Виктория

Старушка зорко глянула на Вику, но не удивилась:

– Вакуированная? Оно и видно… Пятнадцать рублёв, по одной в руки дают, без карточек… С первого числа карточки будут. А на рынке триста рублёв буханочка – есть не захочешь!

Пятнадцать рублей – ровно столько и было. Вика отстояла длинную очередь, получила маленькую буханку чёрного пахучего хлеба, спрятала под куртку. Несла за пазухой как котёнка, как живое существо, чувствовала сытный запах, от которого кружилась голова. И почему раньше ей не нравился ржаной хлеб?

Вика ещё немного побродила по улицам, намёрзлась и решила вернуться в коммуналку к Валентине. Холод гнал, поторапливал, ноги сами несли к дому. Вика толкнула общую дверь в квартиру, прошла по коридору, заставленному корзинами, тазами, лыжами и ненужным хламом, и поскреблась в комнату Валентины.

– Кто там? – спросила Валя. – А, заходи.

Вика переступила порог и спросила шёпотом:

– А хозяйка не будет сердиться?

– Не будет. Я попросила за тебя, она разрешила недолго пожить, небескорыстно, правда. У её сына глаза болят. Посмотришь?

– Конечно, без вопросов… – Вика вытащила хлеб из-за пазухи, положила на стол и похвалилась: – Меня взяли на работу в санпропускник!

– Как хорошо! – всплеснула руками Валя.

– А знаешь, под чьим началом? Жуканиной Анны Ивановны. Я не сразу догадалась, что это она,

– А ты её знаешь?

– Знаю заочно. – Вика разделась и потёрла озябшие руки. – Я читала статьи, как в войну она работала в эпидемстанции. Во многом благодаря Жуканиной не случилось эпидемий. И этот санпропускник на вокзале она организовала. Чудесная женщина, а ведь молодая совсем!

– О какой войне ты говоришь? – Тёмные брови Валентины поползли вверх.

– Об этой, – смутилась Вика.

– А звучало, будто в прошедшем времени, – засомневалась Валя и вздохнула: – Это всё последствия контузии.

– Это я мечтаю, война кончится когда-нибудь, – нашлась Вика и поспешила перевести разговор в безопасное русло: – Серёжка, чай будем пить?

– Будем! А можно мне конфету?

Пили чай с хлебом, намазанным прозрачным слоем масла, с печеньем и карамельками.

– Я так не хотела уезжать из Москвы, – призналась Валя, – из-за Серёжки пришлось. Слух кто-то пустил, что немцев видели в городе. Может, просто слухи, я верить не хочу. Ты что-нибудь знаешь?

– Нет, ничего не помню. Расскажи.

– Шестнадцатого октября я собралась на работу. На заводе работаю в отделе контроля. Подхожу к метро, а там толпа. Все в панике: метро закрыто, трамваи не ходят, автобусы тоже… Мы пешком с сослуживицей пошли. Добрались – проходная закрыта, никого на территорию не пускают. Говорят, домой идите, не работает завод, вам всё сообщат. Мы стоим в растерянности. Как так? Что теперь будет? Делать нечего, домой пошли. Тут вижу: ветер несёт какие-то обрывки бумаги прямо на меня, портрет чей-то разорванный. Поймала обрывок, а это портрет Сталина: его нос, усы, лоб с зачёсанными волосами. А на помойках горами красные книги, знаешь, эти ленинские сборники, «Истории партии». Люди испугались и стали выбрасывать. Вот тут мы и поняли, что немцы будут здесь не сегодня, так завтра. Чудовищно, просто немыслимо…

Валя замолчала, пытаясь справиться с волнением, потом продолжила:

– Страшно было… Своих бандитов не боялись, хотя их было, наверно, много. Мы слышали, что стали грабить закрытые магазины и склады. А вот немцев боялись, уже были наслышаны о зверствах. Нам с сотрудницей повезло: возле бакалейного магазина раздавали крупы и сахар, я получила по три кило пшеничной крупы и сахара, пуд муки. Это всё теперь пригодится… По шоссе шла толпа людей, как на демонстрации, только с чемоданами, мешками, узлами вместо флагов. А потом мне позвонили и предложили эвакуироваться с заводом в Куйбышев. Говорят, что и Сталин покинул Москву.

– Нет, он остался в столице. Сначала хотел уехать, но передумал, только дочь отправил в Куйбышев, – заверила Вика.

