Читать книгу: «Совершенство», страница 5

Сделав несколько нервных вдохов под пристальными взглядами коллег, Корхарт откинулся на подушке и уставился в потолок широко открытыми глазами.

– Меня тошнит!.. И хреново мне, братцы! Тело горит – это ведь не нормально, да? Не нормально? Этот долбаный волк, – а что, если он был бешеным?

– Глупости, – Ломак сложил на своём лице улыбку, однако его глаза были полны тревоги и растерянности. – Ты потерял много крови, ты ослаб – и тебя поэтому тошнит.

– Я прямо чувствую его зубы на себе! – не унимался Корхарт слабо суча ногами. – Он навалился сзади и вцепился в голову, но я его сбросил! Вспышка!.. Он метнулся мне в шею и раскусил очки, я упал… Он рвал мне грудь и плечи, а я отбивался локтями; он всё кусал и кусал! Как же от него воняло!

– Ты был без карабина? – спросил Эйдан как можно мягче.

– В кабине лежал, – Корхарт застонал и, опустив голову, вновь с отчаянием осмотрел свои раны. – Господи! Каждый долбаный укус! Я чувствую каждый его укус!.. А если он и правда бешеный? Вёл он себя именно так!

Рон умоляющим взглядом посмотрел на мужчин ожидая слов поддержки.

– Мне совсем хреново! – он попробовал сесть, но тут же был остановлен настойчивыми руками начальника станции. – В горле горит, как с бодуна!

– Это от потери крови, потерпи, мы тебя заштопаем, – успокаивал Ломак, хотя голос его звучал неуверенно.

– И голова! Очень болит голова!

– На ней живого места нет, дружище! Вот она и болит.

– Чёртов ублюдок! Откуда он здесь? – Корхарт смотрел в потолок, его побелевшие губы сильно дрожали. – Откуда здесь волк?

Мужчины молчали, обмениваясь беспомощными и растерянными взглядами. И Ридз, и Ломак прекрасно понимали, что скорее всего волк пришёл вслед за вернувшимся вездеходом, однако остался самый важный вопрос – жилище людей выследил единственный волк или вся стая?

Присев на край дивана, Ломак принялся лихорадочно перебирать коробки с препаратами. Рон с трудом приподнялся на локте и уцепил начальника за рукав.

– У меня жжёт всё внутри! – прошептал он испуганно. – Этот волк – он точно бешеный! Мне нужно делать уколы от бешенства, Ив, говорю тебе: он точно был бешеный!

– Не выдумывай! – прогудел Ломак и метнул в Эйдана хмурый взгляд. – Мы пошлём салагу проверить эту дохлую сволочь, и он нам скажет: бешеный он был или нет? Скажет ведь? – Ломак сверлил Эйдана тяжёлым взглядом.

– Да, разумеется! Я схожу и посмотрю! – пролепетал Ридз высоким голосом, не особо понимая, что от него хочет начальник.

С трудом запрокинув раненую голову, Корхарт сфокусировал нечёткий взгляд на Эйдане.

– Ты что, ветврач, мать твою?

– Нет… но я разбираюсь в этом, правда! – Эйдан неуклюже обернул голову несчастного бинтом и вернул Ломаку взгляд, ища поддержки.

– Откуда? – снова застонал Корхарт, морщась от боли. Он ждал ответа, как будто от услышанного ему могло стать легче.

Ломак смахнул в сторону изученные им препараты и сжал зубы, на мгновение спрятав от всех хмурый взгляд. Подняв с пола объёмную аптечку и, вывалил её содержимое прямо на кровать рядом с пострадавшим, он сразу отделил в сторону одну коробку.

– Расскажи ему про Сальпу, салага, – пробасил он, набирая в шприц жидкость из прозрачного пузырька. Выдерживая умоляющий взгляд своего друга, он спокойно продолжил: – Расскажи, как бедная Сальпа заболела и твоему отцу пришлось её усыпить. Ты же мне рассказывал эту историю, про свою собачку…

Корхарт снова с надеждой перевёл затуманенный взгляд на Эйдана, и тому пришлось врать на ходу и сочинять историю про несуществующую собаку в детстве. Как ему родители в девятилетнем возрасте подарили лабрадора, который вскоре стал любимцем всей семьи. Но через два года собака заболела и её пришлось усыпить. Якобы Эйдан, до сих пор испытывает жалость и муки пережитого в детстве, помнит все симптомы бешенства любимой собаки.

