Выстрел на Большой Морской

Глава 3
По первому следу

Утром второго марта в кабинет Благово пришёл рослый осанистый господин в элегантной нанковой тройке. От него резко пахло туалетной водой, усы были подозрительно черны, на волосах – накладка. Словом, типический саврас, профессиональный дамский угодник в возрасте. Крашеный господин оказался управляющим двором великого князя Николая Николаевича Младшего.

Павел Афанасьевич расспрашивал его более получаса. Управляющий (фамилия его оказалась Шлаубах) выказал себя человеком неглупым и весьма осведомлённым обо всех тайнах своего августейшего патрона. Выяснилось в частности, что с мадам Оржевской князь расстался ещё осенью и без всяких скандалов; что сейчас он тайно встречается с женой Половцова, и что в ночь убийства на Большой Морской его высочество находился в своей постели. И совершенно определённо никуда не отлучался.

Благово и не сомневался, что великий князь сам в Макова не стрелял. Картина, как огромного роста гусарский полковник, гремя саблей, в полночь крадётся с револьвером в дом бывшего министра, могла только позабавить. Но при своём характере Николай Николаевич не остановился бы кого-нибудь нанять на эти цели. Поразмыслив, Благово решил отработать версию до конца и поехал на Офицерскую, 26, в сыскное.

Статский советник Виноградов принял коллегу настороженно.

– Нашли что в бумагах? – издалека начал Павел Афанасьевич.

– А… – махнул рукой Виноградов. – Чуть не до утра просидел, семь пудов свечей извёл, и всё без толку. Одна галиматья.

– Вы, конечно, заметили отсутствие на халате у Макова порохового нагара?

Главный сыщик столицы осёкся, несколько секунд молча смотрел на Благово, потом ухмыльнулся:

– Смешно было бы с моей стороны предполагать, что это ускользнёт от вашего внимания… Да, я сие тоже заметил!

– Получено высочайшее повеление разыскать убийцу. Со всеми вытекающими из этого последствиями.

– Понятно. Чем могу помочь?

– Сведениями, бесценный Иван Александрович. Кто из известных вам преступников, находящихся ныне на свободе, способен на такую ловкость?

– Хгм… Проникнуть ночью в густо населённую квартиру, застрелить хозяина, подделать самоубийство и скрыться незамеченным. Высший сорт работа! Я знаю только одного человека, которому такое по силам.

– Сашка-офицер?

– Всё-то вы знаете, Павел Афанасьевич, – уважительно произнёс Виноградов. – Он, стервец, кто же ещё! Но именно у него и алиби, потому, как данный мазурик уже две недели сидит здесь, в Казанской части, на одном с нами этаже.

– На чём-то попался?

– Подозревается в ограблении квартиры Охотниковых.

Сашка-офицер представлял из себя весьма незаурядную личность. Звали его по паспорту Александр Беклемешев, и в молодости он действительно носил погоны. В чине поручика Сашка принял участие в Ахалтекинской экспедиции 1879 года, закончившейся для нас, как известно, порядочной трёпкой. Прикомандированный к ракетной сотне, он участвовал в знаменитой «косой атаке», когда сотня лихо прорубилась сквозь полчища туркмен и прикрыла затем отход всего отряда. Владимирский крест с мечами и бантом украсил грудь храброго поручика. Затем, однако, у него начались недоразумения с законом. Видимо, Беклемешеву было скучно жить обычной жизнью. Такие люди хороши для войны, но плохо годятся для повседневного существования… После нескольких тёмных историй и последовавшего затем суда чести поручик вышел в отставку. Умный, смелый, очень хладнокровный и до безумия дерзкий, повидавший много крови – он стал наёмным убийцей.

Этот вид преступлений в России, слава Богу, отсутствует – в отличие, скажем, от Италии или САСШ. Ну разве что купчиха наймёт приказчика задушить стареющего мужа, чтобы пожить наконец вольготно и при деньгах… Такие проступки легко раскрываются и незадачливый наёмник оказывается в Нерчинском каторжном районе. Не то оказался Сашка-офицер! Он применял свои таланты очень редко и за большие деньги. Артист! Сыскная полиция подозревала его в трёх убийствах, но ничего не могла доказать. Особенной дерзостью отличалось последнее, в восемьдесят втором году. Некий граф Кушелев шёл себе спокойно по Певческому мосту, как вдруг его нагнал замотанный в башлык всадник на прекрасном аргамаке, застрелил с седла и ускакал. Средь бела дня и прямо под окнами Зимнего дворца.

