Этажи

– Юля, подумай, – вкрадчиво начал Валера. – Вспомни, как они мне не верили, как меня не слушали. Когда я в ногах у них ползал, когда молил… Так же было. Они же отбитые, Юля, им закон не писан. Мы все об этом знаем.

Она покачала головой.

– Я ему не верю.

– Подождите. – Лев Николаевич достал из нагрудного кармана сложенный вчетверо листок. Развернул единственный документ, который еще хоть чего-то стоил. – Это пропуск… Видите штампы? Я могу провести вас. Через КПП, в другие килоблоки.

– На верхние этажи?

– Да, – ответил Лев, не задумываясь.

Несколько секунд Юля кусала губы.

– Да, – кивнула она, соглашаясь с собственной мыслью. – Да, хорошо. Пойдешь с нами.

И опустила пистолет. А спустя секунду сработали невидимые пружины, и Юля вскочила, заметалась по квартире, не выпуская оружия из рук. Первым делом принесла из кухни кастрюлю с водой, поставила на пол перед Львом. Бросила мочалку.

– Отмывайся.

Пока он пытался замыть кровавые разводы на одежде, Юля открыла шкаф. Переоделась в чистое, не стесняясь мужчин. Раненый ликвидатор замычал, не открывая глаз, и от звука этого у Льва вновь перехватило дыхание. Но прежде, чем он успел хоть о чем-то подумать, над бойцом уже навис, широко расставив ноги, Синицын. Целился в лежащего из второго пистолета.

Лев отвернулся и зажмурился, ожидая выстрела.

– Эй, – позвал Валера, не оборачиваясь. – Николаич, это… Иди сюда.

Лев медленно поднялся, сделал шаг на негнущихся.

– Ну!

Еще шаг.

– Давай ты? – Валера протянул ему пистолет.

– Что?

– Не могу я, говорю. На пацана моего похож… Когда в противогазе – другое. Но так… не могу, слышишь? – Синицын поджал губы, скривился.

– Я не буду. – Лев так замотал головой, что хрустнули позвонки, укололо болью в шею.

– Они тебя ослушались, руку подняли! Человека твоего убили!

Лев молчал. Юля не обращала на них внимания: складывала в сумку детские вещи из шкафа, наклонилась за биоконцентратом.

– Два цикла назад, двести тридцать восьмой этаж, – горячо зашептал Синицын, придвинувшись. – Сына у меня был рукастый, светлая голова. А красавец! Любка за ним с детства бегала. В ту ночь он остался у нее, этажом выше. Накрыл их Самосбор, дело привычное. Вот только ликвидаторы тянули с зачисткой. Говорят, кто-то не выдержал, открыл герму раньше положенного. Знаешь, как бывает, когда сирены не дают спать и кажется, что воздуха взаперти не хватает… В общем, кто-то слетел с катушек. Нарушил предписание. А черные… эти не захотели разбираться. Приговорили весь этаж.

Лев пятился. Хотелось, чтобы Валера замолчал, хотелось, чтобы выстрелил – в ликвидатора или в него, уже не важно. Только бы замолчал. Потому что Валерию Синицыну, жителю килоблока ГРЭМ-1408/2, казалось, что работающие именно на его этажах ликвидаторы слетели с катушек, забыли про долг и стали творить беспредел. А Лев Николаевич, прошедший с десяток килоблоков и сотни этажей, уже слышал подобные истории.

И слышал часто.

– Я им ботинки был готов целовать! Мать собиралась руки на себя наложить, если бы не она, то и я б… И тут курим мы с Митей твоим, смотрю: двое идут к вам. Налегке! Такое нечасто встретишь. А потом мы вас услышали. Вот я и решил того… подсобить. Теперь ты мне подсоби. Как человека прошу.

– Нет, – твердо ответил Лев.

– Седьмой, вызывает Первое Мая, что там у вас? – зашипела рация.

Валера наклонился, снял ее с груди ликвидатора, выключил и разбил об пол. Разлетелись по углам осколки черного пластика.

– Скоро будут здесь.

– Пойдем. – Юля хлопнула Льва по плечу, и тот вздрогнул. Повернулась к соседу. – Ты с нами?

Он цокнул языком.

– Останусь. Надо еще с этим закончить, может прибраться успею. А нет, так… Лучше самому ответить, чем целому этажу, так? – И криво улыбнулся.