– До сих пор помню вывалившийся язык и капающую слюну, – закончил свой рассказ Эйдан, оживляя в памяти простейшие признаки болезни. – Поэтому уж бешенство я распознать смогу!

– Ни черта ты не сможешь распознать! – простонал Корхарт; его тело начинала бить мелкая дрожь. – Я этому… ублюдку в… в морду в-в-выстрелил! Прямо в п-п-пасть! Слюна, как и его башка, разлетелась в радиусе д-д-десяти футов! М-м-можешь сходить п-проверить!

Раненый полярник попросил воды и снова начал рассказывать подробности нападения зверя, но спустя несколько минут его речь стала путанной и вскоре Корхарт затих. От введённых препаратов ему полегчало, и он мгновенно уснул тяжело дыша. Эйдан осторожно поднялся и скользнул к столу. Трясущимися руками полярник налил себе воды, но долго стоял неподвижно с кружкой в руке обозревая печальную картину с окровавленным человеком на диване. Ломак обработал раны товарища и стал раскладывать на тумбочке медицинские инструменты, обратив внимание Эйдана на плохую свёртываемость крови Рона.

– Я вкатил ему двойную дозу кровоостанавливающего, – сказал он негромко, хмуро рассматривая изогнутую иглу в пальцах. – Его зашивать надо, а тут… По идее его кровь должна быть, как кисель, а она течёт и течёт!

– Дай ещё! – Эйдан указал взглядом на обагрившиеся бинты на голове Корхарта. Он принялся нервно расхаживать вдоль дивана, с полной кружкой воды. – Голова тоже одна сплошная рана! Как ты шить собрался?

– Нельзя, салага! – шикнул Ломак, сжав губы. – Он и так потерял много крови – давление совсем упадёт, и он умрёт!

Показав рукой на провалившегося в сон Корхарта, Эйдан взволнованно произнёс сдавленным голосом:

– А если не остановить кровь, он умрёт от её потери!

Вместо ответа, начальник подхватил пальцами пузырёк с йодом и долго его рассматривал, погрузившись в себя. Пристальный взгляд мужчины блуждал по этикетке, путался между букв, не в силах покинуть аннотацию, а губы беззвучно пережёвывали «он умрёт, он умрёт, он умрёт».

– Ты чего? – спросил Эйдан удивлённо, обескураженный поведением старшего товарища.

Ломак с трудом оторвал взгляд от склянки и посмотрел сквозь молодого полярника пустыми глазами, от вида которых, Ридз почувствовал холодок на шее.

– Ты в порядке? – повторил парень шёпотом, в надежде прервать странную паузу.

Ивлин молча вернул ёмкость в аптечку, затем собрал вместе ворох окровавленных полотенец у тела раненого и сбросил на пол. Запоздало сунув багровые руки в прозрачные перчатки, Ломак принялся неуклюже снимать повязки. Не зная, чем оказаться полезным, Эйдан некоторое время наблюдал за действиями начальника, потом решительно направился к двери.

– Куда ты собрался? – спросил Ломак строго через плечо.

– Надо найти карабин Рона, пока его не занесло снегом.

Ломак нехотя кивнул и добавил:

– Будь осторожен! Не рискуй понапрасну!

Темнота встретила обжигающими апперкотами ледяного ветра и попыткой сбить с ног. Эйдан опасливо покосился по сторонам и взял ориентир на стоявший неподалёку вездеход. Уперев карабин в плечо, утопая по колено в снегу, он добрался до подсвеченной двумя тусклыми прожекторами машины. Под ударами стихии, один из прожекторов оторвало от штатива – и он висел на проводе, раскачиваясь и вращаясь во все стороны.