Да, такой человек мог прикончить Макова в его собственном кабинете и незаметно удалиться. Похоже, на сегодня он один такой в столице. И у него алиби – сидит вон за той стенкой.

Удовлетворённый услышанным, Благово откланялся и вернулся к себе на Фонтанку. Доложил Плеве, что версию с великим князем можно исключить, и затем около часа просидел с Лыковым. Откомандированный из летучего отряда в его распоряжение, Алексей был очень этим доволен. Павел Афанасьевич подробно рассказал ему всё дело и поручил съездить в Москву к рогожцам. Подытожил так:

– В расследование первых двух версий тебе лучше не соваться. В этих высших сферах могут так тряхнуть, что очутишься помощником исправника в Минусинске. Что я тогда скажу твоей матушке? А в Первопрестольной – обычная уголовщина, да и «Священная дружина» уже прикрыта. Поговори с Арсением Ивановичем Морозовым, чтобы он выделил тебе на подмогу Горсткина. А я телеграфирую Козлову, что ты выполняешь высочайшее повеление – он сам поймёт, что от него требуется.

Горсткин был начальником секретной службы рогожцев, поставленным на эту должность ещё покойным Буффало; Козлов – московским обер-полицмейстером. Вдвоём эти люди знали о Москве всё.

Отпустив Лыкова, Благово пешком отправился на Дворцовую площадь, в Министерство иностранных дел. Директор канцелярии граф Ламздорф и обрадовался появлению сыщика, и удивился. Статского советника весьма уважали в «дипломатической гостиной» Яхт-клуба за тонкий ум. Но на службу к графу Благово пришёл впервые – и явно неспроста.

– Что случилось, Павел Афанасьевич? Вы изловили австрийского шпиона?

– Ещё хуже! Германский посол схвачен в Апраксином дворе на карманной краже; готовьте ноту о высылке.

– Ха-ха. Очень смешно. Валяйте уж – что там у вас? Чую, что плохие новости…

– Владимир Николаевич, в министерстве за последние два года никаких важных бумаг не пропадало?

Ламздорф нахмурился:

– Насколько важных?

– Протокол с французами о подготовке оборонительного союза, подписанный покойным императром.

– Откуда вы вообще знаете о его существовании? – вскочил с кресла граф. – Боже мой, Боже мой! Если немцы пронюхают, что есть такой документ – может случиться всё что угодно!

– И даже война?

– И даже война. Не завтра, конечно, но самый первый шаг для её подготовки будет сделан. Нынешний государь крайне неохотно пролонгировал «Союз трёх императоров», и только на три года. Он совершенно не верит австриякам и с трудом терпит германцев. Зерно истины в этом есть: с тевтонами России нечего делить, а вот между нами и Австро-Венгрией стоят Балканы. Учитывая маниакальную цель всей русской внешней политики – проливы – мы уже встали на рельсы большой европейской войны. Отобрать проливы у Турции можно, только победив саму Турцию. А там куча славян под пятой! и то же самое у австрияков. Выпустив славян из турецкой клетки, мы неминуемо вступаем в неразрешимый конфликт с Австро-Венгрией. Ведь покорённые ею племена чехов, словаков, русинов также захотят свободы. Короче говоря, путь на Константинополь лежит через Вену. А это означает войну и с Берлином! Германцы же никогда не позволят России уничтожить дружественную им, немецкоговорящую империю и стать в итоге повелительницей Балкан. Если это понимаем мы с вами, ещё лучше сие понимает Бисмарк. Война между нами тремя – лишь вопрос времени. Мы начали зондировать в сторону Франции. Немцы немедленно расценили это как начало охлаждения в отношениях. Они уже очень насторожены и начинают готовиться к худшему. А у нас словно нарочно Катков раздувает антигерманскую истерию при попустительстве властей!

