Читать книгу: «Варнаки, или сказ о сибирских разбойниках», страница 2
И Марфа зажгла лампадку перед иконой. Хоть заставляла она себя ежедневно молитву творить по утрам да вечерам, но не было благодати в душе от молитв тех. Вот разве что за батюшку. А так скорее машинально крестила лоб да шептала: «Отче наш…».
Зябко кутаясь в цветастый платок – подарок деда Ивана, Марфа обошла дом. Хоть и не большие хоромы, да светлые, уютные. Прибралась, растопила печку. Налила себе чаю, села к окну, а мысли снова унесли её в родной город, в родной дом…
И вспомнила, как после той встречи с чудной женщиной, стала она совсем другой. И чувствовала себя как-то странно. Будто всё она знает наперёд. Слышит мысли людей, видит их недуги. А началось всё с кухарки. Дородная молодая женщина служила у них на кухне. Готовила вкусно, весёлая да ласковая, а главное – аккуратная была. Вот уже второй год она приходила к ним каждый день и стряпала на кухне, сама и за продуктами ходила. Впервые был так доволен прислугой Илья Петрович.
– Не ворует и готовит сносно, – поговаривал он, но по всему было видно, что он очень доволен.
Так вот, однажды Нина зашла на кухню за чем-то, уже и не помнит. Посмотрела она на Таю, их кухарку, которая что-то помешивала в большой кастрюле на печке, и вдруг видит, что у той в животе ребёночек. Маленький такой, калачиком свернулся. А живота вроде ещё и нет. Подошла она к ней и говорит:
– Ребёночек у тебя будет. Ты уж береги себя.
Та за живот руками схватилась, неужто видно, срок-то ещё не велик.
– Да не видно ещё. И не бойся, отец тебе из-за этого в месте не откажет, будешь у нас работать, пока сможешь, до самых родин, – и ушла.
Долго не могла прийти в себя Тая.
А потом и пошло. Идёт по улице – шумно от мыслей людских. А порой и смешно. Вон та девица ступает важно, а в голове: «спину держи, голову выше» – видать маменькины уроки повторяет.
А вон ямщик на козлах горюет:
–Эх, неудачный день сегодня. И клиентов нету, и денег нет. Ни выпить, ни жене лекарства купить. Может на другую улицу переехать?
– А вы к вокзалу езжайте, там сейчас поезд подходит. Вот и будет работа, – сказала Нина.
У возницы глаза на лоб полезли. «Свят, свят!» – начал крестится он, ошалело глядя на красивую барышню.
– И то, что это я в дела чужие лезу, людей пугаю! – и Нина пошла дальше.
Она уже начинала привыкать к своему новому дару. И он ей нравился. Жить стало как-то веселей и интересней. Кажется, что знает она всё и обо всём. И это её ни капельки не удивляет.
– Ишь ты, расфуфырилась краля. Живет как у Христа за пазухой! Сытая да ладная. А я вот ещё ничего не ела и не пила.
Нина оглянулась. У края тротуара стояла грязно одетая, пожилая, явно пьющая женщина. И недобрыми глазами смотрела на Нину.
– Нате, выпейте. Может легче станет, – Нина протянула несколько монет женщине…
А вот навстречу идёт молодая, бледная, хорошо одетая девушка. У неё туберкулёз, и совсем нет сил бороться за свою жизнь. Дни её сочтены. И Нина поспешила дальше. Она не может помочь этой девушке, да и имеет ли она право?
И она возвращалась домой, в свой кабинет. Там она садилась в мягкое, уютное кресло, доставала свою заветную книгу. Всегда с волнением и трепетом открывала её Нинель. Какие только вопросы не задавала она ей. И книга знала ответ на любой из них.
–Скажи, а есть ли жизнь на звёздах? – спрашивала она.
–Да, есть! – всплывали буквы.
–И что она разумна? Как мы?
– Есть и ещё разумнее, – был ответ.
Это очень удивляло Нину. Ну, разве такое может быть? Но книге она верила. Значит – это правда. И она задумчиво подошла к окну.
Да, неисповедимы твои пути, Господи!
Вдруг холодок пробежал по спине. Нина обернулась. Книга, оставленная на кресле, светилась каким-то голубоватым светом. Девушка удивилась, подошла и раскрыла книгу.
–Беги к Ильиным! Отцу твоему плохо! – было написано там.
