Генерал из трясины. Судьба и история Андрея Власова. Анатомия предательства

Уже вечерело. Командир полка приказал мне идти с группой своих бойцов на наш передний край. Снимать всех бойцов и вести сюда.

Опять пошли обходными путями, моховыми болотами. Прибыли утром. Зашли в санчасть, осмотрели все и нашли Самарина, он был еще живой. Стали искать кругом, чем бы его покормить. Немного нашли и покормили. Он тихо сказал:

– Эх! Какое бы было удивление, если бы я остался жив.

– Пойдем на передний край, соберем всех, – сказал я. – А обратно зайдем за тобой и возьмем тебя.

Когда собрал с переднего края, там и двадцати человек не было. Зашли к Самарину. Зная, что сами еле ногами двигаем, а нести придется всем, я еще раз спросил:

– Как, ребята, понесем Самарина?

– Понесем! – ответили мне.

Фельдшер Григорий Николаевич Запольский отозвал меня от ребят и сказал:

– Самарина нести бесполезно, так как у него прострелены кишки и уже третьи сутки все воспалено, его ничем нельзя спасти.

Переговорил со всеми и о заключении фельдшера. Решили – понесем. Понимал, бросить его – это морально убить товарищество.

Самарин лежал в стороне и наших переговоров не слышал.

По дороге заметили, что ему стало хуже. Видимо, от проглоченной пищи, которая отрицательно подействовала на раны. У него остыли руки и ноги. Жизни уже не чувствовалось. Несли обходом, болотами, не менее 15 км. Подошли к Штабу дивизии, а там никого не видать.

Самарина я велел положить в стоявшую небольшую избушку, пока осмотрим, нет ли кого. Встретили одного товарища, и он сказал:

– Немцы обошли нас спереди. Вас ждали, но обстановка усложнилась, и все ушли, нас оставили дождаться, чтобы вы собрали всех оставшихся и шли догонять.

Я послал двух бойцов за Самариным. Они пришли и доложили, что Самарин уже мертв. Отправились опять в ночь обходными путями, болотами, так как немцы были впереди.

Воды нет, шли голодные… Вышли на гриву, смотрю, снарядная воронка, в ней немного кровяной земляной жижи. Зачерпнул ладонями, а там три больших червя. Вот счастье! Они прокатились в горле, даже не жевал. Наконец, встретили группу своих бойцов, оставленных для встречи нас. Они пояснили, что с немцами был бой и надо идти, догонять своих…

Вышли к своим у железной дороги за Радофинниково.

Командир полка с комиссаром организовали группу прикрытия под моим командованием, и мы здесь задерживали продвижение немцев. Немцы с флангов обходили нас, мы снимались и догоняли своих.

Прошли Финев Луг.

Мы с помощником начальника Штаба Диконовым делали рекогносцировку, а меня согнула страшная боль в животе.

– У тебя сжатие желудка от голода, глотай что-нибудь, – говорит Диконов.

Стал есть болотный багульник, и боль прошла…

Потом командир полка послал меня с бойцом Сафоновым разведать позиции и оборону немцев.

– Может, – говорит, – там и кабель найдете, чтобы связь проложить.

Оборону я знал хорошо. Вечером подошли к стыку между пехотой и минометчиками противника. Тихо продвигались позади его боевых точек, которые были устроены у немцев так: немного выкопанной земли, сверху сделано крышей перекрытие и засыпано. Отверстие для огня и выход. Поразить точку можно только артиллерийским или минометным огнем.

Подошли к точке, от которой шла телефонная связь.

Осмотрели. Договорились, что Сафонов перенесет провод в сторону. Когда отойдет далеко, я отрежу провод и уйду с концом подальше в сторону и намотаю на катушку.

Так и сделали. Я уже намотал полкатушки, когда выбежал немец, пощупал, провода нет, побежал дальше по линии.

Когда я домотал кабель, подошел Сафонов. Предложил ему: «Давай пойдем правее, прямо к своим, а то там можем нарваться».