– Так что насчет протокола?

– Скажите правду: откуда вы узнали о его существовании? Во всей империи его читали только три человека: покойный государь, наш министр Гирс и я.

– Где сейчас протокол?

– За моей спиной, в секретном сейфе.

Ламздорф поднялся, обошёл кресло и постучал по дубовой панели стеновой обивки, в которой виднелось едва заметное отверстие для ключа.

– Вы уверены, что он там?

Граф самодовольно улыбнулся:

– Не смешите меня, Павел Афанасьевич! Такие бумаги хранятся сверхстрого. Их выдаю лично я и только по письменному распоряжению министра. Упоминаемый вами протокол ни при каких обстоятельствах не мог покинуть этого шкапа!

– Владимир Николаевич. Не обижайтесь, ради Бога, моим недоверием, но не могли бы вы прямо сейчас в этом убедиться?

Ламздорф озадаченно смотрел на Благово, не находя, что ответить. Потом хмыкнул, снял с брегетной цепочки крохотный ключ, отпер сейф, закрыл его от посторонних глаз спиной и начал копаться. Через три минуты поисков он развернулся к сыщику – на нём не было лица.

– Павел Афанасьевич!! Это… катастрофа! Имеете вы сведения о его нынешнем местонахождении?

Благово рассказал графу о письме Юрьевской, найденном им в квартире Макова. Ошарашеный чиновник побежал с этой новостью к Гирсу, а статский советник вернулся в департамент. Оказалось, что там его уже сорок минут ожидает некий господин в серой визитке. Лицо господина показалось Благово знакомым.

– Да-да, мы встречались на Гороховой. Позвольте представиться: помощник делопроизводителя сыскного отделения петербургского градоначальства коллежский асессор Скиба.

– Да, господин Скиба, припоминаю. Кажется, Максим Вячеславович? Прошу пожалуйста без церемоний.

– Польщён, Павел Афанасьевич; точно-с так.

– Чем могу служить? Вас, видимо, прислал Виноградов?

– Увы, Павел Афанасьевич, я пришёл к вам не по приказанию начальства, а в тайне от него. Понимаю, как некрасиво это звучит, но… Вы ведь сегодня интересовались у Виноградова Сашкой-офицером?

– Да.

– И вас уверили, что тот сидит под замком?

– Да. А что, не сидит?

– Нет, Сашка действительно с середины февраля пребывает в подследственной камере Казанской части. Там есть такой коридор на третьем этаже, окнами во двор; в нём четыре камеры, и все они закреплены за сыскным отделением. И сторож при них тоже наш, он состоит в штате отделения, а не части.

– И что далее?

– Далее то, Павел Афанасьевич, что Беклемишев отлучался за эти дни из камеры. Но не для допроса. Он числится лично за Виноградовым и по его запискам несколько раз отпускался на волю безо всякого конвоя. А потом под утро возвращался.

– Хм… Он агент Виноградова?

– Позвольте напомнить, Павел Афанасьевич, что Сашка-офицер убийца. Может ли он быть полицейским осведомителем? Вор, мелкий мошенник – не спорю; сам их вербую дюжинами. Но убийца!

– Согласен, Максим Вячеславович, это было бы чересчур. Куда же он тогда уходит? И что связывает начальника сыскной полиции с «мокрушником»?

– Вы ничего… э-э… такого не слышали о Виноградове?

Благово нахмурился.

– Слышал, конечно. О вашем начальнике давно уже дурное поговаривают. Будто бы приставы всех частей Петербурга носят ему денежную дачу. А ежели кто отказывается, то в этой части резко возрастает количество краж со взломом, грабежей и даже убийств. Статистика быстро ухудшается, пристав попадает в опалу у градоначальника и может лишиться должности. А сыскная полиция ищет преступников очень неспешно и всегда безрезультатно. Так?

– Истинная правда, к сожалению.

– Вот это да! И все молчат?

– Так ведь недоказуемо! Ну, залезли в квартиру, в другую; ну, сломали их с десяток – и что ж? Какая тут связь с Виноградовым?

– Но связь есть?

