Погоня за ветром

Глава 13

Князь Шварн рыдал от досады на груди у супруги. Альдона, проводя нежной ладонью по его русым волосам, вымученно улыбалась.

– Это ничего, ладо, – успокаивала она мужа. – На Руси говорят: первый блин комом. Ещё не одну битву ты выиграешь. Не один враг падёт от твоего меча.

Шварн, сдержав слёзы, ласково отстранил её и тяжело рухнул в кресло.

В палату с шумом влетела гневная Юрата.

– Всё слёзы проливаешь! – прикрикнула она на сына. – Ишь, нюни распустил! Да что ты за князь?! В монахи тебе впору идти, а не на столе галицком сиживать! Ляхов, и тех осилить не возмог! Сам, как заяц, с поля ратного сиганул, а боярина Григория, верного друга нашего, бросил! Нынче гонец был, из Перемышля. Люди Льва его полонили, выкуп требуют! Лев, Лев! Всюду он, вражина!

Она стиснула в ярости кулаки.

– Не мочно^[112] так, матушка, баить. Брат он мне. Крест целовал, – пробормотал Шварн.

Юрата зло расхохоталась.

– Крест целовал?! Да такой, как он, любую роту порушит! Вот что скажу тебе, сын. Лев – самый лютый наш ворог. Лютее татарина, гаже угра! Он на стол твой метит, а ты, стойно баран, блеешь тут: брат, брат! Да хуже волка голодного он! Хворым прикидывается, а сам козни строит, крамолы супротив тебя куёт. Думаю, упредил он Болеслава о походе нашем!

– Ну, то домыслы твои, мать. – Шварн устало отмахнулся.

– Домыслы? А что люди Льва возле бранного поля деяли?! Ох, сын, сын!

Альдона, потупив взор, молчала. И неудобно было ей перечить свекрови, и боялась она вечно раздражённой, властной вдовы Даниила.

Юрата, ходя взад-вперёд по половицам, продолжала сыпать упрёки на голову сына:

– Ироем, храбром^[113] прослыть порешил! Тьфу! Даж дозоров в поле не выставил, даж лазутчиков наперёд не послал! Охрану стана, и ту не наладил! И аще^[114] б боярин Григорий не подоспел, дак, верно, и вовсе голову свою глупую сложил бы тамо али в полоне у Болеслава ныне сиживал! Взрослеть пора, не малое дитя!

– Но ведь боярин Григорий сам в плен попал, – осторожно вмешалась Альдона. – Что же корить в неудаче одного Шварна?

– Помолчала бы, невестушка! – злобно огрызнулась Юрата. – Не по твоему уму толковня! Шварн – князь! А князь за всю Землю ответ держит, за всю рать! И коли рать сгинула, то он и виновен в первую голову! Али сам сглупил, али дурных советчиков наслушался! Отец твой, Шварн, вон сколь годов со боярами крамольными ратился и с уграми, и с ляхами, и с татарами бился, а николи с поля бранного не бегал, воинов своих бросив. А ты боярина Григория яко в пасть волчью кинул!

– Да потеряли мы друг дружку в сече, – прорвался сквозь крики матери слабый голос Шварна.

Юрата, с раздражением топнув ногой, выкрикнула:

– Вот сам и поезжай топерича ко Льву в Перемышль, выручай боярина из беды! Униженье-то, униженье какое, Господи!

В отчаянии закрыв руками лицо, она стремглав выскочила из покоя.

– Как её утишить, ума не приложу, – вздохнул Шварн. – Али в самом деле ко Льву ехать?

– Нет, ладо, так не годится. Ты грамоту пошли, потребуй, чтоб отпустил Лев боярина Григория. А ехать к нему просить – токмо княжье достоинство своё умалять. Выкуп же сам за себя боярин уплатит. Чай, не беден он, – твёрдым, уверенным голосом промолвила Альдона.

Она горделиво вздёрнула голову в повойнике. Шварн с невольной улыбкой посмотрел на жену и заметил:

– Умница ты у меня, Альдона. И умница, и красавица. Тако, как ты баишь, и содею. Довольно в материной воле ходить.

