Читать книгу: «#aktanakmenya. Жизнь первая», страница 3

– Открой глаза и посмотри на водоём, каков он? – повторила мама.

– Не толкай, пойду сама, – и я отправилась бегом , замедлилась у кромки, на секунду я обвинила себя в ограниченности, но уже понимая, что вина-это послевкусие страха, я гордо зашла в чистейшую и дарящую прохладу воду, пряча под ресницами взгляд, ищущий восхищения у моего нежного и строгого наблюдателя. Она смотрела.

В ладу с собой я ушла в водоём. Любо нежиться в плотной воде, прозрачной и искрящейся на солнце, мягко укутываться в волосы тины, восхищаться художественной картинностью подводного мира, уняв полипноэ сменить мелодику своей жизни. Время перестаёт отзываться, время меняет такт, взгляд превращается в зырк, и я приметила в глубине россыпь камней самых удивительных оттенков, серые пучеглазые рыбы ласкали мне живот и ноги. Поворот головы в сторону солнца подарил мне объятия собственных волос, я здешняя, упоительная мягкость и торжество водоёма облили меня радостью, я стала кружиться, сворачиваться калачиком и летать на водных дюнах, то уходя глубже любоваться сокровищами, цветами и рыбами, то подниматься к зеркалу воды, там где солнце.

Прямо надо мной стояла матушка, её спокойствие не искажала толща воды, лазурь в её глазах отныне обязательная составляющая одновременно всего : неба, воды и воздуха. Наводнённая любовью я нырнула глубже, чтобы достать для нее что-то, что олицетворяло бы это чувство. Вцепившись в глубину за корни водорослей, я внимательно оглядела дно. Солнечные лучи, проходящие сюда, озаряли панораму. Тело исправно начало подсказывать, что воздуха в лёгких и животе осталось вкоротке, в мелодии моего времени появились барабаны, что щелкали в висках, зарождался страх. Я не могла позволить себе вернуться без благодарности. В момент эмоции начали поднывать, затем висеть на руке, я скинула их любящим резким движением «осадила»-снова пронеслось холодком мимо меня и я выбрала дар. Усилием желания я оттолкнулась от донца, оставив за собой недолговечный след. Глотнув воздуха я не отрывая глаз от мамы не спеша подошла к ней близко, так близко и сама, что захотелось спать от излучаемого ею тепла, как от печи в январе. Глаза обмякли, передо мной растянулась голограмма. Мама и та женщина, она точно её отражение надломленное или тень или животное, которое я позже встречу на поводке, она и её и она и с ней и похоже чаще и ближе, чем я.

У второй кривой рот, узкие глаза и вздёрнутый нос, ничего мягкого, даже волосы жесткие. Я стояла как столб, а все на меня смотрели и ели и кедры, и птицы и рыбы, все были свидетелем развертывания мамы в своём разнообразии и индивидуальности. Я стояла как столб и свидетели каркали мне в спину, они знали, что я несу дар, волны накатили и брызги обливали мне спину осуждающе и вопиюще.

– Мама, кто это? Та, что всегда в тебе, в твоей тени?– уставшим голосом спросила я.

– Тебе доступен весь спектр моей личности, я открыта перед тобой. Стою вся как есть – ответила голограмма.

– Мне не нравится она, – я кивнула в сторону холодной тени, откровенно избегая соприкосновения наших глаз

–А мне не нравится она, – она указала на пухлую от слёз луноликую девчонку.

– Это мои эмоции, а не я, и я учусь ей управлять, – девочка послушно встала за моей спиной и выпрямила спину. Я своим голосом подняла градус разговора. Пронзительные немые упрёки, кратко выраженные в вопросах с точками в конце, непринятие ответов, искажение истины.