Юля пожала плечами. Синицын проводил их до прихожей, наматывая шнур на ручку дрели. Вилка все еще торчала в розетке у входной двери. Лев подумал, что, должно быть, они сильно кричали, раз ликвидаторы не заметили, как в квартиру зашел кто-то еще.

Позади, из комнаты, послышался слабый стон.

– Юль, если у тебя дитенка хотели забрать, могла хотя бы мне рассказать. Соседи ведь, – обиженно сказал Валера. – Мне-то уж точно могла.

Юля мотнула головой. Замерла, едва шагнув за порог.

– Чувствуете?

Пахло сырым мясом.

– Никогда бы не подумал, что скажу такое, но это к месту! – Валера тоже почуял, повеселел. – Квартира эта, как я понимаю, тебе теперь без надобности?

И, прочитав ответ на Юлином лице, он сел на одно колено, упер сверло в распахнутую дверь, рядом с замком. Сирена взвыла одновременно с дрелью, над головой зажглись аварийные лампы. Герма сдалась почти сразу.

– Самосбор сам все подчистит, – сказал Синицын, осматривая сквозное отверстие.

– Нам в другую сторону. – Юля одернула Льва, шагнувшего к ближайшему выходу из блока. – Там герма нерабочая, или ты уже забыл, что в блокнот записывали, партийный?

Несколько метров они прошли втроем.

– Ну ты этого, Николаич. – Валера перекрикивал сирену, открывая свою дверь. – Замолви словечко-то, как наверх доберетесь.

Лев неловко кивнул.

– Стоять, суки! – На пороге Юлиной квартиры замер выживший ликвидатор. Его бледное лицо блестело от испарины в свете мигающих ламп.

За Синицыным захлопнулась герма.

– Быстрее! – поторопила Юля.

Пока они бежали по коридору, Лев то и дело оборачивался.

– Стоять, я сказал! – долетало им вслед.

В квартире с неисправной гермой ликвидатор не смог бы укрыться, а потому он ковылял за ними, придерживаясь за стену и неловко волоча раненую ногу, оставляя за собой кровавый след. Слишком медленно.

Герма в соседний блок легко отошла от уплотнителя, скрипнули старые петли, и Лев снова посмотрел назад. Ликвидатор добрался до соседней квартиры, колотил в нее кулаками.

– Откройте, это приказ! Ликвидационный Корпус, слышите? Немедленно откройте! – Он захлебывался собственным криком, и голос его срывался, соскальзывал, как по мокрой плитке, тонул в нарастающем гуле.

Его ноги по щиколотку заволок багровый туман.

Прежде чем за ними закрылась дверь и Юля повернула ручку, вдавливая герму обратно в уплотнитель, Лев готов был поклясться, что его больше ничем не удивить.

Ведь сегодня он слышал, как плачет ликвидатор.

IV

«…Зацени, что надыбал». – Митяй поднимает чемодан на уровень глаз и воровато оглядывается.

Лев прислушивается к звукам на лестнице, мнет папиросу в пальцах. Нет, никого.

«Где… когда ты только успел?» – шепчет.

«На распределителе какой-то дядька зазевался в очереди. – Митяй подмигивает. – Да ты не боись, там такой тюфяк… Хоть и с виду солидный, конечно».

Они раскуривают последнюю на двоих.

В чемодане одежда, да такая, что в шкафу обычного работяги не найти: пиджак с галстуком, брюки с ремнем кожаным, белая рубашка, туфли совсем новые с виду. На худощавом, невысоком Митяе все смотрится как на вешалке, пальцы в рукавах скрываются. А вот Льву в самую пору. Он с удовольствием переодевается в чистое, пшикается найденным среди вещей тройным одеколоном. Хоть и грызет дурная мысль: как бы за обновки не пришлось заплатить.

Старуху они встречают случайно во время очередного обхода: работу получить таким образом несложно, всегда найдутся те, кому надо починить барахлящий телевизор или подкрутить капающий сифон, вот только лишние талоны есть далеко не у каждого.

«Какие люди, какие люди…» – шамкает беззубым ртом старуха, разглядывая пиджак Льва единственным глазом, но мужчина никак не может понять, за кого она его приняла.

Она приглашает их зайти, угощает биоконцентратом из запасов на черную смену. Смущенно достает спрятанный за линолеумом коробок с кофе.

«Вы бы, слуги народа, к народу-то почаще спускались», – говорит она и начинает жаловаться. На соседку свою, на детей ее, наркоманов, на пенсионный паек.

