Семь сокрытых душ

А Рая тем временем, остановившись на пороге одной из комнат, оглядывала с любопытством помещение – глаза уже привыкли к темноте, и можно было рассмотреть обстановку. В отличие от остальных комнат крыла эта не была пустой: ровными рядами, словно солдаты в карауле, здесь стояли шесть кроватей без матрасов с проржавевшими сетками и «шишечками» на спинках.

Ада задержалась на пороге, тогда как Рая вошла в комнату, обошла ее, ловко лавируя между металлическими «скелетами», присела перед ближайшей к выходу тумбочкой и приоткрыла висевшую на одной петле дверцу.

– Забавно! – сказала она, обнаружив на единственной полочке детскую сандалию, и помахала ей в воздухе. Ада припомнила, что, когда она была маленькой, у нее были похожие сандалии: с желтой пупырчатой подошвой, с нарисованным на стельке логотипом фабрики, с мелкими дырочками на носке и простой металлической пряжкой на кожаной перемычке. Крыло стояло закрытым уже давно, и хозяйка потерянной обуви наверняка выросла и окунулась во взрослую жизнь.

Рая в хулиганском порыве зашвырнула сандалию так далеко, как могла, и вышла из комнаты.

– Пойдем посмотрим, что тут еще есть, – позвала она за собой Аду.

– Мы сюда не на экскурсию, а за Лисой пришли, – напомнила та.

– Да нет ее здесь. Или Оксанка ошиблась, или собака уже давно нашла, как отсюда выбраться. А когда еще мы сможем прогуляться по этажу?

– Ничего интересного в этой прогулке не нахожу, – заметила Ада, и Рая насмешливо отозвалась:

– Да ну? Испугалась? Стр-рашно?! У-у-у, а вдруг тут и правда пр-ризр-раки водятся-а-а!

– Не придуривайся, не хуже меня знаешь, что никаких призраков нет, – оборвала Раю Ада. Но внутренне содрогнулась: страх и тревога уже вовсю били в набат, приказывая развернуться. И все же, как крыса за дудкой крысолова, она продолжала идти за спутницей. Девочки нырнули в темную часть коридора, когда до светлой полосы оставалось пару шагов, Ада вдруг наступила на что-то жесткое и чуть не подвернула ногу.

– Гадство! – выругалась она, присела и машинально протянула руку к предмету, о который запнулась. Пальцы погрузились во что-то волосатое, и Ада от неожиданности вскрикнула.

– Чего ты?! – испугалась ее вскрику уже Рая.

– Наступила вот…

Предметом оказалась безглазая голова куклы с растрепанными волосами-кудельками.

– Жуть какая! – сказала Рая, глянув на «сокровище» в руке девочки. – Зачем ты ее подняла?

И правда, зачем… Ада с силой, как недавно ее напарница – сандалию, отшвырнула находку. Послышался глухой звук, видимо, голова стукнулась о стену, и следом за этим раздался жалобный плач «ма-ам-ма-а».

– Ай! – заорала Рая. И подпрыгнула так высоко, словно пыталась перескочить препятствие. – Черт! Части этой уродской куклы по всему коридору разбросаны!

Оказывается, она наступила на туловище, которое и издало плач.

– Пошли назад, – уже прямо, отбросив все опасения быть высмеянной, сказала Ада. Но Рая куда-то исчезла.

– Эй? – позвала девочку Ада и встревоженно оглянулась. Поблизости находилась открытая дверь еще одной комнаты, и Ада поняла, что ее любопытная напарница успела скрыться там.

– У-у-у! – выскочила перед ней, как черт из табакерки, Райка, едва Ада сунулась в комнату. От неожиданности девочка взвизгнула, совсем как напуганная мышью Светлана, и Раиса довольно захохотала. – А-а, испугалась!

– Дура! – зло бросила Ада.

– За дуру ответишь! – мгновенно ощетинилась Раиса и угрожающе надвинулась на Аду. Но та вдруг выставила руку вперед и тихо прошептала:

– Тш-ш.

– Что такое? – настороженно спросила Рая, ожидая подвоха.

Но Ада, положив в предупреждении ладонь на плечо девочки, глядела куда-то за ее спину.

– Что там?