Эйдан достаточно быстро нашёл обронённый полярником карабин и уже было заторопился обратно, но остановился. С опаской обогнув вездеход, он заметил в нескольких футах от машины тело животного, почти полностью заметённое снегом. Волк лежал рядом с вытоптанным площадкой, по-видимому, отброшенный выстрелом от места борьбы. Из-под снега, в танцующем круге рыжего света, всё ещё виднелись клоки пуховика Корхарта, окровавленные комья снега и перчатки. Эйдан прикрыл распахнутую дверцу вездехода, инстинктивно стараясь не поворачиваться к мёртвому животному спиной, и наклонился за перчатками. «Ни рычания, ни звука», – вспомнил он стенания раненого Корхарта и тут же на ум пришли слова Ломака о том, что окружившая начальника стая волков так же преследовала вездеход в тишине.

Закинув найденный карабин за спину, Эйдан с опаской приблизился к телу животного и бегло осмотрелся по сторонам, держа оружие наготове. Присев на корточки рядом с застреленным зверем, он с минуту изучал видневшуюся из-под снега серую клочковатую шерсть. Эйдан никак не мог отделаться от мысли, что рассматривает не убитого волка, а его бутафорскую копию, старательно присыпанную снегом. Что-то было не так! Что-то переворачивало виденную им картину, превращая обыденные формы в абсурдный холст с поддельным животным в качестве волка. Эйдан выпрямился и брезгливо провёл носком ботинка по запорошившему тело снегу. За ботинком потянулся след выпавшей шерсти, которую тут же унёс ветер.

– Какого чёрта?.. – прошептал потрясённый Эйдан, провожая взглядом растаявшую в темноте шерсть.

Он с удивлением взирал на оголённый бок тощего животного и торчавшие сквозь натянутую кожу рёбра. Невероятная догадка закралась в мысли Эйдана, пока он осматривал исхудавшее мёртвое тело. Прикрываясь от ветра, то и дело озираясь по сторонам, он откопал заднюю лапу животного. Брезгливо обернув чужой перчаткой конечность, полярник вытянул из сугроба волка. Перетащив тело под свет прожектора, Эйдан отметил про себя насколько оно успело потяжелеть и задеревенеть, словно это было не убитое полчаса назад животное, а промёрзший за месяц во льдах труп.

– Это же собака! – поразился он, как только попал со своей находкой под свет прожектора. – Мать твою, это собака!

Ошибки быть не могло – Эйдан оторопело разглядывал изувеченное тело собаки; от головы несчастного животного мало что осталось, однако парень без труда узнал гренландскую ездовую!

– Как же так?.. Откуда?.. – тараторил он, то приседая у тела животного, то вскакивая и обходя с другой стороны. – Напала собака!.. Его чуть не убила собака!

Эйдан снова провёл носком ботинка по облезлому боку животного, и снова часть шерсти легко отделилась от выпирающих рёбер и развеялась в темноте. На обнажившемся участке кожи Эйдан заметил небольшую чёрную рану. С минуту он внимательно изучал тело собаки, затем поднялся и быстрым шагом направился к месту, где тело лежало до того, как он его перенёс. Несколько минут Эйдан возился в снегу с опаской посматривая по сторонам.

– Этого не может быть, просто не может этого быть!.. – шептал он исступлённо, отчаянно роясь в сугробе.

Через несколько минут горячее дыхание полярника и пронзительный ветер превратили лицо мужчины в маску из инея и снега. Эйдан таращился на место своих поисков, хлопая потяжелевшими белыми ресницами, даже не замечая онемевших от холода рук и ног. Он вновь бросился к телу животного, в спешке едва не упав рядом. Превозмогая брезгливость, полярник перевернул труп собаки и принялся выдирать шерсть руками, с трудом подавляя накатывавшую тошноту.

Тяжёлая входная дверь с грохотом отворилась и в комнату ввалился запыхавшийся Эйдан. Ломак глянул на полярника из-под нахмуренных бровей и внимательно осмотрел заиндевевшее лицо парня. Его руки продолжали бинтовать голову спящего Корхарта.

– Какого чёрта так долго? – процедил он зло. – Я звал тебя по рации, но ты её бросил тут. Совсем сдурел? – начальник перевёл взгляд на раненого друга: – Я зашил ему раны, как мог. И мне была нужна твоя помощь, салага!

Гулко топая тяжёлыми ботинками по полу, Эйдан прошёл к столу и плеснул в пустую кружку водки. Под удивлённым взглядом Ломака, он опрокинул в себя алкоголь, так и не сняв заснеженной куртки.

