесной зверь. Попробуй убей такого!

– Ты чего прилетел-то? – зевнул Герман, словно не услышав последней фразы.

– Я знаю, что утром тебе звонила моя жена.

– И что с того? – насторожился Герман.

– Как муж я имею право знать, зачем? Что это был за разговор?

– Деловой разговор, – пожал плечами Герман.

– Какие могут быть дела у тебя с моей женой? – Он сделал упор на слове «моей».

– Ты хочешь сказать… Постой-ка… Хочешь сказать, что я и Маша… Что я могу с Машей… Да ну тебя! – И Герман расхохотался.

– Она что, не так хороша для тебя, как мэрова дочка? – неожиданно обиделся за жену Завьялов.

– Да не в том дело! Ну что ты задираешься? В городе хватает красивых женщин, и уж конечно мне незачем крутить роман с твоей женой. Не в обиду ей будет сказано, а просто… Да зачем я перед тобой оправдываюсь? – разозлился вдруг Герман.

– А затем, что ты передо мной виноват!

Герман вдруг побледнел. Да-да! Горанин испугался! Камень у него на душе лежал! Стопудовый! Чутье подсказало. Ах, это чутье!

– Ну хорошо, мы говорили о твоей работе. Маша просила чем-то тебя занять.

– Вот как?

– Слушай, Зява, ты извини, но… меня женщина ждет. Приходи завтра. И мы договорим.

– А рисунок она тебе не передавала?

– Нет. – Герман поспешно отвел глаза и вдруг – спохватился: – Какой рисунок?

– Ладно, не прикидывайся! Тот, что я нарисовал этой ночью. Разбитая витрина.

– Сашка, чес-слово! Знал, что ты чего-то малюешь, но стены своей спальни этим украсить не спешу.

– Что, может помешать процессу? – усмехнулся Завьялов.

– Какому процессу? – рассеянно спросил Герман.

– Процессу любви. Значит, не брал рисунок?

– Нет.

– Ладно. Возвращайся к своей Веронике. Тебя ждет сто первая серия. Про любовь. Но учти, я тебя предупредил. Насчет Маши.

– Ну, Зява, ты просто зверь! Знавал я ревнивых мужей, но такого…

– Вот когда женишься, я посмотрю, какой ты будешь.

– А я никогда не женюсь, – бахвалясь, сказал Горанин. И тут же осекся. В дверях кухни стояла блондинка. Она проходила так тихо, что они заметили ее только когда девушка громко ойкнула.

Она уже успела одеться и была теперь в алом свитерке, модных расклешенных джинсах и остроносых полусапожках на высокой шпильке. Фигурка у девушки была стройная, весьма привлекательная, а вот лицо, с которого от жарких любовных ласк успела сойти косметика, бледное, невыразительное. Щеки впалые, подбородок скошен, а носик вздернут слишком уж высоко. Алый цвет свитера только подчеркивал бледность. Словно мертвец стоял на пороге.

– Значит, ты мне врешь! – зло сказала она. – Все время врешь!

– Ника, ты зачем спустилась? – растерянно спросил Герман.

– А меня все равно уже видели! Мне нужны сигареты!

– Я не люблю, когда девушки курят.

– А мне на это плевать!

– Вот твои сигареты. – Герман потянулся к пачке, лежащей на холодильнике. – Только не надо так кричать.

– Значит, ты всем рассказываешь, что я только твоя любовница, и что ты никогда на мне не женишься. Очень хорошо! – Вероника, глубоко затянулась.

– Ты знаешь, что это не так!

– А как?! Как?! Да я из-за тебя с родителями поссорилась, а ты… ты…

– Я, пожалуй, пойду, – поднялся из-за стола незваный гость. – Вы уж меня извините.

– Вот, я понимаю, мужчина! – высоким напряженным голосом сказала девушка. – Никому не даст в обиду свою жену! Даже тебе! А ведь я знаю, что она…

– Замолчи! – заорал вдруг Герман. – Хватит устраивать истерики! Зява, выйди! Это семейная сцена!

– Да никогда ты не будешь моей семьей! Ничьей не будешь! И не очень-то надо было!