Нина быстро собралась и, взяв на улице извозчика, поехала к Ильиным. Волнение за отца усиливалось.
–Быстрее! Быстрее! – торопила она возницу.
Подъезжая к большому особняку промышленника Ильина, она заметила несколько карет, стоящих у входа. Вбежала на крыльцо. Дворецкий распахнул дверь.
– Где батюшка? Что с ним?
– В кабинете. Там доктор.
Нина вбежала в кабинет без стука. Там, на мягком большом диване лежал её отец. Рядом толпились хозяин дома, два незнакомых господина и врач, который держал руку Ильи Петровича, проверяя пульс.
– Что с ним? – Нина бросилась к отцу.
– Вы кто? – доктор строго поднял брови.
– Это дочь его, Дмитрий Александрович, – сказал хозяин.
– Ах, дочь! Так пойдёмте, барышня, в гостиную. Побеседуем.
Нина смотрела на отца и видела, что ему очень плохо. Сосуды головы и сердца были переполнены густой, тяжёлой кровью.
– Пускание ему сделайте. Скорее! – с мольбой сказала она врачу.
–Ну-с, барышня, это не вам решать! – начал было доктор, но осёкся и с удивлением посмотрел на молодую встревоженную девушку.
– Хотя может вы и правы. Принесите сюда таз и чистое полотенце, – и ещё внимательнее посмотрел на Нину.
Когда состояние Ильи Петровича улучшилось, он пришел в себя. Рядом сидела его любимая Ниночка и держала его руку в своих руках. Она видела, что кризис миновал, кровь спокойно течёт по сосудам, и отцу больше ничего не угрожает.
А в соседней комнате сидели за чаем несколько влиятельных господ и доктор.
– Да, могли его потерять. Такого удара он мог и не пережить. Ай да умница у него дочь! Вовремя совет мне дала. Возможно, компрессы и пилюли не оказали бы нужного действия.
– Да полно вам, доктор, переживать! Жив Илья Петрович и, слава Богу!
– А что дочь у него и то, правду сказать, особенная какая-то. Красоты невиданной и ума неслыханного, – сказал один из гостей.
– Да, господа, вот бы её в невестки мне. Сын уже давно любуется ею, но не смотрит на него Нинель, – хозяин задумчиво отхлебнул чай из чашки.
– Так может, есть уже на примете какой-нибудь счастливчик?
–Да нет. Илья Петрович говорит, что только книжки она свои и любит.
– Да, где много знаний, много и печали, – многозначительно подвёл итог полный господин.
***
Следователь жандармерии Поляков Иван Степанович, дородный мужчина лет сорока, сидел у себя в кабинете. В дверь постучали.
– Да. Войдите, – сказал он.
На пороге стоял высокий, хорошо одетый молодой человек.
–Честь имею. Уваров Сергей Иванович. Разрешите обратиться по личному делу.
–Да. Присаживайтесь. Я вас слушаю.
– Тут вот какая история… Ко мне должна была приехать моя невеста с отцом. Я их очень жду. Договор был на прошлый месяц. Но их всё нет. Ну, думаю, мало ли что могло их задержать. А вчера письмо пришло от её мамы. Спрашивает, как доехали и когда свадьба. И из письма выходит, что выехали они месяц назад, как мы и договаривались. Но их до сих пор нет. И домой они не вернулись, раз мать пишет. Думаю, случилось что-то с ними в дороге. А тут езды-то всего дня два. Может, вы что знаете?– и молодой человек с мольбой посмотрел на следователя.
Тот задумчиво раскуривал трубку.
– Информацией такой пока не владеем. Но пошаливают мужики на тракту.
А про себя подумал: «Уже не раз люди пропадали, а то и убитых находили. Но они за собой следов стараются не оставлять».
– Боже милостивый!– молодой человек побледнел.
Поляков спохватился, что может чего лишнего сказал, ведь юн ещё этот господин, слаб.
– Да вы успокойтесь. Мы примем меры. Поищем вашу невесту. А вы будьте любезны заявление написать. И внешность их подробно опишите. А то кого мы искать будем?
– Да, да, конечно! Я всё напишу. Так неужели что могло с ней случиться?– руки его дрожали, на глазах блестели слёзы.
– Ступайте к писарю. Он даст вам перо и бумагу. Напишите заявление на имя начальника управы. Да приметы поподробнее. Ступайте.