– Учись старательней, у тебя плохо получается. Эта женщина, с которой ты боишься встретиться взглядом – я, тебе угоден мой архетип, ты принимаешь все блага Служителя, но за моей спиной женский род, в нём есть всё, тебе еще неведомое, уважай это. Настанет время, – она улыбнулась так ехидно, с мудрой оскоминой в звучании слогов, что я готова была ринуться с кулаками на ту, что прямо и несгибаемо стоит рядом с моей мамой , но в кулаках был зажат дар, камушек со дна,– я вижу, тебе не терпится разжать кулаки, ослабь их.

Напряжение только нарастало. Я с трудом контролировала все свои грани. Кипела чайником. Это не ресурсное состояние, не ввергаться бы в него отроду. И когда я была на волоске от преступления, тень вышла вперед и перехватила мой взгляд. Эмоции готовы были напасть. Ловко тень настигла взглядом и их. Сверлила мою девочку взором, пока каждая мышца на её подвижном личике не была расслаблена, одновременно с этим мои кулаки разжались и камушек ударился о земь.

Этот камень..все посмотрели на него. Весь спектр наших двух личностей со всем приданым за спинами. Каждый понял символ выпавшего из рук лазурита по- своему. Время будет расставлять эти смыслы.

-Ты вымокла, пойдем за мной, – она собралась в кучу и ровно ничего не случилось указующим движением направила меня.

Я с сожалением посмотрела на камушек в последний раз, он проводил меня сиянием золотых и пиритовых вкраплений. Мы спускались стремительно. Смирение приходило, я не гнала его. В размышлениях путь близкий, солнце окончательно скрылось, мы подошли к поляне, припрятанной в гуще извилистых поворотов кустарника, сброшенной ноши горной породы и родных кедров-исполинов.

Посреди стоял костер, кругом костра сидели старые женщины: полы их платьев расшиты узорами, цвета цветов, волосы заплетены туго в многочисленные косы, поднятые высоко на лоб, толстые и извилистые, словно змеи скрутились на их голове и пускают в их тело целительную дозу яда. Сидели они на узких пнях, мягких от мха, их лица ждали и дождавшись нас, женщины начали свою мистерию.

Головы стучали такт и прокручивались одновременно, демонстрируя расслабленность позвоночника от самого его основания до головы змеи из кос, ритмичное жамканье звуков вскоре прояснили текст, они пели.

Их мелодичный язык был другим, но вместе с тем понятен всем и мне. Это как мать понимает первую болтушку своего дитя. Бабы воспевали ветер, землю, траву, росу, листву, словом любили всё в круге своего украшенного простотой и дикостью природы пространства.

Плавно к ним подходили статными и плотными шагами девицы, их косы толстым кнутом били по ягодицам, они несли себя аккуратно, их голоса вплетались в песнь, они новой волной усилили старую и теперь звук наполнил больше, чем удавалось видеть глазами, когда голоса поднялись высоко, так что макушка звенела, то колокол остановился, продолжившись в вибрации. Девицы залепетали радостно приветствуя себя и подруг улыбками, их веселье распылялось, они расплели косы, подняли юбки и с песнями неровными, с выкриками стали прыгать через костер, визг стоял, а я присела, мама потерялась в сумерках и я была довольна уединением-единством стихий беснующихся женщин и очарования природы.

Я любовалась лицами женщин, скоростью их реакции, блеском волос. В одной из жизней я появлюсь на свет фотографом, и всю её потрачу на поиск этих фрагментов, на сборку их в коллаж воспоминаний о том, что изначально, нерождено, истинно.

От искр костра и икр задорных женщин во мне пробудилось что-то особенное: теплота и взвинченность в паху. Так стыдно, ведь я раздета. Сделала несколько шагов назад и скрылась в темноте дикого шиповника. Укрылась, скрестив плотно ноги и подглядывала за танцами. Мои волосы то ли запутались, то ли мама меня отыскала.

– Ты теперь чистая, свежая, пора согреть платье, – она протянула мне тряпочку.

– Цвет водопада, в котором я тебя нашла, он проявляется в твоих ультрамариновых глазах, когда внутри у тебя тишина,– она уверенным движением вздёрнула тряпице и то развернулась в полотно.

