Холостяцкие откровения

– А сейчас она догадывается об этом? – спросила задумчивая Драйзерова, до этого ни разу не перебившая Николая. Его рассказ задел ее за живое. Теперь она прониклась к этому человеку еще и чувством сострадания. Он стал ей еще ближе и дороже.

– Конечно, нет. Во всяком случае, я стараюсь ничем ей не выдавать того, что тебе поведал. Она, в принципе, неплохой человек, родила мне замечательную Аленку, которую я люблю больше всего на свете. Видимо, такова моя планида, не все получается в жизни так, как хотелось бы… Света и из армии меня ждала, а когда в училище военное поступил, со второго года срочной службы, не побоялась забеременеть. В общем-то, все тяготы по становлению ребенка на ноги легли на ее плечи. Так что не могу я ее не уважать. И ничего плохого сказать не могу.

27.

Тайная романтическая связь Драйзеровой с Васильевым продолжалась еще года полтора. Под видом лечения зубов, выезда за покупками и других второстепенных причин Лене порой удавалось вырваться в город Нижнюю Салду, где и происходили их заранее спланированные, обговоренные в письмах встречи. Письма, естественно, отправляли на другие адреса – надежных людей, с которыми была договоренность, и даже на конверте указывали не свои, а вымышленные фамилии, тоже, разумеется, заранее придуманные и известные обоим. В общем, конспирация их отношений была поставлена на высоком уровне, как у революционеров-профессионалов. Только если последние стремились к изменению мироздания на земле, то их желания, безусловно, были гораздо скромнее, ограничиваясь радостями человеческого свойства. Они просто наслаждались, общаясь друг с другом, отдыхали душой и телом. И старались не думать о последствиях, о завтрашнем дне – они жили днем сегодняшним, прекрасно уяснив для себя, что жизнь настолько коротка, что надо торопиться познать ее сегодня, иначе завтра уже может быть поздно, это "завтра" может просто не наступить для них. Они украдкой, по-воровски, впопыхах дарили друг другу любовь и уже этим были счастливы. А потом который раз возвращались домой и продолжали играть каждый(ая) свою роль – любящего, чуткого мужа и благодарной, нежной жены. Что удивительно – получалось талантливо, без фальши. А может, сей талант, духовные и физические силы к нему как раз и черпали они из своих мимолетных, но весьма зажигательных встреч? Или все это (их затянувшееся знакомство) было блефом, легкомысленным увлечением, на фоне которого и познавалась, формировалась и укреплялась их значимость, истинное предназначение в семейной жизни?.. Да они, видимо, и сами не могли объяснить этот свой загадочный феномен.

Славика укусил клещ. Его обнаружили под лопаткой, уже довольно сильно присосавшегося. Энцефалитный клещ, конечно же, в природе встречается не столь часто, но кто мог гарантировать, что укусивший Славика паразит не является как раз тем роковым, одним из тысячи? А потому врач, точнее, местный военфельдшер порекомендовал Драйзеровым срочно отвезти сына в город для проведения ему серии предупредительных уколов. При этом посетовал, что не сохранили самого клеща для лабораторных исследований. Поэтому, предупредил он, для профилактики придется поколоть сынишку по полной программе. Лена, конечно, переживала за Славика, но вместе с тем испытывала в душе некий подъем: ведь предстояла незапланированная поездка в Нижнюю Салду и, стало быть, вполне возможна встреча с Васильевым, если тому удастся найти повод вырваться к ней на свидание. Соответствующую телеграмму через подставное лицо она уже отбила.

Им повезло: в город как раз шел с грузом "ЗИЛ-130"-ый. Так что попуток ловить не надо было. В больнице они управились довольно быстро. Однако предусмотренную в таких случаях процедуру почему-то растянули на два дня, то есть сказали подойти еще на следующий день. Это по вполне понятным причинам как нельзя кстати устраивало мамашу, внутренне ликовавшую. Она уже мысленно была там – на "нелегалке", в небольшом, но вполне приемлемом (опрятная, аккуратная хозяйка-старушка предоставляла им за невысокую плату целую комнату с отдельным входом) для интимных встреч частном домике.