– Рон застрелил собаку! – выпалил Эйдан, хватая ртом воздух.

Ломак перестал бинтовать голову друга, сидел молча, ожидая продолжения и разъяснений.

– Не волка!.. – Эйдан присел на стул и бросил на стол перчатки с остатками собачьей шерсти. – Корхарт застрелил собаку, которую до этого застрелил ты!

– Что ты мелешь? – зарычал Ломак вполголоса.

Эйдан указал рукой на дверь и понизил тон:

– Там лежит пёс с отстреленной головой! Пёс, – не волк! Может я и не эксперт в распознавании бешенства, но собаку от волка отличить могу! Сколько ты слышал выстрелов? Правильно – один! Он и был один… А ранений у собаки два!

– С чего ты взял, что второе – моё?

– Оно первое, а не второе! Четыре дня назад ты отстреливался от стаи волков, как ты посчитал. Так вот – это была свора собак и эта, – Эйдан кивнул на дверь, – одна из них! Ты говорил, что попал тогда в одного из «волков» – и ты оказался прав: пуля вошла под рёбра и вышла из груди…

– Не говори ерунды! – взорвался Ломак, тут же переходя на шёпот: – За четыре дня пёс с таким ранением сюда бы не добрался! Он бы уже давно сдох!

Эйдан нервно отёр бороду ладонью, затем расстегнул ворот куртки и положил дрожавшие руки на стол.

– Так он и сдох… – произнёс он со страхом в голосе, смотря начальнику в глаза. – Он давно сдох… Ещё до того, как ты его подстрелил.

Ломак хотел было послать Ридза куда подальше и сказать, что он сошёл с ума, но что-то в лице молодого полярника заставило заготовленные обидные слова застрять в горле. Испуг, граничащий с ужасом, притаился во взгляде Эйдана – именно это Ломак заметил, прежде чем открыл рот.

– Как это может быть? – спросил он шёпотом.

– Этого никак не может быть! Но если ты пойдёшь и посмотришь на тело собаки, то найдёшь выходное отверстие от пули на её груди размером с яблоко. Такое ранение убило бы и лося на месте, не говоря уже о чёртовой псине!

В забытье тревожно и мучительно застонал Корхарт. Мужчины подождали пока тот задышал ровно и глубоко, затем Ломак прошептал:

– Ты понимаешь, что всё это похоже на бред умалишённого?

Эйдан указал взглядом на раненого:

– Это, по-твоему, тоже? Ни один волк за минуту борьбы не сможет так изуродовать взрослого мужика! Живой волк! Пойди посмотри на тело собаки, Ивлин. С него сыпется шерсть, как только дотрагиваешься; огромная рана на боку и груди – это твоё попадание! Там, где Рон её пристрелил…

– Ты же сам говоришь «пристрелил»! – перебил яростно Ломак. – Значит я не смог, а Рон застрелил?

– Он стрелял дробью! – повысил голос Эйдан, – И разнёс ей башку! Может быть это сыграло роль!

– Ты сам слышишь, что говоришь? – обозлился Ивлин, так же повышая голос.

– Если ты не веришь мне, сходи и посмотри сам!

– Если ты сейчас не заткнёшься…

Ломак не успел закончить свою мысль, так как Корхарт закашлялся и сел на кровати. Его полуоткрытый рот выглядел чёрной неряшливой дырой на бледном бородатом лице. В ту же секунду его вырвало себе на ноги, однако мужчина, так и не осознав произошедшего, застонал и вновь провалился в сон.

После непродолжительной уборки и мытья пола в полном молчании, мужчины уселись за стол напротив раненого, однако Ломак тут же поднялся и скрылся за дверью своей комнаты. Эйдан попытался вставить градусник между сжатых губ Корхарта, но после нескольких безуспешных попыток оставил его подмышкой у несчастного, и накрыл раненого одеялом. Прихватив с собой большой бокс с медикаментами, он вернулся за стол и, разложив препараты, принялся методично читать инструкции. После того, как сработал зуммер и Эйдан поднялся проверить температуру, Ломак отворил дверь на звук, да так и остался стоять в проёме. Из комнаты начальника потянулся крепкий запах сигарет. «Сорвался!» – подумал Эйдан, прикидывая сколько же Ломак не курил, заключив пари со своим другом ещё до зловещей блокады.