Мне было получено командовать на переднем крае.

– Никонов, – сказал командир полка. – Иди принимай, вон пополнение пришло.

Вышел, смотрю, там одни лейтенанты, старшие лейтенанты и капитаны. Я к комполка:

– Товарищ майор, я только лейтенант, а там даже капитаны есть. Куда я их?

– Принимай и веди на передний край! Только сперва перепиши всех.

Отошли.

Я начал записывать, кто прибыл. А на переднем крае немец заактивничал, открыл стрельбу. Комполка звонит артиллеристам и просит:

– Давбер! Дай огонька, немцы зашевелились, а у меня пополнение туда еще не пришло.

Вдруг выстрел, и наш снаряд около нас упал и взорвался.

Упал в воронку, со мной еще три человека. Остальные бегут, кто куда. Затем второй, третий снаряд. Кричу:

– Ложись в воронки!

А они не обстреляны и бегут от снаряда к снаряду. Комполка закричал, заругался в телефон:

– Давбер, ты наших разбомбил.

Тогда бомбежка кончилась. У меня осталось от прибывших только семь человек. Остальные убиты и ранены. Второй раз, при мне, комполка просил Давбера помочь артиллерией, и оба раза он бил по нам.

Ранило Шишкина Трофима Константиновича, земляка из Тобольска. Пуля зашла спереди, ниже горловой ямки и сзади, внизу легких, вышла. Посмотрел, у него крови нет.

– Как себя чувствуешь? – спрашиваю.

– Ничего! – говорит. – А что теперь делать?

– Иди в санчасть, – говорю, – может, чем-нибудь помогут, и еды там лучше какой-нибудь найдешь. Здесь мы все пообъели, ни одного листочка не найдешь.

Я сказал так, хотя был приказ с переднего края раненым не уходить.

– Пойдем, – сказал он. – Попьем воды, как чаю.

Отошли немного, попили воды и простились.

Пищи не получали, люди уже умирали с голода. У меня появились сильные боли в животе. После того как заметил, что не ходил по тяжелому более 15 суток, отпросился в санчасть.

– У нас ничего нет, даже клизмы… – сказал начальник санчасти Сидоркин.

Поставили укол морфия. Сходили за клизмой к соседям, и там нет. Поставили еще укол и сказали:

– Триста метров санбат от нас, сходи туда, может, там что есть.

Пришел в санбат, там одни трупы. Большие ямы выкопаны, метров десять в длину и широкие. Одни ямы были закопаны, а другие не закопаны с трупами, да еще кругом на земле лежат трупы. Мне показалось, есть несколько человек еще живые. Ходящих никого нет. Увидел, на пне сидит один, по виду медик. Больше никого нет.

– У меня такое дело, – спрашиваю его, – нет ли у вас чем-нибудь помочь?

Не шевелится, глаза смотрят в одно место и ни слова. Спросил несколько раз. Без толку. Понял его состояние и сказал:

– Слушай, может, я еще живой останусь.

Он выговорил одно слово: «В телеге».

Телега рядом, достал там полбутылки касторки, выпил и в санчасть. Пока шел эти метры, два раза падал без сознания. Очувствуюсь и опять вперед.

Это было 22 июня 1942 года.

В санчасти поставили третий укол морфия и сказали:

– Вон рядом, 15 метров, лежит подбитый наш самолет У-2, может, там что есть.

Подошел к самолету, метрах в трех от него лежит погибший летчик… Самолет разбит. Нашел шланг, около полутора метров длиной со сплюснутой воронкой, на другом конце металлический винтовой наконечник с краником. Сидоркин говорит:

– Этим нельзя помочь, все изорвешь, и умрешь.

– Все равно умирать… – ответил я.

Взял воды, отошел к самолету, привязал шланг к березке, залил водой, заправил, открыл краник и потерял сознание. Когда очнулся, посмотрел, лежит как спрессованная кость, сантиметров пятнадцать, и как вода, жидкая зелень. Встал, подошел к медикам. Спросили:

– Ну, как, все вышло?