– Ты это точно знаешь? – просияла Валя.

– Абсолютно.

– Слава богу! – выдохнула она. – Теперь я знаю, что Москву мы отстоим.

– Это только так говорят, а никакого бога нет, – влез с замечанием Серёжа.

– Отстоим, я знаю. Верь мне. И до самого Берлина дойдём, и красный флаг будет развеваться над Рейхстагом.

– Ты так уверенно говоришь.

– Верь мне. Это точно, как завтра взойдёт солнце.

– Вика, а родители у тебя живы? – Валя отхлебнула остывший чай и отставила чашку в сторону.

– Отец умер три года назад, а мама… она далеко, в Ташкенте. – Вике почему-то пришёл в голову Ташкент.

– Ты получаешь от неё известия?

– Нет.

– Не переживай, с твоей мамой всё хорошо, – поспешила успокоить Валя. – Ты сама напиши ей до востребования или телеграмму отправь.

Если бы можно было! Но как? Написать на конверте: «Вручить адресату в мае 2017 года?» Бред же… хотя…

Вика задумалась, потом взяла карандаш, бумагу и начала писать: «Мамулечка! Если ты читаешь это письмо, значит, задуманное у меня получилось. Я жива и здорова и очень надеюсь, что вернусь домой…»

Крестик

Очередь в милицию начиналась от кабинета и заканчивалась на широком крыльце здания. Те, кто заявлял о потере паспорта, отправлялись к молодой женщине в синей форме и берете. Документы на прописку принимала другая, постарше, поэтому очередь продвигалась довольно быстро.

Вика нервничала, стискивала кулачки. Валя удивлённо поглядывала, но не приставала с расспросами.

– Фамилия, имя, отчество, дата рождения? – протараторила милиционерша.

– Фомина Виктория Александровна, – сказала Вика. День и месяц рождения (десятое мая) она назвала подлинные, чтобы не запутаться.

– Когда и где утерян паспорт?.. Где бомбили, возле Москвы?

Милиционерша записала все данные, обстоятельства утери документов и заверила, что после тщательной проверки Виктория получит новый паспорт, а пока – временную справку.

«На что я надеюсь? – думала Вика дорогой. – Сделают запрос, и выяснится, что никакой Виктории Фоминой тысяча девятьсот тринадцатого года рождения не существует. И что потом?.. Лучше не думать. Ах, если бы вернуться домой! Как так вышло, что я попала сюда? Угодила в какой-то портал, или что там бывает? Если так, то выход должен быть там же, где и вход…»

– Ты чего пригорюнилась? – тронула её за руку Валентина.

– Да так, задумалась… Валя, мне надо на рынок.

Продать крестик с цепочкой Виктория решила ещё вчера: денег не было ни копейки. Надо купить продукты, бельё и кое-что из одежды; мыло, зубной порошок, щётку… А зарплата будет только через месяц, этот месяц надо как-то жить. Висеть на Валиной шее было совестно. Очень жаль крестик, но больше ничего ценного у Вики не было.

– Зачем тебе на рынок? – удивилась Валя.

– Хочу продать крестик, деньги нужны.

– Покажи крестик.

Вика сняла витую цепочку. Крестик был тонкой работы, с фигуркой распятого Христа со склонённой головой, увенчанной терновым венцом.

– Это дорогая вещь, – оценила Валя. – Ты что, верующая?

– Это мамин подарок.

– Тогда он дорог вдвойне. Зачем тебе продавать? Мы обойдёмся, продукты есть и деньги тоже.

Вика улыбнулась и сказала мягко:

– Валечка, спасибо, но я так не могу. Все мои вещи пропали, у меня даже сменного белья нет.

– Тогда я с тобой пойду, знаешь сколько жулья на рынке? Цепочку продай, а крестик оставь, раз он тебе дорог. Его на шнурке носить можно.

Вика сняла крестик с цепочки и убрала в карман куртки, застегнула на кнопку, чтобы не потерять.

***

Старейший Троицкий рынок в Самаре имел давнюю историю. Когда-то на площади возвышалась церковь Святой Троицы, с садом, с городскими часами на колокольне. Было своё «лобное место» с помостом и столбом, где наказывали плетью преступников; обжорные ряды, каменный торговый корпус и Гостиный двор. Шумно, людно… По рынку ходили торговцы квасом, сбитнем, мороженым в деревянной лохани. И продавали пирожки с разными начинками, в том числе самарские пирожки с картошкой. Как бы Вике сейчас хотелось съесть такой пирожок!