– Платье из виссона, силуэта Ферт,– мама по-хозяйски распорядилась моим телом, завернув его в этот тончайший лён.

– Лён со временем залечит твои увечья, там где плоть слабая – он стянет нитью. Купайся в нем, спи в нем, танцуй и горюй в нем,– она расправила на мне пышные рукава, придавая им форму шара с обеих сторон, лентой обвязала меня узором так, что всё туловище моё стало стиснуто в вертикаль, я ощутила единственную опору в ступнях, глубоко вздохнула и почувствовала как по трубе моей юбки поднимается тепло земли, а концентрируется по обеим окружностям рукавов. Я стояла плотно, мама снизу глянула на меня удостоверившись, что стою и затянула ленту сильнее, закончив мой образ увесистым узлом, что немного оттягивал спину назад, раскрывая плечи.

– Сегодня твоё имя Фифа,– она подняла бровь и улыбнулась кончиками губ.

– Что это значит? Будет другое?– пыталась я остановить этими вопросами её устранение к свету костра, но я не успела.

Мама вышла к свету искр и я увидела её впервые такой. У неё было совсем другое платье, силуэт Аз, её волосы были уложены волнами на один бок, полностью открывая изящность подбородка и шеи. Причёска была выбрана природой неспроста, её ковал ветер, мама изогнула шею влево, а взгляд направила ввысь, под мягким светом костра мне казалось, что с темно-лазуритового неба её кудрями прямо в землю входил и свет и влага.

Платье силуэта Аз отзывалось на её движения клёшем, а руки она сложила горизонтальной линией, обняв локти. Этот царственный танец был только её, вся сложность её личности была гармонична в этом наряде, на своём месте. Мама светилась. Дав энергии сойти с небес и впитаться в землю, насытить её, удобрить. К её танцу начали подключаться в строгой очередности другие женщины. Каждая из них двигалась в своём собственном ключе, была неповторимой и разнообразие их силуэтов и энергий были похожи на сложный механизм, вращающий это место в своём собственном времени. Синергия женщин мне казалась чудом и не только мне, даже старые бабки приподнялись, в их улыбках искрилось желание жить.

Все чувствовали себя частью этого звездного шествия. Центральные фигуры начали замедляться и вытаскивать с обочин девушек, приводить в танец, помогая раскрываться в индивидуальности движения. Каждая знала своё место, и я не исключение, моё место рядом с мамой.

Я ждала когда она пригласит меня, от ожидания и статности осознания своего места в почетном кругу мой подбородок приподнялся, глаза заблестели, а их транс-вальс внезапно окончился и только тогда мама подошла ко мне.

Я ничего не стала спрашивать у неё, только вздернула нос и покосила глаза.

– Ну конечно,– сказала мама, – ты же Фифа!

Она произнесла способом выдувания воздуха из щёк, и мне стало ясно, что я ничего не значу.

– Сейчас будет твой выход, Фифа, – она сияла в улыбке и торжестве.

Из дальних неосвещенных закромов, как из задника, пошитого ветвями кустарников и диких цветов, украшенных тенью деревьев и всегда свежими рубцами гор выскакивали оголтелые тёлки. Уже издали я видела одинаковые, маркером очерченные угольные брови, даже тень шиповника не справилась с выпирающими губами, выходящими за пределы лица, словно их лики рисовали не кисти великих Луны и Венеры, а те, кто уже знал про линейку и транспортир. В их движениях не было ничего естественного, ни стыда, ни порядка, они словно искусственные и отверженные жеманно двигали телами, их ритм исходил не от песен бабок, в них вовсе не было музыки. Зато было ощущение, что у них есть поводырь. Удивление меня ошарашило, когда они добрались до софитов костра. Их облик был смело украшен: одинаковые платья, не имеющие силуэта, подчеркивающие пышность и дозволенность груди, ленты украшенные камнями врезались и перетягивали их тела, вызывая не то аппетит, не то устрашение, все дороги их одежд вели и открывали путь к тем местам, где природа наградила тело гущей волос, в надежде защитить. Мне стало смешно.