Получив недобрую весть, из Новогрудка прискакал в Холм взволнованный Войшелг, всё в той же чёрной рясе поверх доспехов. Шумно ворвавшись в горницу, он обнял растроганного Шварна и любимую сестру.

– Почто меня о походе не упредил, брат?! – воскликнул он, тряся зятя за узкие плечи. – Пошли бы мы с тобою вместе, потрясли бы этих ляхов, как яблоню!

Шварн вспомнил, как боярин Григорий Васильевич долго и упрямо уговаривал его ничего не сообщать Войшелгу о готовящемся походе. Мол, ни к чему это, сами управимся. И добытое делить ни с кем не придётся. Что ж, разделили! Шварн сокрушённо вздохнул.

Нет, слабый, ничтожный он покуда князь. И самое страшное, это чувствуют и понимают все – и Лев, и Мстислав, и бояре, и Войшелг, и мать, и даже Альдона, в которой он души не чает.

– Ты вдругорядь так не делай, – совестил его Войшелг. – Что ж ты, думал, помешаю я тебе? Да нет у тебя друга более преданного, нежели я! И помни, брат: я для тебя и для Альдоны ничего не пожалею. Голову за вас обоих положу. Не раз тебе об этом говорил. А ты, я вижу, не веришь мне, бояр своих во всём слушаешь, матушку свою. Негоже, брат!

Шварн, краснея от стыда, молчал. Нечего было ответить ему на упрёки шурина. Знал, сознавал, что створил глупость, что не своей, а материной головой думал, когда шёл на ляхов, что, по сути, бессмысленно погубил он лучших своих воинов.

«А может, в самом деле, Лев в моей беде виноват? – вдруг подумал молодой галицкий князь. – И мать права».

На всякий случай он ничего не сказал Войшелгу о своих подозрениях.

Глава 14

Зиму и начало весны Варлаам и Тихон провели в Перемышле. Они заняли две небольшие смежные каморы, расположенные прямо в крепостной стене, наверху рядом с заборолом. Князь Лев скупо похвалил их за вовремя добытые вести и добавил, что вскоре даст новое, более хитрое и важное, поручение. Если выполнят они его как подобает, то приблизит он их к себе и назначит на хорошие и денежные должности в своих волостях. Пока же приходилось ждать, маясь от безделья.

Тем временем Мирослав за большой выкуп отпустил из плена боярина Григория Васильевича. С требованием освободить последнего приезжали люди от Шварна. Ещё зимой в окрестностях Перемышля учинили ловы, на которые съехалась знать из соседних Польши и Венгрии. На лесных полянах и на берегу извилистого Сана раскинулись золочёные шатры, угорские бароны и польские можновладцы^[115] буйно веселились, не отставали от них и многие бояре и придворные. Сам князь Лев, правда, в этой бесконечной череде охот и пиров участия почти не принимал. Вечно мрачный, нелюдимый, задумчивый, он будто каждый день и час ждал недобрых вестей. В марте в Перемышль приехала княгиня Констанция, воротившаяся от своего отца, короля Белы. Узнав Варлаама, она со смехом махнула ему рукой и задорно крикнула:

– Добрый у тебя товар, купец!

– Всегда весела, когда от отца приезжает, – тихо сказал бывший тут же Мирослав, глядя ей вослед. – Не в первый раз примечаю. Верно, хорошо ей тамо. А как посидит тут у нас, в хоромах у князя Льва, так вечно хмурая ходит, недовольная.

Седьмицы через две Лев внезапно вызвал Варлаама и Тихона к себе.

Они сидели в широкой, заставленной столами палате. Князь, в коричневого цвета суконном кафтане с узорочьем на вороте и по краям рукавов, маленькими глотками тянул из кружки свой любимый малиновый квас.

– Позвал вас для большого, важного дела. Хочу знать, что творится ныне в Литве, чем там кум мой, князь Войшелг, занят. Воюет ли с князьками и боярами, мстит ли всё за отца своего. Поедете под видом купцов, возьмёте поболе товаров из кладовых моих.