– Конечно, есть. Все «иваны» и «мазы», родские^[6] воровских шаек ему хорошо известны. Он их вызывает и говорит: надо поработать в Александро-Невской части, особливо в её третьем участке. Действуйте смело и никого не бойтесь: я вас искать не стану. После седьмой квартиры закругляйтесь и переходите в Коломенскую часть.

– Неужели это действительно возможно, Максим Вячеславович? Чтобы начальник сыскной полиции – и руководил ворами!

– Нельзя сказать, что он ими действительно руководит. У преступников свой промысел, у него свой. Правильнее утверждать, что существует область совместных интересов. Если градоначальник прикажет Виноградову поймать, к примеру, «ивана» Савелия Чижова по кличке Дубовый Нос, то он его арестует. И Дубовый Нос на это не обидится: служба есть служба, ему велели – он исполнил. Но при возможности вместе заработать эта парочка легко договорится. С начальником сыскной полиции выгодно дружить!

– Давно так у вас?

– А вот как Путилин ушёл в отставку, так сразу и началось.

– Иван Дмитриевич знает об этом?

– Конечно, знает – Виноградов всегда был его любимчик.

– И молчит?

– Молчит. Сам этим не занимался, когда был при должности, но Ивану Александровичу уже и тогда всё дозволялось.

– Понятно… Путилин при Трепове поднялся, поэтому так к этим делам равнодушно относится. Трепов за годы своего градоначальства украл три миллиона рублей – и ничего… Но вернёмся к Сашке-офицеру. Он-то квартирными кражами не занимается?

– Да, эта птица другого полёта. Но мне доподлинно стало известно, что в ночь с 28 февраля на 1 марта, когда умер Маков, Сашка уходил из камеры. По очередной записке Виноградова.

Благово стукнул себя кулаком по колену и не удержался, выругался:

– Скотина! Значит, инобытия^[7] у Беклемишева нет?

– Нет. Не готов утверждать, что именно он застрелил Макова, но в камере его в ту ночь не было до самого утра.

Благово встал.

– Вы можете подать об этом рапорт?

Скиба тоже поднялся.

– Это невозможно! Сведения получены мною от сторожа секретных камер Панибратова. Проболтался… по пьяному делу. Но Панибратов хорошо прикормлен начальником отделения и письменных показаний, конечно, не даст. В каком виде я тогда предстану? Написал бездоказательную кляузу…

– А приставы? Они могут подтвердить факт денежных поборов со стороны Виноградова. Сколько можно это терпеть?

– Господа приставы сами дерут будь здоров! Если начнётся следствие, то выяснится, что они перетаскали в сыскное суммы, много превышающие их годовое жалование. Где они их взяли? Всё с тех же мазуриков. Нет, поднимать шум никому не выгодно. Меня сделают козлом отпущения и выкинут со службы, а после полицейской – сами знаете – никакой другой службы уже не найдёшь. Все шарахаются от нас, как чёрт от ладана.

– Я вас понял. Поищем другой путь. А пока вот что, Максим Вячеславович. Не желаете ли перевестись в Департамент государственной полиции? Имеется вакансия чиновника по особым поручениям шестого класса.

– Почту за честь, Павел Афанасьевич! А то уж никаких сил нет смотреть, что у нас в сыскном отделении творится, и ничего поделать не могу!

– Вот и договорились. Я сегодня же подам записку фон-Плеве о замещении должности; надо усилить кадром третье делопроизводство. И спасибо вам за важные сведения.

Глава 4
Рупейто-Дубяго и его колбасник

Выполняя поручение Благово, Лыков отправился на встречу с Демидовым, князем Сан-Донато. Адресат перехваченного Маковым письма жил в роскошном фамильном особняке на Сергиевской улице. Несметный богач оказался рыжим весноватым мужчиной средних лет с отёчным лицом и высокомерным взглядом.

Дабы беседа удалась, Алексей взял с собой коллежского советника Фланша, курировавшего в департаменте «Священную дружину». Фланш представил Лыкова князю и приказал ответить на все его вопросы, поскольку Алексей Николаевич выполняет высочайшее повеление. Демидов мигом утратил весь аристократизм.

– Князь, – сразу взял быка за рога Лыков, – кто такой Рупейто-Дубяго?