– Я не знаю, что ему дать согревающее, – Эйдан поднял в руке градусник. – У него падает температура…

Затворив дверь своей комнаты, Ломак прошёл мимо и грузно сел за стол. В его зубах тлела почти докуренная сигарета, а в руке мужчина сжимал открытую бутылку бренди. На раскрасневшемся лице начальника хмельно поблёскивали глаза, скрытые за нахмуренными рыжими бровями; вытащив из кармана пачку сигарет и бросив на стол, он сделал босяцкий размашистый глоток прямо из горла. Эйдан с тоской во взгляде узнал бутылку «Лепанто» – ту самую, на которой имелась надпись «Олоросо Вьехо» – и это была именно та бутылка, которой Ломак собирался отметить окончание экспедиции и отбытие персонала Коргпоинт. Ридз помнил, как начальник говорил, что отмечать отлёт хорошим алкоголем у полярников стало уже традицией. «Не то пойло, которое мы стаскиваем сюда на зимовку, – объяснял он, вращая в руках приземистую бутылку, смахивавшую на флягу. Горящий взгляд начальника с любовью маршировал по надписям на этикетке, кончик языка плясал на губах. – Это совсем другая лига, салага… Как в те времена, когда в „стойле“ жевали табак, а не долбанные семечки – сечёшь о чём я?»

– Давным-давно бренди заливали в градусники, – сказал он, посмотрев на этикетку. – Это потом стали использовать ртуть. Ты знал?

Эйдан отрицательно покачал головой и сел за стол напротив. Ломак подтолкнул к нему пачку сигарет, подождал пока тот закурит, откашляется и вытрет слёзы, и только после этого протянул бутылку.

– Ни одна война не обходилась без алкоголя и сигарет, – задумчиво протянул он. – А Север – это война! Непримиримая война… и мы её проиграем, – добавил обречённо начальник станции.

– Ты готов сдаться? – Эйдан снова осторожно затянулся, ощущая, как дрогнули и поплыли стены. Последний раз он закуривал сигарету несколько месяцев назад, стоя в телефонной будке и разговаривая с Испанцем. Господи, как же давно это было! Так давно, что Эйдан уже и не помнил – тот план с анонимным посланием Интерполу родился там же в телефонной будке, как только послышались гудки и смолк жуткий голос («…Где швартанулись, дружище?»), – или позже, когда от головы отхлынул закипевший ужас, а с плеч сползло ледяное покрывало? И всё же, несмотря на прошедшее время, Эйдан вновь ощутил тот страх, который испытал в тесной телефонной кабинке – нечто смертельно опасное угрожало его жизни и сейчас.

Начальник станции покосился на кровать с раненым и варварски бросил окурок в чашку с давно остывшим чаем.

– Человек всегда сопротивляется тому, чего не может понять. Мы так устроены, – Ломак встретился тяжёлым взглядом с Эйданом и полез в карман. Положив могучую руку на стол ладонью вниз, он заговорил медленно и тихо: – Когда-то давно у меня была сестра Анна-София… Старшая сестра. Она погибла, когда ей было чуть за двадцать, а мне не было и восьми. С нами она жила нечасто, в основном пропадала в психиатрических лечебницах и клиниках, но, когда бывала дома, в нашей семье наступали «весёлые деньки». Дом словно вымирал: переставала играть музыка, телевизор включался только тогда, когда Анна уходила к себе в комнату, а если её приезд выпадал на Рождество, – а такое бывало пару раз, – мы не ставили ёлку. Это время я ненавидел особенно сильно, впрочем, как и свою сестру – помешанную на религии полоумную дуру. А вот она меня, напротив, очень любила и, по словам матери, даже нянчила в детстве. Эта-та забота и легла в основу её безумия… Как-то раз она не уследила за мной, и я попробовал на вкус содержимое аптечки, которую кто-то из родителей случайно оставил за креслом. Нас обоих забрала скорая: меня в реанимацию с жесточайшим отравлением, её с глубочайшим нервным срывом. Как видишь – я жив здоров, а вот Анна после того случая уверовала, что меня спас Бог, что он услышал её мольбы и молитвы, и прочее, и прочее, и прочее…

Эйдан слушал молча, не в силах оторвать взгляд от кисти Ломака, сплошь поросшей золотистыми волосками, покрытой бессчётным количеством веснушек, к тому же пальцы которой оказались судорожно сжаты, сопротивляясь внутреннему напряжению человека. Молодой полярник подозревал, что начальник неспроста держит ладонь прикрытой и не убирает со стола, что стоит Ломаку разжать пальцы – и произойдёт нечто страшное, нечто худшее, чем потеря связи с остальным миром!