– Не знаю, – все так же шепотом ответила Ада.

– Если ты меня разводишь, пеняй на себя! – пригрозила Рая и быстро оглянулась назад.

В глубине комнаты стоял то ли низкий шкаф, то ли высокий комод, на котором восседали фигуры, очертаниями напоминающие человеческие, но размерами с карликов. Они не шевелились, но Аде вдруг стало так жутко, будто фигуры застыли в обманчивом спокойствии, как затаившиеся охотники, караулившие жертву. Почему в тот момент ей на ум пришло такое сравнение?.. Она, сама не отдавая себе отчета, взяла Раю за руку и прошептала:

– Чувствуешь?

– Что? – громко спросила девочка. И, вырвав руку из ладони Ады, направилась к фигурам.

– Рая!

– Ну чего ты как перепуганная мышь? Хуже Светки! О бо-оже, с кем ни свяжешься, одна фигня выходит. Куклы это! Обыкновенные куклы. Смотри!

Рая взяла одну из фигур за волосы и подняла. И Ада, приглядевшись, увидела, что на комоде действительно сидели куклы.

– Уродины какие! – брезгливо сказала Рая и разжала кулак, выпуская волосы. Кукла с тяжелым стуком упала обратно на комод. Ада же не испытывала ни малейшего желания рассматривать находку. Надеясь, что Раиса последует за ней, она развернулась и вышла в коридор, но на пороге замерла: послышалось ей или нет, что раздался тоненький стон?

Конечно, послышалось! С ее живым воображением, подпитываемым страхом, и не такое надумаешь!

И только когда она уже дошла до середины коридора, вдруг поняла, что идет одна. Ну какая же любопытная эта Рая! Чего задержалась?

Ада замешкалась, не зная, как поступить: идти ли вперед, и пусть Райка сама ее догоняет, или повернуть назад и поторопить девочку. Впереди послышались голоса и шум – это остальные, уставшие так долго ждать, решили подняться на этаж. В хоре голосов солировал Зинкин, то подбадривающий пугливых соседок, то сыпавший ругательствами.

– Райка, пошли уж! – оглянувшись, крикнула в темноту Ада. Что там делает Рая, заигралась в куклы? Закипая от раздражения на напарницу, Ада повернула назад и вошла в комнату, в которой они только что были.

И очнулась потом уже совсем в другом помещении – в больничной палате…

Воспоминания о той ночи, жестокие, мучительные, воскресли в памяти так ясно, как будто все случилось вчера. И воздух кафе, пропитанный вкусными ароматами кофе и выпечки, вдруг показался затхлым, как в давно не проветриваемом помещении, с примесью запахов пыли, отсыревшей побелки и гнили. Но, увы, Ада все помнила ясно лишь до того момента, как решила вернуться за Раей, а что случилось дальше, так и осталось загадкой. И сколько ни пытались ее «разговорить» потом, сколько ни расспрашивали, она не могла дать ответа. Аду, с широко открытыми глазами, обнаружили сидящей на пороге комнаты, но она не реагировала ни на слова, ни на свет – в подобной странной прострации она пробыла еще сколько-то дней. Тот период остался в ее памяти неясным, размытым, как вид из окна во время дождя. Спустя время, когда она более-менее пришла в себя, ей сообщили, что Раю обнаружили в той же комнате мертвой, но тайну ее загадочной смерти раскрыть так и не смогли. Объяснения пытались добиться от Ады. Но кто бы помог ей самой…

И чего добивается от нее Вовчик спустя пятнадцать лет, если она так ничего и не смогла вспомнить ни тогда, ни потом? Ада придвинула к себе папку, но, так и не решившись ее открыть, достала вместо этого телефон и набрала номер начальника службы безопасности.

– Сереж, мне срочно нужна информация по одному человеку – все, что сможешь нарыть.

И сообщила Писаренкову все, что знала о Владимире. Сделала она так по укоренившейся привычке: предпочитала всегда прощупывать почву перед тем, как начинать сотрудничество с кем-либо. Как ей повезло в том, что в ее ближайшем окружении есть люди, которым она может полностью доверять! Незаменимый Сташков и Писаренков, мимо которого даже мошка не пролетит не идентифицированной, но, надо признать, не ее личная заслуга – знакомство с этими людьми. «Знакомься, Адочка… Это – твои ангелы-хранители», так сказал ей он, когда представлял ей Сергея и Игоря.