Они с Валентиной прошли к рядам, посмотрели, что и почём продают.

– Четыре тысячи проси, – учила Валя, – вещь дорогая, вон какая цепочка толстая. Даже четыре с половиной проси – это не много.

Вика пристроилась рядом с женщиной с кирзовыми сапогами под мышкой, повесила цепочку на ладони.

Сначала к ним никто не подходил. Редкие прохожие цепляли украшение взглядом и шли мимо. Виктория начала волноваться: а вдруг никто не купит?

Тот мужчина в шапке-ушанке появился неожиданно, будто вырос из-под земли. Достал из кармана лупу и стал рассматривать цепочку, прищурив один глаз.

– Сколько?

– Четыре с половиной, – быстро сказала Валентина.

Глаза у мужика стали круглыми, как пуговицы.

– Вы чего, девки, очумели?

– Чего – «очумели»? Булка хлеба на рынке стоит триста рублей! – отбрила Валя.

Покупатель проворчал что-то и отошёл. Вика проводила взглядом его сутулую широкую спину.

– Может, меньше надо было просить?

– Это он цену сбивает, – повела красивыми глазами Валя. – Сейчас вернётся, вот увидишь.

Подошла нарядно одетая женщина в меховой шубке, тронула цепочку маленькой рукой, обтянутой перчаткой, ахнула:

– Какая красота! Сколько же это стоит?

– Продано уже, дамочка, проходите, – раздался над ухом знакомый басок.

Мужчина в ушанке протянул Валентине деньги. Та быстро пересчитала, кивнула. Вика подумала, что её было проще простого обмануть с деньгами, ведь она не разбирается в купюрах. Печальным взглядом проводила цепочку и сказала с напускной бодростью:

– А теперь мы купим пирожки с картошкой. Сто лет их не ела!

И потащила Валю к продуктовым рядам.

***

Вика стянула джинсы и майку и надела голубой спортивный костюм с двумя рядами синих полос на штанинах, рукавах и груди.

Медсестра Маша уставилась на обновку:

– Где вы такое купили, Виктория Александровна?

– Тебе нравится?

– Да, очень.

Получив деньги за цепочку, Вика с Валей обошли весь рынок в поисках джемпера и чего-нибудь тёплого на ноги. Шерстяных колгот, разумеется, не было; хлопчатобумажные чулки с поясом и резинками показались Вике просто ужасными, к тому же непрактичными – как такое можно носить? Она заметила лежащие на прилавке толстовки и трико нежно-голубого цвета. На ощупь плотные, мягкие – именно это и надо.

– Сколько стоит? – поинтересовалась Вика.

– Это же мужские кальсоны! – потянула её назад Валентина. – Ты что, не знала?

Откуда ей было знать? Зато эти кальсоны и фуфайка – так назывался верх – очень напоминали современные спортивные брюки и толстовку, надо было их только чуточку изменить, добавить декора.

Вика купила самый маленький комплект, дома колдовала над ним, подгоняя по фигуре, пришила два ряда тесьмы. И вот пришла на работу в новом костюме.

– Мне очень нравится, – восторгалась Маша, – это вы из Москвы привезли?

– Нет, это моё ноу-хау.

– Чего-о-о? – расширила чёрные глаза медсестра.

Её короткие косички с ленточками топорщились из-под косынки, придавая Маше смешной, детский вид. Как всё-таки отличаются девушки сороковых от Викиных современниц! Невозможно представить себе девятнадцатилетних девиц с косичками и ленточками.

– Ну… изобретение, – поправилась Вика.

– Ой, Виктория Александровна, вам так идёт! А как бы мне изобрести такое же?

– Не вопрос, я помогу.

– Не вопрос… – зачарованно повторила Маша.

Вика вторую неделю работала в санпропускнике. Жуканина не заговаривала о запросе по месту работы, и Виктория тоже молчала: не буди лихо, пока оно тихо. Работать приходилось по десять-двенадцать часов, к концу дежурства у неё начинала кружиться голова.