Друзья удивлённо переглянулись, но ничего не ответили князю.

– Ступайте теперь, – велел им Лев. – И держите языки за зубами. Никто ведать о вашей поездке ничего не должен. Заутре на рассвете и отправляйтесь.

Воротившись к себе, отроки стали наскоро собираться в дорогу.

– Не разумею, право слово, почто он нас в Литву гонит, – жаловался Тихон. – Что переменится, коль сведаем мы о делишках Войшелговых?

– Не знаю, друже, – вздыхал в ответ на вопросы товарища Варлаам.

Ему казалось, что Лев чего-то не договаривает.

Поздно вечером в его камору постучался княжеский гридень.

– Князь тя кличет, отроче.

«Хочет наедине, без Тихона, перетолковать. Выходит, мне больше доверяет». – Последняя мысль была и приятна Варлааму, но вместе с тем он огорчился за друга. «Верно, Мирослав наболтал ему про Тихона что нелестное», – думал он, осторожно спускаясь вниз, во двор крепости.

На сей раз князь Лев принял его в другом покое, узком и тесном, расположенном на верху каменной дворцовой башни. Здесь было холодно и сыро, на стенах горели свечи в огромных семисвечниках, между ними висела страшная медвежья морда с разверстой пастью, на стене напротив – оленьи рога и чучело рыси в узкой нише.

Князь начал издалека. Он не садился на столец, а ходил по покою, размахивая широкими рукавами кафтана.

– Тяжело теперь стало на земле нашей, Варлаам. Татары рыщут по городкам и сёлам, как волки голодные. Велика сила у них, велики рати татарские. В Залесской Руси вовсе князья на поклон в Орду ездят, выпрашивают ярлыки на княжение. У нас, слава Христу, до такого пока не дошло. Далече мы от Орды, да недалече баскак ханский, недалече и Киев, где татары полновластно хозяйничают. Отец мой пытался было от них освободиться, да что из этого вышло, сам ведаешь. Не по плечу пока нам с этакою силищей сладить. Вот и нужны нам крепкие соузники. На венгерцев и ляхов полагаться – пустое, слабы они паче нас. Иное дело – Литва. Правда, воюет она с рыцарями немецкими, но зато в руках у литвинов – Чёрная Русь, Полоцк, многие другие земли русские. Князь Миндовг, покойничек, великую власть имел. И немцев на озере Дурбе так он посёк, что те до сей поры не опамятуются. Но сын его, Войшелг – не чета отцу. Погряз он в войнах с родичами своими. Такие, как он, на великие дела неспособны. Но, знаю я, есть в Литве люди, которые продолжили бы дела Миндовга, которые помогли бы и мне с татарами. Вот потому и посылаю я вас с Тихоном в Литву под видом купцов. Повстречаешься там, Варлаам, с князем Скирмонтом, предложишь ему от имени моего помощь и дружбу. Думаю, сумею я ему и друзей подыскать среди тех же немцев. Связи там у меня от отца в наследство достались прочные. А он бы, Войшелга свергнув, мне б помог. Вот тогда, объединившись, совокупив силы Галичины и Литвы, сбросим мы татар.

Варлаам слушал, немного ошеломлённый, но в то же время понимающий, какие большие и дальние замыслы, оказывается, у князя Льва. И он невольно зауважал этого извечно мрачного, хитрого человека.

«А верно, и надо таким быть истинному правителю – лукавым, порой коварным даже. Малое надо уметь приносить в жертву великому», – подумалось Низиничу.

– Тихону ничего об истинных целях ваших не сказал, потому как боюсь – болтлив он вельми, – продолжил Лев. – И ещё. Вот скажут иные: что ж ты, княже, супротив брата своего, Шварна, ковы измышляешь? А я отвечу тогда: неразумному юнцу, в воле боярской ходящему, державные дела не по плечу. Не его место – стол галицкий. Это ты тоже понимать должен. И не против брата я иду, а против того порядка, что нынче при холмском дворе установился, против бояр, с которыми отец мой всю жизнь боролся и которые теперь у Шварна на передних местах в думе сидят. Ну, ступай, верно, Варлаам. Удачи вам обоим.