И тогда у Митяя рождается план.

«Нет. – Лев отказывается наотрез, прикрывается раскрытыми ладонями. – Если нас поймают…»

«Хочешь снова спать на лестницах, а? – огрызается Митяй. – Стрелять папиросы, дрожать над каждым тюбиком? Может, ты решил попытать счастья в заброшенных блоках?»

Лев думал, наворачивая круги около мусоропровода. Бабка со своей услужливостью никак не выходила из головы. У нее они впервые за много смен набили животы, выспались не на холодном бетоне. Нет ничего сложнее бродяжничества в Гигахруще.

«Ты только представь, сколько с этого можно поиметь! – уговаривал Митяй. – Пораскинь мозгами».

…Лев Николаевич вспоминал тот разговор, прислонившись к стенке лифта. Поднял ворот рубашки, сложил руки на груди, но на него все равно бросали косые взгляды. Кровь с одежды не отмылась, подсохла темными разводами.

Да, Митяй умел пораскинуть мозгами. Последний раз его мозги Лев Николаевич видел на плинтусе Юлиной квартиры.

– Как думаешь… – спросил он тихо, когда в кабине они остались втроем. – Зачем она им? Я раньше не слышал, чтобы детей…

– Да провались они в ГУЛАГ, – так же тихо ответила Юля, не глядя на него. – Теперь какая разница?

Одной рукой она сжимала ладошку дочери, другую не вынимала из кармана. В этих длинных юбках цвета рабочего класса такие глубокие карманы… Где очень удобно прятать пистолет.

Машу они забрали на двести сороковом. Юля несколько секунд прислушивалась к звукам этажа, оглядывая пустые коридоры, прежде чем подойти к нужной двери и нажать кнопку звонка.

Прощание с бабушкой заняло меньше минуты: пара слов дрожащим голосом, поцелуй в сухую щеку… И дальше молча, без лишних вопросов и ненужных объяснений.

«Хороший ребенок, – думалось Льву, пока он мельком оглядывал стриженную «под горшок» девочку. – Тихая. Может, и пронесет».

Что пронесет, а главное, куда, Лев сам не знал.

– Сколько нам подниматься? – спросила Юля, когда они сменили лифт.

– Долго.

– Сколько? – с нажимом повторила она.

«Я не знаю, не знаю, не знаю!» – металось в голове шариком от пинг-понга, стучало по стенкам черепной коробки.

Лев промолчал. Створки раскрылись, и в кабину вошли несколько работяг в затертых робах, пропитанных куревом и металлическим запахом фабрики.

– … а он ему и говорит: «простите, это уже коммунизм или будет еще хуже»?

Мужики загоготали. Один из них, широкоплечий и рыжебородый, покосился на Льва, утирая слезы на раскрасневшемся от смеха лице.

– А вы чего не смеетесь? – спросил он. – Идейные, что ль?

– Этот мы уже слышали, – быстро ответила Юля.

Лев заметил, как напряглось ее лицо, как медленно, едва различимо поползла рука из юбки. Бородач, не видя этого движения, пялился на галстук в пятнах.

– Давай, наш этаж, – хлопнули его по плечу.

Юля громко выдохнула, когда двери снова сошлись и лифт двинулся дальше.

Вот поэтому Митяй всегда говорил, что очень важно сначала разузнать про этажи. «Прощупать гермы» – так он это называл. Приходил к жильцам заранее, за смену, а то и за две, предупреждал, мол, скоро к вам человек «сверху» приедет важный, связи с пролетариатом налаживать, радуйтесь счастью. Если кто брови хмурил да на пол сплевывал – а пару раз Митяя даже с лестницы спускали, – на такой этаж соваться не стоило.

Красная обложка, костюм и уверенные речи отлично работали на гражданах, но главной находкой оказался мятый пропуск в кармане пиджака. Несколько строк печатного текста, размашистая подпись и три разноцветные печати позволяли без препятствий перемещаться между жилыми этажами килоблоков. Ликвидаторы на КПП бросали лишь короткий взгляд на бумажку, даже не вчитываясь, и пропускали пару скитальцев безо всяких вопросов. Большинство дорог Гигахруща были для них открыты.