Ада подняла руку, подзывая официантку, расплатилась по счету, не забыв оставить щедрые чаевые, и, захватив папку, направилась к выходу. Решила внимательно посмотреть материалы не здесь, в незнакомом месте, а в родном кабинете, где само молчаливое присутствие за одной стенкой – Сташкова, а за другой – Писаренкова вселит в нее спокойствие и уверенность. Чего уж скрывать, рассказ Вовчика если не напугал, то встревожил не на шутку, а в офисе она чувствовала себя как в надежной крепости.

Ада не стала возвращаться к машине, села в метро и поехала с двумя пересадками на работу. Папка, которую она держала под мышкой, жгла раскаленным железом, и девушка сунула ее в пакет к купленному у старушки рукоделию. «И зачем мне теперь все эти носки? – пронеслось вдруг в голове. – Столько и за всю жизнь не сносишь, а мне, возможно, осталось совсем немного – подарить часть Сташкову и Писаренкову, и секретарше тоже?..» Но мысль эта категорически не понравилась: неужели она так быстро сдалась? Нет. Предупреждения Вовчика она примет к сведению, но впадать в панику не станет. А будет действовать, бороться за то, чтобы жизнь ее оказалась такой долгой, что пригодились бы ей все эти носки. Почему-то все другие важные вещи, за которые она цеплялась раньше, ушли на задний план, уступив первое место рукоделию незнакомой бабушки. Впрочем, спроси Аду, что она имеет в виду под таким обобщающим и пафосным определением, как «важные вещи в ее жизни», она не смогла бы назвать ничего, кроме работы. Ею она заменила все, что могло бы стать для нее первостепенным, и сделала это осознанно, и только сейчас, когда возникла угроза ее жизни, впервые засомневалась в правильности сделанного ею выбора. И тревожно стало не только от нависшей опасности, но и от осознания того, что живет она как-то неправильно: как робот, лишенный человеческих желаний и стремлений.

Правду говорят: родные стены помогают – едва она переступила порог офиса, как тревоги и страхи, атаковавшие ее дорогой, остались за дверью. Ада поздоровалась с поднявшейся ей навстречу секретаршей и попросила ту никого не пускать к ней и все звонки переводить на Сташкова.

В кабинете Ада решительно бросила папку на стол и, с удобством расположившись в кожаном кресле, приступила к чтению собранного Вовчиком материала.

Ей понадобилось двадцать минут, чтобы просмотреть содержимое. Читать ксерокопии газетных вырезок и распечатки из Интернета было неприятно, но не из-за подробностей, которые как раз отсутствовали (информация о гибели той или иной девушки преподносилась скупой сводкой), а потому, что видеть подтверждение гибели тех, с кем она когда-то делила жизнь, было тяжело, да и с каждой прочитанной заметкой осознание нависшей опасности становилось все весомее. Перебирая бумаги, Ада то и дело ежилась, как от сырого холода, и не могла отделаться от ощущения, что спускается по разрушенным ступеням, касаясь ладонями осклизлых стен, в глубокий темный подвал.

Помимо этих заметок, была распечатана история интерната, но Вовчик взял ее из Википедии. Сводка изобиловала описаниями достопримечательностей усадьбы, фамилиями архитекторов, приложивших руку к ее созданию и украшению, – но все эти сведения не содержали ничего такого, о чем бы Ада не знала.

Просматривая содержимое папки, девушка с трудом сдерживала раздражение на Вовчика, который к сбору материала подошел так непродуманно. Распечаток было много, но они копировали друг друга, словно Сухих задался целью не собрать в одно целое всю необходимую картину, тщательно отбирая нужные пазлы, а накидал в одну коробку как можно больше фрагментов, не просмотрев их, не выкинув повторяющиеся, – количеством подменил качество. Ада осталась с ощущением, будто ей дали прочитать не статьи целиком, а лишь их заголовки – ничего ясней не стало, по-прежнему больше вопросов, чем ответов. Непрофессионально Вовчик подошел к делу, непрофессионально. А еще работает в детективном агентстве! Или он специально так сделал ради того, чтобы поймать Аду на крючок любопытства? Раззадорил, напугал, заинтриговал.