Ослаб, направился к своим. Иду и вижу, у сломанного дерева лист травы, сантиметров 12 длины и 6 ширины. Удивился, как он остался, нигде никакого листочка не найдешь. Сорвал и съел. Пришел, силы иссякли, и я лег.

23 июня я уже не мог встать и лежал не двигаясь.

Самолеты летали группа за группой. Стреляли из пулеметов и спускали бомбовые снаряды, которые в большинстве в болоте не рвались, только ухали. Спасались в воронках, да и передний край мало подвергался атаке, так как расстояние между позициями было не более 50 метров.

Меня спросили:

– Скоро выходить будем, а ты как?

Я показал на автомат, что у меня пуля есть в нем для себя.

Бойцы уже падали и умирали.

Вижу, боец Александров встал, ловится руками за воздух, упал, опять встал, упал и готов. Вижу, как зрачков не стало, конец. Пришел Загайнов, адъютант комполка, увидел меня и говорит:

– Никонов, что с тобой?

– Все! – сказал я.

– Обожди, я часа через полтора приду.

Пришел раньше и принес кусков подсушенной кожи с шерстью и кость сантиметров пятнадцать длины. Шерсть я обжег и съел эту кожу с таким вкусом, что у меня в жизни больше ни на что такого аппетита не было. У кости все пористое съел, а верхний слой сжег и углем съел. Так все делали. У голодного человека зубы такие крепкие, как у волка.

С этого утра 24 июня и поднялся на ноги. Стали собираться к выходу. Комполка сказал:

– Никонов, остаешься для прикрытия, пока мы выходим. С тобой даем личный состав и тех, которые останутся на переднем крае (т. е. не могущие встать). Как будете отходить, имущество все сжечь.

Взял выделенных бойцов, и пошли на передние точки, а оттуда, которые смогли, встали и ушли на выход. Пришел, осмотрелся. Лежат мертвые, которые умирают, встать уже не могут. Винтовок кучи.

Появились в армии и случаи людоедства.

В докладной записке, подготовленной 6 августа 1942 года для Абакумова, указывалось, что начальник политотдела 46-й стрелковой дивизии Зубов задержал бойца, когда тот пытался вырезать «из трупа красноармейца кусок мяса для питания. Будучи задержан, боец по дороге умер от истощения».

Глава шестая

В эти дни Власов не только посылал в различные штабы радиограммы о бедственном положении армии, но и пытался найти решение: самостоятельно со своей стороны разорвать кольцо окружения.

Болото… Чахоточная, сочащаяся водой земля.

Здесь словно бы остановилось время, истончилось, истекло, словно его и не было…

Даже лето, которое уже давно пришло, никак не ощущалось тут ни по пейзажу – нигде не увидишь зеленой травы! – ни по одежде.

Как и зимой, бойцы кутаются в полусожженные фуфайки. На головах – летнюю форму не выдали – чернеют зимние шапки.

Солдаты замерли, радуясь спасительному теплу…

Но это днем, на солнечном припеке, а по ночам холодно на болоте, зябко в сырых окопах.

Впрочем, до вечера нужно еще дожить.

Солдаты, которых вывели по приказу Власова в тыл для создания штурмового кулака, до сегодняшнего вечера доживут. Их срок умирать наступить только нынешней летней ночью…

И пока их заботы – заботы живых.

Где-то горят костерки, что-то варится в них…

Но это не армия.

Это жалкие остатки армии, растерявшей силу и жизни своих солдат в изнурительных зимних боях.

И потому хмурится Власов, потому и сутулится сильнее обычного – все тяжелее давит на него предчувствие катастрофы.

Он идет с тяжелым, неподвижным лицом, рядом с ним Зуев. Морщинки перерезали красивый лоб комиссара. Печально лицо.