– Ты, Слава, должен сегодня лечь пораньше, – наставляла мама сыночка, договорившаяся с хозяйкой постелить для него в другой комнате, – завтра тебе вновь нужно быть в больнице для обследования, и поэтому надо хорошо выспаться, чтобы выглядеть свежим и бодрым.

Мальчик нехотя отправился на предназначенный для его ночлега диван, но сон не шел, и он лежал с открытыми глазами, размышляя о несправедливом обустройстве мира, в котором взрослым позволяется все, а детям только то, что разрешат взрослые. И почему-то, как назло, они часто позволяют то, чего вовсе и не хочется делать, и наоборот: не дозволяют то, чего как раз очень и желаешь. Не находя ответов на эти и другие вопросы бытия, он повернулся на бочок к стенке, закрыл глаза и попытался было уснуть, как вдруг за стенкой он услышал голоса. Один из них, мамин, он узнал, конечно, сразу. А другим разговаривал дядя, причем, как показалось мальчику, когда-то и где-то он его слышал.

– Я так рада, что ты приехал, – Лена бросилась в объятия Васильева и повисла у него на шее, – что удалось вырваться! А то уж было загрустила, думала: наверное, жена в чем-то заподозрила и не отпустила.

– Жене-то как раз и не надо было ничего объяснять, так как я сейчас, по идее, в наряде. Сержанта, помощника своего, предупредил, что отсутствовать буду до утра. Он у меня, в принципе, ученый: знает, кому, как и что отвечать в данных случаях, если вдруг кому-то понадоблюсь. Недаром же я ему два отпуска на родину выхлопотал за время службы.

– А чего вид у тебя такой замученный? Устал что ль с дороги или, может, заболел, простудился?

– Да нет, меня никакая зараза не берет, а вот Аленка, дочка, слегла с температурой. Кашляет сильно, боюсь: не схватила ли случаем воспаления легких? Да к тому же всю обсыпало – ветрянка.

– Ну а доктору показывали? Что он говорит?

– У нас там такой доктор, как будто не знаешь, который наверняка может лишь на вкус воду от спирта отличить. Выписал, конечно, лекарства, но толком так и не объяснил, что же у нее за хворь приключилась.

– Не горюй, Коленька, поправится твоя дочка. – Лена ласково провела рукой по его пышным кудрям. – Я вот тоже сыночка привезла на уколы для подстраховки. Клещ к нему присосался, будем надеяться, что не энцефалитный… Обними же меня крепче, дорогой.

Но вместо того, чтобы выполнить эту приятную просьбу, Васильев легонько отстранил ее от себя, намереваясь сказать что-то важное.

– Леночка, дорогая, я действительно устал. Устал разрываться на два фронта, постоянно лгать жене, придумывая причины моего незапланированного отъезда. Устал ощущать себя несчастным человеком. Устал думать о том, что мы никогда с тобой не сможем быть вместе навеки, потому что у тебя – своя семья, а у меня – своя. Устал вести этот подпольный образ жизни, все время напрягаясь и держа себя начеку: как бы в чем-то где-то не случилось прокола. В общем, Ленок, я пришел к выводу, что будет лучше и для тебя, и для меня, если мы не будем больше мучить, терзать друг друга и прекратим наши встречи. Поверь, мне стоило неимоверных душевных напряжений решиться и пойти на этот разрыв. Моя душа и теперь вот, когда делаю это признание, кровью, слезами обливается. Я очень сильно прикипел к тебе и, чувствую, если еще немного затянуть узел нашего знакомства, мне уже никогда с ним не справиться.

– А нужно ли, милый?! – вклинилась Лена, не сводя с него широко раскрытых глаз, выражающих мольбу.

– Что? – не понял Николай.

– Я говорю: нужно ли бояться наших встреч, к чему с ними бороться?

– Пойми, Лена, я не хочу с тобой расставаться, но я и не могу рушить наши семьи. Поэтому из двух зол – расставаться или рушить – я выбираю наименьшее и, очень прошу тебя, не заставляй и не вынуждай меня поступить иначе.