Молодой человек встал и какой-то весь сникший, медленно пошёл к двери. Обернулся:
– Вы только найдите её!
– Непременно!– и опять облако дыма.
***
– Папа, а почему нашу маму Марфой звали? – Нина сидела у кровати отца. Он уже поправлялся, но врач строго приказал неделю провести в постели. И вот он теперь маялся бездельем. И хотя чувствовал себя хорошо, врача ослушаться не хотел.
– Да, дочка, имя её какое-то странное, в наших кругах не принятое. Да и сама она была из глухих Сибирских мест, из Енисейской губернии. Но красавица была – не то слово! Увидел я её у купца Волошина и оторопел. Помню, как сейчас.
– Кто это? – спрашиваю. А он сощурился так хитро и говорит:
– Родственница моя, сиротка. Из глухомани ко мне как-то добралась. И не роднились мы с ними, а тут, поди ты, как снег на голову: – Я ваша племянница, Марфа Пантелемоновна Волошина!
А и то, был у меня брат старший, Пантелемоном звали. Так ушёл из дому ещё мальцом. Больно прыткий был, отцу поперёк всё говорил, вот и разругались они с отцом крепко. Тот в сердцах из дому сына родного и выгнал. А этот гордый был, нет, чтобы отцу в ноги броситься, так туда же:
–Ну и Бог с вами! И без вас не пропаду! – и ушёл.
С тех пор о нем ни слуху, ни духу. Мать все глаза проплакала, а отец её утешал:
–Ничего, горя хлебнёт – вернётся.
Ан не вернулся! Как в воду канул. Считай, лет около двадцати прошло. А тут на тебе – явилась! Да что ещё чудно, так иконку кажет, что у Пантелемона с рождения на груди была. Говорит, что отец перед смертью ей её передал, да к родне в город ехать велел. И приданное у неё есть. И золотишко, и деньги. Может, гулящим человеком брат был. Господи, прости!– и осенил себя крестом.
– А девчонка смышленая, держит себя с достоинством. Ну а красавица, сам видел! Что с ней делать, ума не приложу? – и хитро так на меня смотрит. А я в ту пору уже при деле был, дяде помогал. Да и сам кое-что начинал. Мне двадцать второй год шёл.
– А сколько ей лет?– как-то глупо спросил я и засмущался. Волошин, мужик уже тёртый, всё понял:
– Да шестнадцать уже миновало. Вот бы в руки хорошие отдать, чтобы душа за родственницу не болела.
Тут я выпалил:
– Мне отдайте! Сватов пришлю!
Засмеялся старый лис:
– Ох, горяч ты, парень! Вот так с первого разу – и сразу сватов. Ну, коли приглянулась, помозговать надо. Да с дядей твоим потолковать. А ты ступай, поговори с ней. В горнице она.
– Ног под собой не чуял, – продолжал отец. – Хоть, давно это было, а помню, как сейчас. Захожу, а она за пяльцами сидит, глаза потупила. Хоть и слышала мои шаги, а головы не подняла. А из окна на неё свет солнечный падал так, что, казалось, вся она светится. Волосы чёрные, синевой играют, коса длинная через плечо на грудь легла. До чего же хороша, дух захватило!
Я кашлянул:
– День добрый!
Она подняла на меня свои огромные глазища, а в них весёлые чёртики пляшут!
– Добрый, коль не шутите, – ответила она.
А голос у неё такой бархатный да нежный, что совсем я голову потерял. Стою перед ней, как дурак, сам не свой, а что делать и говорить, не знаю. Тут встала она, подошла ко мне и в глаза посмотрела серьёзно. Да от взгляда того мороз по коже пробежал.
– Знаю мысли твои, чувства твои ведаю. Нет злых умыслов у тебя. Нравлюсь я тебе. Пойду я за тебя – так тому и быть. Присылай сватов. Хоть не долгой, но счастливой будет жизнь наша! – и ушла.
Помню, мчался я, очертя голову, к дяде. Он у нас в семье был за старшего. Отец после удара ещё не оправился и от дел отошёл. Жил с матерью в деревне. А я при дяде в городе. Нам в то время несколько заводов и мануфактур принадлежало. Так я у дяди правой рукой был. Своих сыновей у него не было, только дочки, вот и был я ему вместо сына.