Как вспоминал Н.В. Коньков, водитель генерала Власова, «ежедневно из Штаба армии в район Мясного Бора выезжали, а позже ходили пешком командующий армией генерал-лейтенант Власов или член Военного совета армии дивизионный комиссар Зуев. До 20 июня у командования была полная уверенность в том, что окружение будет прорвано.

20 июня я слышал от бойцов и командиров, что командующий запросил по радио Штаб фронта о том, что если вырваться из окружения не удается, что предпринять с техникой и материальной частью? Каков был ответ на радиограмму, я не знаю, но на следующий день технику начали уничтожать…

Командование приказало сосредоточить все силы для удара в районе Мясного Бора. Генерал-лейтенант Власов отправил на передовую также две роты по охране Штаба армии. Я и еще человек восемь шоферов остались при Штабе в качестве охраны и в боях в этот день участия не принимали.

На следующий день командование издало приказ всеми имеющимися силами идти на штурм обороны немцев в районе Мясного Бора. Этот штурм намечался на вечер 22 июня, и в этом штурме принимали участие все: рядовой состав, шофера, командующий армией, начальник Особого отдела армии и работники Штаба армии…

Командующий армией и работники Штаба держались спокойно и стойко и в момент штурма шли вместе с бойцами. Штурм начался часов в девять-десять вечера, но успеха не имел, так как наши части были встречены сильным минометным огнем»…

Николай Васильевич Коньков не знал, что шатающимся от голода бойцам 2-й Ударной армии все же удалось совершить невозможное – они прорвались сквозь немецкие укрепления.

Согласно донесению капитана госбезопасности Колесникова, направленному под грифом «Совершенно секретно» в Особый отдел Волховского фронта, в этот день из окружения вышли 6018 раненых и около 1000 здоровых.

Раненым повезло больше.

Их отправили в госпиталь (потому они и сосчитаны точно), из остальных (около 1000 здоровых) был сформирован отряд полковника Коркина, который снова загнали в «Долину смерти». Воистину злой рок висел над бойцами 2-й Ударной армии.

Целыми уйти из этого ада не дозволялось никому.

Интересно, что в этот же день начальник Генерального штаба сухопутных войск Германии Франц Гальдер записал в своем дневнике: «Потери сухопутных войск на Восточном фронте с 22 июня 1941 года по 10 июня 1942 года: ранено – 27 282 офицера, 915 575 унтер-офицеров и рядовых; убито – 9915 офицеров, 256 302 унтер-офицера и рядовых; пропало без вести – 887 офицеров, 58 473 унтер-офицера и рядовых. Общие потери сухопутных войск (без больных) составили 1 268 434 человека».

Такие записи немецкий генерал-полковник делал регулярно три раза в месяц до 24 сентября 1942 года, пока не был отрешен от занимаемого поста^[37].

В нашем Генеральном штабе подобных подсчетов – увы! – никто не вел.

Глава седьмая

Но вернемся к Андрею Андреевичу Власову.

Колонну, в которой шли штабные работники армии, немцы встретили минометным огнем, и она вынуждена была отойти.

Отчаяние сквозит в радиограмме, посланной из Штаба 2-й Ударной сразу, как только стало ясно, что прорыв не удался.

«23 июня 1942 г. 01 час 02 минуты. Войска армии после прорыва силами 46-й стрелковой дивизии вышли на рубеж Безымянного ручья 900 метров восточнее отметки 37,1 и только в этом районе встретились с частями 59-й армии. Все донесения о подходе частей 59-й армии к реке Полисть с востока предательское вранье».

Утром 23 июня окончательно сломленная во время ночного штурма 2-я Ударная армия еще держала оборону по линии Глухая Кересть – Новая Кересть – Ольховка, но вечером немцы прорвались в район посадочной площадки в Новой Керести, а к 16.00 просочились к КП армии. И хотя к восьми часам вечера немецких автоматчиков от КП удалось отбить, было понятно, что армия доживает последние часы.