«Это последствия сотрясения мне аукаются», – думалось Вике. Полежать бы в тепле, покое, вытянув ноги, унять эту вертящуюся карусель перед глазами. Но надо было отоваривать свои и Валины карточки (с первого ноября ввели карточную систему), выстаивая длинные очереди за хлебом, крупами, маслом…

Хлеб выпекали только ржаной, но и ему были рады, лишь бы вволю поесть этого хлеба! Они с Валентиной получали по шестьсот граммов, на Серёжку полагалось четыреста. Был запас муки, сахара и крупы, привезённый Валей ещё из Москвы. Вике посчастливилось отоварить карточки на жиры сухим молоком, и она пекли на примусе тонкие блинчики.

Валентина ездила на работу на станцию Безымянка, на шарикоподшипниковый завод. Она вставала чуть свет, наскоро завтракала и спешила на поезд: другой транспорт туда не ходил. В ноябре ударили сильные морозы. Валя возвращалась домой замёрзшая и смертельно усталая. Выпивала чашку горячего чая и только потом раздевалась.

Однажды квартирная хозяйка позвала Вику к себе (это случилось дней через пять после приезда).

«Сейчас скажет, что пора и честь знать», – тоскливо подумала она, глядя поверх рыжей причёски.

– Виктория, вы уже нашли жильё? – Нина Петровна села и закинула ногу на ногу.

– Да, нашла. Меня коллега приглашала жить к себе. Я сегодня же…

– Не надо, – перебила хозяйка, – я хотела предложить вам остаться… за небольшую плату. Они считают, что комната в десять квадратов слишком велика для одной женщины с ребёнком. Хотят подселить ещё одну эвакуированную. Я подумала: если вы уже живёте, то зачем выгонять и брать другую? Живите… Я много не попрошу – двести рублей всего лишь.

«Нина Петровна своего не упустит. Я понимаю: двое детей, а сейчас деньги лишними не бывают», – подумала Вика.

По военным меркам хозяйка жила неплохо: её свёкры держали корову, кур и приносили внукам молоко, творог и яйца, а излишки продавали на рынке. Молоко было нарасхват, за ним сразу же выстраивалась длинная очередь.

– Хорошо, я согласна, – сказала Вика, прикинув, что Нине Петровне можно отдавать пособие, которое платили всем эвакуированным.

Большая коммуналка принадлежала раньше богатой самарской семье. В квартире было пять комнат, не считая каморки для прислуги и гардеробной; большая кухня, где командовала раскрасневшаяся от печного жара кухарка, тёплая ванная и туалет. Вика представляла, как по комнатам бегает мальчик в бархатной курточке и розовощёкая девочка в кружевном платьице и с пышным бантом в волосах. Мимо кабинета отца дети проскальзывали на цыпочках, шикая друг на друга: «Тихо, папу нельзя беспокоить!» Томная барыня в пеньюаре смотрела в эти самые окна…

Теперь в квартире ютилось несколько семей. Вика наблюдала за шумной жизнью коммуналки, в которой оказалась впервые, и ей пришло на ум, что семьи похожи на мирные независимые государства, иногда вступающие в конфронтацию.

Валина хозяйка с мужем и сыновьями до войны занимала приличную площадь – две комнаты. Осенью мужа мобилизовали на фронт, а Нине Петровне велели срочно освободить маленькую комнату для эвакуированных.

Рядом жила самая молодая и самая беспечная жиличка по имени Людмила, которую все звали Лялечкой. Ляля работала официанткой в ресторане, на работу и с работы её возил на машине полноватый интендант.

Две смежных комнаты напротив (бывшие детские) принадлежали семье Николая Свинухова с двумя детьми. На фронт Николая не взяли из-за слабого здоровья. Они с женой работали где-то в бухгалтерии.

Жильцов в коммунальной квартире всё прибавлялось. К Свинуховым подселили молодую женщину Аллу с грудным младенцем месяцев трёх-четырёх. Ребёнок плакал ночами, и Свинуховы ворчали, не скрывая раздражения, что не высыпаются. В туалет или кухню Алла пробиралась через хозяйскую комнату, терпела косые взгляды: лишний раз не высунешь носа за порог. Когда уходила в магазин или на рынок, то брала младенца с собой, закутав в толстое одеяло.

Недовольные уплотнением хозяева ругали правительство, правда, сдержанно. Нервозности добавляли тревожные вести Юрия Левитана. И каждое утро по радио звучала песня:

Вставай, страна огромная,

Вставай на смертный бой

С фашистской силой тёмною,

С проклятою ордой.

