Читать книгу: «На Дону, или Выбор», страница 3

Часть третья

Сашка-дурак

У Сашки Дурачка, как его звали в деревне, была задержка в развитии. Ему уже стукнуло семнадцать лет, а по своему развитию он все еще оставался совершенным ребенком: лет восьми-десяти, а то и моложе. Он до сих пор любил играть в солдатики и машинки, чего не делали даже дети этого возраста, предпочитая им компьютерные игры, – впрочем, и их он тоже любил и более всего всевозможные стрелялки и путешествия. Когда дети ему иной раз разрешали поиграть с ними на улице в войнушку или погонять мяч, то Сашка Дурак чувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Но чаще всего к нему все же относились презрительно и снисходительно или даже с некой злобой и поэтому он сторонился детей, хотя и тянулся к ним, всей совей душой, – наблюдая за их играми со стороны. Порой он и сам становился объектом их игры и агрессии, как это было в развалинах старого сельсовета, тогда его начинали дразнить и преследовать, иногда швыряя в него палки, камни или снежки, преследуя и дразнясь, а потом, раздразнив его, с тем же азартом убегали от него, крича и визжа от восторга. Девушки ему нравились тоже, но они только насмехались над ним и поэтому он боялся их более всего. Впрочем, мало кто постоянно не подтрунивал или не издевался над ним и поэтому Сашка при всей своей природной открытости и доброте, вынужден был таиться и закрываться от всех: с одной стороны надеясь на благосклонность и доброжелательность окружающих, а с другой, постоянно ожидая от них подвоха и получая взамен – зло, насмешки и надругательства.

Сашка очень переживал, что редко кто из детей соглашался принимать его в свои игры. Его ровесники были ему мало интересны, а подростки возраста Мити только подкалывали и смеялись над ним, но долго не позволяли находится в своей компании. Но именно эта возрастная категория более всего и была по душе Саши, еще не взрослые, но уже по своим интересам, поведению и манере держаться, они как бы подчеркивали и показывали всем своим видом, что, мол, мы то уже большие и не вам нас учить, как нам нужно жить. Он часто ходил к развалинам и, спрятавшись где-нибудь в кустах, подолгу наблюдал за ними из своего укрытия, более всего в жизни мечтая, оказаться среди них. Иногда он прокрадывался к ним со стороны развалин сельсовета, и тогда затаившись на втором этаже, ему было хорошо слышно все их речи, шутки и заразительный громкий смех. Но в тот раз он что-то расслабился и, потеряв бдительность, оступившись, случайно толкнул ногой кусок кирпича, который провалился в расселину и с грохотом обрушился на пол. Именно эта компания более всего и занимала Сашку, и казалось ему самой достойной и веселой. Особенно же ему нравился Митя, наверное, он чувствовал в нем какую-то особость, что он тоже, как и Сашка не такой как все остальные дети. Он часто видел Митю в одиночестве, особенно последние год или два, и заметил что он, наверное, один из всех детей станицы с какой-то радостью и энтузиазмом посещает монастырь и подолгу общается там с Евдокимом. Саша тоже несколько раз встречался с этим человеком, и Евдоким произвел на него положительное впечатление. В отличие от остальных взрослых и даже детей, Саша не увидел в Евдокиме никакого высокомерного отношения к себе. Евдоким разговаривал с ним словно равный с равным, без сюсюканья и усмешек, и Саше это понравилось, он сразу почувствовал себя взрослым и самодостаточным. Но Саша так и не сблизился с Евдокимом, потому что в монастыре бывал очень редко. Отношение его родителей к церкви, да и вообще к религии, было не то чтобы скептическое – а откровенно враждебное и презрительное. Его родители, не раз разговаривая между собой, высказывались о Боге и Его мироздании, укоризненно и претенциозно: «если Бог есть, то почему в мире столько зла?», «религия это способ и инструмент управления массами», «мы что зря институты кончали, чтобы потом еще заниматься этим мракобесием?» и все в таком роде, и так далее, и тому подобное. Но главное, что заметил бы во всех этих претензиях и умозаключениях внимательный наблюдатель, это обида: если Ты существуешь на самом деле, то как Ты мог поступить так с нашим ребенком?! Сашка слышал все эти разговоры своих родителей и они западали в его душу, в подсознание, и он уже не мог смотреть на возвышающиеся над Доном купола и кресты, без чувства недоверия и некой внутренне ощущаемой лжи.