– Это бывший наш агент, брат восьмой степени. Кличка – Московский Баранчик.

– Странная какая кличка…

– Ну, это из представлений про Петрушку, вы же помните?

Лыков действительно вспомнил. Любимый герой уличного театра, наглый и дерзкий Петрушка, бил лакея, купца и даже полицейского. И вот, когда он уже совсем терял от безнаказанности чувство меры, из-за кулис появлялось загадочное могучее чудовище – Московский Баранчик – и сжирало негодяя.

– Зловещее получается прозвище. Он что, за палача у вас был?

– Навроде того. Напугать кого следует, приструнить. Жутковатый дяденька. Среди нас, белоручек, он выделялся: его ничего не стесняло. Опасный человек.

– Как же вы такого – и в дружину?

– Эти люди бывают весьма полезны в определённый момент! Рупейто – человек дела. Я, или Бобби Шувалов, или князь Щербатов – это тоже всё лигеры^[8] – мы же сами не можем быть палачами! У нас, извините, духу не хватит; да и не умеем мы человека убить. А с террористами церемониться нельзя. Хватит уже – доцеремонились! Вот и призвали в братья нескольких таких, кому в обществе руки не подашь, зато им можно поручить грязные работы.

– Что конкретно он у вас выполнял? Из грязного…

Демидов замялся.

– Ну… вы же знаете, чем всё кончилось. «Священная дружина» распущена, а деятельность её признана государем… э-э-э… как бы помягче сказать… Действительно, ничего конкретного мы совершить не успели. Или не сумели. Создали отделения в 30-ти городах России и три заграничных: в Париже, Вене и Берлине. Отделения были даже и весьма многочисленные; в московском, к примеру, состояло более 15 000 человек!

– Ну, это всё дармоеды; вы мне о делах расскажите.

– Мы, например, организовали в столице патрулирование улиц, по которым проезжает государь! Семь главных улиц. Были старшие над улицами, которые постоянно наблюдали прохожих, и всё такое прочее…

Лыков, как профессионалист, при этих словах только усмехнулся:

– По проспектам, значит, прогуливались? Ну, дело хорошее, для здоровья полезное. А ещё что?

– Да так, собственно, и всё… Газету в Германии выпускали, проправительственную. Некоторые из наших собирались поехать в Женеву, вызвать там на дуэль и убить Бакунина с Тихомировым.

– Не поехали?

– Не поехали.

– Московский Баранчик под вашим началом что-нибудь совершил?

– Не припоминаю такого. Денег, правда, подлец, извёл много, и всё безотчётно. На оружие, на съём конспиративных квартир, на завербование агентов среди революционеров.

– Много навербовал?

– Ну, что вы, господин Лыков; кого он там мог навербовать! Так, перевод средств. Приходили от него пару раз какие-то странные люди, брали аванс и более не появлялись. Лица ещё у них были синие, с отливом. А потом я из дружины ушёл. Когда понял, в какую карикатуру всё наше движение выливается, сдал дела и ушёл.

– Давно ушли?

– Прошлой осенью ещё.

– С тех пор с Дубягой дел не имели?

– Не имел. Избави Боже!

– А откуда он вообще взялся? Кто его привёл в дружину?

– Раздобыл его откуда-то сенатор Шульц, последний управляющий Третьим отделением. Патентованный мошенник! Такого же и привёл… Кажется, Рупейто был у него в отделении негласным агентом. А почему, Алексей Николаевич, Департамент полиции вдруг заинтересовался этим субъектом?

Лыков вынул из кармана письмо, обнаруженное в тайнике у Макова, и протянул его князю:

– Узнаёте почерк?

– Кажется, его…

– Что это за история с купцом, которого Дубяго предлагает вам «потрясти»?

Демидов дважды перечитал письмо и вернул его затем сыщику.

– Собственно этого письма я не получал. Где вы его взяли?

– В тайнике у бывшего министра внутренних дел Макова.

– Это который давеча застрелился?

– Да.

– Он ведь в последней должности состоял министром почт и телеграфов! Перлюстрация?

– Разумеется. Но что насчёт купца? Вы сказали, что не получали именно этого письма. Получили другое?