7 ноября

Приближалось 7 ноября. К этому дню в Куйбышеве в строгой секретности готовился военный парад к годовщине Революции, который должен был показать союзникам и противникам СССР военную мощь страны. Вике очень хотелось побывать на этом параде, посмотреть своими глазами на историческое событие, но увы: она работала в утреннюю смену, принимала раненых с санитарного поезда.

Зато воздушную часть парада могли видеть все желающие. Бомбардировщики, истребители и штурмовики прошли над площадью Куйбышева на разной высоте. Вика была в восторге, хотя из-за плохой погоды лётчики не выполняли сложных пилотажных фигур. Бесконечные эшелоны самолётов… их просто невозможно было сосчитать. Кто сказал, что в СССР нет самолётов? Вот вам!

Маша грызла сушку и восторгалась:

– А вы видели, Виктория Александровна, как низко самолёты пролетели? Я так испугалась! Думала, крышу снесут.

– Маша, почему ты опять ешь в помещении? Я сто раз говорила, что этого делать нельзя – кругом инфекция! – напустилась на медсестру Вика. – Только отправили раненого с гепатитом! Руки, руки обрабатывать! И кушетку тоже!

– Ой, простите, я забыла… Есть очень хочется. – Маша спрятала сушку в карман.

«Набрали девочек после трёхмесячных курсов, – ворчливо подумала Вика, – какие это медики? Так… одно название».

– В магазинах на мясные карточки суфле дают, – вспомнила Маша, – вы бидончик взяли, Виктория Александровна?

– Что за суфле?

Воображение тотчас нарисовало торт «Птичье молоко», нежный и воздушный, тёмный от шоколадной глазури. Но военное суфле – это что-то другое.

– А вы не знаете? Это такой сладкий напиток из сои. Вкусный!

Что ж, суфле так суфле. Мясные талоны редко удавалось отоварить, а если удавалось, то почти всегда это была конина. И со всеми карточками такая история: продуктов мало, положенную норму они с Валей ещё ни разу не получили.

Суфле! Теперь Вика вспомнила, откуда она слышала про это – из блокадных дневников. Суррогат из сои, крахмала и сахарина, который упоминался в блокадных книгах и дневниках, наряду с дурандой, шротом и хряпой.

Невольно подумалось о Ленинграде. Там уже начался голод, нормы хлеба сокращали трижды. Она, как никто другой, знала, что ждёт ленинградцев, и не могла сдержать слёз. Трагедия целой страны, целого народа!

Отстояв очередь за суфле и хлебом, Вика вернулась домой. Из кухни, заглушая шипение примусов, доносились женские голоса с нотками истерики – переругивались две соседки.

– Утром три картофелины на столе оставила, прихожу – нету! – возмущалась Клавдия Семёновна, соседка из крайней комнаты.

– Клавдия Семёновна, таки на что вы намекаете? Столько народу в квартире, а вы у меня интересуетесь за свою картошку, – вразумляла Зинаида Кузьминична.

– Таки интересуюсь, – задыхалась от ехидства Клавдия, – никто не заходил на кухню, кроме вас!

Виктория подавила смешок, повесила куртку на вешалку и вошла в свою комнату.

Серёжа за маленьким столом разложил чернильницу и тетрадь и старательно выводил пером буквы. Увидел Вику и с удовольствием отложил ручку.

– А я уроки делаю! К вам из милиции приходили… Ужинать будем? А то я выйти боюсь: там тётя Клава и тётя Зина ругаются.

– Стоп-стоп. Кто приходил из милиции?

– Тётя какая-то. Она повестку оставила.

У Вики упало сердце. Вот оно, началось…

Пробежала глазами повестку:

– А ещё что-нибудь тётя говорила?

– Нет.

Вернётся ли она завтра из милиции или навсегда сгинет в застенках НКВД? Хотя тогда не повесткой бы вызвали. Но всё-таки надо поговорить с Валентиной.

Вика разогрела чечевичный суп на примусе, нарезала хлеб маленькими кусочками, разлила по чашкам суфле. Принюхалась, попробовала. Суфле напоминало йогурт или молочный кисель – не так уж и плохо.

Пришла с работы Валя. Пока она ела суп и пила чай, грея о чашку озябшие руки, Вика всё поглядывала на её спину с тёмной толстой косой, не решаясь начать разговор. Потом достала из рюкзака подписанный конверт, повертела в руках.