Глава 15

Уже летом добрались Варлаам и Тихон с товарами до литовских пределов. Перед тем был Дрогичин с добрыми дубовыми стенами, была каменная башня в Каменце, были пущи, болота, реки, были опасности, подстерегающие на пути, которые двоих путников покуда счастливо миновали, были узенькие скрипящие мостки, были богатые не разорённые татарами и литовцами деревни, в которых они останавливались на ночлег. На ярмарке в Дрогичине новоявленные «купцы» сбыли несколько тюков сукна и на облегчённом возу достигли вскоре Немана. Вдоль извилистой реки, текущей посреди зеленеющих полей, друзья направились к Гродно. Ещё издали они заметили бревенчатые башни раскинувшегося за рекой на правом берегу города.

– Опять мыто платить, – недовольно обронил Тихон, увидев впереди мост и стражей у въезда на него.

– Ничего, друже. Серебро не наше с тобою – княжеское. А князь велел не скупиться. Даст Бог, сторицей это серебришко окупится.

Варлаам подстегнул белую гривастую кобылу, тащившую воз.

Остановившись возле стражей, он спрыгнул с воза наземь, заплатил положенное и спросил:

– Слыхал я, князь Войшелг сейчас в Гродно? Верно ли? Везём для него товар, сукно доброе на сряды.

Страж, высокорослый светловолосый молодой литвин в бобровой прилбице^[116] и лёгкой кольчуге до колена, осмотрел путников с ног до головы, покосился на могутную кобылу и медленно, как бы роняя слова, ответил:

– Войшелг на озере Гальве. Там собрались многие князья и нобили^[117].

Варлаам отметил про себя, что стражник не назвал Войшелга князем. Это показалось ему странным. Переглянувшись с Тихоном, он снова обратился к стражу:

– Далеко ли до озера Гальве?

– Сто вёрст. Держите туда. – Литвин указал рукой на северо-восток.

Переехав через мост, путники оказались в Гродно. Город был, в сравнении с Холмом или Краковом, невелик и сплошь застроен бревенчатыми избами. Во многих домах имелись слюдяные окна. Свободные участки и проулки между избами были почти повсюду вымощены диким серым камнем, но каменные здания встречались редко – только две или три церкви с высокими звонницами заметил Варлаам по дороге.

На постоялом дворе друзья немного передохнули, накормили овсом кобылу и в тот же день пополудни двинулись дальше в направлении, указанном стражем.

Теперь деревеньки и сёла им на пути попадались реже и были они беднее и мельче, чем под Дрогичином или в Чёрной Руси. Один раз они наткнулись на спалённое дотла большое село, в котором отыскали среди развалин двоих перепуганных дрожащих от страха жителей в лохмотьях.

Крестьяне ни слова не понимали по-русски, и Варлаам с трудом, при помощи жестов разобрал, что это село принадлежит некоему нобилю Мажейке, который враждовал с князем Войшелгом и владения которого разгневанный князь велел предать огню.

На второй день пути «купцы» добрались до озера Гальве. Под яркими солнечными лучами озёрная гладь поражала ослепительной синевой. Стоял ясный летний день, на небе не было видно ни единого облачка. Вдоль берега раскинулись многочисленные шатры, возле них разъезжали всадники в высоких сафьяновых сёдлах, щедро обитых золотом и увешанных корольковыми кисточками и ременными плетьми. На левых плечах у многих реяли медвежьи шкуры, за спинами шумели орлиные крылья. Около шатров развевались стяги. Варлаам различил герб Войшелга – литовского зубра, и чёрного жемайтского медведя – герб города Шяуляя.

Всюду видны были шлемы, кольчуги, копья, увенчанные разноцветными полосками значков. Раздавались взрывы смеха, гудение труб, звон бубнов, громкие голоса, мужские и женские. Русская «мова» причудливо перемежалась с литовскими и немецкими словами, в ушах у Варлаама, быстро уставшего от непривычного шума, стоял гул.