Ада сняла трубку внутреннего телефона и, минуя секретаря, набрала номер Писаренкова.

– Сереж, ну что у тебя? Нашел что-нибудь?

– Обижаете, босс, – в голосе начальника службы безопасности послышалась шутливая снисходительность. Ада живо представила его себе: тонкие губы, не привыкшие улыбаться, растянулись в усмешке, делающей Писаренкова похожим на злодея из американских блокбастеров. «Сережа, я тебя боюсь, когда ты так усмехаешься», – как-то в шутку заметила Ада, на что Писаренков отреагировал удовлетворенным хмыканьем. Но на самом деле в той шутке была своя доля истины: начальника службы безопасности Ада побаивалась, даже робела перед ним, хотя и старалась не показывать виду. А как можно не бояться человека, у которого наверняка на тебя собрано полное досье, включающее даже точную дату, когда у тебя вылез первый зуб? Ну и что, что она начальница! Наверняка, прежде чем поставить Аду в управление филиалом, ББ отдал указание Писаренкову просканировать ее вдоль и поперек.

ББ – Большой Босс. Борис Борисович. Или – ее личная Большая Беда. Безумная Боль. Кому как больше нравится…

– Ада, ты меня слушаешь? – раздалось в трубке.

– Прости, отвлеклась. Задумалась.

– Во время разговора? – недоуменно спросил Писаренков, и в воздухе повисло недоговоренное вслух, но четко услышанное в интонациях «со мной?». Как можно задумываться о чем-то постороннем в разговоре с ним, таким незаменимым, способным достать любую информацию хоть на Сатану, хоть на Бога?

– Давай, Сереж, зачитывай! – скомандовала она, и Писаренков вмиг посуровевшим тоном, «прокурорским», как называла его про себя Ада, начал:

– Сухих Владимир Петрович, родился в селе Путиловка в 1982 году…

«Не женат, не привлекался, высших учебных заведений не оканчивал…» Много в биографии Вовчика было этих «не», игравших как в его плюсы, так и в минусы. «Если я поручу Писаренкову раскопать историю интерната, он сделает это, в отличие от Вовчика, на «пять с плюсом».

– Стоп, Сереж, – прервала она на полуслове Писаренкова, когда тот от общей характеристики перешел к перечислению хронических заболеваний Сухих. – Мне достаточно пока и того, что ты рассказал. Продиктуй еще раз адрес его работы.

Вовчику, конечно, можно и позвонить, но Ада решила, что разговор не по телефону, а лично, окажется продуктивнее. Да и хотелось ей нагрянуть так, врасплох: непредупрежденные люди хотя бы на секунду, но оказываются самими собой. Во время разговора с Владимиром ее не оставляло чувство, что он играет хорошо заученную роль, отрепетировал даже мимику и интонации. И это ощущение после прочтения содержимого папки лишь усугубилось.

Она записала адрес, по которому находилось детективное агентство (все же не обманул Сухих насчет места работы!), посмотрела по карте и пожалела о том, что не приехала в офис на машине: агентство располагалось на конечной остановке метро одной из дальних веток, ехать нужно было с двумя пересадками. Но раз решила ехать, отменять поездку не будет. Ада набрала номер зама.

– Игорь, привет!

– О, ты тут? Я заходил раньше, но не застал тебя на месте.

– Была незапланированная встреча, личная.

– Ого!

– Совсем не то, что ты подумал, – остудила Ада его воображение. Сташков знал о ней многое, в том числе и то, что личная жизнь у нее зашла в тупик. Но беспокойств больше по этому поводу выказывала Юлечка, а не сам Сташков, считавший, что всю нерастраченную на любовные переживания энергию Ада обращает в работу.

– Игорь, мне нужно отлучиться. Не знаю, вернусь ли я сегодня в офис или уеду с концами…

– С концом, – вдруг гоготнул Сташков.

– Что?

– Ничего, – смутился он. – Так, дурацкая шутка. Езжай, куда тебе надо и на сколько надо. Справлюсь.

– Ты мне звони, если что, – я на связи.