Деловой хваткой он обладал недюжинной, многому меня научил. Любил он меня по-своему, за дело – суров был, а коль всё ладно у меня идёт, то одобрит, не поскупится и на слово хорошее.
Помню, ворвался я к нему в рабочий кабинет да как закричу:
–Скорее, дядя, сватов посылай к купцу Волошину. За его племянницу сватай меня!
Дядя удивлённо уставился на меня:
– Остынь! Ишь, как жениться приспичило, что и поздороваться забыл. Что за спешка такая? Сядь и толком объясни, в чём дело? – и налил мне стакан воды. Воду я выпил, немного успокоился.
– Дядя, миленький, девушку встретил! Красоты невиданной! Влюбился с первого взгляда! Жизнь без неё мне не мила! Пошли сватов, а то, не дай бог, кто шустрее нас окажется. Уведут красавицу!– ну и что-то ещё в этом роде я ему лепетал. А он смотрел на меня глазами умного доктора и молчал. Когда мой пыл остыл, я почему-то расплакался.
– Ну-ну! Полно тебе, будет! Что как девица красная слюни распустил. Вижу, не помогут тебе слова мои здравые. Я тебе уже невесту присмотрел и с её отцом, моим компаньоном, уже потолковал. Всё время выбирал с тобой поговорить. Да опоздал, вижу. Ладно, посмотрим, что за красавица у Волошиных объявилась, – и не поверишь, сам к нему поехал.
А тот был рад с таким, как наш род, породнится, но марку держал. Но в свой черёд всё порешили, сговорились о свадьбе.
А я ещё несколько раз к ним в гости заезжал. Зайду, бывало, сяду подле неё и смотрю на неё. А она смеётся:
–Ну что как на икону смотришь? Твоя я буду! Свадьба уже скоро!
А свадьба была красивая, но странная. Платье ей дядя заказал у лучшей модистки. Когда Марфа вышла в залу, аж дух у всех перехватило, и тишина восхищённая повисла. А она плывёт, вся в кружевах. И такая красивая, что слова меркнут перед красотой её. А вот в церкви всё пошло наперекосяк. Она к алтарю пошла, а крест на себя не наложила. Свечи венчальные всё гасли, да у батюшки кадило из рук выпало. Народ зашептался, я на неё глянул, а она счастливо так улыбается, и будто всё это её только забавляет. Ну, я и успокоился. В приметы особенно не верил. Короче, стала она моей женой. И не было на свете никого счастливее меня! Но что чудно, мысли она умела читать. Бывало, поговорю с кем в её присутствии, а когда одни останемся, она и скажет: «Не верь ты ему. Он обмануть тебя хочет. Уже с другим сговорился, а от тебя ждёт, что ты в цене ему уступишь». Или: «А эта женщина на тебя виды имела, для своей дочери. Вот и не знает, как бы тебя уколоть. Да болезнью её бог наказал, так что не сердись на неё, недолго она проживёт». И верно, померла та женщина вскоре.
А между нами лад был. Ну, что любил я её, ты уже поняла. Та любовь мне такие силы давала, что дела мои резко пошли в гору. Дядя нарадоваться не мог. Отделил меня, хозяином поставил над несколькими мануфактурами. А я хоть и работал изо всех сил, но моя душа всегда домой рвалась. Лечу домой как на крыльях, извозчика тороплю. А дома она! Как сказочная принцесса. Уж я ей нарядов понадарил, украшений всяких. Ей всё шло, что бы она ни надела. Легко она ко всему относилась, весело. Баловаться да шалить очень любила. Но порой запиралась у себя в дальней комнате и сидела там долго-долго. Раз как-то я не удержался и подсмотрел. А она вошла в комнату, свечи зажгла, книгу какую-то странную достала…
– Книгу! – встрепенулась Нина. – Какую книгу?
– Да я толком и не рассмотрел. Большая такая, в старинном переплёте. Я попытался войти и книгу ту рассмотреть. Но она так на меня посмотрела, что душа в пятки ушла. И сказала:
– Оставь это. Не твоего ума дело, – я больше и не пытался.
А как-то раз спросил я у неё про родных. Она рассказала, что отец её братом Волошину приходится.