– Она знала столько библейских цитат, – продолжал Ивлин негромко, – что порой все диалоги с ней напоминали проповедь. Она не расставалась с книгой, постоянно рисовала по углам кресты и всё время молилась! Всё время! Она говорила, что скоро конец света, что наступит судный день и нам надо молиться вместе с ней… Особенно Анна любила рассказывать о том, как воскреснут мёртвые для суда Божьего… Как же она меня пугала этими рассказами! Видя ужас в моих глазах, она посмеивалась и говорила, что все получат новые тела, однако кому-то может и не хватить, поэтому мне стоит лучше чистить зубы, иначе мертвец из меня получится щербатый…

Неуклюже подкурив сигарету свободной рукой, Ломак замкнулся в себе, и сидел молча.

– Что с ней случилось? – спросил Эйдан осторожно.

Начальник станции ответил не сразу.

– Наш отец тогда работал инженером в крупной компании по проектировке газовых и керосиновых двигателей. В его мастерской, переделанной из сарая, что был рядом с нашим домом, всегда стояло несколько канистр с керосином – он заправлял им опытные образцы двигателей, собранные тут же, прямо на стенде. В то утро Анна разбудила меня очень рано, ещё даже не рассвело, и потащила за собой в мастерскую отца. Она сказала, что мы будем готовить ему сюрприз к скорому повышению. Доджер – наш верный пёс и любимец семьи поплёлся с нами, а вернее за мной, и Анна не стала этому противиться. Когда мы вошли в мастерскую, она заперла дверь и сказала мне поиграть с собакой, а сама ушла в соседнюю комнату. Вернулась она оттуда уже с канистрами… Она заперла и эту дверь, и стала поливать всё кругом керосином приговаривая, что это такой сюрприз, что бы я не боялся. Доджер стал выть и лаять, я до сих пор по ночам просыпаюсь и слышу этот вой! Я стал плакать и просить сестру перестать это делать, ходил за ней и тянул за кофту. Запах керосина! Этот запах! Руки и ноги Анны уже были мокрыми, как и подол платья, а в её глазах стояли слёзы… И знаешь, что, салага? В них не было ни капли безумства! Её глаза были наполнены любовью и спокойствием. Не до конца осознавая всего чудовищного замысла сестры, я, тем не менее, понимал, что готовится нечто страшное – и от того скулил и плакал погромче Доджера. Я бросался ей в ноги, вис на руках, врал, что люблю, и всё больше и больше пропитывался керосином. И всё это время, Анна успокаивала меня и говорила, что, когда придёт время, нам не придётся мучиться, существуя в сгнивших телах ожидая Высшего суда… Господь подарит нам новые, которые уже не способен будет разрушить никакой огонь, – но прежде, нам нужно избавиться от этих.

Глядя в заросшее рыжей курчавой бородой лицо Ломака, в его неподвижные глаза, застывшие на одной ему ведомой точке, Эйдан мог поклясться, что слышит далёкий вой собаки, плач ребёнка, а воздух в комнате пропитан едким запахом керосина.