Завьялов поспешил уйти. Подсматривать в замочную скважину нехорошо, некрасиво. Вероника продолжала скандалить, а Герман пытался ее успокоить. Мол, образумься, соседи услышат.

– Ну и пусть! Пусть! Пусть все слышат! Я никого не боюсь! В отличие от тебя!

Александр кубарем скатился с крыльца. Подумал: «Герману не позавидуешь. Как он умудрился связаться с такой истеричкой? Разве что дочь мэра!»

Так была здесь Маша или не была? Завьялов не нашел ничего лучшего, как спросить у нее в упор:

– Ты была у Германа?

Когда он вернулся, жена была уже дома, готовила обед, изо всех сил делая вид, что ничего не произошло. Вопрос мужа обидел ее:

– Как ты мог такое подумать?

– Что подумать?

– Что я и Герман…

Она покраснела. А он разозлился:

– В том, что я это подумал, нет ничего удивительного! Всем известно, что он первый в городе кобель! И я видел, как ты на него смотришь!

– И что в этом такого? – тихо сказала Маша. – Он красивый.

Завьялов не выдержал, с надрывом закричал:

– Вы все с ума посходили! Все бабы в городе! От своих дурацких сериалов! Вы чокнутые! Беситесь со скуки, от серости жизни, от тоски! Вам хочется изменить свою жизнь, ох, как хочется! А как изменить? Как? Бежать некуда. Ваша единственная отрада – сплетни. И единственный способ хоть что-то поменять – это одного мужа на другого. Или любовника. Потому что с работой гораздо сложнее. Ее в городе нет, а вот мужиков, сколько угодно! И устраиваете в городе Санта-Барбару, не замечая, что это только жалкая пародия! Пародия на жизнь и на любовь!

– Саша, что ты такое говоришь?!

– То, что думаю! Я теперь много думаю!

– Ты болен, – сочувственно сказала Маша. – Тебе надо пить лекарства.

– Ты взяла рисунок? – резко спросил он.

– Какой рисунок?

– Тот, что я нарисовал сегодня ночью?

– Нет, – поспешно отвела глаза жена.

– Куда же, интересно, он делся? Испарился? А витрина разбита! И манекен изломан! Ты хотя бы понимаешь, что все это значит?

– Что?

– В городе скоро будет труп! Мертвец! Покойник! Со следами насильственной смерти! Я полагаю, что все вертится вокруг Германа. А его ли это будет труп…

– О Господи! – вскрикнула Маша.

– Ага! Я так и знал! Он тебе небезразличен!

– Я не то подумала, – оправдываясь, сказала жена.

– Да то! То!

Александр забегал по кухне, ища сигареты. Потом вспомнил: Маша их выкинула. Жена напряженно за ним следила. Когда остановился, сказала так тихо, что пришлось читать по ее губам:

– Хорошо. Мы говорили о работе. О твоей работе. Я попросила Германа Георгиевича куда-нибудь тебя устроить. Ведь он может все.

– Ну разумеется! Герман может все! Молодцы! Хорошо придумали! Складно врете!

– Саша!

– Я все-таки в милиции работал. Понимаю, что к чему.

– Да ничего ты не понимаешь!

– Ну так объясни! Чего именно я не понимаю?

Маша молчала. Характер у тихой женщины – кремень. Терпение обточило камень так, что он стал абсолютно гладким. Но камнем остался. Кого она так бережет? Его? Себя? Или Германа?

– А ты знаешь, что у него сейчас любовница в постели? – мстительно сказал Завьялов.

– Перестань! Немедленно перестань!

– Ах, тебе обидно! А уж как мне обидно, ты себе даже представить не можешь!

– Хорошо, что у нас нет детей, – вздохнула Маша.

– Что? – опешил он.

– Хорошо, что у нас нет детей, – отчетливо повторила она.

И он ничего не смог на это сказать. Ни-че-го. Слова застряли в горле. На этом ссора закончилась. Он затаил зло, а что на душе у жены, по ее лицу было не понять. Мысленно поставил веху: закончился еще один день долгой безлунной ночи. А насчет трупа он не пошутил. Чутье подсказывало – к этому все идет.

День пятый

Герман позвонил через несколько дней и пригласил к себе в прокуратуру. Завьялов удивился, но пошел. Что еще придумал бывший друг? Уж не к себе ли хочет его устроить?