– Иди, твой выход, – мама повернула голову в хаос девок. Мне было ясно, что это либо шутка, либо наказание. Стыд покрыл меня.

Я вошла в их кругомель. Было понятно, что в этом окружении я должна занять место среди них или стать тем самым поводырём. Меня рисовала луна- это априори королевский градус, значит проводник я. Управлять шайкой этих полумертвых, жертвенных самок возмущением и презрительным взглядом, шлепком по щекам или ягодицам – дело ёмкое и не пристало. Девки жаждали от меня общения, вымаливая вопросами глоточек жалости к себе, потешаясь над моими нечесаными бровями и локонами, а я захотела сесть, обнять себя руками. Мама смотрела надменно и слегка улыбалась – в ответ я зарыдала что гром разнесся. Мои слёзы слаще свеклы с сахаром и пока я ревела танцы дикие и необузданные этих чудовищ не прекращались. Меня становилось меньше, чудовищ больше. Как только разум доложил мне об этой несправедливости гром слез стих. Эмоции подошла ко мне и обняла, мне пришлось встать, чтобы прижаться к ней и согреться, чтобы улыбнуться.

Какая грязь кругом. Разум мальчик мой и луноликая девочка не оставили меня в этом сраме. Нужно было только начать ступать. Сначала глаза я держала закрытыми, чтобы не видеть лица мамы, и грязных рях девок, затем я смогла смотреть прямо.

–Фифа, – прочитала я с маминых губ.

« Моё имя на сегодня Фифа. Я Фифа. Я Фифа. » Позвоночник выпрямился, рукава фонарики требовали подчеркивания власти и пустоты этого имени, чтобы хоть как-то засветиться энергией, я прислушалась к неровному ритму своего сердца и в такт с силой наступала на пятки, раскачивалась на них всем весом тела, добавляя силу инерции.

-Я Фифа, – и при движении маленький уголёк энергии поднимался из земли вверх по позвоночнику и чтобы расстелить энергию на север и на юг я делала сбрасывающие движения пальцами в стороны, энергии земли мне хватало лишь для того, чтобы нос задернулся чуть вверх, а ладони превратились в растопыренные куртяпки. Концентрация проводника энергии, даже такой несмелой – огромный труд, но я освоила эту энергию, заняв положение мне подобающее. Свысока видела похвальные взгляды старых женщин и слышала резвый смех матушки. Я уже никогда не стану прежней, частично обнаружив себя в новом качестве и частично соединясь с природой. С высоты вздернутого носа я также обнаружила цоканье и шиканье девок, на которых уже не обращала своего внимания- «то- то же, знайте своё место».

Я вздумала уйти, но девки меня не отпускали, словно пиявки они присасывались то к ноге, то к узлу. Лучшее, что я могла делать – это продолжать раскачивать энергией этих девиц. Надо сказать, что они ненасытными были, я качала её сколько могла из земли, они буквально высасывали из моих пальцев. Настоящая вакханалия и я её центр.

Я Фифа – я ничего не значу и подпитываю этих мелких лизунов. Устала, сбросила куртяпки и пошла на разговор к моей мудрейшей.

– Я хочу другое имя! – остатки энергии щелкали за ушами

– Но сегодня ты Фифа, ты же чувствуешь это в себе

У меня совсем не осталось сил, девки забрали то, что я давала и то, что было изначально, опустошили меня в целом. Тело просило покоя.

– Я хочу спать

– Нет, еще не время спать

Я не ожидала такой бесцеремонной жестокости ко мне, платье, которое она на меня надела словно превратило меня в узника.

– Ты должна познакомиться со всеми и выбрать

– Что я должна выбрать?

– Должна выбрать свой архетип, свою принадлежность

– Я не Фифа- это ясно?

– Ты сейчас максимальная Фифа, таких тут еще не было

Как тонко мама может взъерошить меня. Как стойко я держусь. Как много благ я получу, благодаря сей прочности.