Он умолк, ожидая ее реакции, как ожидает приговора обреченный подсудимый, уже не в силах что-либо изменить. Пауза, к его облегчению, длилась недолго. Резко изменившаяся было в лице, принявшем печать суровой задумчивости, Драйзерова вдруг встряхнула головой, как бы избавляясь от тяжелых мыслей, и заметила оживленно:

– Ну что ж, Коленька, как ты решил, так, значит, тому и быть. Но, надеюсь, ты не покинешь меня, не подарив себя если не навеки, то хотя бы еще на эту – нашу последнюю ноченьку?! – Ее глаза искрились озорным огоньком, и в то же время уголки их наполнились влагой. Ей, безусловно, было жаль себя, и не только себя. Как заметил наблюдательный Сомерсет Моэм: "Жены обычно жалеют, но чужих мужей."

Вместо ответа Васильев бросился к ней, упав на колени. Он целовал ее ноги, руки… Целовал и с благодарностью, и с жадностью, и с упоением. А в перерывах между поцелуями и ласками не переставал твердить, как заведенный механизм:

– Прости меня, Леночка, прости, родная, так надо было, так надо… Я никогда тебя не забуду… Прости меня, Леночка, прости, родная, так надо было, так надо… Я никогда тебя не забуду…

Чтобы удовлетворить возникший интерес (что же за дядя там с мамой разговаривает, чей голос ему казался знакомым?), Славик осторожно подкрался к двери и старым испытанным способом заглянул в замочную скважину. То, что мальчик увидел, одновременно и поразило, и возмутило его. Поразило потому, что он узнал дядю, который приходил к ним домой в отсутствие папы, год или два назад, когда они жили около Лаи. А возмутило то, что этот нахальный дядя проделывал с мамой то же самое, что и его папа тогда, тоже лет пару назад, когда он подсматривал в такую же дырку в двери.

– Ты забыл выключить свет, – запоздало прошептала Николаю Лена, будто догадываясь о незримом присутствии третьего.

Дом погрузился в темноту, но разобиженный Славик (он явно ревновал за папу маму к этому наглому дяде) еще долго не мог успокоиться, ворочавшись с боку на бок. "Вот только приедем домой, я все папе расскажу!" – решил для себя Славик. Но… так ничего и не рассказал. Ни в первый день, ни во второй, ни в последующие дни. Потому что хоть и маленький был, и болтливый, но понимал, что болтать – одно, а ябедничать – несколько другое. Ябедничать нехорошо. Болтать, конечно, тоже нехорошо, но зато не так стыдно. Все его друзья-одногодки не любили ябед, и Славик не любил. Как же тогда он сам мог наябедничать на собственную маму?!

 Однако, когда ехали домой, был необычно суров и молчалив. И это не могла не заметить Лена, спросив его обеспокоенно:

– Сынок, ты что такой хмурый? У тебя что-то болит?

– Ничего, – буркнул Славик, нарочно придумав причину, – просто есть хочу.

– Потерпи, дорогой, скоро уже будем дома, и я нажарю тебе целую гору твоих любимых драников с картошкой. – Она тоже хоть и была по известной причине не в духе, но старалась виду не показывать: ведь ей предстояла встреча с мужем, и нежелательные вопросы ей были вовсе ни к чему. Но это был еще не конец той печально-любовной истории.

28.

Развязка наступила неожиданно. Обычно все послания, которые приходили на имя Лены от Васильева на засекреченный для окружающих адрес, она, ознакомившись с ними, быстро их уничтожала, чтобы не было, так сказать, никаких концов и следов. И свои к нему весточки тоже, разумеется, долго у себя дома не хранила, а тут же отправляла по назначению. Но вот последнее их расставание никак не выходило у нее из головы, щемило и ныло в сердце, требовало какого-то выхода. Поколебавшись, Лена решила вновь написать ему. Последнее, прощальное, письмо, полное невысказанной тоски по той сказочной, невероятно милой, чудной и столь внезапно оборвавшейся любви. "Пусть это будет, – подумала она, – моя заключительная, красивая лебединая песня." Хотя где-то в глубине подсознания она еще верила, надеялась, что он вернется к ней, непременно вернется.