–А мать и бабка колдовками были.– Так и сказала – колдовками.– Боялся их народ, не любил. Но знали они много и даром необычным владели. Так-то. Вышла мама замуж за парня пришлого, вольного. Любили они друг друга. Родились у них две дочки. Старшая Мария, да я. Мария вышла замуж за Ивана и в Канском уезде живет. А мамку злые люди камнями забили. Кто его знает за что. Может, и было за что. А папка бросился её спасать, так ему вилы в живот воткнули. Промучился он несколько дней, да на моих руках и помер. Похоронила я родных и сиротой осталась.
– А бабушка?
– А с бабушкой другая история. Ещё мама жива была, бабушка как-то засобиралась.
– Ты куда?– спросила мама её – Ведь гроза нынче будет!
А та встала так, распрямилась и сказала:
– Пора мне, доченька. А что гроза, так это наша стихия. Она нас породила, она нас и заберёт. – Спокойно так говорила – А девочек своих береги. Не долгий век у вас всех.
И ушла. Больше её мы и не видели. А гроза тогда и вправду сильная была. А ещё мама сказывала, что бабушка её в грозу родила, и сама она нас с Марией тоже в грозу родила, вот ведь как… Да, много знали мама и бабушка, но недолог их век был. И мой тоже короток будет, так что люби меня и радуйся!
Не понравились мне тогда её последние слова, но она засмеялась, заиграла меня, чтобы я особого внимания на них не обратил. А потом ты у нас появилась! Вот радость была! Но помню, как она с грустью на тебя посмотрела и сказала:
–Прости, доченька, что судьбинушку тебе нелёгкую дала. Но ты теперь одна из роду нашего будешь дело продолжать!
Потом резко обернулась, увидела меня, тебя к себе прижала и замолчала. Так я ничего и не понял. А когда тебе третий годик пошёл, будто подменили мою Марфу. Странная какая-то стала. И раньше были у неё странности, но тут совсем другой стала. Всё больше молча по дому ходить стала, задумчивая, бледная. И куда её веселье подевалось? И ещё грозы бояться стала. Как начнётся гроза, она ко мне бежит, прижмется, дрожит вся.
А ту ночь я никогда не забуду. До чего она ласковая да нежная со мной была. Но смотрю, слёзы у неё на глазах.
– Что случилось? – спросил я с тревогой.
– Хороший ты, добрый! И полюбила я тебя всем сердцем. Да только счастья мало я тебе дала.
– Ну что ты, ещё столько счастья у нас впереди! – перебил я её.
А она смотрит на меня своими большими глазами, а в них такая тоска, что сердце защемило.
– Нет, милый, кончилось наше счастье. Доченьку береги! – и отвернулась.
Я вскочил с постели:
– Ты что такое говоришь? Заболела что ли?
А она поворачивается ко мне, а в глазах чёртики весёлые прыгают.
– Да пошутила я! – и, спрыгнув с постели, начала танцевать. А за окном гроза началась. Я подумал, что сейчас она испугается, ко мне прижмётся. Да не тут-то было! Покрывало блестящее на бёдра себе повязала, волосы распустила и так красиво танцевала, что я залюбовался. А за окном грохочет всё, сверкает. А она всё быстрее и быстрее в танце носится и кружится. А потом упала и затихла. Я к ней, а она не дышит….
***
В доме Ивана Окладникова, серьёзного зажиточного мужика, начинался день. Его большая семья просыпалась и принималась заниматься, всяк своим делом. Так уж повелось, что и дети, подрастая, приступали к посильному труду. Первой вставала хозяйка – жена Ивана, Олимпиада, и начинала хлопотать у плиты. Подбила тесто, растопила печь. На помощь ей пришла старшая из дочерей, Агафья. Она быстро и умело начала чистить и мыть овощи. Мать ставила горшки с едой в печь. Старшие сыновья Иван да Василий занялись скотом. Младшая Нюрка спешила доить коров. Посадив пироги в печь, ей на помощь пришла мать. Хозяйство у Окладниковых было большое. Одних дойных коров около десятка, так что рабочие руки, ой, как нужны. Когда стадо коров, телят, овец было выгнано в поле, старший сын подошёл к отцу:
– Батя, а что с конями-то делать? Вчерась опять одного не досчитались. Воруют, гады.
– Васятка пущай сегодня пасёт на Гнедом. Да далеко от села не отходит. А я посмотрю, кто тут у нас балует, – и позвал жену:
–Слышь, мать. Ты бы до Катерины дошла. Власка вчера вернулся. Разузнай, что почём, да скажи, что дело у меня к нему есть. А коль время у него будет, пусть даст знать. Свидимся, посудачим.