Тогда я нашла укромный уголок, развалилась на уютном дереве, оно обрадовалось мне теплом. И с этой секунды всё пошло наизлом. Я точно кнопку нажала на стволе.

Тучи сгустились, как это бывает стремительно и врасплох, ветер колобродил, затем забуянил шибко. Гром раздался, все мои нервы сконцентрировались на уклонения от капель дождя, мне казалось, что если вода с небес прольется на меня, то я прольюсь тоже, а Фифа не ревёт под берёзой, она гордо держит подол . Гром держал пространство в своих лапах, все виды и подвиды женских колец замерли. Мои лизуны припали к земле, а взгляд направили в небо, всё нормально, лбы у них не морщились – в них вколот кол или что-то около того. Старые бабы переместились глубже, освободив место у костра. Маму я и не искала, взрослой стала. Гром словно приближался, словно готовился напасть, было чувство, что из-за горы стадо диких кабанов вот-вот настигнет нас, а молния добьёт, но я не заплакала, оценив себя по достоинству . Сердце замерло от восхищения, это что-то новенькое, на наш бал начали собираться мужчины.

Сместилось пространство, пошло на изгиб, готовя мне шелковую петлю. Наш бабий храм замолк. Мы статуэтки, бережно расставленные рукой провидения в лесу. Мужчины принесли за собой колкий сибирский снег и молчание. Мне стало так холодно снаружи и горячо внутри – услада от вибраций величия мужчин тех краев. Они были разными, рассматривать их было сложно, глубокие морщины и мудрёные узоры на плотных телах исполинов таили истории, самое красивое – их медвежьи лапы мягкие, самое чарующее – их блестящие глаза глубокие. По – хозяйски бодро и справедливо расселись мужи вокруг костра и бабы замкнули кольцо, какое-то время молчали, мужчины приветствовали нас, обходя взглядом одну за другой. Мы растворились в их присутствии. Бабья непостоянная энергия наслаждалась минутой статики, минутой проверки на чистоту крови, во мне жизнь точно единой струйкой полилась и вот она: двухцепочечная правозакрученная спираль, цепи разнонаправленные 3 и 5 минут, диаметр 2 нм, шаг спирали 3,4 нм, каждый виток спирали 10 пар нуклеотидов, каждый нуклеотид 0,34 нм по длине в цепи. Дезоксирибонуклеиновая кислота – ДНК запечатала эту встречу. Я была новенькой, но взгляды мужчин за меня не зацепились. Они оглядели свой круг и Шта взял слово.

– Зима ютиться за холмами долго не станет, надвигается, пришло время нам решить, мы прячемся или встречаем её здесь, – Шта говорил спокойно, но чёткость звуков и ясность мысли ввергли нас в тревогу. Бабки закурили травяные трубки, погружаясь в раздумья.

– Пришло время меняться. Здесь наше место, но значит ли это, что мы должны быть деревьями, прикованными к недрам земли этой, ведь даже зверь бежит в поисках спасенья. Солнце будет вставать для нас и на той стороне ручья, – голос старейшей кончил тишину.

–Но ты сидишь на этом пне!!!– прорычал в своей естественной красе мужчина с яркими черными глазами.

– И я сходить с него не стану. Вы здесь оставите меня, я так велю, я вижу так, – осадила бабка юношу.

–Я выдеру его из-под тебя и понесу на собственных руках,– перечил черноглазый бабке так, будто всё уже решил.

– Слово – от Мысли, Дело – от Слова, Мысли – Идея, Слово – Основа, – произнесла старейшая, и её слова подлинным заклинанием усмирили его.

Он фыркнул как и следовало, откровенно и борзо. Отвернувшись от матери, он сказал в круг:

– Здесь я появился, и вы все, здесь наш сад, наш зверь и наш ручей. Мы встретим зиму здесь, я не хочу бежать как зверь. Уж лучше сгинуть у твоего пня, чем каждый миг бояться, что гром голоса расколет стену и потонем мы на той стороне ручья – у него закатились слёзы, он плакал.