Вот только сейчас, в окровавленной одежде, с женщиной и ребенком, подозрений было не избежать. Пусть Самосбор выиграл время, но на пропускных пунктах, скорее всего, усилили режим, поэтому Лев настоял на том, чтобы не соваться в другие килоблоки, а подниматься вверх. Но и там, через сотни этажей, однажды им встретится КПП. И тогда останется лишь уповать на то, что «проскочат», что доберутся туда раньше ориентировки на беглецов.

Они меняли лифты один за другим, иногда ехали в полупустых кабинах, иногда народу набивалось столько, что было не продохнуть под скрип натянутых тросов. Порой лифты замирали, не доезжая до нужного этажа, а сверху доносился рев сирены. Тогда обходили Самосбор через соседние блоки. Некоторые лифты приходилось ждать слишком долго, некоторые были закрыты на ремонт; и ноги наливались тяжестью от бесконечных лестничных пролетов.

На распределителях Льву не раз приходила мысль затеряться среди толпы и вечных очередей. Спрятаться, переждать, благо стопка полученных недавно талонов все еще лежала во внутреннем кармане пиджака. Переодеться, а потом попробовать через КПП, в другой килоблок, подальше отсюда. Одному.

Он не просил во все это себя втягивать и никому ничего не должен. Ни этой девочке, ни ее матери.

Вот только воспоминания о черноте дула, нацеленного в лицо, холодили пальцы.

«Она ведь будет стрелять, если побегу. Прямо в спину будет, – думалось. – С этой дуры станется».

На распределителях орали динамики.

«СЛУЖИТЬ И ЗАЩИЩАТЬ – ДОЛГ КАЖДОГО ЛИКВИДАТОРА! ДОЛГ ГРАЖДАНИНА – ПОСИЛЬНОЕ СОДЕЙСТВИЕ ЛИКВИДАЦИОННОМУ КОРПУСУ…»

«ТОВАРИЩ! БУДЬ БДИТЕЛЕН! НЕ ВСТУПАЙ В СЕКТЫ И НЕ ДЕЛИ ОБЩЕСТВО НА КАСТЫ…»

«ЦИКЛИЧНЫЙ ПЛАН ПРОИЗВОДСТВА ИДЕТ С ОПЕРЕЖЕНИЕМ! СТРОИМ СВЕТЛОЕ БУДУЩЕЕ УЖЕ СЕГОДНЯ…»

А мужчина в испачканном костюме и женщина с ребенком уже протискивались сквозь толпу к очередному лифту.

Дважды им встречались штурмовые отряды ликвидаторов: по восемь человек в химзащите поверх кевлара, с автоматами и ручными пулеметами, с граблями за спиной и огнеметами. Видимо, налегке ходили лишь разбираться с гражданскими: много ли сил надо забрать у матери маленькую девочку?

Каждый раз Юля бледнела так, что лицо ее напоминало пасту биоконцентрата. Сильнее прижимала к себе дочь, не выпуская второй руки из кармана. Говорят, в далеких килоблоках есть те, кто помнит молитвы, помнит, как просить заступничества у высших сил. Когда Лев видел черные противогазы, ему хотелось бы знать одну из таких молитв.

Но бойцы лишь пробегали мимо, торопясь на очередную зачистку.

…Лев думал. С плаката на него смотрел улыбающийся работяга в каске, демонстрируя левую руку без четырех пальцев. Правая сжимала гаечный ключ. Краска еще не успела выцвести, скорее всего плакат в кабину повесили совсем недавно, но кто-то уже успел оторвать нижний уголок.

«ДЕРЖИ КЛЮЧ НА 20, ТОВАРИЩ!» – гласила надпись сверху. Внизу: «У МЕНЯ НЕТ ПАЛЬЦЕВ, НО ЕСТЬ ТРУДОВАЯ СОВЕСТЬ! ТУНЕЯДСТВУ БОЙ!»

Думалось Льву Николаевичу тяжело, со скрипом. Совсем мозги высохли. Не знал он, как Юле правду сказать и что она с этой правдой делать будет. Прогонит, в лицо плюнув, или застрелит на месте? Все равно ведь узнает, не на пятисотом, так на шестисотом, не на шестисотом, так выше. Никто точно не скажет, как высоко тянется Гигахрущ, но рано или поздно все равно во что-нибудь упрешься: в залитые пенобетоном этажи или в заваренные гермы, в КПП с автоматчиками или в закрытые объекты. Но даже поднимайся они целую вечность, забыв про сон и еду, даже тогда, Лев был уверен, не добрались бы они до заветных «верхов».