– Ой, Господи! Да об чём тебе с ним говорить, душегубом.
– Цыц, баба, не твоего ума дело. Сказано, ступай. Ведь Катька тебе сестра сродная, вот и роднись с ней.
Олимпиада, сухонькая курносая женщина, была послушна своему мужу. Да и то – голова он. Но Катьку, сестру свою, недолюбливала с детства. Уж больно та красивая была да везучая. Может, чисто по-женски завидовала ей. Но слово мужа – закон.
Накрыв на стол, поставив посуду и разложив ложки, дочери стояли у стола. Стали собираться сыновья. Старший Иван, названный в честь отца, был уже почти взрослый парень. Над верхней губой пробивались усы, и голос стал басить. Да в плечах раздался – совсем мужиком скоро станет. Второй сын Василий, с нежно-голубыми глазами, был спокойным, задумчивым парнем. И хотя ему уже 16 минуло, был стройным и хрупким. А погодки Пётр и Степан были ещё совсем пацанами. Всё баловались да носились, пока отец их грозным окриком к работе не возвращал. Парни толпились у лавок, поджидая отца. Иван степенно зашёл в горницу, перекрестился на образа и прошёл к своему месту, во главе стола. Молча сел. Вослед бате, сыновья мигом заняли свои места за столом. Олимпиада с дочерьми спокойно и степенно разместились на своей половине, по другую сторону стола. Наступила тишина.
– Господи, благослови! – Иван осенил себя крестом. Все дружно перекрестились и посмотрели на отца. Тот не спеша, взял свою деревянную большую ложку и придвинул к себе миску. Тут же, как саранча, парни набросились на еду, застучали ложками, задвигали мисками. Женщины старались не шуметь, ели молча и быстро.
После завтрака, управившись по хозяйству, Олимпиада надела свой лучший платок, нарядилась, как могла, и пошла к Катерине. Хочешь – не хочешь, а муж велел.
Дом Власки стоял на той же улице, но в другом конце села. И что странно, замечала Олимпиада, проходя по знакомой улице, как только возвращались «гулящие» мужики в деревню – вся деревня словно вымирала. Девки и бабы лишний раз без нужды на улицу ни ногой. Мужики по своим дворам ходят, да на улицу посматривают, не балуют ли пьяные разбойнички. От них всего ожидать можно. Кажется, даже куры и гуси – и те боятся гулять по улице.
– Вот дожили! – усмехнулась она.
А у неё страху не было. Катерина ей сестра. Да и Власка с Иваном дружны были по-родственному. А против её Ивана кто, что сказать может? Хоть он не атаман разбойничий, а мужик крепкий. В деревне его уважали да побаивались. Не так, конечно, как Власку, но всё же. И шла Олимпиада по деревне смело и спокойно.
У крепких высоких ворот Власкиного дома остановилась. Во дворе были злые огромные псы.
«И зачем им собаки? Коли сами хуже собак» – мелькнуло в голове.
– Ой, прости, Господи! Не с тем в дом иду! – и постучала по скобе.
Псы кинулись к воротам. На крыльце появилась Катерина:
– Цыц, ошалелые! Кто там?
– Я, Олимпиада, по делу к вам.
– Сейчас, загоню это отродье, – и Катя погнала псов в клеть.
Гостья прошла в дом.
– Мир дому вашему! – поклонилась у порога. – Господи, благослови! – перекрестилась на иконы.
– Да проходи, сестра, присаживайся. Что за дело привело, сказывай, – Катерина летала по горнице, привечая гостью.
«Ишь, сияет вся. Счастливая!» – подумала с какой- то бабьей завистью Олимпиада.
– Да Иван послал передать Власке, что разговор к нему есть. Что за разговор, я не ведаю, да он мне и не говорит. Как будет время, дай знать.
Тут на пороге появился хозяин. Он слышал последние слова.
– А что тянуть. Вот сегодня к вечеру и приходите в гости. Ведь родственники как-никак, чего чураться. Коль дело есть – обсудим. Так и передай! – и прошёл в дом.