– Валя, у меня к тебе просьба… необычная просьба.

– Какая? – У Валентины раскраснелось лицо от тепла и горячего чая, глаза заблестели.

– Надо будет отправить письмо.

– Всего-то? Давай письмо.

– Его надо отправить в две тысячи семнадцатом году, в начале мая. Я здесь подписала для памяти. И конверт надо будет другой, этот уже не подойдёт.

Валя ничего не ответила, её красивое лицо напряглось.

– Тебе это покажется странным, но так надо. Именно в начале мая, именно в две тысячи семнадцатом.

– Через семьдесят шесть лет? – Валентина закусила губу.

– Ты можешь не дожить до этой даты, я понимаю, – торопилась Вика, – Серёжка, возможно, доживёт. Но если нет, то доживут его дети – твои внуки.

– Бедная моя Виктория, это всё контузия. Тебе надо в больницу…

– Да не контузия! – Вика в волнении заходила по комнате. – Я могу не вернуться завтра из милиции, а это письмо очень важно. Есть один человек, который ждёт его.

– Через семьдесят шесть лет? Сядь, успокойся, – уговаривала Валентина. – Почему ты не вернёшься из милиции? Тебя просто пригласили за паспортом.

– Может, за паспортом, но я не уверена.

Серёжа молча наблюдал, потом подошёл и взял конверт из Викиных рук.

– Чего вы спорите? Я отправлю письмо. Честное слово, обещаю. Я буду жить долго, до ста лет. У нас, у Орловых, все долго живут.

– Спасибо, ты меня очень выручишь, – с чувством сказала Вика.

Валя хотела что-то возразить, но Серёжка перебил:

– Мама, как ты не поймёшь: тётя Вика хочет отправить письмо потомкам. Я сохраню и отправлю – я обещал.

***

Валентина заснула мгновенно, как засыпает очень усталый человек. Серёжка тихонько посапывал на раскладушке. Вика встала, прошла в темноте на цыпочках по холодному полу к своему рюкзаку. Расстегнула потайной карман, где лежали спрятанные вещи, нащупала гладкий и холодный корпус телефона.

Она опустила светомаскировочную штору, чтобы свет от экрана не был виден с улицы, и вернулась на диван. Смартфон засиял ярким прямоугольником, мелькнуло приветствие. Так странно было видеть в этой крошечной комнате с примусом и керосиновой лампой (электричество часто отключали, а если оно было, то лампочка едва светила) это чудо техники – смартфон.

Вика открыла фотографии. Их было много: с родителями в Самаре, с однокурсниками, с коллегами-врачами, с подругой Наташей… Фотки на Арбате, на Красной площади, в Сочи, где она отдыхала в прошлом году.

А вот снимки в кафе с Максимом. Подумать только, Вика хотела создать с ним семью, иметь от него детей… Не получилось: слишком много хорошеньких медсестёр крутилось вокруг него, молодого врача. Она не собиралась шпионить и подсматривать, но случайно увидела в телефоне всплывающее сообщение с кучей сердечек и поцелуйчиков от какого-то Котёнка.

Как Максим тогда занервничал! Сначала отпирался, потом стал кричать, что Вику очень удивило: ведь он всегда был таким сдержанным, добродушно-насмешливым.

– Ты глупенькая, придумала себе сказку про большую любовь на всю жизнь, а так не бывает! Единственная может быть и не одна, понимаешь?!

Вика понимала. Представила, как будет поджидать его вечерами, стоя у окна с ребёнком на руках, звонить на мобильный и слышать, что абонент недоступен, очень занят абонент очередной пассией.

Рассталась она с Максимом легко, поблагодарила судьбу за того Котёнка. «Уж лучше одиноким быть, чем жар души «кому-нибудь» дарить…»

Поджав озябшие ноги, Вика листала фотографии. Вот селфи из поезда, почти перед тем, как её выкинуло в прошлое. На фото она улыбается накрашенными губами, толстовка с британским флагом обтягивает грудь…

А это что? Вика провела пальцами по экрану, увеличила снимок и увидела в небе, за окном поезда, старый немецкий самолёт. Откуда он взялся? Не дыша, она максимально увеличила крыло… На нём виднелся фашистский крест, хоть и нечёткий, но всё-таки можно разобрать.

Серёжа пошевелился, скрипнула раскладушка. Вика быстро выключила телефон, сунула в потайной карман рюкзака.