– Ну, это понятно! Только мой совет тебе: отключай мобильник хотя бы на ночь! Наверное, ты с ним в руке так и спишь.

– Нет, под подушку кладу, – ответила она самым серьезным тоном. Положив трубку на рычаг, крутанулась в кресле, как девчонка, и, остановив взгляд на папке, задумчиво закусила нижнюю губу. Может, и в самом деле стоит поручить собрать информацию об интернате Писаренкову? Это была мысль уже не напуганной мнительной Ады, которую в панику ввергли ничем практически не обоснованные «версии» старого знакомого, всегда отличавшегося бурной фантазией и страстью ко всему мистическому и непознанному, – это была мысль как раз таки настоящей Ады – привыкшей держать все под контролем, не терпящей недостатка информации, доверяющей своей интуиции. Силен тот, кто знает: слабость – в невежестве. Еще она знала, что случайностей не бывает – цепь совпадений заставляет призадуматься.

С чего начать, Ада не решила. Возможно, гибель бывших соседок по спальне и не имела никакого отношения к интернату и тем более к той ночи, о которой Ада мало что помнила. Но сбрасывать со счетов ту трагедию тоже нельзя, как бы тяжело ей ни было вспоминать об этом.

– А вдруг Вовчик прав? – Ада даже не заметила, что размышляет вслух. И когда в кабинете вдруг раздался голос секретаря, чуть не подскочила на месте от неожиданности.

– Лина!

– Я постучала, – смущенно ответила девушка.

– Что там у тебя?

– Вас искали.

И по тем признакам, что личико девушки приняло серьезно-торжественное выражение, а сама она вытянулась, как новобранец, в струнку и что не сразу выпалила имя спрашивавшего начальницу человека, а сделала многозначительную паузу, Ада сделала вывод, что, наверное, искал ее кто-то особый. Впрочем, иногда секретарь преувеличивала важность ситуаций и каждому третьему, искавшему Аду, в своей личной табели о рангах по одной лишь ей ведомой причине присваивала высшие позиции. Однажды Лина таким образом приняла за «очень важное лицо» и проводила со всеми почестями в кабинет к начальнице… коммивояжера, торгующего поддельной косметикой. Что уж сбило с толку девушку – костюм ли и прическа «волосок к волоску» ушлого молодого человека, его ли сладко-назойливые речи или, наконец, поддельная «Шанель» – неизвестно. Но Ада и глазом не успела моргнуть, как на ее столе прямо перед носом оказался ворох коробочек, пузырьков и тюбиков, а нахально развалившийся в кресле напротив нее коммивояжер уже брызгал удушливым одеколоном на бумажку и быстро-быстро размахивал ею перед носом оторопевшей хозяйки кабинета.

И сейчас Ада тоже не была уверена, что секретарь опять не приняла за важного посетителя какого-нибудь проходимца, но Лина назвала имя, от которого сердце по старой привычке сжалось в комок, а затем забилось в лихорадочном ритме.

– Борис Борисович.

– Когда? – спросила Ада после некоторой заминки. Спокойно: не должно быть подобной – на одно лишь имя – болезненно-беспокойной реакции сердца – все в прошлом. Она сама поставила точку. Рубанула по живому, разделив две сросшихся, глубоко проникших друг в друга души, оставив рваные, кровоточащие раны, необработанные – они еще долго заживали сами по себе. Но… они оба выжили и справились. Кажется. Звонки от ББ в последние два года были редки, как государственные праздники. А сама Ада ему никогда не звонила.

– Утром, когда вас не было.

– Странно, но он мне не перезвонил, – пробормотала вслух Ада не столько Лине, сколько самой себе.

– А он не звонил, он приезжал.

– Борис Борисович в Москве?! – вырвалось слишком уж горячо.

В последний свой приезд он нагрянул так же неожиданно, без предупреждения. Аду тогда, помнится, все же обидно задело, что Борис, пробыв в Москве целых три дня, к ней заглянул за час до отъезда в аэропорт. Хотя и понимала, что так и надо.

Это он, кстати, сказал как-то Аде, что люди, пойманные врасплох неожиданной встречей, частенько проявляют свое истинное лицо.

– Да. В Москве.