Поначалу ей казалось, что послание будет коротким по размеру, но емким, глубоким по содержанию. Но как только села за стол, мысли побежали одна за другой, опережая слова, их формулирующие. Она вспоминала все их свидания в мельчайших подробностях, делилась своими впечатлениями на сей счет, и то упрекала его в недостаточном, как ей казалось, внимании к ней, а то вдруг начинала им восхищаться, боготворить его. Она призывала его оставаться верным данному ей слову – помнить ее, также обещая сохранить эту память в своем сердце.

Несколько дней ушло у Лены на это сочинение. В итоге оно получилось довольно внушительным, объемистым. Но и тогда она не торопилась с отправкой его адресату, как бы борясь сама с собой: а стоит ли, а нужно ли, к чему все эти потуги, старания, если все уже кончено, кончено ли?! Терзаясь этими сомнениями, она, бедняга, совсем потеряла голову и совершенно упустила из виду былую предосторожность, конспирацию в этом деле. В очередной раз перечитывая написанное и услышав вдруг характерное для Игоря, страдающего хроническим насморком, громкое пошмыгивание носом и приближающиеся шаги, она в спешке умудрилась сунуть эту рукопись не куда-нибудь, а… в резиновый мужнин сапог и прикрыла ее теплым шерстяным носком. Представляете, господа хорошие, пламенное послание любовнику – в сапог мужу! До такого конфуза, беру на себя смелость утверждать, не могли бы додуматься даже знаменитые братья Вайнеры, некогда закопавшие в лесу до лучших времен рукопись разоблачительного романа о высших властных чиновниках. И то ли по рассеянности, то ли по забывчивости Лена не перепрятала письмо в надежное место в тот же день, в тот же вечер. Вообще, конечно, резиновые сапоги Игорь надевал крайне редко – в основном, обходился яловыми и хромовыми. А тут, как назло, как по заказу Дьявола-искусителя, а может, по велению Господа Бога, воздающего всем по заслугам и грехам, с ночи зарядил проливной дождь. Не перестал он и утром, превратив тропки-дорожки в сплошное месиво. И даже это обстоятельство своевременно не подтолкнуло Лену к исправлению вчерашней ошибки, грозящей стать для нее роковой. И только когда дверь за мужем захлопнулась, Лена опомнилась, но было уже поздно. Игорь ушел в плащ-накидке и… в резиновых сапогах. Ее моментально прошиб холодный пот. Она лихорадочно принялась метаться по комнатам, шарить по углам, словно надеясь на чудо: может, он его не захватил с собой, а выложил и оставил, забросил куда-нибудь за ненадобностью?.. Увы, чуда не произошло: письма нигде не было. И Лена, отрешенно присев на стул, зарыдала по-бабьи громко, с причитаниями: "Господи, ну почему мне постоянно не везет в этой жизни?! Что за наказания ты посылаешь на мою несчастную голову?! Зачем я появилась на этот свет, который мне вовсе не мил… Господи, лучше умереть, чем так страдать… Не хочу я больше жить так, не хочу… Помоги мне побыстрей умереть, Господи, помоги…" Проснувшись и совершенно ничего не понимая, Славик испуганными глазами взирал на маму. Он все никак не мог взять в толк, почему его мама, такая молодая и красивая, просит смерти, да еще с самого утра. Уже позднее, будучи большим мальчиком, юношей, слыша аналогичные мамины речи о желании скорой смерти, он, конечно, будет догадываться, какой глубокий, трагический смысл за всем этим скрывается, и даже будет сочувствовать матери, но пока он пребывал в полном недоумении и испытывал смешанное чувство – неудовольствия, что разбудили в такую рань, и жалости к маме, проливающей горькие слезы.

На обед Игорь не пришел, а к вечеру, когда он уже должен был вернуться со службы, Лена успела немного перегореть от переживаний, ожиданий мужниной расправы и пребывала в состоянии некоего транса: вроде и понимала, что свершилось непоправимое, за чем непременно последует расплата, но как бы и не верилось, что свершилось не во сне, а наяву.