По глади озера скользили плоскодонные лодки; возле самого берега, огороженное толстыми верёвками и жердями, раскинулось ристалище, на котором молодые воины соревновались в стрельбе из луков и метании сулиц^[118]. Обогнув это поле и небольшой поросший великанами – дубами холм, путники оказались неподалёку от великокняжеских шатров. Здесь, после недолгих раздумий, друзья и остановились, разложив товары.

Тотчас к ним подошли люди в богатых одеждах, видимо, нобили, Тихон стал громким голосом выкрикивать цены и показывать привезённые сукна. Зазвенели литовские гроши, немецкие марки, трёхгранные рубли и озеринги. Привлечённые шумом, появились у их воза знатные жёны в малиновых, зелёных, голубых летниках с широкими рукавами. Внезапно около холма Варлаам заметил Войшелга. Облачённый в свою неизменную чёрную рясу, князь-инок во главе пышной свиты ехал с ристалища к своему стану. Равнодушным взором обведя собравшуюся толпу, он спрыгнул с коня, бросил поводья челядинцу и скрылся за войлочной стенкой шатра. Почти тут же на пороге показалась женщина в платье из голубой парчи, в которой Варлаам, к изумлению своему, узнал ту самую красавицу из Холмского дворца. Кто она? Должно быть, супруга одного из ближних бояр князя Литвы. Вот она подошла к возу, стала осматривать багряный, расшитый травами убрус, спросила у Тихона цену. Голос у молодицы был тонкий и звонкий, такой, что у Варлаама захолонуло сердце. Ни о чём более не мог он сейчас думать, кроме как о ней.

Меж тем женщина перевела на него свой лучистый взгляд и вдруг застыла от неожиданности.

«Ужели… Она запомнила меня. Да, и глаза те же серые, и так же глядит…»

Варлаам в смущении опустил очи долу.

Но женский голос зазвенел вдруг рядом с ним переливчатым колокольчиком, заставив вздрогнуть от неожиданности.

– Кто ты, добр молодец? Купец? Зрела тебя на дворе в Холме, – обратилась к нему молодица. Лёгкий акцент выдавал в ней литвинку.

– Да, купец, – растерянно отвечал ей Варлаам, не в силах поднять очей. Он вынужден был лгать, но иначе было нельзя.

«Непременно покаюсь потом, расскажу ей о себе», – стучала в голове у отрока мысль.

– Как твоё имя? – продолжала допытываться жёнка.

– Варлаам.

– Надолго ты здесь?

– Как расторгуемся.

– Нынче праздник в Литве. Лиго – день солнцеворота. Будут купанья на озере. Приходи.

Сказав это, молодица круто повернулась и через несколько мгновений скрылась в княжеском шатре.

Варлаам остолбенело глядел ей вслед.

– Слыхал, друже, – потряс его за плечо Тихон. – Гулянка сегодня у их. Вовремя мы, право слово. Литовские девки хороши, сладки, до ласк охочи. Вот ента, что подходила, прямь яко цветок!

Варлаам ничего не ответил. В ушах его всё ещё звенели слова прекрасной незнакомки и стояло шуршание её тяжёлой парчи.

Глава 16

Альдона сама не понимала, что с ней творится. Она с нетерпением и волнением ждала заката солнца, когда на берегу озера молодцы и девушки зажгут костры и начнётся буйное веселье. Она взяла у челядинки её платье, примерила, довольно улыбнулась. В темноте её не признают, а если и признают, не беда – многие знатные женщины, жёны могущественных князей и нобилей тоже пойдут на это языческое празднество. Альдона гнала прочь мысли, что она христианка, что в Холме ждёт её муж, нуждающийся в её поддержке, что её брат – монах, что негоже ей, крещёной русской княгине, думать о каком-то чужом неведомом человеке. Сердце женское подсказывало ей иное, совсем иное.