– Спасибо, Лина, – сухо поблагодарила Ада, стараясь скрыть нарастающее неприятное чувство, что Борис, как и в прошлый раз, решил увидеться с ней лишь перед отъездом. – Меня сегодня, скорее всего, уже не будет – переводи всех на Сташкова.

– Поняла, – кивнула девушка и наконец-то ушла. А Ада, едва за секретаршей закрылась дверь, обхватила голову руками и устало вздохнула, затем, спохватившись, в надежде схватила мобильный, но пропущенных звонков на нем не оказалось.

Если бы это происходило до того, как она поставила точку в их личных отношениях, Ада не стала бы звонить Борису из упрямого чувства гордости, но сейчас набрала его номер и поднесла трубку к уху. Слушая длинные, тягучие гудки, она рассматривала в окно ветку березы, по которой так же, как и накануне, прыгал воробей. Времени с того момента прошло не так уж много, а ей казалось, что по меньшей мере – неделя. Вряд ли это тот же самый воробей, но Аде почему-то хотелось думать, что наведался «старый знакомый», с которым ее сравнил Сташков. Отвлекшись мыслями на пташку, она не нервничала, ожидая ответа, но и не заметила, что слушает гудки уже неприлично долгое время. Спохватилась лишь тогда, когда воробей вспорхнул и улетел, и тогда поспешно оборвала вызов, понадеявшись на то, что Борис просто отключил звук звонка и потому не взял трубку, а не оставил где-то телефон. В последнем случае тот, кто слышал такое долгое треньканье, наверняка разрядился раздраженной тирадой в адрес назойливого звонящего.

Ну что ж… Если надо, перезвонит. Ада решила, не меняя своих планов, поехать к Вовчику на работу. В сумку папка не влезала, нести под мышкой было неудобно, поэтому Ада убрала ее в пакет с носками, суеверно решив, что носки послужат для нее оберегом. И улыбнулась, подумав, что было бы неплохо подарить парочку и Борису, если они встретятся. И добавить, что между решением важных вопросов и подписанием документов она вяжет носки. А на особо скучных собраниях так и вовсе не расстается с вязанием, сидит себе с внимательным лицом, а сама под столом считает петли. Новое хобби… А что? Борис сам говорил, что она свою жизнь превратила в сплошную работу, не оставив ни малейшей лазейки для своих интересов, – даже походы в спортклуб являлись прежде всего предусмотрительными инвестициями в здоровье, чтобы без помех посвящать себя делу.

Боярышники, 1914 год

Ульяша не обманула: она нашла средство, как мне помочь, да только я отвергла ее совет с негодованием. Страшно! Хотя и знала я, что ходит народ к Захарихе, да боязно мне стало. Папенька частенько ворчит, что только темный, необразованный народ может верить в чудеса заговоров. Ох, как гневался он раз на конюха Антипку за то, что запустил тот серьезную болячку: лечил свой недуг не у земского врача, а прикладывал по совету знающей бабки травы да землю.

Но Ульяша, видя мои сомнения, принялась уговаривать. Мол, с ведьмой справиться сможет лишь знающий человек, а мне не под силу будет: пока папенька находится под чарами иноземки, не услышит моих слов, что бы я ему ни говорила о Мари.

– Не бойся, ангел мой Асенька, – шептала Ульяна. – Захариха вреда не причинит: пошепчет, травяной настой сделает, чтобы отворотить ведьму от нашего Петра Алексеевича. Уедет к себе чужестранка так скоро, что ты и глазом моргнуть не успеешь. Захариха, сказывают, сильна в наговорах на остуду.

– Даже с ведьмой справиться может? – засомневалась я. Не почует ли Мари, что против нее затевается что-то нехорошее? Если она и вправду с дьяволом связана, как народ судачит, то как с ней совладает обычная деревенская бабка?

– Одолеет ведьму Захариха! Ей под силу, вот те крест! – воскликнула кормилица с такой убежденностью, что я начала колебаться. А ну-ка и правда Ульяша верное решение подсказывает? Разве будет моя кормилица желать мне плохого?