– Да, и сразу его уничтожил. Но суть предложения была та же самая: есть купчина, который якшается с революционерами, хорошо бы его прижать.

– Фамилию купца Рупейто-Дубяго называл?

– Нет; указал лишь, что это рогожец.

– Возраст, характер торговли, место жительства?

– Нет, более ничего.

– Что же вы ответили вашему Баранчику?

Демидов смутился.

– Я ушёл от конкретного ответа. Написал, что помочь в защите от полиции не могу, но желание наказать купчишку понимаю.

Лыков опешил, затем сощурился и посмотрел на князя очень внимательно, как доктор на пациента.

– Это можно было расценить, как ваше согласие на экспроприацию?

Сан-Донато раскис окончательно.

– Нет, конечно же нет! В крайнем случае оно смахивало на моральное одобрение, но никак не на санкцию.

– Игра слов, князь. Вы не запретили акт, а всё остальное – игра слов. Как вы, аристократ и бывший офицер, могли поступить столь… легкомысленно?

Демидов помолчал минуту, потом спросил, не поднимая головы:

– Что стало с этим человеком? Рупейто убил его?

– Этого мы не знаем. Департамент только начал расследование. Когда вы в последний раз видели Московского Баранчика?

– Тогда же, когда сдавал дела по дружине: прошлой осенью. Но почему вы так взялись за него? Даже не знаете, перешёл ли Рупейто от слов к делу. Подумаешь – три строчки в письме годовой давности! Наверняка всё осталось как было.

– Возможно. Но Макова застрелили два дня назад. В собственном кабинете, инсценировав самоубийство. И искали какие-то бумаги.

Демидов сделался белее мела.

– Но ведь Маков покончил с собой! Из-за взяток – это всем известно!

Титулярный советник встал.

– Господин Демидов! Как вам известно, я действую во исполнение высочайшего поручения. Маков погиб насильственной смертью, и в этом нет никаких сомнений. Государь повелел найти и арестовать убийцу. Версия о самоубийстве оставлена, чтобы не возбуждать в обществе лишние толки. Кроме того, преступники успокоятся, и их легче будет изловить. Вы понимаете, что должны оказать мне полное содействие? Полное!

– Да, да, разумеется! – Демидов тоже поднялся, смотрел в глаза сыщику преданно и немного подобострастно. – Я мало что знаю, но расскажу всё. Рупейте около сорока лет, по виду он бывший офицер из армейской кавалерии. Я виделся с ним всего четыре или пять раз! Где он живёт и чем занимается – не знаю; он очень скрытен. Кажется, имеет какие-то связи в полиции; возможно, они остались от Третьего отделения. И ещё у Рупейто есть колбасник.

– Колбасник?

– Ну да, ходит за ним повсюду, как Санчо Панса. Жуткий типаж! Атлетического сложения, но какого-то гориллообразного: огромная грудная клетка, длинные руки при среднем росте, а мышцы с него прямо свисают! Парень работал на колбасной машине – сами понимаете…

Лыков знал, о чём говорит князь. В колбасных заведениях используют особые ручные машины, которые режут куски мяса в мелкий фарш. Собственно машина весит несколько пудов; в неё наваливают еще 4-5 пудов мяса, и двое дюжих парней начинают двигать скрытыми внутри ножами. На весу, над тазом, постоянно встряхивая аппарат… И так десять часов в день почти без отдыха. Через несколько месяцев такой работы парни набивают себе мускулы, какие не снились и Гераклу. В кулачные бои колбасников не брали – могли убить сгоряча, а в уличных драках их боялись даже ломовые извозчики.

– Имя этого богатыря не помните?

– Нет, я видел его только на расстоянии. Но впечатляет до печёнок. Лба, почитай, что нет, зато плечи просто невообразимые. Он должен быть чудовищно силён! И очень предан Дубяге.

– Есть кто-нибудь из бывших членов «Священной дружины», кто может добавить что-то о Московском Барашке?