Потому как не верил он, что где-то – иначе. Несмотря на одежду из чемодана и штампы в пропуске.

А потом Лев Николаевич понял, что устал думать. Устал считать этажи и ступени. Оглядываться тоже устал.

– Выше? – спросила Юля.

– Выше, – отрешенно ответил он.

***

Разболелась спина. Выше семисотого работающих лифтов не оказалось, пришлось подниматься пешком.

Семьсот пятый.

Маша устала идти, и Лев нес ее на руках. Сам предложил, когда она сказала ровным голосом:

– Мне нужно пять минуточек. Ноги болят. Или вы можете меня немного понести, если мы торопимся.

Не пожаловалась, не заканючила. Поставила в известность и предложила вариант. Лев поймал спокойный взгляд голубых глаз, и девочка улыбнулась.

Теперь он прижимал к себе хрупкое, такое невесомое первые пять этажей, тело и думал:

«Может, и впрямь она какая-то особенная?»

Семьсот десятый.

Этажи казались заброшенными. Свет горел только на площадках перед лифтом, пахло известью и строительной пылью.

Семьсот пятнадцатый.

Кажется, Маша уснула. Юля больше не донимала расспросами: то ли ей надоело, что Лев постоянно уходит от ответа, то ли подъем отнял последние силы.

Семьсот двадцатый.

Их остановили не дула автоматов и не запертые гермы. Простая железная решетка с навесным замком.

– Можешь открыть? – спросила Юля.

Лев покачал головой.

– Ты ведь не знаешь, куда мы идем, да? Ты с самого начала водил нас за нос.

Она все еще тяжело дышала. Ее хвостик растрепался, волосы налипли на лоб. Лев не видел, как бледные пальцы прячутся в кармане юбки, он смотрел во тьму коридора, не в силах выдавить звука, туда, где на уровне пояса тускло горел огонек.

Огонек взметнулся вверх и на миг стал ярче, осветив губы и крючковатый нос. А затем на свет площадки вышел мужчина. Кожаная куртка казалась великоватой на костлявых плечах.

– И куда может завести человек в костюме торгаша? На верхние этажи? – Тонкие губы сложились в улыбку.

– Ни шагу. – Юля вскинула пистолет.

Лев отступил к стене, все еще держа на руках спящую девочку. «Ликвидатор? – искрилось в голове. – Чекист?» Последних мало кто видел, еще меньше тех, кто мог что-то о них рассказать. Большинство в Чрезвычайный Комитет попросту не верило.

– Давайте только без сцен. – Мужчина бросил бычок под ноги, раздавил сапогом. – Олег Сергеевич Главко, к вашим услугам.

– Мне плевать, кто ты. – Тихий голос Юли дрожал. – Мы уходим.

– Отчего же? Думаю, вы достаточно находились, – так же тихо ответил чекист.

Из второго коридора вышел ликвидатор, держа автомат дулом в пол. Пока что. Боец наклонил голову, будто прислушиваясь к невидимому собеседнику, совсем как тот, с ножом в ноге, и кивнул на Льва.

– Этот был в квартире. Помогал.

Лев вжался спиной в холодный бетон. Маша мигом словно потяжелела раза в два.

«Откуда они знают? Неужели раненый выжил… Невозможно!»

– Ну и шороху вы навели, Лев Николаевич, – сказал Главко. – Мои коллеги ищут вас в десяти килоблоках! Вы же не думали, что обманутые не найдут, куда пожаловаться? А теперь вы решили, что можете гадить на моих этажах. Пятьсот четырнадцатый, четыреста девятнадцатый, триста двенадцатый… Сегодня вот на двухсотых.

Лев выругался про себя. Говорил он Митяю, надо чаще менять килоблоки!

– Разоделись коммивояжером и… Да, да, не удивляйтесь. Обмен ресурсами между килоблоками – процесс сложный, всегда нужны те, кто умеет договариваться. Чемоданчик такого человека ваш друг и умыкнул. Уж не знаю, чутье вам подсказало, что вас будут ждать на КПП, или здравый смысл, но вот мы здесь – в наивысшей точке, куда вы смогли бы добраться самостоятельно.

«Как они тут так быстро»?

Лев только сейчас увидел его глаза, серые, холодные, как бетон. Понял, что совсем не вид двухметрового ликвидатора с автоматом заставляет колени подгибаться, а этот улыбающийся безоружный мужичок в куртке не по размеру. Глаза его не улыбались, их взгляд застыл, и под ним Лев Николаевич чувствовал, словно кожа покрывается ледяной коркой.