Однажды оказавшись в монастыре и встретив там Евдокима, Сашка совершенно бесхитростно спросил у него:

– Дядь, а родители говорят, что у вас здесь одни лжецы и дураки?..

Евдоким улыбнулся и немного подумав, ответил:

– Ну-у, а-то неж!.. Разве умный, правдивый человек может верить в любовь и считать ее главной целью и ценностью жизни?.. – потом ухмыляясь, поинтересовался. – Вот ты Саш родителей своих любишь?

– Да, – закивал Саша.

– Ну вот эта любовь в тебе и есть проявление Бога. Жить ради кого-то, а если будет нужно, то и умереть ради него, вот эта любовь и есть Бог!

И немного подумав, посмотрев на Сашку, как бы взвешивая – стоит не стоит, поймет не поймет, добавил:

– Нет больше той любви, как кто положит душу свою за други своя! Живи ради других и будешь с Богом, а Бог будет с тобой. Понимаешь?

– Понимаю.., – ответил он кивая и задал новый вопрос: – А в церковь ходить нужно обязательно?

– В церковь?.. В церковь ходить и нужно и обязательно… Но нужно и родителей слушаться и любить. Вот если будешь делать и то и другое. И самое главное любить папку с мамкой и не расстраивать, вот тогда и все у тебя в жизни будет, так как нужно. А там Бог даст, и все остальное приложится: как, чего и куда…

Сашка не очень понял последние слова, но слова о Боге который есть любовь и в ней проявляется, ему понравились, и он уже ходил и мечтал. Как будет всю свою жизнь жить ради других и отдаст за них свою жизнь. Но думать о смерти, было как-то странно и непривычно, да и совсем не хотелось. Поэтому Сашка решил, что будет просто жить ради других. Но с чего начать и как это сделать не знал, а поэтому – жил как прежде, жил – как живется.

Родители Сашки были местной, сельской интеллигенцией и души не чаяли в своем сыне. Окружающий мир был настроен по отношению к нему агрессивно и грубо и они всеми силами старались компенсировать это своей любовью, окружая его заботой, дабы он ни в чем не чувствовал недостатка или какой-либо нужды. Они конечно ничего не знали о контактах Саши с Евдокимом, о его мыслях после этого и где он пропадал, порой часами, наблюдая из кустов, за компанией подростков и их уже совсем небезобидными «играми»: курением сигарет и травки, питьем пива и прочими увлечениями сопутствующими времяпровождению трудных подростков.

В тот день, когда он пришел домой хромая, потому что убегая от подростков немного неудачно приземлился, когда спрыгнул со второго этажа на строительный мусор под окном, его мать увидев подранного и хромающего сына – ахнула.

– Как же тебя угораздило? Где? Кто тебя обидел? Опять с мальчишками связался? Как же им не стыдно?!! – возмущалась она, охая и ахая и промывая перекисью водорода запекшуюся на затылке сына рану.

Подошел отец, и осмотрев голову, а за тем ногу, сделал заключение:

– Ничего страшного… Просто ушиб…

«Ушиб ушибом, а больно!» – думал про себя Сашка. А уже вечером с перебинтованной головой и слегка прихрамывая, горделиво хвастался перед малышами:

– У меня у-у-уши-и-иб! – и прикладывал руку к голове.

«У-у-ши-иб!» – растягивал он по слогам, мысленно, вновь и вновь. И ему казалось, что от этого слова веяло каким-то героизмом и войной,– очень уж звучным и значительным оно показалось Саше.

Накануне он в общих чертах рассказал своим родителям о том, что случилось, его мама Ольга Владимировна долго возмущалась и в итоге решила отправиться к родителям Мити. Когда они показались на пороге их хаты и, Ольга Владимировна спросив Митю, в двух словах обрисовала картину происшедшего, то мама Мити прошла к нему в комнату и, растолкав спящего сына, позвала его в зал, где сгорая от негодования и возмущения, их нетерпеливо дожидалась родительница Саши и сам Саша. Когда Митя вошел в комнату и увидел Сашку и его мать, то он сразу превратился в жертву, по всему его виду казалось, что это он пострадал от хулиганов, а ни бедный Сашка с перевязанной от его попадания камнем головой.