– По-настоящему я испугался, когда Анна стала поджигать спички, – продолжил Ломак, всё так же глядя в стол обращённым в себя взглядом. – Прямо вот настоящий ужас с дрожью в коленях и переворачиванием в кишках. Возня с керосином – было лишь сколачиванием эшафота, теперь же нам предстояло на нём сгореть. Я стал так орать, что мечущийся по мастерской Доджер от моих криков забился под верстак, боясь вылезти. Анна присела на колено подле меня и стала что-то говорить, но я ничего не слышал, я лишь видел зажжённое пламя в её пальцах. От страха я притянул её лицо к себе и стал молить затушить огонь, называя мамой… Она заплакала и подожгла мастерскую! – Ломак вздохнул и поднял на Эйдана глаза. – Не знаю, что именно меня спасло: то ли проведение, то ли, то, что я сестру называл мамой; быть может подействовал мой крик, что если Бог есть, то он меня спасёт, – я не знаю. Однако Анна вытолкнула меня на улицу, когда вся мастерская уже полыхала, как и она сама… У меня обгорели волосы, несильно обгорело лицо и рука. Мастерская сгорела полностью, а в ней моя сестра и наша собака. Почти сразу после пожара я с родителями переехали в другой дом за город. Наш прежний дом на Макгил-стрит довольно долго продавался, однако его так никто и не купил, пока в него не врезался грузовик с цистерной химикатов и не перевернулся. В конце концов дом снесли, и позже, участок стал частью парковки крупного торгового центра. А до этого, я несколько раз тайком приходил на пепелище и, несмотря на развешенные полицейские ленты, рылся в обгоревших обломках.

– Для чего? – удивился Эйдан, представив одинокую фигуру мальчишки среди чёрных обвалившихся стен.

– А зачем человек возвращается на место аварии, в которой чудом остался жив? Что-то тянет туда, где Костлявая уже смотрела тебе в лицо. В один из таких походов, я обнаружил останки Доджера… Бедный, бедный мой пёс! Когда начался пожар, я был в таком ужасе, что потерял его из вида и кроме лица своей сестры, на фоне полыхающих стен, ничего не видел. Видимо интуитивно чувствуя воду, Доджер забился под большую железную ёмкость, служившую отцу промывочной ванной, и пытался выломать доски, в которые уходил дренаж. Его обугленный скелет я там и нашёл, и тем же вечером похоронил под старой яблоней, – начальник станции подался вперёд, навалившись грудью на стол, и подвинул ладонь к Эйдану. – Практически все зубы несчастного пса оказались обломаны, потому что Доджер до последнего хотел выбраться из западни и пытался выжить! Отчаянно хотел выжить! Как и та собака, – он кивнул в сторону выхода, – которую пристрелил Рон, если верить тебе… Только запредельное желание остаться в живых заставляет животное вгрызаться в жертву так, чтобы терять зубы, понимаешь? Только отчаянное желание выжить любой ценой!

Ломак отнял от стола ладонь и Эйдан увидел пару клыков и несколько зубов помельче.

– Это я извлёк из головы Корхарта, пока зашивал, – произнёс сурово начальник. – Такое я видел один раз в жизни, когда хоронил свою собаку.

– Так ты мне не веришь? – спросил Эйдан, отрывая взгляд от страшной находки. – Ты не веришь, что собака уже была мёртвой, когда напала на Рона?

Сделав затяжной глоток бренди, Ломак поставил на стол изрядно опустевшую бутылку.

– Если я тебе поверю, мне придётся поверить и своей покойной сестре, – сказал он с недоброй улыбкой. – А ведь она была сумасшедшей! Мёртвые воскресают и отчаянно хотят стать живыми – в это поверить? Уж, увольте! Всё что угодно: старое так и не зажившее ранение, которое ты принял за моё… да, и, сама собака могла быть чем-то заражена. Это могло быть вовсе и не ранение, а язва… В конце концов, собака могла быть просто старой! Старой раненой и изголодавшейся настолько, что инстинкт заставил напасть на человека. Кстати, выпадающая шерсть тому подтверждение. И я тебя прошу – хватит дискуссий на эту тему!

– Но это собака, Ив, собака! Не волк!

– Отбилась от своих, из упряжки. Из посёлка сбежала.

Упрямо замотав головой, Эйдан отмахнулся:

– Они же все на юге! До ближайшего посёлка… – он постарался вспомнить название и даже пару раз попытался его воспроизвести, – Чёрт с ним! Миль триста минимум? Где ты видел, чтобы собаки убегали из своего жилища?

Ломак пожал плечами и раздражённо ответил:

– Инуиты с ними не возятся, если собака заболевает: просто стреляют – и всё! Псина могла быть очень напугана расправой – отсюда и её ранение, кстати.

– И все триста миль она бежала сюда с мыслью отомстить людям?