– Нет – вздохнул Горанин. И поспешно добавил: – Пойми меня правильно. Твое здоровье…

– Ну да! – перебил Завьялов.

– Хочешь работать страховым агентом?

– Кем-кем? – удивился он.

– Страховым агентом. Ограничений по здоровью нет, большой нагрузки тоже. Сейчас многие страхуют свои дачи. Лето было жаркое, сухое. Дома горели как спички.

– Да, я помню, – поморщился Александр. При воспоминании об июльской жаре голова вновь нестерпимо заболела. – У соседей тоже дача сгорела.

– Ну, вот видишь! Страховая контора расширяется, хотят открыть филиал у нас на Фабрике.

– Ты хотел сказать: у вас на Фабрике, – поправил Завьялов.

– Да хватит тебе к словам цепляться! У вас, у нас. Открывают филиал. И точка.

– Это женская работа. Хочешь меня унизить?

– Я хочу тебе помочь. Ты человек умный, с высшим образованием. По домам ходить нетрудно. Тебе привычно и на Фабрике тебя все знают.

– А как же инвалидность? Врачебная комиссия признала меня никуда не годным.

Завьялов заметил тревогу в глазах Горанина. Неужели и тут без Германа не обошлось? Уважаемый Герман Георгиевич поспешил отправить друга на пенсию? Во избежание неприятностей.

– А ты сам как считаешь? – осторожно спросил Горанин. – Можешь работать или нет?

– Надо попробовать, – вяло сказал Завьялов. – Не в художники же. Жена говорит, что я бездарность.

– Где бездарность, а где и… – не удержался Герман.

Видел он рисунок, точно! И записал друга Зяву в прорицатели. Но предсказывать убийства что-то неохота. Опасное это занятие.

– Ладно, звони, – буркнул он.

– Ну вот и отлично! – обрадовался Герман. – Только учти, это не завтра. Пока они откроются, пока обучишься. Главное – застолбить место. Желающих много. Зарплата у них крохотная, но зато процент от сделки солидный. И проездные.

– У меня проезд бесплатный, – напомнил Александр.

– Ах, да! Я, Зява, не могу воспринимать тебя как больного человека. Для меня ты по-прежнему Сашка Завьялов, молодой, энергичный, талантливый. Кто за меня контрольные-то писал? – лихо подмигнул Герман.

– Так и бывает: одни контрольные пишут, а другие на их горбу в большие люди выезжают, – не удержался Завьялов.

– Ох, и язва ты, Зява! Ох, и язва! – покачал головой Герман и, сняв телефонную трубку, зарокотал: – Мне бы Валентину Владимировну… Валюша, ты? Привет. Горанин беспокоит. Как жизнь, как здоровье? Мое? Здоровье мое на букву «ха», только ты не подумай, что хорошее. Да шучу я, шучу! Что мне сделается!

Шутки его были пошлые, но женщины все равно смеялись. Александр представил себе, как на том конце провода зашлась в хохоте полногрудая Валюша. Видел ее мельком, но лицо не запомнил. Крупная женщина, высокая, под стать Горанину. За считанные секунды Герман договорился, что подвезет сейчас своего человечка. Он так и сказал: «человечка». Потом положил трубку, подмигнул:

– Ну, вот и все. Поедем, я тебя с будущей начальницей познакомлю. Мировая баба, между прочим.

– А не мировые бабы у тебя есть?

– Всяких хватает, – усмехнулся Герман.

Ехали в контору, или, как модно сейчас говорить, в «офис» на иномарке Горанина. По дороге думал: «Зачем Герман это делает? Из-за Маши? Хочет убедить друга, что оба они не соврали? Что отношения между ними только деловые? По логике вещей все обстоит именно так: налицо сговор». А логика капитана Завьялова никогда еще не подводила.

«Офис» оказался темной, мрачной комнатой с обшарпанной мебелью, а Валюша улыбчивой брюнеткой лет сорока. Орлиный нос, яркие губы, на пышной груди огромный золотой крест лежал как на подносе. Увидев Германа, она поднялась из-за стола и, оглядев его с ног до головы, сказала:

– Хорош! Сколько не виделись? Не звонишь, не заходишь.