– Как вам не стыдно?! – говорила мать Сашки. – Он же больной, несчастный ребенок!..

Слушая ее, Митьки захотелось от стыда провалиться сквозь землю, и он, извиняясь за содеянное вдруг неожиданно даже для самого себя, услышал, как задрожал его собственный голос, а на глаза предательски навернулись слезы.

– Если бы я еще знала, кто его поранил, метнув в него камень?.. Я бы на этого зверя заявления написала, пусть бы в тюрьме посидел, подумал, глядишь и одумался!

При этих словах Митька опустил свою голову еще ниже и мельком бросил свой затравленный взгляд на Сашку, но тот на него не смотрел, а лишь всхлипывая, глядел куда-то в пол перед собой. Он тоже плакал, потому что ему было жаль и себя, и своих родителей, и даже Митьку и его друзей: бедный человек, его сердце было переполнено добротой настолько же, насколько океан переполнен водою. Да и сам Митя, поняв, что Саша хотя и догадывался, что это именно он попал в него камнем, но родителям об этом ничего не сказал. И это его великодушие задевало Митю за живое более, чем любые обличения со стороны, – он понял что теперь он даже обязан Сашке и в его сердце начинали всходить ростки благодарности и уважения к этому презираемому всеми его друзьями человеку.

Позднее уже разговаривая с Евдокимом, Митя тоже испытал похожее чувство стыда и жалости, – и к Сашке, и к самому себе. А Евдоким в это время монотонным нравоучительным голосом читал ему нотацию:

– Как тебе не стыдно?! Ну, ладно эти безголовые, но ты же книги читаешь?! в храм ходишь! Мы с тобой столько обо всем переговорили, а ты такое вытворяешь?!..

И Митька вновь почувствовал, как у него на глаза навернулись слезы. А увидев в отдалении Сашку, он поспешил побыстрее распрощаться с Евдокимом, чтобы не столкнуться с Саней лицом к лицу, – Мити было очень стыдно смотреть в Сашины глаза. И он не глядя на него, и не оборачиваясь, зашагал в сторону станицы.

Идя по тропинке вдоль дворов, он встретил Женьку и его отца: они перебирали старенький мотоцикл «Днепр».

– Здорово! – протянул и пожал он руку Женьке, а потом и его отцу.

– Здорово Митяй! К тебе ни прибегала мать этого дебила?..

– Да.., – опустил глаза Митя, вспомнив и свои слезы, и свои чувства, во время этого свидания.

– К нам тоже приходила, – заулыбался Женька. – Батя дал им, показал им почем в Китае майонез!..

И Женька расплылся в горделивой самодовольной улыбке. Дядь Саша, отец Женьки, был этаким местным силачом, он презрительно хмыкнул и, обращаясь к Мите, как бы подтверждая то, что с ним шутки плохи сказал:

– Прибежала баба тупая, открыла пасть и кричит «у меня сын больной ребенок, а его обижают!» Да ты дура своего дурака на цепи держать должна!.. Он сам пес одичавший на людей бросается, того и гляди укусит и бешенством от него заразишься! – И немного подумав, добавил: – А вы глядите тоже будьте поосторожнее, а-то эти придурки интеллигентные на вас заяву накатают!

Женька просто расцвел от гордости за своего крутого отца, который за словом в карман не лезет и в обиду не даст ни себя, ни его. А Митька, улыбнувшись, подыгрывая им, поспешил поскорее с ними распрощаться и словно облитый ушатом холодной воды, направился в сторону своего дома, испытывая дикий стыд и за себя и за них. Всю дорогу до своей калитки, он материл себя последними словами, которые только знал и слышал от отца и от друзей и, вспомнив Евдокима, определил сам себя как последнюю станичную бабу.