Появился он не как всегда – значительно поздней. Один только его дикий взгляд воспаленных глаз вновь привел ее в себя: нет, это не сон!

– Сука! – это было первое его слово, которое наотмашь он бросил ей в лицо вместе с сочинением, рассыпавшимся по полу.

Некоторое время, не произнося ни слова, она стояла на том же месте, закрыв пылающее лицо руками. Молчал и он, ожидая, видимо, ее реакции. Наконец, она медленно опустилась на четвереньки и так же, не торопясь, принялась собирать разлетевшиеся по комнате листы.

– И манатки свои тоже можешь собирать, – резюмировал беспощадный Драйзеров, – и чем скорей, тем лучше.

– Ты хочешь, чтобы я уехала? – как ни странно, ее голос даже не дрожал, как будто она уже давно была готова к этому решению.

– А ты хочешь, бесстыжая твоя рожа, – он перешел на срывающийся крик, – после всего того, что ты здесь так смачно описала, остаться с мужем?! И я еще верил ей, на что-то надеялся. Курва ты самая распоследняя! Не желаю ни видеть тебя, ни слышать! Катись к едреной фене, к своему пиздюку ненаглядному!

– Успокойся, у нас с ним все кончено.

– Так, может, спасибо тебе еще сказать, что с ним мне рога больше не будешь наставлять?! – В эту минуту Драйзеров ненавидел ее столь же сильно, как и любил. Желание – избить ее, изувечить – приходилось подавлять в себе с огромным трудом. – Проваливай, куда хочешь! И, повторяю, чем быстрей, тем лучше.

– Хорошо, – сказала Лена, – я уеду, только не ругайся, не кричи, пожалуйста. Мне и так больно.

– А мне, думаешь, не больно?! – вновь завелся Игорь. – Я, по-твоему, не человек?! На работе выкладываешься, как проклятый, а тут тебе еще дома драгоценная половина "сюрпризы" преподносит. Стараешься, стараешься все сделать для семьи, и вот тебе такая свинская благодарность. Ты хоть бы раз попыталась войти в мое положение, влезть в мою шкуру, тогда бы, небось, по-другому себя повела, другие бы "песни" слагала.

– А ты, – у Лены вдруг тоже прорезался громкий голос, – ты пытался хоть раз меня понять, мою душу?! Или тебе совершенно наплевать, что у меня внутри? Ты бы, наверное, хотел видеть в своих руках лишь безропотную и красивую вещь, тебя потешающую и которую друзьям-товарищам не стыдно показать?.. Извини, но на роль куклы я не гожусь.

– Да ты вообще, – вскипел Игорь, – никуда, как вижу, не годишься. Тебе не женой – подстилкой дешевой в публичном доме быть! И почему, дурак, я отца не послушал?!

– Ну вот и хорошо, договорились… Да, – как бы вспомнив о чем-то важном, – спохватилась Лена, – надеюсь, ты понимаешь, что я поеду со Славиком?

– А вот тут уж дудки! Сына ты не получишь. С твоим паскудным поведением тебе нельзя доверять его воспитание. Так что можешь и не рассчитывать – он останется со мной, с моими родными.

– Но позволь, – возразила Лена, – ты его не рожал, это мой сын.

– Родить – еще не значит вырастить. Не та мать, которая родила, а та – которая воспитала. Ты же, еще раз подчеркиваю, благодаря своему стервозному поведению низко пала в моих глазах, и я не могу тебе позволить не то, что воспитывать, но и общаться с ним.

– Если ты так принципиально и несправедливо ставишь вопрос, – Драйзерова подошла к Славику и прижала его к себе, – я никуда не поеду. Или с ним, или никуда.

– Не прикасайся к нему! – приказным тоном изрек Игорь. – Ты слышишь, что я сказал: отойди от сына.

– И не подумаю.