– Мы уходим, – повторила Юля. – Делайте с ним что хотите, а дочь я забираю.

– Юлия, буду откровенным, девочка нам очень важна. – Чекист развел руками. – Настолько, что мы сначала решили договориться. И готовы попробовать вновь. Настолько, что я лично взял вопрос под контроль.

Улыбка оставалась на его лице, но голос потяжелел. Юля этого не замечала; продолжая целиться в Главко, она сказала Льву:

– Отдай ее.

Тот сделал шаг вбок, шаркая спиной по стене, прижал сильнее девочку. Он не может ее отпустить, не сейчас. Поставить ребенка на пол – значит получить пулю в тот же миг от ее матери или от ликвидатора. Она – его единственная защита.

– Юлия, поверьте, ликвидаторы никогда не причинили бы ей вреда. Только не ей.

– Отдай, слышишь? – зашипела она. Пистолет дрожал на вытянутых руках.

Ликвидатор ждал молча, Лев не двигался с места. Он закрывался Машей ото всех. Она его защита, его герма.

– Видите ли, сегодняшний инцидент в вашей квартире не может остаться без внимания. Были убиты сотрудники ликвидационного Корпуса. Девочка может пойти с нами, и мы вместе подумаем, как нам разрешить ситуацию. Или… Там еще Самосбор? – Чекист повернулся к ликвидатору.

Тот снова прислушался и кивнул.

– Или мы не найдем сейчас общий язык, и мне придется отправить туда не ликвидаторов на зачистку, а Службу быта. Забетонировать там все. Готовы разделить ответственность с целым этажом?

Лев стиснул зубы. Понял: хоть Главко и смотрит на Юлю, говорит он с ним.

– Отдай, – повторила она. – Отдай ее, отдай ее мне!

«Ей плевать. На соседей, на Валеру. На меня».

– Лев… пожалуйста.

«Вот только это не важно, уже нет. Это все выступление, игра, как запись с Мессингом, что крутят по ящику. Все решено за нас».

Она прочла в его глазах.

– Я тебя ненавижу. – Юля говорила тихо, и слезы текли по ее щекам. Рука с пистолетом бессильно повисла. – Как же я тебя ненавижу. Ты… ты…

Главко сделал первый шаг, осторожно, будто боясь вляпаться в свежую краску.

– Вот и правильно, милая, – сказал он мягко. – Ни к чему нам…

– Ей не причинят зла?

– Обещаю. – Чекист подошел на расстояние вытянутой руки.

– Даже если ты сдохнешь? – Пистолет уткнулся ему в щеку.

– Даже тогда, – спокойно ответил Главко.

Ей не стоило смотреть ему в глаза. Не стоило заглядывать в застывшую ледяную бездну. Секундной заминки чекисту хватило, чтобы плавным поворотом корпуса уклониться от ствола, одновременно выбрасывая руки вперед столь резко, что Лев не успел различить движения. Не сразу понял, что произошло. Лишь услышал короткий хруст, и вот уже Главко мягко опускает Юлю на пол, а ее шея вывернута под неестественным углом.

– Мама? – Сонная Маша принялась протирать ладошкой заспанные глаза.

Лев прижал ее сильнее, повернул так, чтобы она не могла видеть. Еще один ликвидатор вышел из коридора и уже оттаскивал тело обратно во тьму, подхватив под мышки. Сколько еще бойцов скрывается за углом?

– Смотрите, кто проснулся! – подошел Главко, потрепал девочку по голове. Достал бумажку из нагрудного кармана, развернул. – Леденец хочешь?

Маша задумалась.

– А вы друг?

– Конечно!

– Тогда давайте.

Чекист говорил что-то еще: про безопасность, приключения, про дядю-ликвидатора… Про маму, которая сейчас отошла, но обязательно вернется. Лев глубоко дышал и пытался расслышать хоть что-нибудь за шумом в ушах.

– А теперь дядя-ликвидатор покажет тебе новый дом. – Главко требовательно глянул на Льва.

Тот опустил девочку, не чувствуя затекших плеч. Проводил взглядом двухметрового бойца, который повел Машу за руку обратно к лестнице.

– Покурим? – Главко достал портсигар.

Папироса норовила выпасть из ослабевших пальцев. Кровь возвращалась в конечности, пульсируя, кожу покалывало.