– Я работаю, – важно сказал Герман и поправил галстук.

Подошедшая Валюша, никого не стесняясь, чмокнула его в щеку. Так вкусно, что сидевшая за соседним столом худосочная девица невольно облизнула губы.

– Вот мой товарищ, Завьялов Александр Александрович, – сказал Герман, положив руку ему на плечо.

– Это про которого в газете писали? – прищурилась Валюта.

– Он самый.

– Что ж. Можно попробовать. Мне многие звонили, но в память о нашей давней дружбе…

– Выходит, я злоупотребляю? – улыбнулся Герман.

– Да ты, шельмец, всем злоупотребляешь. И всеми. Ну да ладно. Тебя все одно не переделаешь. Жениться-то не собрался?

– Разве что на тебе. Да ты ведь откажешь!

– А вдруг да не откажу?

Они кокетничали друг с другом как люди, между которыми давно все решено, и потому можно теперь чувствовать себя свободно. Окружающие прекрасно это понимали. Завтра весь город узнает: Горанин приходил к бывшей любовнице устраивать кого-то на работу, а потом сказал: «С меня ужин в ресторане». Поход в ресторан тоже будет обсуждаться со смакованием всех подробностей. Что ели, что пили, сколько раз танцевали и куда потом поехали. Самое интересное, что Германа никто не осудит: лихой мужик. А Валюше все кости перемоют. Но ей, похоже, все равно. Она свободная видная женщина, при должности, при своей квартире, и случаем воспользуется обязательно. К такой женщине никто не подступится. Только Герман, который уверен в собственной неотразимости на сто один процент. А Валюша ждет, по лицу видно. Его ли, кого другого, но ждет.

– Сколько я тебе должен? – спросил Завьялов у Германа, когда они вышли.

– Да брось! – отмахнулся Герман. – Пустяки.

– Но ты же в ресторан ее собрался вести.

– И что?

– А потом еще куда-нибудь.

– Куда-нибудь… Эх, Зява, ты прямо, как девка красная! В нашем возрасте пора называть вещи своими именами, – наставительно сказал Герман. – Она приятная баба, чес-слово. Разумеется, жениться я на ней не могу. И она это прекрасно понимает.

– А почему не можешь?

– Ну, ты как ребенок! – с откровенным удивлением посмотрел на него Герман.

– Ах, да: никто не поймет.

– Вот именно. Ладно, забыли. Куда тебя отвезти?

– Тебе на работу надо, а я и на автобусе доеду.

– Ну, как знаешь. Если будут какие-то проблемы, звони.

– Скажи, есть вещи, которые ты не можешь?

– В смысле?

– В нашем городе. Где ты, похоже, царь и бог.

– Ну, Зява, ты преувеличиваешь!

– Да ничуть. Мне просто интересно, как люди этого добиваются?

Горанин молчал, лицо его было мрачно. Он уехал, так и не ответив на вопрос.

Неожиданно Завьялов заметил на противоположной стороне улицы его. Высокого молодого человека в серой куртке, который тоже смотрел вслед уехавшему Герману. Парень сжимал кулаки и что-то бормотал себе под нос. Он решил, что сказанное относится к Горанину. И, читая по губам, понял суть. Парень посылал вслед уехавшему следователю проклятия. Несколько минут они так и стояли, потом парень увидел, что с противоположной стороны улицы за ним внимательно наблюдают. Вздрогнув, разжал кулаки, поднял капюшон и быстрым шагом направился к автобусной остановке. Завьялов чуть ли не бегом пересек улицу и – следом. Чутье подсказывало: он, человек, который так же сильно ненавидит Германа. Пока дошел до остановки, сильно запыхался. Увидев его, парень поспешно отвернулся. Подошел автобус. Парень сел в него, Завьялов тоже. Как в те времена, когда работал в милиции, почувствовал себя охотником, взявшим след. Исподтишка наблюдал за преступником. Хотя с чего он взял, что парень имеет отношение к разбитой машине и поломанному манекену? Допустим, ненавидит Германа. Разумеется, ненависть – плохое чувство. Отвратительное. Но за это не сажают. Все жители N ненавидят обитателей Долины Бедных, тем не менее все стекла в коттеджах целы, фонари на улице тоже, да и головы с плеч не полетели. Можно плюнуть вслед проехавшей иномарке, можно прошипеть: «у-у-у… буржуй недорезаный…» Как все и делают. Но паритет в городе сохраняется: они сами по себе, мы – сами. Никто не собирается переступать черту.