«23 июня 1942 г. 22.15. Противник овладел Новая Кересть и восточнее. Проход восточнее реки Полисть вновь закрыт противником… Активных действий с востока не слышно. Артиллерия огонь не ведет. Еще раз прошу принять решительные меры по расчистке прорыва и выходу 52-й и 59-й армий на реку Полисть с востока. Наши части на западном берегу Полисти. Власов. Зуев. Виноградов».

«23 июня 1942 г. 23.35. Бой на КП Штаба армии отметка 43,3. Помощь необходима. Власов».

Что происходило в 52-й и 59-й армиях, понятно.

Мерецкову не удалось организовать штурмовую группировку такой силы, которая способна была проломить немецкую оборону. И как всегда в таких случаях, снова горькая правда о неудаче так обильно разводилась лукавством, что, в общем-то, может, и незначительные преувеличения успехов, складываясь воедино, превращались в настоящий, как и было приказано, прорыв.

К этому лукавству подталкивал генералов и сам характер болотистой местности, где сплошной линии обороны не могло быть ни у нас, ни у немцев… Но для задыхающейся в кольце, гибнущей 2-й Ударной армии успокоительные сообщения о прорыве окружения звучали насмешкой.

«24 июня 1942 г. 00.45. Прохода нет, раненых эвакуировать некуда – Вас вводят в заблуждение… Прошу Вашего вмешательства».

Утром 24 июня немецкие автоматчики прорвались к штабу армии, и все командование перешло на КП 57-й стрелковой бригады.

Отсюда и ушла в Штаб фронта последняя радиограмма…

«24 июня 1942 г. 19.45. Всеми наличными силами войск армии прорываемся с рубежа западного берега реки Полисть на восток, вдоль дорог и севернее узкоколейки. Начало атаки в 22.30. 24 июня 42 г. Прошу содействовать с востока живой силой, танками и артиллерией 58-й и 39-й армий и прикрыть авиацией войска с 3.00. 25 июня 42 г. Власов. Зуев. Виноградов».

К 22.00. колонна, в которой выходил на этот раз и генерал Власов, переместилась в район КП 46-й стрелковой дивизии, откуда в 24.00. двинулись к пункту отхода. В голове колонны шло два взвода роты Особого отдела армии, вооруженные двенадцатью ручными пулеметами, и взвод сотрудников Особого отдела НКВД с автоматами. Дальше двигались начальник Особого отдела А.Г. Шашков, Военный совет армии, отделы Штаба армии. Замыкал шествие взвод роты Особого отдела.

Согласно сводке Генерального штаба, составленной на основе доклада К.А. Мерецкова,«25 июня к 3 часам 15 минутам согласованным ударом 2-й и 59-й армий оборона противника в коридоре была сломлена, и с 1 часа 00 минут начался выход частей 2-й армии».

Человеку, не искушенному в стилистике штабных документов, может показаться странным, что выход окруженной армии начался за два с лишним часа до того, как удалось сломить оборону противника. Однако никакого противоречия тут нет. Ведь эту безумную атаку шатающихся от голода бойцов и называл Кирилл Афанасьевич «выходом из окружения».

Столь же чудесно было переосмыслено и появление нескольких бойцов 2-й армии, прорвавшихся сквозь немецкие порядки. Его облекли в более приятную для генеральского уха формулировку почти победной реляции: «Оборона противника сломлена».

Но кое-кому из бойцов и офицеров действительно удалось прорваться на этот раз. Они и рассказали, как происходило дело.

«Все становилось безразличным, часто впадали в полудрему, забытье. Поэтому совершенно неясно, откуда взялись силы, когда… мы начали выходить. Выходить – не то слово. Ползли, проваливаясь в болото, вылезли на сухую поляну, увидели своих танкистов – наши танки, развернув башни, били по фашистам. Но немцы простреливали эту поляну – на ней живого места не было. Одно место я даже (вспомните, что автор воспоминаний Н.Б. Вайнштейн в первых числах июня был ранен в ногу) перебежал. Что руководило направлением – куда бежать, – тоже неясно, инстинкт какой-то, даже осколочное ранение в плечо показалось пустяком в этом содоме».