Да только выполнить задуманное не кажется мне простым делом: Захариха живет далеко, между деревнями Огаркино и Пичужкино, а это самые дальние от нас деревни, разделенные между собой широкой полосой леса. Ведунья как раз в том лесу и обитает. И меня пугает не столько расстояние, сколько уединение, которое избрала знахарка: не попаду ли я из огня да в полымя – от одной ведьмы к другой? Затея видится мне и тревожной, и опасной. Но вечернее происшествие развеяло все сомнения и придало мне решимости.

Два дня подряд мадам была больна, отменила занятия со мной и не спускалась ни к обеду, ни к ужину. И когда наконец-то вышла на третий день к столу, я увидела, как она бледна, под глазами залегли тени, а лицо исхудало так, что щеки ввалились и нос казался еще длиннее. Признаться, я позлорадствовала в душе: теперь папенька, увидев, как подурнела Мари, разлюбит ее. Но мой бедный отец, казалось, вовсе не заметил, какой некрасивой стала его жена. Он глядел на нее с таким обожанием, словно на первую светскую красавицу, и, с почтением усаживая ее на стул, заботливо спросил о самочувствии. Я знала, что Мари отказалась от услуг нашего семейного доктора, и папенька эти два дня места себе не находил от беспокойства. «Не волнуйтесь, мой дорогой. Я почти здорова. Небольшое несварение желудка», – ответила Мари. «Как же, несварение… – пробормотала себе под нос подававшая на стол Прасковья, так, что услышала лишь я. – Беременна она, как пить дать! Вон как с лица спала…»

Беременна? Я от ужаса выронила вилку. А что, если у Мари и папеньки родится ребенок? Беда какая… Не будет для меня жизни! Сживет меня мачеха со свету ради того, чтобы вся любовь, все богатство папеньки достались не мне, а ее ребенку. Не потому ли и куклу с моим лицом лепит?

– Что с тобой, Ася? – встревожился за меня отец, заметив, что я почти не притронулась к еде. – Ты не заболела?

Что я ему ответила, не помню, пробормотала какие-то оправдания и выбежала из-за стола.

– Ульяша, Ульяша!.. – с отчаянным криком ворвалась я к своей верной кормилице.

– Ай, Асенька, – всполошилась она, – чай, пожар приключился?

– Хуже! – плача, я рассказала ей о том, что узнала за обедом. Ульяна, слушая меня, охала и качала головой.

– Сведи меня с Захарихой! – потребовала я. Но кормилица, никогда до того мне не перечившая, вдруг отступила назад и вытянула вперед руки, словно желала отгородиться от меня.

– Да ведь грех-то какой, Асенька! – жалобно промолвила она. – А ежели мадам Мари и правда ребятеночка ждет? Не по-божески зло против нее затевать.

– А по-божески меня изводить? – воскликнула я. – Ульяна, боюсь я ее! Сживет она меня со свету! Или про куклу ты неправду сказала?

– Правду, – вздохнула Ульяна и перекрестилась. – Ей-богу, правду! Ну, так и быть, Асенька… Возьму грех на душу ради тебя, моя кровиночка. Скажу мужу моему, Силантию Валентиновичу, пущай тебя завтра спозаранку отвезет к Захарихе, он знает куда. Никому про то не скажем! А ежели тебя кто спросит, я найду, что ответить.

Я робко топталась у порога, потому что неприветливая Захариха не пригласила пройти и присесть. Ей было безразлично, что крестьянка, что графская дочка, для нее не существовало чинов и классов. «А мне что царевна, что нищенка, все едино, – пробормотала она, глянув на меня так недобро, что «рыбий» взгляд мадам мне показался даже ласковым. – Просьбы у вас одни. Все вы грешницы».

Вот так вот.

Захариха смотрела на меня немигающим змеиным взглядом, ожидая, что я начну рассказывать, но я молчала: язык у меня словно присох к гортани. Повернуть бы назад, да ноги словно тряпичными сделались. Так и стояла я перед ней, испуганная и со стыда сгорающая, будто публично обнаженная.

В избе сильно и горько пахло травами, так, что дурманилась голова. Я украдкой скользнула взглядом по сторонам и увидела развешанные под бревенчатым потолком пучки трав, какие-то я смогла опознать: зверобой, мать-и-мачеху и крапиву.