У парня безумные глаза. Такой может и фару разбить, и витрину тоже. А ударить человека? Есть у Германа шанс выжить?

Пока автобус колесил по городу, Завьялов подсчитывал шансы бывшего друга. И думал, как поступить. Только что Горанин оказал ему услугу. Может быть, сделал это не столько для него, сколько для себя. Но сделал. Спасти Герману жизнь? А если это ошибка? Словно рентгеном прощупывал он взглядом лицо человека, одержимого желанием отомстить. Несправедливо осужденный не без участия следователя Горанина? Методы работы Германа известны. Ревнивец? Завистник? Правильный овал лица, длинный хрящеватый нос, тонкие губы. Глаза коньячного цвета. Крепость та же: взгляд режет, словно ножом. Симпатичный молодой человек, высокий, худой, в движениях чувствуется скрытая сила. Хороший спортсмен? Не исключено. Думай, Зява, думай. Пока человек не вынул руки из карманов и не пустил в ход кулаки, он еще не преступник. Может, с ним стоит просто поговорить?

Из автобуса они вышли вместе. На Пятачке.

В каждом городе есть свой Пятачок, самое бойкое место, где по ночам кипит жизнь. Водку ли, сигареты, женщин – все можно получить круглосуточно. Рядом стоят такси с зелеными глазками: свободно. Как только одна машина уезжает, ее место тут же занимает другая. Жизнь продолжается, и вот уже другую пару увозят в ночь. В N такой Пятачок находился на Фабрике. Здесь переваривались крутившиеся в городе деньги, и потому он мог считаться желудком N. Сейчас, средь бела дня, было тихо, желудочный сок не выделялся вследствие отсутствия пищи. Красивые, модно одетые девушки, вероятно, спали после бурной ночи, в стоящих без работы такси дремали водители. Днем их услугами пользовались редко.

Сойдя с автобуса, парень свернул в сторону рынка. Поблизости от Пятачка круглые сутки шла торговля, только с наступлением темноты с прилавков исчезали вещи, появлялось спиртное.

Завьялов, не спускал глаз с серой куртки.

Парень подошел к одному из прилавков и неожиданно нырнул под него. Завьялов приблизился, и увидел его рядом с полной женщиной, на вид лет пятидесяти.

– Что желаете? – тут же спросила она, глядя с надеждой – неужели покупатель?

Лицо женщины показалось знакомым.

– Нет, ничего, – пробормотал Александр и сделал шаг назад.

У соседнего лотка купил пачку сигарет.

– Сашка, ты? – спросила продавщица, кивая.

– Э-э-э…

– Да мы в одном классе учились! И в детский садик вместе ходили! Эх ты! Я Ольга Соловьева, помнишь?

– Оля? – Он растерялся.

За двадцать лет хрупкая блондинка превратилась в дородную тетю с выбеленными перекисью волосами. А сам-то он разве не изменился? Совсем седой. Приглядевшись, узнал: точно, она. Оля Соловьева. И удивленно спросил:

– Как? И ты здесь? На рынке?

– Да все мы теперь здесь, – вздохнула женщина. – Куда ж деваться?

– Постой… Ты вроде бы уезжала?

– С мужем. Он военный. – (Пауза, глубокий вздох.) – Вернулись. Он уволился со службы. Вот, квартиру купили на воинский сертификат. – (Пауза, вздох.) – А работы нет. Торгуем помаленьку.

– И как торговля?

– Как у всех. Не идут дела. – (Пауза, вздох.) – Денег у народа нет. Крутимся как можем, едва концы с концами сводим. Но ничего! Не помирать же?

И Ольга, тряхнув головой, лихо рассмеялась. На передних зубах блеснули металлические коронки.

– Послушай. – Он оглянулся, – вон там женщина. Рядом с ней парень в серой куртке. Мне ее лицо показалось знакомым. Может, тоже наша одноклассница?