«Немцам был приказ уничтожить нас, – завершая свою эпопею, вспоминал Иван Никонов. – Они загалдели, открыли огонь, поднялись в атаку, мы дали ответный огонь из всего оружия.

Когда они отошли, мы еще постреляли и оставили позиции. Подошли к КП, развели огонь, сожгли все, кроме своего оружия. Тут оказался помощник начальника штаба Казаков, которого у нас в полку давно не было видно.

– Кто проводник? – спрашиваю я.

– Не знаю, куда ушли, и куда вести, тоже не знаю, – ответил он. – Ты тут все знаешь, веди.

Я пошел вперед к бывшей узкоколейке. Все пошли за мной, но приотстали, растянулись. Отошли недалеко. Вдруг, спереди, огонь по нам. Все кинулись бежать.

Думал, ошибка какая-то. Посмотрел, действительно, метрах в двадцати от меня немцы в воронках лежат и стреляют.

– Товарищ командир, – говорит Поспеловский, – я слепну и идти не могу…

Взглянул ему в глаза, зрачков уже нет…

Стояли мы четверо в одном квадратном метре. Комполка, справа – я, слева – комиссар, против – инженер полка. Вдруг мина прямо в грудь инженеру полка, и его разнесло; комполка ранило в ноги. Комиссар и я остались невредимы…

Рванулись вперед со стрельбой. Немец открыл огонь по нам из всех видов оружия. Наши с противоположного фронта, видимо, поняли. Раз немец открыл огонь, значит, мы наступаем на выход. Стали бить из орудий по его переднему краю».

Еще менее удачной была судьба штабной колонны. Около двух часов ночи вся группа, согласно показаниям генерал-майора Афанасьева, попала под артминометный заградительный огонь.

«Группы в дыму теряются. Одна группа во главе с Зуевым и начальником Особого отдела с отрядом автоматчиков ушла от нас вправо.

Мы с группой Власова, Виноградова, Белищева, Афанасьева и др. ушли сквозь дым разрывов влево… Пройти вперед не смогли. И мы решили идти обратно на КП 46-й стрелковой дивизии, куда вернулся и штаб 46-й дивизии.

Ждали момента затишья, но, увы, с запада противник прорвал фронт и двигался к нам по просеке во взводных колоннах и кричал: „Рус, сдавайся!“. Мне было приказано организовать оборону КП, но противник продолжал нажимать, увеличил свои силы, увеличился огонь по КП.

Нужно отметить, что тов. Власов, несмотря на обстрел, продолжал стоять на месте, не применяясь к местности, чувствовалась какая-то растерянность или забывчивость. Заметно было потрясение чувств… Было немедленно принято решение, и Виноградов взялся за организацию отхода в тыл к противнику с выходом через фронт опять к своим»…

Хирург А.А. Вишневский присутствовал в эти дни на переднем крае, где пыталась прорваться окруженная армия.

Вот записи из его фронтового дневника:

«25 июня. В шесть часов вечера поехали к Мясному Бору. По дороге расположены питательные и перевязочные пункты. Вдоль узкоколейки идут люди в зимнем обмундировании, худые, с землистым цветом лица. Встречаем двоих, совсем мальчиков.

– Откуда?

– Из 2-й Ударной…

Везут на лошадях раненых. Яркое солнце освещает их равнодушные, окаменевшие лица… Идет красноармеец, почти старик, тащит ротный миномет, ручной пулемет и карабин – вот настоящий герой! Смерть угрожает на каждом шагу, и в этих условиях он полз узким коридором, не бросая оружия!

Пошли на командный пункт 59-й армии к генералу Коровникову, встретили Мерецкова, он сидит на пне, вокруг него много народа. Мы поздоровались. Где-то совсем близко разорвалась бомба и задрожала земля, но все будто не замечают. Мерецков рассказывает об Испании, где он воевал.