– Ах ты, дрянь такая, – рассвирепевший Драйзеров коршуном подлетел к добыче и, размахнувшись рукой, хотел было влепить ей увесистую пощечину-затрещину, но… То ли повлиял ее съежившийся, жалкий вид (она, продолжая крепко удерживать около себя сыночка, в ожидании удара втянула голову в плечи и сильно зажмурила глаза), то ли присутствие Славика, то ли сказалась вдруг его природная мягкость – в самый последний миг сердце Игоря дрогнуло, и он, тяжело опустив руку, произнес уже более спокойно:

– Ладно, давай поступим иначе. Спросим у самого Славы, с кем он хочет остаться. – И тут же, без промедления, словно опасаясь новых с ее стороны возражений и заранее зная ответ, обратился к мальчику:

– Слава, сынок, ты хочешь поехать на Украину к бабушке с дедушкой, к своей двоюродной сестренке Галочке? А потом я тебя заберу?.. Ну, чего молчишь?

Вместо ответа Славик заканючил, всхлипывая, а затем и вовсе разрыдался горючими слезами, почти так же, как утром мама. Только теперь не он ее, а она уже его жалела, поглаживая по голове и приговаривая:

– Успокойся, сыночек, успокойся, никто никуда тебя не отправит, будем жить вместе.

– Да, вместе, – поправил Игорь, – но только без тебя. Я не намерен больше терпеть твои несносные, легкомысленные выходки.

– Вот и ищи себе другую, а нас со Славиком оставь тогда в покое.

– Благодарю за совет, – съязвил Игорь, – только, боюсь, после того, как ты основательно отравила мне жизнь, вряд ли уже на кого буду смотреть с вожделением – скорее, с отвращением.

– Ничего, оправишься, и все будет нормально. Свет клином, думаю, на мне не сошелся, да и ты, надеюсь, не считаешь себя в этом мире единственным и неповторимым.

– Да, конечно, в чем, в чем, а уж в этом, – Драйзеров не выглядел уже столь агрессивным, первоначальный запал его постепенно сходил на нет, – ты убедила меня достаточно основательно, наглядно. Тут ты поднаторела капитально, вряд ли сыщешь на свете тебе равных в твоем порочном искусстве – семью разрушать.

– Прежде чем порушить, – философски заметила Лена, – надо построить. У нас же, мне кажется, с самого начала, с закладки фундамента, допущена халтура: и как дальше ни строй – все будет рушиться само собой.

– Осталось только выяснить, кто же это был халтурщиком, врагом зарождающегося семейства? Не я ли, кто постоянно жил и живет его заботами, кто не то, чтобы пытался не создавать межличностных проблем, но и повода не давал для возникновения конфликтов? Или все-таки, прежде чем на зеркало или на кого-то пенять, не мешало бы и на себя пристальный взор обратить?.. А может, ту халтуру сотворил какой-то третий, незримый нам враг, а то и целая компания проклятых недругов-злодеев?

– Не то, не то ты говоришь, Игорь, – лицо Лены исказилось в болезненной гримасе замученного неразрешимыми вопросами человека; ей явно неприятно было в который раз затрагивать эту тему, – сам материал нашего фундамента сомнительного свойства. Тут уж, как говорится, старайся, не старайся, а результат предрешен, заранее известен.

– Так ты сначала постарайся, – незаметно для самого себя от требовательных нот в голосе Игорь перешел к просительным, выпрашивающим и даже умоляющим, – и почему это ты втемяшила в свою дурью башку, что наше с тобой совместное проживание изначально обречено на неудачу, провал?! Все же в наших руках, зависит только от нас с тобой. Ну почему, скажи, почему мы не можем жить по-людски, счастливо, не принося друг другу боль?! Неужели это так сложно, Лена, я уж не говорю: быть горячо или просто любящей женой, а хотя бы хранительницей, хозяйкой этого семейного очага? Чтобы муж был уверен: дома его ждут, там все нормально. А то ведь на службе порой мысли одна мрачней другой в голову лезут, все гадаешь, какую очередную пакость ждать от любимой? – Последнее слово он произнес настолько естественно, душевно, что и сам запоздало внутренне поразился: как это у него могло так вырваться, не стоило бы так стремительно расслабляться и прощать ей.