Сама же знахарка внешне не внушала страха: деревенская баба, да и только. Но и доверия тоже не вызывала. Она не была похожа на ведьму. Не сгорбленная, напротив, спина ее была прямой, как доска, не согнутой ни возрастом, ни тяжестью жизни. Нос – обычный нос простолюдинки, с широкой переносицей и мясистым кончиком. Никаких бородавок, пятен и других «ведьминских» меток на лице. Только, пожалуй, взгляд казался излишне суровым из-за сросшихся на переносице бровей. Волосы у ведуньи были убраны под синюю косынку, концы которой, обернутые вокруг головы, были завязаны надо лбом «рожками».

– С чем пожаловала? – поторопила меня Захариха, не дождавшись от меня ответа. И я, испуганно оглянувшись на дверь, словно проверяя, не подслушивает ли оставленный во дворе караулить лошадь Силантий, робко принялась рассказывать.

– Куклы, значит? – усмехнулась как-то нехорошо знахарка. Но больше не перебивала. Закончила я и глянула на хозяйку со страхом: что скажет? Прогонит или поможет, или вдруг цену запросит такую, что мне вовек не рассчитаться? Но Захариха обошла меня кругом, внимательно рассматривая, привстала на цыпочки, заглядывая в глаза, и, приблизив лицо к моему так, что я еле сдержалась от того, чтобы не отшатнуться, проговорила:

– А грех на себя возьмешь?

Я испуганно кивнула. Не столько от согласия, сколько от страха.

– Хорошо, – засмеялась вдруг недобро хозяйка. – И выполнишь то, что скажу?

И я опять согласилась. Некуда отступать, раз уж сама пришла за этим.

– Не испугаешься?

На этот раз я уже отрицательно покачала головой.

– Ну вот что… Вижу, пойдешь до конца – так ты мачеху не любишь.

– Она меня не любит! – в запальчивости воскликнула я.

– Ой ли? – усомнилась неожиданно Захариха. – Ты за своей нелюбовью ее любви не видишь.

– Не любит она меня! – упрямо повторила я.

– Черствая избалованная девчонка, – вдруг выругалась знахарка. – Сколько годков-то тебе?

– Пятнадцать.

– Мала еще, дурна. Прогнала бы тебя… – Захариха сделала паузу, задумчиво собрала губы в гузку.

И я вдруг с неожиданной радостью подумала, что и вправду прогонит, пусть так и будет! Но только не успела что-либо сказать.

– Сделаешь все так, как велю. Если ошибешься или испугаешься, пеняй на себя. Ежели что пойдет не так, тебе плохо будет. Принеси мне две вещи, что твоему отцу и мачехе принадлежат. А потом я скажу, как дальше быть.

* * *

Час пик уже давно миновал, и в вагоне оказались свободные места. Ада присела между двумя пассажирами: полной женщиной с двумя авоськами, зажатыми между плотных икр, и интеллигентного вида мужчиной, который держал завернутую в газетную бумагу книгу. Надо же, как в советские времена, когда книги были дефицитом, и их для лучшей сохранности оборачивали газетой! Мужчина был полностью погружен в чтение и, судя по внимательному выражению лица, сосредоточенно нахмуренному лбу и то и дело шевелящимся губам, словно он повторял про себя особо понравившиеся фразы, читал он что-то серьезное и глубокое. Ада не сдержала любопытства и украдкой заглянула в раскрытую книгу, ожидая увидеть философский труд, но, пробежав глазами диалог, в котором некто в незатейливой форме изъяснялся в любви, а затем рассмотрев колонтитул с именем автора, едва не расхохоталась. Мужчина читал с таким сосредоточенным выражением любовный роман одной из популярных писательниц и книгу в газету завернул не ради того, чтобы лучше ее сохранить, а боясь косых взглядов. А вот соседка Ады совершенно не стеснялась привлечь к себе внимание, извлекая из авоськи опус с названием «1001 способ доставить ему удовольствие» и фотографией мужских плавок на обложке. Помусолив палец, женщина погрузилась в изучение секретов мужской физиологии. Студенческая парочка, сидевшая напротив, тоже обратила внимание на книгу: девушка прыснула со смеху и уткнулась в плечо своему молодому человеку, тогда как тот посмотрел на тетку с большой долей уважения.