У Коровникова отеки обеих ног. Все ждут генерала Власова – командующего 2-й Ударной армией. Ходят различные слухи: кто говорит, что он вышел, кто говорит, что нет. Начсанарма Боборыкина видели, как он полз, комиссара санотдела тащили на носилках; говорят, что он замечательный человек, болел нефрозонефритом, по-видимому, погибнет или уже погиб.

Пошли назад, встретили девушку, всю в грязи.

– Откуда?

– Из 25-й стрелковой бригады.

Эта хирургическая сестра – Ира Петраченко из Смоленска – уже третий раз выходит из окружения. Мы довели ее до места сбора. Здесь всех моют, кормят, дают чистое белье.

Возвращаюсь в Костылево, попали под сильный минометный огонь. Осколком перебило бензопровод в нашей машине…

В Селищенские казармы попало две бомбы, в перевязочной убито пятнадцать человек, двенадцать – тяжело ранено, контужен врач.

Ночью узнал, это у Семеки приступ острого аппендицита. С Машиловым – начальником ГОПЭП 59-й армии поехали к нему. Волхов переехали по понтонному мосту, который днем был разбит, а сейчас уже исправлен. В пять часов утра приехали в эвакоприемник 52-й армии.

Приступ у Семеки уже прошел, и он празднует день своего рождения. Среди участников – армейский хирург Гуревич. Мы тоже приняли участие в пиршестве. Было очень уютно, но у всех на сердце тяжелым камнем лежит мысль о судьбе 2-й армии.

26 июня. С Бурмановым поехал в Мясной Бор. Вчера немцы закрыли все проходы, и за ночь никто не вышел. Командующего и членов Военного совета 2-й Ударной армии до сих пор нет…

Ночью опять будет атака. Достал свой автомат и в 11 часов вечера поехал к горловине Мясного Бора, где опять назначен выход частей 2-й армии.

Ночь. В небо взлетают ракеты: белые, зеленые, красные – очень красиво. Дорога идет по берегу Волхова, и луна освещает гладь реки. Над ней темнеют контуры развалин. По нашему приказанию прибыло 50 машин, чтобы сразу же увозить ослабленных голодом людей в питательные пункты.

Подходим к землянке. В ней спит врач Веселев, с которым я встречался в Финляндии… Смелый и милый человек. Здесь он возглавляет организацию по приему раненых 2-й армии. Мы зашли к нему в землянку и решили остаток ночи провести здесь. Беспокоит нас тишина.

На столе появилась водка с витамином „С“. Ее почему-то нежно именуют ликером. Мы с Песисом на этот раз пить не стали, а просто легли спать. Некоторое время я прислушивался к разговорам, потом тихо запели „Ермака“ и я уснул.

27 июня. Проснулись от сильной канонады. Артиллерия, минометы и „катюши“ стреляли через нас. Выяснилось, что немцы закрыли все щели в кольце, и сегодня из окружения не вышел ни один человек…

28 июня. За ночь из 2-й Ударной армии вышло всего шесть человек; из них трое легкораненых. Едем на командный пункт к Коровникову. Добрались благополучно. У них шло заседание Военного совета, вскоре оно кончилось, вышел Мерецков и поздоровался с нами. По виду его можно было судить, что он сильно расстроен».

Увы…

Почти никому из руководства 2-й Ударной армии не удалось выйти из окружения.

Начальник Особого отдела армии А.Г. Шишков был ранен еще в ночь на 25 июня и застрелился.

Комиссар Зуев погибнет через несколько дней, напоровшись на немецкий патруль возле железной дороги.

Начальник штаба Виноградов, которому только-только присвоили звание генерал-майора, тоже погиб. Но сам Власов уцелел…

Одним из последних видел генерала Власова начальник политотдела 46-й стрелковой дивизии майор Александр Иванович Зубов (тот самый Зубов, который несколько дней назад задержал красноармейца-людоеда).