– Я пытаюсь дать объяснение…

– Плохо пытаешься, – перебил Эйдан с кривой усмешкой. – Ты даже сам не веришь в версию с раненой собакой, сбежавшей из посёлка за триста миль отсюда.

– Ты предлагаешь мне поверить в твой бред?

– Я предлагаю сжечь эту собаку, – внезапно даже для себя решил Эйдан. Он захлопал длинными ресницами, из-под которых на Ломака смотрели блестящие хмельные глаза. – Я не знаю, что может заставить раненое животное бежать через ледники триста миль, а затем вцепиться в горло человеку. Ты знаешь?

Начальник резко поднялся, давая понять, что беседа окончена.

– Я согрею воды – Рону нужно промыть раны. А ты сходи в его комнату и найди новый картридж для ингаляций.

Кивнув головой, Эйдан сфокусировал взгляд и неожиданно спросил:

– А что твоя сестра, Анна-София?

– В каком смысле? – удивился Ивлин.

Всё ещё захваченный рассказом Ломака, Эйдан чувствовал некую пустоту в откровенном повествовании начальника. Чувство было такое, что с окончанием разговора между мужчинами поползли финальные титры, но развязка так и не наступила. Потянувшись, было к водке, Эйдан был остановлен рукой начальника, который решительно протянул бутылку «Лепанто» и подождал, пока парень сделает пару глотков. Удовлетворённо кивнув, Ивлин покосился на спящего Корхарта, коротко отсалютовал раненому бутылкой и порывисто приложился к спиртному губами.

– Ты по-прежнему её ненавидишь? – Эйдан чувствовал, как благородный алкоголь разводит костёр в желудке, как бьёт в барабаны где-то в голове разгоняя мысли, словно тучи. – Ну, за то, что она хотела твоей смерти…

Сурово стиснув брови, начальник сел на место и тяжело вздохнул:

– Нет, ненависти нет… С возрастом я освободился от того ужаса, который испытал тогда в горящем сарае. К тому же Анна меня действительно любила и с ума сошла из-за того нелепого случая с аптечкой… Взять хотя бы тот факт, что с собой она хотела забрать только меня, хотя с родителями она была очень близка и они её тоже любили.

Лицо начальника как-то сжалось, сморщилось, стало похожим на печёное яблоко и на нём отразилась тёмная печать скорби. Так и не собрав свои мысли воедино, так и не сумев подытожить разговор, Эйдан смотрел на рыжеволосого великана то и дело бросая взгляд за окно, где снег заметал нечто недоказуемое…

– Родители были религиозны? – спросил парень, глядя за стекло, чувствуя, как в тишине комнаты под действием алкоголя от него ускользает что-то важное.

– Да, особенно мать.

– Наверно, для неё тяжело было переживать самоубийство дочери? – втягиваясь в монотонный ритм разговора, Эйдан уже и сам не верил в то, что там – в снегу лежит собака, пришедшая на станцию будучи мёртвой. Быть может, комнатное тепло, а быть может алкоголь притупили чувство страха, и полярник всё больше склонялся к версии начальника о том, что животное было старым. Старым, но живым… Живым!.. «Чья это мысль – Ломака? Его мысль, или уже моя?» – Эйдан смотрел в каменное лицо начальника, следил за его двигавшимися губами и не мог отделаться от ощущения, что Ломак не пытается убедить Эйдана в ошибочности его версии, в этом он пытается убедить себя.

Ивлин продолжал что-то говорить про священника, который успокаивал мать говоря ей о помешательстве Анны, что её нельзя считать самоубийцей в полной мере и прочее, а Эйдан видел лишь двигавшиеся губы начальника из которых высыпаются какие-то бессмысленные слова от которых дрожат стены и шатается стол.

– Там нет крови, Ив… – вымолвил внезапно Эйдан. Мысль, которая блуждала и пряталась на задворках сознания сама выскочила изо рта.

– Что?

– Там, где собаку застрелил Рон нет крови, кроме его собственной… Старая изголодавшаяся псина с отстреленной головой лежит поодаль, – а крови нет!

Какое-то время Ломак угрюмо рассматривал лицо молодого полярника, затем бросил тлеющий окурок в кружку и поднялся.