А вечером за хорошо накрытым столом собрались гости. Вроде и не совсем гости – родня, да вот так редко собирались. Хозяйка расстаралась на славу. И гусь запечённый, и поросёночек. А что до пирогов да ватрушек – так не счесть. В центре стола несколько бутылок красивых с вином да водочкой. И соленья всякие, короче всё, что полагается. Не зря Катерина на все руки мастерицей слывёт. Сам Власка, красивый крепкий мужик, с вьющимися чёрными волосами да бородой выглядел, как сказочный богатырь. Белая, вышитая женой, рубаха сидела на нём как влитая. Кушак перехватывал тонкую талию. Катерина разрядилась, как могла. И кофта красивая, и юбка из дорогой ткани. А полушалок так весь сиял золотой росписью.
– Ну, давайте, гости дорогие, за встречу!– хозяин налил себе и Ивану водки, а женщинам вина.
– Да не пью я! – Олимпиада отстранила стопку.
– Да это вино слабенькое, из чистого винограду сделано. Из городу привезено, – уговаривала её Катерина.
Мужики выпили. Закусили.
– Ну, давай по второй!
– Давай!– согласился Иван. Выпили, покряхтели, закусили.
– Ну, что за дело? Сказывай! – спросил Власка Ивана.
Тот дожевал кусок мяса, обтёр губы и спокойно посмотрел на хозяина. Женщины тихонько выскользнули из комнаты…
– А дело такое. Как ты на разбой шёл, у нас с тобой договор был. Ты в деревне не шалишь, местных не обижаешь, а мы тебя не выдаём. Так?
– Ну, так… – недоуменно пожал плечами Власка.
– Так что происходит? У меня кони стали пропадать. За неделю четверых недосчитались. Может и не большая для меня потеря, но коли так дело пойдёт, по миру пустишь. На твоих хлопцев грешу.
– Ну, это ты зря, свояк. Коней твоих мы не трогали. Уговор блюдём. Да и нужды у нас в конях нет. На моей заимке такой табун ходит! Сказка, а не лошади! Но порядок в деревне быть должен. Коли кто из деревенских, узнаю, накажу. А мои-то точно не шалят, я за этим строго слежу. Думаю, не ослушаются, – и разлил по третьей.
***
Третий день гуляют мужики в доме Фроси. «Всё, сегодня последний день!» – облегчённо подумала хозяйка.
Так уж повелось, что три дня они пьют, в бане моются, куражатся друг перед другом. А потом – всё, людьми вроде как становятся. Это Власка их так держит в дисциплине. Вроде и свобода, да с оглядкой: по деревне пьяными не ходить, к местным не задираться, к девкам не лезть.
– Тьфу, что за жисть! – пьяный Стас сидел за столом и наливал себе очередной стакан самогона. – Как в тюрьме. То нельзя, это нельзя. Зря, что ли я в вольные люди подался.
–А чо, в тюрьме табе также сытно пилось да елось?– Антип появился из-под стола.
– Тьфу, окаянный! Продрыхся? Садись, налью.
На скамье лежал Илья.
– Эй, грамотный, пить будешь?
– Нет, спасибо. Тошно мне, мутит. Я лучше пройдусь, – и встал.
– Да куда ты пройдёшься? Что атаман говорил, забыл? Пьяным носу на улицу не казать.
– Да я только до околка, что за огородом дойду, может, полегчает, – и вышел.
Фрося слышала, что сказал Илья. Ждала она, когда он один будет. Махом принарядилась и пошла за ним следом. А Илья дошёл до первых берёз, бросил на землю зипун, что прихватил с собой, и лёг. По небу плыли облака. Оно было голубое – голубое и высокое. Золотые листья с берёзки медленно падали, плавно кружились в воздухе. Блестела на солнце лёгкая паутина. Илья отрешенно смотрел на это чудо природы.
– Господи, да что же это со мной стало? Как жизнь-то меня повернула.
Вспомнились студенческие годы, друзья – революционеры, которые затянули Илью в свой кружок. Как сначала с недоверием, а потом всё с нарастающим интересом он стал слушать этих пламенных ораторов. Вроде, правильно говорили, что людям свободу дать надо, что правительство о простом народе и не думает. Складно говорили. Соглашался с ними Илья, но не лежало как-то сердце его к борьбе за рабочее дело. Сам он был из семьи не бедной, мещанской. Родители, образованные люди, любовь ему к искусству и музыке прививали. Брали для него уроки пения у местного музыканта. Тот твердил, что талант у мальчика особый, ему бы в столицу, в консерваторию. Но судьба распорядилась иначе.