«А ведь непохож он на купца, вовсе непохож, – подумала Альдона, перебирая в памяти свою встречу с Варлаамом. – Нет, что-то здесь не так».

Переоблачившись в домотканое платье холопки, Альдона оглядела себя в круглое серебряное зеркальце, слегка подсурьмила брови, затем уложила на голове золотистые косы. Подумав немного, достала из ушей золотые серьги и сменила их на медные кольцевидные, какие носят литовские девушки-простолюдинки.

Вскоре в шатёр к ней заглянула сестра нобиля Гирставте Айгуста. Стан этой рослой статной девушки облегало широкое платье зелёного сукна, волосы на голове у неё были сложены в форме венка, на лебединой шее красовалось широкое серебряное ожерелье в три ряда.

– Там у берега собираются уже. Пойдём, может, и мы, Альдона? – предложила Айгуста.

– Подождём ещё. Светло, признают, брату доложат, а он разгневается. Как-никак я мужняя жена.

Альдона вздохнула. Подруга села рядом и положила ей на плечо свою сильную и широкую, как у мужчины, длань.

– Ты, если хочешь, ступай, – сказала молодая княгиня. – А мне рано.

– Нет, пойдём вместе. – Айгуста решительно затрясла головой.

– Приглядела себе кого? – спросила её Альдона, обратив внимание, что подруга уже подвела брови, подкрасила уста и ресницы, а на щёки щедро наложила румяна.

– Есть один молодец, – доверительно шепнула Айгуста.

– И кто он? – продолжала допытываться Альдона.

Айгуста смущённо вздохнула и потупила очи.

– Трайден, ты его знаешь. Но, говорят, он женат.

– Да, по-моему, я видела однажды его жену. Наверное, так. Но что сейчас думать об этом? Ведь нынче день Лиго, а Лиго – бог радости. Надо радоваться жизни, радоваться красоте, радоваться тёплой летней ночи. Порой мне кажется, что я разучилась радоваться по-настоящему. Там, в Холме, меня всё время преследуют страхи, я живу и как будто и не живу вовсе. Всюду какие-то козни, какая-то мышиная возня. Лев, Юрата, боярин Григорий – я устала, подружка, сильно устала от них. Вспоминаю своё детство, отца покойного – и так тепло, легко на душе. Вот и теперь, в эту ночь… Хочу одного – радоваться, любить, мечтать. Хочу убить все свои страхи.

– Ну, так пойдём же, пойдём скорей! – Айгуста решительно схватила Альдону за руку и потащила к выходу.

Вечерело. Багряные отблески заката кровавили озёрную воду. Лёгкая рябь бежала по тёмной глади, маленькие волны со слабым плеском ударяли о песчаный берег.

Жрецы-нерути ныряли в воду и, произнося долгие заклинания, гадали о погоде и рыбной ловле. Неподалёку от них другие жрецы – удбуртули, гадали по воде. Вокруг них толпами собирались молодые девушки и жёнки постарше, спрашивали о своей судьбе, всюду слышался звонкий смех.

Айгуста и Альдона, босые, побежали, держась за руки, вдоль берега. Впереди, в отдалении, были хорошо видны разгорающиеся костры.

Заря потухла как-то быстро и неожиданно, и произошло это в тот самый миг, когда подруги достигли первого из костров. Альдона увидела водящих вокруг вздымающегося ввысь пламени хороводы девушек и юношей с венками из цветов на волосах. И словно окружал, дурманил ей голову весёлый смех, она сама вдруг рассмеялась, сама не зная чему, словно поддавшись чарам древнего бога Лиго. Или это добрая богиня Лайма спешит отвлечь её от тяжких мыслей и забот и дарует ей часы или мгновения счастья. Альдона была христианкой, но в глубине души верила в старых литовских богов – таких простых, понятных, близких, не то что неведомый Бог руссов и греков, далёкий, загадочный, имеющий три ипостаси.

Варлаам выступил откуда-то с края освещённого костром круга. Облачённый в розового цвета нарядную рубаху и тёмные порты, он приветствовал Альдону лёгким поклоном.