– Да что ты! Ей пятьдесят с гаком! Это наша бывшая воспитательница, разве не узнал? Она тогда молоденькая-молоденькая была. После техникума. В старшей группе работала. Ну? Вспомнил?

– Ирина…

– Михайловна.

– Да. Ирина Михайловна. А рядом кто?

– Ее сын. Младший. Старшему-то лет тридцать. Уехал в Москву. Говорят, хорошо устроился. А младший областной университет недавно окончил. Юрфак.

– Юрфак? Постой… Я ведь тоже там когда-то учился!

– С красным дипломом окончил. А школу – с золотой медалью. Все говорили – не поступит. Деньги, мол, большие нужны. А он взял, да и поступил. Сам. Голова! А теперь вот рядом с матерью на рынке стоит.

– Почему?

– А куда?

– Ну как же. Юрист, с красным дипломом.

– Эх, Сашка! Ничуть ты не изменился! Все такой же идеалист! Я ему про жизнь, а он мне про диплом. Сам-то как?

– Потихоньку.

– Слышала, ранили тебя. – Пристально глянула на него бывшая одноклассница.

– Было… Так, значит, Ирина Михайловна. А сына зовут…

– Павел. Что, протекцию хочешь составить?

– Да я сам теперь без работы… – И тут он вспомнил про Горанина. – Хотя, кое с кем поговорить могу.

– Ты о Германе? Слышала, дружите вы. Я еще в школе поняла – далеко пойдет Горанин. Так и вышло. Не мужик – танк. Вот за кем, как за каменной стеной, а?

– Слишком уж много вас там прячется. За этой стеной, – пробормотал Завьялов.

Ольга, блеснув коронками, расхохоталась:

– Ты никак завидуешь! А ведь в школе он к тебе с контрольными бегал, не ты к нему.

– Дались вам эти контрольные! – в сердцах сказал Александр. – Напомни, как ее фамилия?

– Кого?

– Ирины Михайловны.

– Павнова.

– А он, значит, Павел Павнов.

– Молодцом будешь, если парню поможешь. Он действительно умница. Не место ему здесь.

– А кому здесь место? Дуракам?

– Эх, Сашка, Сашка! – покачала головой Ольга. – Все философствуешь. Думаешь много, вон, аж поседел весь!

– Это не от ума. От горя.

– А какое у тебя горе? Говорят, пенсию хорошую получаешь, жена работает… Ой, извини! Я что-то не то сказала? Извини.

– Ничего. Все нормально. Ну, я пошел. Счастливо тебе.

– И тебе.

– Да, мне еще зажигалку. – Он полез в карман за мелочью. Тут же разорвал пачку, жадно закурил.

Маша будет ругаться, ну да ладно. Встречи с бывшими одноклассниками оптимизма не прибавляют. Все считают, что он хорошо устроился. И за той же каменной стеной, за Германом Гораниным.

День шестой

Жена ушла на ночное дежурство и Завьялов отправился к Герману, на огонек. Огонек этот виден издалека. Герман дома. Надо отблагодарить за услугу. Горанин теперь ходит по улицам с опаской, и с оружием за пазухой, во всяком случае, всем так говорит. Но не знает, кого и чего надо бояться. Или знает? Может, стоит только назвать ему имя – Павел Павнов, и все встанет на свои места? О том, что он, может быть, не один, тоже подумал, но все же решил пойти без предварительного звонка. Кто бы там ни был, лишь бы не Маша. А если Маша? Он сам не понимал, хочет этого или не хочет. Застать их вдвоем и поставить точку? Конец подозрениям, да здравствует факт! Факт супружеской неверности. Неведение – это, конечно, блаженство, но сомнительное. Тот, кто не хочет знать правду, подставляет себя под удар. Доброжелателей хватает. Лучше правду в глаза, чем нож в спину.

Шел быстро и на дорогу затратил не больше десяти минут. Входная дверь была незаперта, но он все равно вежливо постучал. Вспомнив, как в прошлый раз ворвался в дом и испугал девушку, почувствовал стыд. Нельзя быть таким. Это отвратительно. На стук никто не отозвался, он же подумал, что просто не расслышал и толкнул дверь: разумеется, Герман крикнул «Войдите!», он же не знает, что за дверью стоит его глуховатый приятель.