Она лежала без сна на диване, глядя в темноту. Выходит, поезд попал во временную дыру, иначе никак не объяснить немецкий самолёт на снимке. Поезд выскочил, а Вика почему-то осталась. Видимо, оказалась в нужном месте в нужный момент. Почему она?.. Да что рассуждать… так случилось, и точка. Это судьба.

Вика повернулась на бок, укрылась с головой одеялом, оставив маленькую щёлку для дыхания. Тикали ходики, отсчитывая минуты, а ей всё не спалось. Лишь под утро провалилась не в сон, а какую-то тревожную дрёму.

Проснулась она поздно, Вали и Серёжки дома не было. Из-за опущенной светомаскировки в комнате был полумрак. Вика подняла штору и зажмурилась от яркого солнечного света – день обещал быть хорошим.

В их коммунальной квартире имелась общая ванная с дровяным титаном. Вика решила помыться: если не отпустят, то такой возможности долго не будет. Она заперлась на крючок, отвернула кран: вода была ещё тёплой. Вымылась с душистым земляничным мылом, купленном на рынке. С полотенцем на голове, чувствуя в теле приятную лёгкость, Вика прошла на кухню.

Большая коммунальная кухня была сейчас пуста – редкое явление! Вика согрела воду и с кипящим чайником вернулась к себе в комнату, налила чаю. Внезапно пришла в голову мысль, что её могут обыскать и найти в кармане рюкзака телефон, паспорт и деньги. Всё это надо оставить дома, нельзя брать с собой.

Вика завернула в кухонное полотенце весь компромат, положила сверху записку, засунула на самое дно выдвижного ящика в шкафу и привалила сверху вещами. Если вернётся, то снова спрячет в рюкзак, а если нет, то свёрток рано или поздно найдут.

***

В указанный в повестке кабинет была небольшая очередь. Вика присела на скамью, пристроила на коленях рюкзак. В волнении всё теребила лямки и так сильно стискивала кулачки, что ногти впивались в ладони.

Подошла её очередь. Вика из вежливости постучала и открыла дверь.

В кабинете было пусто, сыро и холодно. Голые стены без портретов вождей, обшарпанный стол, неуклюжий металлический сейф и несколько табуретов. Пожилой капитан в накинутой на плечи шинели молча указал на стул. Вика осторожно присела на краешек, протянула повестку.

– Так… Гражданка Фомина Виктория Александровна?

– Да… – Она сцепила в замок холодные руки.

– Вы подавали заявление об утере паспорта?

– Да…

– Такое получается дело… Сведений о вас в Москве мы не нашли. – Капитан машинально постукивал о стол кончиком карандаша.

Ну вот и всё. Это конец. Вика молчала – сказать было нечего.

– Учитывая, что Москву бомбят, архивы перенесли… Вероятно, документов не нашли из-за всей этой военной неразберихи, поэтому паспорт вам выпишут.

– Как? Правда?

– Да. Вам скажут, когда будет готов документ, – ответил капитан, вертя в руках карандаш. У вас есть фото на паспорт?

– Нет, но я сделаю… Можно идти?

– Конечно, идите.

– До свидания.

Очень хотелось сказать «прощайте», но Вика не посмела. На слабых ногах она направилась к выходу, постояла немного на крыльце, держась за перила и дыша морозным воздухом. Повезло, просто сказочно повезло. Она спросила время у проходившего мимо лейтенанта. Оказалось, что возвращаться домой не было смысла, лучше сразу ехать на работу.

Вика осторожно, стараясь не упасть, шла по скользкому тротуару. Позади послышались быстрые шаги и женские голоса. Она посторонилась, уступила дорогу женщинам, которые торопились к магазину, – верный признак того, что дают продукты по карточкам, может быть, даже масло или мясо. Вика тоже прибавила шаг.

У прилавка стояли человек десять-пятнадцать – совсем не много по военному времени, – видно, товар только привезли. По карточкам давали макароны. Длинные тёмные трубочки, не очень хорошего качества, но всё-таки это были настоящие макароны! Карточки, к счастью, были у Вики с собой.

«Не посадили в тюрьму, купила макароны – и я уже счастлива, – думала она дорогой. – Почему раньше для счастья надо было много-много всего, листа бы не хватило, чтобы записать все желания, а сейчас всё по-другому… А самое главное желание только одно – вернуться домой».