Княгиня внезапно подумала, что руссу, наверное, будет немного не по себе среди шумного сборища язычников-литвинов. Проводив глазами Айгусту, которая закружилась в шумном хороводе, она предложила:

– Там на берегу есть лодки. Сядем, поедем кататься. Здесь много островов.

– Хорошо, красавица. – Варлаам снова поклонился ей.

– Что ты всё кланяешься мне? – весело хихикнула Альдона. – Чай, не перед иконой стоишь. Ну, пойдём же.

Она первой забралась в маленький рыбачий челн. Варлаам сел на вёсла. Лодка отплыла от берега и резво помчалась по озеру, разрезая маленькие волны.

– Тебя как звать? – спросил Варлаам. – Извини, там, на торгу, растерялся немного, позабыл узнать.

– Крестили Марией, а языческое имя имею – Альдона.

– Я тоже тогда ещё, в Холме, на гульбище тебя приметил, Альдона. Верно, муж у тебя есть, чада?

– Муж есть, а чад пока ещё нарожать не успела, – бойко отозвалась молодица, сама удивляясь, как легко и просто сказала она эти слова.

– Темно здесь, не видно ни зги. Не налететь бы на камень какой. Ты плаваешь хорошо, Альдона?

– Как неруть.

Варлаам молча кивнул.

– Вон, кажись, остров, камыши высокие вижу. Пристанем давай.

– Ты приставай, а я – вплавь! Узнаешь, как неруть плавает! – со смехом воскликнула Альдона.

В мгновение ока она сбросила с себя платье и прыгнула в воду.

Варлаам успел увидеть на мгновение вспыхнувшее в ярком серебристом свете месяца перед глазами белое женское тело с округлостями грудей и пушком вьющихся волос вокруг гениталий. Затем с визгом и плеском тело это ринулось вниз, челн сильно тряхнуло, и Варлаам, как был, в нарядной рубахе, полетел в воду. Ещё через мгновение Альдона обвила руками его шею, он неумело обхватил шуйцей^[119] её тонкий стан, они выбрались на сушу и повалились в громко шуршащие камыши.

Альдона стала сдёргивать с него рубаху, нетерпеливая длань её скользнула ему под порты. Тонкий серебряный смех звенел над ухом Варлаама, он слепо подчинился, поддался женской страсти, сам возбуждённый, обрадованный, немного смущённый оттого, что же они сейчас делают, что творят. А затем наступили минуты блаженства, самые счастливые минуты для них обоих, такие, которые будут они оба вспоминать всю свою жизнь как короткий, призрачный миг счастья на извилистых и многотрудных путях бытия.

Альдона была сверху, Варлаам с восторгом смотрел на распущенный каскад её мокрых волос, на её запрокинутую назад голову с прелестными устами, уже не раз обжёгшими его сладостным поцелуем, он чувствовал, как его плоть, подчинившись чарам этой колдуньи-чаровницы, входит в её плоть и сливается с ней. Альдона была ненасытна, она снова и снова требовала от него ласк, она смеялась, возбуждала, раскручивала его, нежными прикосновениями и щекоткой доводила его до безумия, тогда он стискивал её в своих объятиях, жадно целовал в жаркие уста и снова погружался в состояние неземного блаженства, лишь краешком ума понимая, что творит сейчас грех.

Потом они оба, утишённые, лежали на траве на небольшом пригорке, смотрели на звёзды, на серп месяца и на далёкие огни костров и факелов на берегу. Варлаам вдруг вспомнил литовскую легенду о том, как солнце изменило богу Перкунасу с месяцем и как в отместку за это грозный громовержец разрубил месяц своим мечом. Месяц и в самом деле был словно разрублен.

– Ты должен знать обо мне всё, – оборвала его мысли Альдона. – Я – не боярыня и не жена нобиля. Я – княгиня. Мой муж – галицкий князь Шварн. Мой отец – Миндовг, а брат – Войшелг. Сейчас я гощу у него в Литве.