В холле первого этажа никого не было, но в кухне, куда он прошел, суетилась высокая худая женщина с красивым, но уже поблекшим лицом. Телевизор работал, герои популярного сериала говорили громко, неудивительно, что женщина не услышала стука. Увидев его, она испуганно ойкнула. Сдавленно, тихо. И тут же зажала ладонью рот. Что ее так напугало? Потом кинулась к пульту и убрала звук.

– А Герман дома? – спросил он.

Женщина закивала: да, да, да! И тут же кинулась к плите, где варился борщ. Когда обернулась, он понял: что-то говорила. Но с ним нельзя разговаривать, повернувшись спиной. Горанин и Маша это знают, с ними проблем нет. Переспросил:

– Что, простите? Я не расслышал.

– …прибираюсь здесь. Герман…

Теперь женщина смотрела ему за спину. Обернувшись, Завьялов увидел Германа. Горанин, в голубых джинсах, но голый по пояс и босой, смущенно проговорил:

– Сашка, ты? А я вот переодевался. Только-только с работы.

«Врет!», – тут же подумал Завьялов.

– Вера Васильевна, вы закончили? – официальным тоном спросил Герман.

– Да, – растерянно сказала женщина. Видимо, Герман делал ей за его спиной какие-то знаки, потому что она вновь стала объяснять: – Я здесь прибираюсь. И стираю. И…

– Саша, – тронул его за плечо Герман.

– А? Что?

– Мне неловко всем объявить, что у меня домработница. Понимаешь?

– Почему неловко?

– Потому. Вера Васильевна вот уже много лет помогает мне по хозяйству. То есть помогала. А потом… Словом, она собиралась выйти замуж, но теперь вновь оказалась в сложном финансовом положении…

Герман тщательно подбирал слова, но Завьялов и половины не услышал, потому что внимательно приглядывался к Вере Васильевне. Лицо знакомое. Но это неудивительно. Прожив столько лет на Фабрике, трудно встретить человека, лицо которого незнакомо. Женщине чуть за сорок. Бледна, щеки впалые. Когда-то была красива, но теперь в темных волосах мелькает седина, кожа сухая, вокруг глаз заметны морщинки. Она старше Германа. Нет, не любовница. Косметикой не пользуется, седину не закрашивает, одета плохо – в старые джинсы и свитер ручной вязки. Даже Валюша по сравнению с ней – королева. Чего они оба так испугались?

– Меня дочка ждет, – просительно посмотрела на Германа Вера Васильевна. – Ей рожать скоро. Мало ли что. Я пойду?

– Конечно, – кивнул Горанин. – Сколько я вам должен? – Давайте выйдем в коридор и там рассчитаемся.

Как хлопнула входная дверь, он не услышал. Должно быть, Вера Васильевна прикрыла ее аккуратно, тихо. Завьялов сидел, уставившись в телевизор. Ему показалось странным – Горанин ходит по дому босой, полуодетый. И женщину, похоже, это нисколько не смущает.

– Значит, это твоя домработница? – спросил он, когда Герман вернулся.

– Ну да, – сказал бывший друг, натягивая рубашку.

– Постой… Та самая Верка, которая…

– Сплетни о нас – чушь собачья. Вера Васильевна ходит ко мне. Тайком. Я не хочу объявлять об этом. У нее двое детей. Сыну двадцать два, он учится. Дочь скоро родит. Сам понимаешь, деньги нужны.

– Не знал, что ты такой.

– Какой?

– Добрый. И стеснительный.

Герман смущенно кашлянул и виновато сказал:

– Соседи немного в курсе. Слух-то по городу идет, но не все правильно понимают.

– Я понял правильно.

– Слушай, что случилось, зачем пришел-то? – резко сменил тему Герман.

– Да ты же сам в гости звал!

– Может, поужинаешь со мной? Вера борщ сварила. Вкусный. Она хорошо готовит. Налить?

Герман предложил выпить водочки, под борщ, но Завьялов отказался, он все раздумывал, как заговорить о деле. Горанин выпил один, и пока они ели, нахваливал кулинарные способности своей домработницы. Что-то здесь было не то.