Часть четвертая

Отцы и дети

Ольга Владимировна и Сергей Владимирович, родители Сашки-дурачка, были люди образованные – местная интеллигенция и имели то ли по два, то по три высших образования. Если бы им в молодости сказали, что они станут селянами и будут доживать свой век в тихой деревенской глуши, то они бы конечно не за что в это не поверили. Но художница-судьба далеко не всегда изображает на холсте жизни именно ту картину, которую мы хотели или к которой мы когда-то стремились. Поэтому человек порой, после всевозможных жизненных мытарств может оказаться в таком месте и в таких обстоятельствах, о которых не то чтобы не мечтал, но даже не мог себе такое представить и в самом страшном и кошмарном сне. Все мысли и мечты Ольги и Сергея были связаны с городом и научной и преподавательской деятельностью: они учились и работали, получали образование и преподавали, зарабатывали пусть небольшие, но свои кровные деньги. Они строили много планов и много мечтали, и в этих планах довольно долгое время не было места никому кроме них самих, в том числе и их возможным будущим детям. И только на пятом десятке, после пяти прерываний жизни в результате незапланированных беременностей, Ольга и Сергей решили оставить после себя хоть что-то живое, помимо диссертаций и облигаций. Но здесь в их четко размеренную жизнь вмешался его величество случай…

Они никогда не то чтобы не отличались религиозностью, но даже скорее бахвалились своими атеистическими воззрениями на мир и на человека. Ольга Владимировна забеременела и их совместной радости не была предела. И здесь тоже все прошло по заранее спроектированному плану, они решили что пора и как по мановению руки – случилась беременность. Она протекала вполне благополучно, но Ольга Владимировна от чего-то все никак не находила себе места. В ее душе словно поселился какой-то червячок, который постоянно копошился там внутри у сердца и навевал какую-то непонятную и неприятную тревогу, с которой Ольга как человек, имеющий логическое и рациональное мышление старалась бороться с помощью единственного несомненного орудия для каждого мыслящего человека – т.е. разума. Она убеждала себя, что это естественная тревога для любой беременной женщины связанная с гормональными, физиологическими и анатомическими процессами и изменениями, протекающими в ее организме. Но тревога почему-то не уменьшалась, а с каждой новым днем все увеличивалась. И Ольга, поддавшись уговорам соседской старушки и тайком от мужа (чтобы не засмеял), даже осмелилась пару раз зайти в церковь и поставить свечку за себя и за будущего ребенка. Молиться она не могла, да и не умела, а вот ради успокоения «чем черт не шутит?!» зайдя в церковь все же что-то пошептала, обращаясь к какому-то святому, изображенному на старой почерневшей от времени иконе. На этом ее общения с потусторонними силами и ограничилось.

Она всю свою беременность промечтала, как будет растить сына, перелопатила горы педагогической литературы и уже всерьез решила воспитать гения, как минимум профессора каких-либо наук, но гений почему-то не случился – и родился Сашка. В начале все было хорошо и родители никак не могли нарадоваться на свое чадо, но со временем становилось все очевиднее то, что Сашка не то чтобы не стал обгонять своих сверстников в своем развитии, а наоборот в какой-то момент стало ясно, что ребенок стал отставать в своем развитии и в пять лет он не только не писал стихи, не сочинял музыку и не решал достаточно сложных для своего возраста математических задачек – он даже не проронил ни одного слова. В конце концов, для них как гром среди ясного неба прогремел диагноз… – он на всю жизнь останется ребенком. Сашка, конечно, заговорил, но это произошло не в два или в три и даже не в пять лет, он начал понемногу разговаривать только к семи годам, когда его сверстники уже ходили в первый класс и начинали делать свои первые робкие шаги в области науки образования и просвещения.

Ольге Владимировне и Сергею Владимировичу пришлось очень трудно, тяжело и несладко, с самого начала, когда только-только у них появился Саша, ведь это был их первый ребенок, который вынудил их оторваться от уже привычной для них полной сосредоточенности на своем внутреннем мире и своих душевных и профессиональных обязанностях – интересах. Он заставил их вспомнить, что этот мир не ограничивается только собою любимыми и в нем есть такие предметы и моменты, которые не только предполагают поглощение и наслаждение, но еще и требуют жертвования своими интересами и даже полной самоотдачи.