Правда, саму Лену эта внезапная его перемена в настроении мало трогала – она была всерьез озабочена вопросом: как дальше быть? А потому напрямую спросила у Игоря, вернув его на грешную землю:

– Так как же решим с нашей поездкой? Сегодня ехать или завтра? Все вещи собирать или пока только одного чемодана хватит?

– Это ты решай, – уклончиво ответил Драйзеров, – небось, когда на свидания бегала к другому, с мужем не советовалась. Сама все обдумывала до мельчайших подробностей, чтобы и удовольствие получить, и тайну сохранить, и мужу еще лапшу на уши навешать. Как говорится, и рыбку хотелось съесть, и на одно место сесть. Вот и думай теперь, как достойно выйти из этой ситуации. А меня, пожалуйста, оставь в покое.

– Хорошо, – коротко произнесла жена, – я решу сама.

– Когда? – столь же коротко поинтересовался муж.

– Думаю, что до завтра времени хватит.

– Не возражаю.

29.

В эту ночь, естественно, спали они порознь, если, конечно, то внутреннее мучение, переживание, напряженную мозговую работу чуть ли не на протяжении всей ночи можно было назвать сном. Она понимала, что виновата перед Игорем, но вместе с тем не могла смириться с его собственническими настроениями по отношению к ней… Развод? Что ж, она противиться не будет. Но и настаивать тоже не намерена. Хочет разводиться – пусть сам все организовывает, берет на себя инициативу… Но вот как быть с сыном? Понятно, что Драйзеров-старший его не отдаст. Придется, видно, уступить… Ну нет, если уж на то пойдет, найдет коса на камень, пусть суд определит, с кем должен остаться ребенок. Как правило, суд занимает сторону матери… Теперь насчет поездки. Давно уже приглашали родные в Волчиху. Этим летом обещает туда и сестра, Женя, приехать. Как раз и случай подвернулся встретиться. Как-никак уже почти десять лет не виделись… А вообще, к чему сейчас разводиться? Ни у него, ни у нее на данный момент замены нет. Так, может, сохранить статус-кво? Поживем – увидим.

Ход мыслей Игоря почти совпадал с ее настроением и даже был более лояльным… Ну ладно, изменила, проявила слабость, не убудет же от нее от этого в конце концов. Развестись мы еще всегда успеем. Пусть теперь ее совесть помучит. Он не палач – казнить ее за неверность не собирается. И даже готов при определенных обстоятельствах закрыть на все глаза. Только пусть сумеет убедить, доказать, что поиск увлечений на стороне – просто несерьезная блажь, и что семья для нее – это не пустой звук, а неотъемлемая часть ее дальнейшей жизни. Ребенка действительно жалко. Почему он должен страдать из-за конфликтных отношений родителей?.. Нет, развода Игорь сейчас не даст определенно. Пусть съездит, развеется, переосмыслит все. Наверняка поедет к дедке с бабкой, больше ее нигде не ждут. И пусть, конечно, возьмет с собой Славика. Это даже лучше. С ним она не так вольготно себя будет чувствовать. С деньгами на дорогу, правда, будет тяжеловато. Ну да ничего: придется затянуть пояс. Не впервой… А все-таки она блядь. Не хочется прощать. Но и не простить не в состоянии. Какая все же сложная эта вещь – семейная жизнь!

– Ну что, надумала? – первым наутро поинтересовался Игорь.

– Поедем в Волчиху. Как ты на это посмотришь?

– Положительно.

– И как долго мы должны там находиться?

– Все, Лена, будет зависеть от тебя. Надумаешь вновь возвратиться в семью – гнать не буду. Только учти, – Игорь говорил сердито, но вяло, голосом уставшего, заметно перегоревшего за ночь человека, – если опять что-то натворишь, выкинешь какой-нибудь фортель, на глаза лучше не появляйся. Я за себя не ручаюсь: могу ненароком и покалечить. Поняла?

– Поняла, – тихо ответствовала жена. Она чувствовала себя ужасно неловко и хотелось уехать побыстрей, чтобы хоть на время не слышать и отдохнуть от его правильных, взывающих к ее совести речей.