Как-то вечером он с другом, скорее по привычке, пришёл на собрание революционеров. И когда худой парень, заканчивая свою пламенную речь, закричал: «Смерть царю – тирану!», в дом ворвались жандармы. Долго не разбирались – сослали всех на каторгу в Сибирь. По дороге на каторгу «политических» соединили с уголовниками. Шли пешком. На третий день Илья стал чувствовать себя всё хуже и хуже. Кружилась голова, ноги как ватные стали, передвигался с трудом. Рядом шёл крепкий молодой мужик. Он появился среди политических недавно, видно пришёл с уголовниками. Шёл молча, но стал чаще поглядывать на молодого, слабенького парня.
– Что, хреново тебе? – спросил он участливо – Впервые, поди, в каторгу?
– Да, плохо мне, сил нет. А на каторгу я в первый раз и, видно, последний.
– За что взяли?
– Политический.
– Ну и дурак! – заключил мужик. – Ладно бы за дело. А то за блажь какую-то.
А у Ильи разболелся живот, началась рвота. На привале мужик сел рядом с лежащим на земле парнем.
– Слышь, политический, не осилишь ты эту дорогу. Не выживешь.
– Да, плохо мне… – сухими губами прошептал Илья.
– Слушай меня. Коли жить хочешь, слушай. Кричи, корчись от боли, катайся по земле. А дальше моё дело.
Илья и вправду застонал, стал корчится и шептать, а потом и кричать:
– Помогите, помогите!
Стоящий недалеко молодой солдат- конвоир подошёл ближе.
– Что, не видишь, помирает малец! – грубо сказал ему мужик.
Несколько политических завозмущались:
– Безобразие! Человек умирает, а он стоит и смотрит! – солдат растерялся, это был его первый конвой, и он не знал, что делать. Это поняли каторжники.
– Беги, доложи начальству, а то с тебя за смерть человека спросят.
Солдат сделал было несколько шагов в сторону начальства, находившегося в начале колонны, но тут же вернулся и подошёл к Илье:
– А что сказать то?– наклонился он над парнем. Но договорить не успел. Сзади получил сильный удар по голове, упал, из рук выпала винтовка. В мгновение ока мужик схватил её и вонзил штык в грудь солдату. На счастье мужика, других охранников поблизости не оказалось. По заключённым прошёл вздох ужаса и удивления.
– Вставай, пацан, и дуй за мной что есть силы! – и мужик подхватил Илью. Дальше всё как в тумане. Мелькали деревья, ручьи, звучали выстрелы, орали солдаты. Сначала близко, а потом всё дальше и дальше. И только рядом пыхтел этот здоровый мужик: «Держись, браток, держись!».
Пришёл в себя в какой-то маленькой избе. Было темно и тепло. Свет от печки падал по сторонам, и смутно было видно, что у сколоченного из нестроганых досок стола сидит мужик. Илья почему-то улыбнулся. Мужик повернул голову в его сторону:
– Кажись, очнулся. Думал, не выхожу. Ан нет! Живуч ты, парень. Знать, долго жить будешь, – с нескрываемой радостью заговорил он.
– Пить! – слабым голосом попросил Илья.
– Да хошь пить, хошь исть!– засуетился мужик.
Вот так и свела судьба этих совсем разных людей – Илью и Стаса. Да не просто свела, а связала. Кровавыми делами связала.
***
Любил Василий лошадей. Мог часами ими любоваться. А что батька посылал их пасти – был очень рад. И ещё был горд, что ему разрешили оседлать Гнедого – молодого статного жеребца, гордость и красу всего табуна. Только сам отец его седлал для себя. Да в город, когда на нем ездили. А тут разрешил Василию его под седло! Радость-то какая! И Вася пришпорил ногами Гнедого. Тому повторять не надо было, будто того и ждал. Стрелой понёсся за околицу, а за ним и весь табун. Весело было на душе у Васи, то ли от быстрой езды, то ли от свободы и простора вокруг. Аж дух захватывало. Но вспомнил он строгий наказ отца, что б от деревни далеко не уходить, и натянул поводья. Конь перешёл на шаг. Около небольшой рощицы стреножил коня, а сам лёг на траву. Кони мирно паслись рядом.