– Да, такой человек существует и, возможно, он знает больше меня. Это полковник Смельский, начальник Красносельского военного госпиталя. Он в течении года заведывал у нас всей петербургской агентурой, и в этом качестве часто общался с Дубягой. Всеволод Никандрович опытный полициант: перед турецкой войной он служил помощником начальника Отделения по охране общественного порядка и спокойствия при Петербургском градоначальстве. Брат пятой степени, личный номер – 136. Состоял членом Исполнительного комитета дружины, но был уволен. После того, как подал записку.

– Что за записка?

– О необходимости реорганизации работы «Священной дружины». И об упорядочении пользования её денежными средствами.

– Теперь понятно! С таким человеком мне, действительно, следует повидаться. Что, Смельский руководил агентурной деятельностью Баранчика?

– Пытался первое время. Баранчик, видя, что полковника на мякине не проведёшь, стал обращаться через его голову напрямую ко мне и к Бобби Шувалову. Из тех соображений, что мы менее сведущи в организации охранительный мероприятий.

– Граф Шувалов – адъютант великого князя Владимира Александровича и полковник лейб-гвардии Гусарского полка, – пояснил молчавший до сих пор Фланш. – Он также входил в Исполнительный комитет «Священной дружины».

– Где я могу найти полковника Смельского?

– В Красном Селе, в госпитале.

И Лыков, опять в компании с Фланшем, отправился в Красное Село.

Смельский понравился ему с первого взгляда. Уже в возрасте, но ещё крепкий и подтянутый, с внимательными глазами хорошего полицейского, он странно смотрелся в тихой гавани столичного пригорода. Какая нелёгкая загнала сюда приличного человека? Услышав первый вопрос Алексея – о «Священной дружине» – полковник смутился.

– Я знал, что добром это не кончится. Ждал, что придут и спросят: «Смельский, старый дурак, что ты там делал?».

– Разве грешки какие за собой имеете?

– До этого, слава Богу, не дошло – если вы имеете в виду растраты. Меня уволили из Лиги без прошения, но к моему большому облегчению. Надоели болтуны типа Сан-Донато, и мошенники вроде…

– …Московского Баранчика?

Полковник сразу помрачнел.

– Это вы про Рупейто-Дубяго, значит, пришли узнать? Тоже предсказуемо. Нет, тот не мошенник, а похуже. Что он натворил?

Лыков молча вынул письмо и протянул его Смельскому. Тот прочитал его и помрачнел ещё больше.

– Что с купцом? Жив?

– Этого мы не знаем. Будем разбираться.

– А князь – что он ответил Баранчику?

– Написал, что прикрытия от московской полиции не обещает, но чувства насчёт экспроприации вполне понимает и одобряет.

– Идиот! Молокосос! Это всё равно, что дать Рупейто индульгенцию.

– Облегчите мне поиски – расскажите всё, что знаете об этом человеке.

– Увы, я мало что знаю. Рупейто очень быстро стал действовать в обход меня, когда заметил, что я требую настоящей работы. Ему куда проще было дурить этих дубоголовых, демидовых с шуваловыми.

– Откуда он вообще взялся?

– Шульц привёл. Тоже проходимец первый сорт, хотя и сенатор. Я ещё в градоначальстве от него терпел. Казнокрад и мелкий жулик!

– Опишите наружность Дубяги.

– Роста моего: два аршина восемь вершков.^[9] Телосложения крепкого. Волоса тёмно-рыжие с сединой. Глаза зелёные навыкате. Лицо нечистое. На правой щеке родимое пятно размером с полушку. Усы офицерские. Нос прямой, обыкновенный. Уши удлинённые с закруглённой мочкой. Рот обыкновенный. Когда нервничает, грызёт ногти… Что ещё? Овал лица немного ассиметричный книзу. Любит одеваться с шиком, но очень безвкусно, словно антрепренёр. Впечатление производит неприятное. Обманчиво недалёк.

– Обманчиво?

– Ну да. Знаете, есть люди не умные, но по-животному хитрые. И в некоторых ситуациях весьма опасные. Весьма. Рупейто–Дубяго нельзя недооценивать: он способен на многое, пожалуй, что и на всё. Ради денег, разумеется.

– Где он служил? Он ведь бывший офицер?

– Выглядит как бывший армейский кавалерист. Ноги, во всяком случае, кривые… Более всего напоминает кирасира.