«В 9 часов вечера полковому комиссару Шабловскому оторвало руку. Я его затащил в четыре сосны, сделал перевязку, слышу, кричит лейтенант и просит оказать помощь командующему Власову, который, как заявил капитан, погибает. Мы с командиром 176-го полка Соболем указали место, где ему найти укрытие. В это укрытие был доставлен и командующий Власов. В 12 часов дня 25 июня штаб 2-й Ударной армии и штаб 46-й дивизии находились в одном месте…»

Мы специально выделили здесь воинские звания… Понятно, что накладка – кричит еще лейтенант, а заявляет уже капитан! – возникла непредумышленно. Но вместе с тем в накладке этой очень точно передана неразбериха, царившая тогда в районе прорыва армии.

И в этой неразберихе известия о Власове, начиная с 25 июня, становятся все обрывочней, пока не прекращаются совсем.

Как явствует из рапорта, поданного на имя начальника Особого отдела НКВД Волховского фронта, заместитель начальника Особого отдела НКВД 2-й Ударной армии, капитан госбезопасности Соколов пытался 25 июня отыскать Власова, но это ему не удалось.

«Мы обнаружили шалаш, где Власов находился, но в этом шалаше была только одна сотрудница военторга по имени Зина, которая ответила, что Власов находился здесь, но ушел к командиру 382-й дивизии, а затем якобы имел намерение перейти на КП 46-й дивизии».

В 13.30, когда Соколов отыскал Зину, дорогу на КП дивизии уже перерезали немецкие автоматчики, и капитан прекратил поиски Власова.

Куда ушли генералы и офицеры, мы узнаем из показаний все того же начальника политотдела 46-й стрелковой дивизии майора Александра Ивановича Зубова.

«В 12 часов дня 25 июня, – рассказывал он, – штаб 2-й Ударной армии и штаб 46-й дивизии находились в лесу в одном месте. Командир дивизии Черный сообщил мне, что мы сейчас идем в тыл противника, но командующий Власов предупредил, чтобы не брать лишних людей и лучше стремиться остаться одним. Таким образом, нас осталось из штаба 2-й Ударной армии 28 человек и не менее было из штаба 46-й дивизии. Не имея питания, мы пошли в Замошеское болото и шли двадцать пятого и двадцать шестого. Вечером мы обнаружили убитого лося, поужинали, а утром двадцать седьмого июня начальник штаба 2-й Ударной армии, посоветовавшись с Власовым, принял решение разбиться на две группы, так как таким большим количеством ходить невозможно. В два часа дня мы раскололись на две группы и разошлись в разные стороны».

Это же подтвердил и генерал-майор Афанасьев.

«Тов. Виноградов договорился с тов. Власовым, что надо разбиться на маленькие группки, которые должны сами себе избрать маршрут движения и планы своих действий. Составили списки и предложили нам двигаться. Перед уходом… стал спрашивать Власова и Виноградова, они мне сказали, что еще не приняли решения и что они пойдут после всех».

Старший политрук отдельной роты химической защиты 25-й стрелковой дивизии Виктор Иосифович Клоньев утверждал, что видел Власова «примерно 29 июня»…

«Двигаясь на север со своей группой в районе леса, три километра юго-западнее Приютина (Протнина? – Н. К.), я встретил командующего 2-й Ударной армии генерал-лейтенанта Власова с группой командиров и бойцов в количестве 16 человек. Среди них был генерал-майор Алферьев, несколько полковников и две женщины. Он меня расспросил, проверил документы. Дал совет, как выйти из окружения. Здесь мы переночевали вместе, и наутро я в три часа ушел со своей группой на север, а спросить разрешения присоединиться, я постеснялся»…

Это последние известия об Андрее Андреевиче Власове.

После этого след Власова теряется вплоть до 12 июля, когда Власов был взят в плен немцами в крестьянской избе в деревне Туховежи.