У Варлаама едва не перехватило дыхание. Неприятный холодок побежал змейкой по спине. Он с трудом скрыл своё потрясение. И всё же, отбросив прочь страхи, он решил быть искренним и ответил:

– Я тоже не буду таиться перед тобой. Я – не купец. Я – отрок. Сейчас я служу в Перемышле князю Льву, брату твоего мужа. А раньше, до прошлого лета, три года учился в Падуе, в университете. Окончил тривиум – первую ступень наук. Когда приехал, узнал, что князь Даниил при смерти. Князь Лев взял нас с товарищем к себе на службу.

– Что же ты скрываешься под личиной купца? – В голосе Альдоны слышались уже нотки не любопытства, а угрозы.

– Князь Лев велел мне узнать, что происходит в Литве.

– Вот как! – Альдона внезапно вскочила, быстро натянула на себя платье, бросила Варлааму его порты и рубаху.

– А ну, одевайся! Живо! – прикрикнула молодица. – Вот я сейчас пойду и расскажу всё брату! Скажу, что ты вынюхиваешь тут по указке этого противного Льва! Что ты лазутчик и измышляешь недоброе! А уж брат заставит тебя выложить всю правду! О, Господи! Какая же я дура! С кем я связалась! На кого положила глаз!

Она сокрушённо закрыла руками лицо.

– Альдона! Перестань, не гневайся! Княгиня! Это не так, всё не так! Я не знал, ты не знала! Люба ты мне! И ничего, слышишь, ничего николи супротив тебя я не сделаю! Ну, не молчи же, скажи хоть что-нибудь! – в отчаянии воскликнул Варлаам.

Ответом ему была хлёсткая, обжигающая пощёчина, такая сильная, что он от неожиданности не удержался на ногах и рухнул в камышовые заросли.

Альдона зло расхохоталась.

Кусая в волнении уста, Варлаам поднялся и стал торопливо одеваться.

– Если бы я был лазутчиком, измышлял ковы, разве я открылся бы? – решил слукавить он, чувствуя вдруг, как земля словно бы уходит у него из-под ног.

Он не мог лгать этой женщине, подарившей ему любовь, но и сказать всё начистоту тоже не осмеливался. Это погубило бы и его самого, и Тихона, и привело бы бог весть к чему, может, и к войне Льва со Шварном и Войшелгом. Тогда пострадают все: и русины, и литвины, и Альдона тоже. Ради блага иногда приходится быть не до конца искренним.

– Если бы я задумал что-нибудь худое, разве посмел бы… Посмел бы… – не докончил он.

Альдона резко оборвала его:

– Хорошо, я поверю тебе. Но отныне это неважно. Отвези меня на берег и уходи. Больше не хочу тебя видеть. И если узнаю, что таишь ты в душе лихое, что зло князю Войшелгу или князю Шварну хочешь сотворить, берегись! Отыщу я тебя, и тогда не будет тебе пощады!

Слова молодой женщины долго ещё звенели у Варлаама в ушах. Он молча и яростно грёб вёслами, челн быстро скользил по успокоенной, ровной глади Гальве. Было совсем безветренно, исчезли прежние их спутники – маленькие волны, и на душе у Варлаама стало тоскливо, уныло, противно.

Нарушив наконец молчание, он сказал:

– А глупо всё это, Альдона. Вот так, в камышах, тайком. Или как иные – всю жизнь лазят по подворотням, прячутся по углам, целуются в тёмных переулках. Любовь, пусть и телесная, иною должна быть – открытой, прямой, безоглядчивой.

Княгиня ничего не ответила, а только посмотрела на него с грустной задумчивостью в светлых глазах. Варлаам помог ей сойти на берег, сухо попрощался и поспешил к своему обозу. В душе у него царил беспорядочный хаос мыслей и переживаний. Всё представлялось ему теперь тёмным, как летняя ночь, неожиданно нависшая над головой густой грозовой тучей. Он вдруг ощутил, как в лицо ему ударили косые холодные капли дождя.

Ночь языческого праздника заканчивалась. Разразился частый в этих местах ливень, а за озером, на востоке, лениво вставал хмурый рассвет.