Однако уже через пару дней, словно не желая и дальше испытывать судьбу и смирившись с ее нынешними проказами, Драйзеров стал уговаривать Лену никуда не ездить. Но теперь уже она проявила непреклонность:

– Нет уж, давай не будем менять первоначальных решений. И тебе, и мне надо побыть, пожить некоторое время порознь. Мне надо попытаться разобраться в собственных мыслях и чувствах. Извини, но твое присутствие в данном случае не пойдет мне на пользу. Да и ты, думаю, тоже заинтересован в распутывании клубка наших непростых отношений, в их ясности.

– Хорошо, – сдался Драйзеров, – езжай. – Игорь выглядел настолько потерянным, несчастным, что женское сердце не могло этого не оценить:

– Если не возражаешь, я постараюсь часто тебе писать.

– Конечно, не возражаю! – воспрянул духом муж.

– Я сообщу тебе сразу, как приеду. И знай, что бы там ни было между нами, я… люблю тебя. – Сказав последнюю фразу как можно ласковей, она мысленно даже удивилась, что произошло это как бы нечаянно, помимо ее желания и воли. Жалость к этому, в общем-то, не чужому человеку пересилила все остальное, что испытывала она к нему.

Такие слова всегда приятно слышать, а в моменты перелома судьбы и подавно. Поэтому вполне объяснима была радостная реакция на них Игоря:

– Я буду вас ждать, дорогие. Очень буду ждать!

Еще ранее заприметив и почувствовав в своем организме изменения, по приезде на родину Лена отправилась в ближний город Лукоянов в женскую консультацию. Результаты обследования если не ввели ее в шок, то, по меньшей мере, весьма и весьма озадачили. Она была беременна и теперь мучилась вопросом: "От кого?" В свое время Драйзеров так и не удосужился поставить жену в известность о неприятном сообщении доктора, надеясь на ошибку его заключения. "В конце концов, – решил тогда Игорь, – время покажет: права медицина или нет?" Пребывающая в неведении Лена, между тем, ломала себе голову: стоит ли сообщать мужу о случившемся или просто сделать аборт втайне? В пользу последнего, казалось бы, говорил весомый аргумент: она изменяла мужу, и если собиралась остаться в семье и как можно безболезненней и быстрей утрясти последствия вспыхнувшего между супругами конфликта, то, разумеется, не стоило бы дразнить, тревожить и без того растревоженного, раненого зверя "пищей" сомнительного происхождения. Но, с другой стороны, для того же укрепления семьи второй ребенок, которого всегда желал Игорь, будет очень даже кстати… Вот только от кого, от кого она могла забеременеть? "А, в принципе, не все ли равно? – заключила для себя Лена. – Если он хочет ребенка, он его получит, а нет – тогда и не будет ничего. Но пусть знает, что я с ним советуюсь и иду ему навстречу." Однако она еще несколько дней не отваживалась сесть за стол, чтобы написать мужу. А когда решилась, получилось не очень, как-то все скомканно и нерадостно:

"Здравствуй, Игорь! Сообщаю, что встретили нас хорошо. Живем – хлеб жуем, горя не знаем, чего и тебе желаем. Да, Славик в дороге простудился. Чувствует себя неважно, но, надеюсь, скоро поправится. Холодного ему больше не позволяю пить. Родные, слава Богу, чувствуют себя хорошо и передают тебе привет. Ну что тебе еще рассказать?.. Да, самая главная новость. Оказывается, я беременна, недавно консультировалась. Не знаю, как ты воспримешь это сообщение, но посчитала своим долгом поставить тебя в известность: ведь ты неоднократно заявлял мне, что не худо было бы пополнить нашу семью еще одним ребенком. Можешь не сомневаться: это наш с тобой ребенок. На стороне я предохранялась. – Эту маленькую ложь она придумала, конечно, специально, чтобы меньше было вопросов с его стороны. – Сейчас я на распутье: сохранить плод или не надо? Хочу услышать твое мнение на сей счет.