Только теперь Ольга Владимировна поняла, что хранительница очага, домохозяйка, кормилица и нянька, это ни какой-то там анахронизм и пережиток прошлого, но ежедневный и тяжелый труд, который требует огромной жизненной и душевной силы, и даже тихого и часто незаметного для других героизма. А ранее она насмехалась над домохозяйками и многодетными матерями, считая их лентяйками и тунеядцами, которые рожают и сидят дома от лени и потому что им нечего принести в мир от внутренней пустоты. После бессонных ночей, пеленок, врачей и прочих материнских обязанностей, она уже точно знала, что самая важная, почетная и святая обязанность и привилегия, почти каждой женщины, это, безусловно – МАТЕРИНСТВО! Все остальное с той или иной долей отклонения и вероятной возможности, всего лишь единичные случаи и частные исключения.

Позднее Ольга и Сергей стали возить Сашу в специализированную школу-интернат для детей с особенностями в развитии. И хотя Саша был высокий ростом, но щуплый, застенчивый и добродушный, он и там часто подвергался нападкам со стороны других детей; а уж на улице возле дома его прогулки вообще редко оканчивались без каких-либо эксцессов. В этой постоянной борьбе с миром за своего ребенка, и Сергей Владимирович, а более всего Ольга Владимировна, сразу как-то осунулись и постарели, став чрезмерно раздражительными и нервозными. Везде, всегда и во всем им стало казаться, что все окружающие настроены в отношении них агрессивно и недоброжелательно, смеются или стараются обидеть их сына. Показательным был один из случаев, когда Ольга Владимировна прогуливалась по скверу держа Сашу за руку, и они, проходя мимо школы, увидели группу смеющихся подростков, несколько ребят поглядели в их сторону не переставая при этом улыбаться и Ольгу словно кто-то ущипнул за бок и подменил: она будучи спокойной, уравновешенной и интеллигентной женщиной,– вдруг вскипела, внутри поднялась бездна негодования и обиды и она набросились на них с бранью и проклятиями. Ребята словно обомлели и, растерявшись непонимающе смотрели, то на Ольгу, то на Сашу, не зная, что и сказать в свое оправдание. Лишь один из них попытался оправдаться и робко и застенчиво пролепетал:

– Женщина, честное слово мы не с вас!.. Мы так просто, между собой…

Но она уже это не слышала и сжав Сашину руку до боли, так что он аж немного вскрикнул, быстрым шагом направилась прочь от ошарашенных происшедшим подростков. А вечером вернувшемуся с работы Сергею Владимировичу, плача и негодуя, поведала еще об одной нанесенной ей и их сыну обиде.

– Так может они и не с него? Просто так совпало… Ребята друг другу байки травили, а вы мимо проходили, вот они на вас и посмотрели… А тебе просто показалось.

– Показалось?! – накинулась Ольга на мужа. – Показалось?! Может у меня вообще галлюцинации по-твоему начались? Всё мне только кажется?

– Ладно-ладно, успокойся, – сказал виновато Сергей Владимирович и примирительно добавил: – Что поделаешь? Мы, люди, часто бываем, жестоки и несправедливы! Нужно быть мудрее и спокойнее относится к человеческой глупости – всех не переделаешь на свой лад.

– Давай куда-нибудь уедем, – прошептала тогда Ольга, уткнувшись в его грудь.

– Куда? – спросил он устало.

– Я не знаю, ну куда-нибудь, хоть в деревню, – ответила она, успокаиваясь, и до поры до времени они более не возвращались к этому вопросу.

Ольга Владимировна, которая никогда не отличалась религиозностью, да и за всю свою жизнь почти никогда о Боге и не вспоминала – теперь вспомнила. И вспомнила отнюдь не из-за чувства благодарности, а наоборот: она вспомнила, как пару раз во время беременности заходила в храм и ставила там тайком от мужа свечки или мысленно пыталась обратиться и поговорить с этой неведомой и непонятной для нее силой. И что из всего этого получилось? Результат был совершенно противоположный, от того, на который она рассчитывала! И она прокляла, прокляла все: бога и его идею, мир и мироздание, жизнь и окружающую ее действительность. Она прокляла даже себя за то, что в трудную минуту смалодушничала и словно темная и тупая крестьянка поплелась в этот храм ставить свечки Ему, этому неведомому Богу. Как она могла опуститься до такой безрассудной глупости, на которую может быть способна только темная и необразованная чернь?! Теперь она испытывала даже некоторую злобу на себя, которая позднее переросла в злобу в отношении Бога и вообще любой религии, да и любого проявления религиозности в принципе.