– Что с ней будет? – Лев не узнал своего голоса. Словно заговорил впервые спустя вечность.

Главко молчал.

– Вы сделаете из нее оператора? Они управляют ликвидаторами? Как? Телепатия или…

Чекист замер после очередной затяжки. Скулы его заострились, в глазах впервые промелькнуло нечто кроме холода. Любопытство?

– На вашем месте, Лев Николаевич, я бы заботился сейчас о собственной судьбе. Вы раздали слишком много обещаний от имени тех, о ком ничего не знаете.

– Обещаний? – Лев поперхнулся дымом. Никотин ударил в голову, помножившись на усталость. Язык работал сам по себе. – Да все мы здесь живем обещаниями. Коммунизма, светлого будущего. У нас нет ничего, кроме обещаний. Все эти листовки, речи из динамиков на распределителях…

– Нет-нет-нет, – Главко покачал головой. – Я сейчас не о том, что вы не в силах их выполнить, пороча тем самым статус Партии. И даже не о том, что поддерживаете миф о верхних этажах, потакаете дезинформации о классовом неравенстве, нет! Вы гораздо хуже, Лев Николаевич. Вы хуже Самосборовой слизи, и я скажу вам почему.

Он ткнул Льва пальцем чуть ниже ключицы, и этого хватило, чтобы отшатнуться, скривиться от боли. Лев инстинктивно глянул на место, где еще несколько минут назад лежал выпавший из Юлиной руки пистолет. И тут же стрельнула в затылке, прошлась электрическим разрядом по позвонкам, оставляя привкус металла во рту, догадка: не помог бы ему ни пистолет, ни целый штурмовой отряд. Против худосочного чекиста – не помог бы.

– А потому, что, когда вы даете им эти самые обещания, вы смотрите им в глаза. Вы сидите с ними за одним столом, хлопаете по плечу, принимаете спичку из их рук, чтобы прикурить. Они слышат ваш голос, видят вас перед собой во плоти и вдруг понимают: все, что вас различает, – так это безвкусный галстук. И тогда в их головах рождаются дурные мысли. Опасные мысли.

Чекист затушил папиросу о стену, и Лев дернулся, будто горячий уголек коснулся его самого.

– Ведомый не должен оглядываться на ведущего. Должен видеть лишь указанный путь, обещанный свет в конце темного, страшного коридора. Но никогда не смотреть назад. Слышать голос, но не знать, кто говорит. Иначе те самые мысли берут верх. Близость власти вызывает сомнения в ее непогрешимости. А значит, можно сомневаться и в ее решениях, сунуть взятку, не подчиниться приказу, запугать. Можно просверлить голову ее представителю.

У Льва потемнело в глазах.

«Он знает, он все знает. Ему рассказали они, вездесущие операторы, их шепот громче раций, их глазам не помеха бетон…»

– Вот только нельзя! – Главко больше не улыбался, его голос резал воздух бритвенным лезвием. – Нельзя убить ликвидатора и остаться безнаказанным. Валерий Синицын это скоро поймет, хочу, чтобы вы тоже поняли.

– Я не… я никого не убивал… Я не хотел! – Лев едва держался на ногах. Слезы принесли на губы соль.

– Содействовали, – холодно сказал чекист. Выждал несколько секунд, добавил мягче: – Тем не менее не могу не отдать должное вашей изобретательности. Посыл, как я уже выразился, хромает, но вот само исполнение…

Он дважды хлопнул в ладоши и придвинулся ближе.

– Люди охотно делились с вами информацией, своим, так скажем, недовольством. Им всегда есть чем делиться. А я привык знать все, что происходит на моих этажах. И хочу, чтобы так было и впредь. Вы можете мне в этом помочь.

Лев Николаевич неуклюже шарил по карманам, пока не понял, что забыл платок в квартире. Глаза щипало. Пропаганда? Доносы? Его не ставят к стене, а предлагают работу?

– Хорошая возможность возместить, так скажем, идеологический ущерб. Послужить Партии, а главное – Народу. Комнатку вам подыщем опять же. И с операторами, раз уж они вас так вас заинтересовали, познакомим. – Главко подмигнул. – Что скажете?

Лев Николаевич подумал о Юле. Вспомнил Митяя, от которого Самосбор оставит лишь липкую пульсирующую массу, если вообще что-то оставит. И о Синицыне, которому жить осталось, только пока воют сирены на его этаже.

И кивнул.