– Но ведь кирасиры только в гвардии сохранились, армейских уж лет двадцать, как нет!^[10]

– Полки переименовали, но люди-то остались! Кирасир – это, если угодно, характер. Тяжёлая кавалерия, войска прорыва! Их и сейчас видать в любой толпе: рослые, прямые и наглые. В бою это хорошо, а вот в общежитии – не очень. Жулики из отставных кирасиров получаюся чаще, чем из других родов войск; это уже замечено.

– Понятно. Что ещё имеете рассказать? Где Дубяго обретался до поступления в дружину?

– Бог его ведает… Возможно, был и в полиции. Знаете, туда охотно берут всех, кого выбросили из полка.

– Ох, знаю, Всеволод Никандрович. Из-за таких и нам иной раз руки не подают. Адреса его не помните?

– Он останавливался обычно в номерах Артамонова на Кирочной.

– Ещё что-нибудь вспомните, пожалуйста. Любовница, какого ресторана завсегдатай, имеет ли родственников – любая мелочь может быть полезной.

– Нет, извините, мы не в тех были отношениях, чтобы он знакомил меня со своим любовницами.

– Про колбасника его что имеете сказать?

– Это вы о Михайле спрашиваете? Зоологический тип. Силищи неимоверной, а умишком обойдён. Зато очень предан Рупейте: порвёт по его указке любого.

– Он из уголовных или просто лихого поведения?

– Точно не скажу, бесед с ним не вёл. По повадкам, так вроде он не сидел; но тюрьма по нему давно плачет! Впрочем, я видел его всего дважды и дальше передней не пускал.

– А как к такому Мишке относились всякие светские тузы – графы и князья?

– Странно, но его присутствие лишь придавало веса Московскому Баранчику. Посмотришь на этого колбасника и сразу поймёшь: тут человек дела. Белоручкам и паркетным шаркунам нравилось, что под их командой состоит подобный оранг-утанг. И случись что, эти двое легко замараются там, где графья с князьями сдрефят. А то вон штабс-ротмистр Безобразов из кавалергардов принёс проект: он поедет в Женеву как частное лицо, там придерётся к Лаврову, вызовет его на дуэль и убьёт. Каково? Причём Безобразов состоял товарищем начальника петербургского округа «Священной дружины»! Официальное, так сказать, лицо и мой непосредственный начальник. Ох, грехи наши тяжкие…

– Как же вы, Всеволод Никандрович, простите, в это вляпались? Вы же не те шаркуны, имеете полицейский опыт.

– На деньги прельстился, Алексей Николаевич. Грешен! Я с семьдесят пятого года занимаюсь сыском. Ещё при Трепове служил чиновником особых поручений в секретном отделении канцелярии градоначальства. Потом в чине подполковника перешёл в охранное отделение, был помощником его начальника. Ушёл с этой должности на войну. Подал рапорт добровольцем, но в сами боевые действия не попал, сунули в службу военных сообщений. Там тоже скучно не было! По окончании войны вернулся в столицу: место моё занято, в отделении новый начальник, подполковник Судейкин, переведённый из Киева… Кое-как пристроили старые товарищи сюда, в военный госпиталь, пенсион дослуживать. А тут вдруг! Вспомнили мои прежние навыки и предложили возглавить агентуру петербургского округа «Священной дружины». Такие имена! Я думал – это серьёзно, коли такие имена… Ну и кроме того жалование шесть тысяч в год плюс тысяча двести прогонных! Кто ж от такого откажется? Конечно, я прельстился. Но на полгода только и хватило моего усердия. Поначалу всё шло успешно: ввели меня в Исполнительный комитет, дали «брата 5-й степени». Начал собирать агентуру. А потом такое началось… Вспоминать стыдно. Как понял я, куда ветер дует, попробовал сначала исправить. Написал докладную записку Набольшему – это графа Воронцова-Дашкова кличка. Так, мол, и так, деньги летят без счёта, нужно сделать то-то и то-то. Конкретные предложения. Дата, подпись. И тут же выскочил обратно в госпитальные начальники. Пользую теперь увечных воинов и радуюсь, что легко отделался.