Читать книгу: «Хенемет-Амон», страница 2

Глава 2

Саптах очень спешил. Черный парик из овечьей шерсти то и дело съезжал на его мясистое лицо, закрывая глаза.

– Да пропади он пропадом! – в сердцах бросил торговец, вновь водружая непослушный предмет на короткую шевелюру. – Побреюсь наголо и выкину этот кусок дерьма!

Придерживая парик одной рукой, и вытирая пот с широкого лба другой, он бегом завернул за угол рынка. Постоянный гвалт, царивший на торговой площади Хут-Ка-Птах[1], стал более приглушенным и уже не так бил по ушам.

Карие глаза судорожно осматривали длинный хлев. Верблюды прятались от жарких лучей солнца, скрываясь за соломенной крышей. Некоторые потягивали воду из лохани и равнодушно следили за толстым караванщиком. Другие почесывали бока задними ногами, про себя явно подумывая – а не плюнуть ли в этого растяпу? Или Мин[2] с ним? Третьи угрюмо нажевывали сушеное сено, издавая аппетитное чавканье.

Не задерживаясь взглядом на животных, Саптах посмотрел в сторону дальнего конца стойла и с облегчением выдохнул. Он еще не уехал. Хотя уже вывел свой одногорбый корабль пустыни на солнечный свет и проверял походные тюки.

– Эй! – заорал Саптах, взмахнув рукой и бросившись ему навстречу.

Парик вновь попытался съехать на лицо, однако в этот раз караванщик был начеку. Привычным движением, он водрузил предмет на место.

Человек обернулся. Черные глаза на гладком худощавом лице пристально вгляделись в торговца.

Саптах в очередной раз подметил, что его кожа слишком темная для жителя Та-Кемет, но слишком светлая для нубийца. Его можно было принять за техену[3], но у людей из западных пустынь не бывает таких пухлых губ.

«Интересно все-таки, кто его родители?».

Однако задавать подобные вопросы торговец не решался. Его знакомый не любил рассказывать о прошлом.

– Стой! – крикнул он, отпуская парик, ибо ощутил, что схенти вот-вот сползет с толстого живота. – Проклятье!

Человек засмеялся. Белые зубы сильно выделялись на фоне обветренного лица:

– Да жду я, жду, Саптах. Не спеши, а то парик потеряешь. Или вовсе с голым задом останешься! Верблюды оценят.

Словно в подтверждение, некоторые животные перестали жевать и с интересом воззрились на пробегающего мимо караванщика.

Торговец остановился, пыхтя, как вьючный мул и вымученно улыбнулся, поправляя парик:

– Спасибо, Саргон. Пропади это дерьмо пропадом!

– Что за спешка? – поинтересовался тот. – Забыл чего?

Саптах подтянул схенти и уже неспешным шагом направился к мулату. Его глаза невольно задержались на мече, висевшем у того на поясе. Длинный бронзовый клинок, украшенный серебряной гравировкой необычайной красоты. Как только торговец ни уговаривал продать это оружие, тот наотрез отказывался.

– Он слишком дорог мне, – каждый раз отвечал мулат.

Чем же был дорог ему этот меч, Саргон не уточнял, а Саптах не спрашивал. По той же причине. Его знакомый не любил рассказывать о прошлом.

– Да, забыл, – вымученно произнес торговец, останавливаясь рядом и переводя дух. Его голый округлый живот вздымался, подобно бархану.

Верблюд мулата презрительно фыркнул.

– Не вздумай плюнуть, горбун лохматый, – беззлобно проворчал Саптах, пытаясь отдышаться.

– Не бойся, не плюнет. Верно, Минхотеп? – Саргон легонько похлопал животное по шее, и тот довольно заурчал.

– Все еще не могу привыкнуть к тому, как ты назвал верблюда, – улыбаясь во весь рот и вытирая испарину, пропыхтел караванщик.

Мулат улыбнулся в ответ:

– Просто я думаю, что оно принесет мне удачу.

– Мин доволен[4], – хмыкнул Саптах, – как и я, что застал тебя.

– Видимо, это нечто важное, раз ты сорвался сюда в разгар дня.

– Да, видит Ра, так оно и есть, фух. Дай мне только пару секунд, – Саптах глубоко вдохнул и выдохнул.

Саргон терпеливо выжидал, пока тот придет в себя после вынужденной пробежки. С его весом это было нелегким испытанием. Тот, в свою очередь, глядя на крепкое тело мулата, прикрытое лишь белым схенти с узором льва, решил, что стоит немного похудеть.

– Ты, ведь, в Бабилим едешь, да? – наконец отдышавшись, уточнил Саптах.

Саргон кивнул:

– Точно. Передам парочку твоих безделушек торговцу в Хазете[5] и отправлюсь в Междуречье, – его глаза прищурились, – ты ведь обещал мне отдых.

– Так я и не отказываюсь, ты что?! – с жаром уверил караванщик.

– Славно. Тогда я еду в Бабилим.

– Великолепно!

Саргон вскинул брови и улыбнулся:

– Решил поехать со мной?

– Нет-нет-нет! – Саптах поднял пухлые руки перед собой. Золотые браслеты на них сверкнули в лучах солнца. – У меня и тут дел хватает, разгребать не разгрести.

– Жаль, – хмыкнул мулат, – вдвоем путешествовать не так скучно.

– О, на этот счет можешь не беспокоиться, – издал смешок Саптах, – я, собственно, поэтому тебя и искал.

– Да? – в глазах Саргона блеснул огонек любопытства.

– Ага, – кивнул торговец, – сопроводить кое-кого надо бы.

– До Бабилима? – удивленно уточнил мулат.

– До него родимого.

– И кого же это надо сопровождать?

– Сына одного вельможи из Уасет. Он едет учиться аккадской клинописи.

– Хм, – хмыкнул Саргон, – а я-то тут причем?

– Ну, тебе же не впервой в далекие края ехать? – скорее утверждая, нежели спрашивая, произнес Саптах.

– Не впервой, – признался тот.

– Ну, вот, – довольно заулыбался Саптах, – к тому же, отлично владеешь мечом. Кстати, не передумал…

– Не продается, – отрезал мулат.

– Жаль, – немного скис торговец.

– Я уже говорил…

– Помню-помню. Он тебе дорог.

– Точно.

– Хотя до сих пор не понимаю, почему? – воскликнул Саптах. – Ну, ладно это чучело горбатое… – верблюд издал внутриутробный звук, и караванщик пригрозил ему пальцем, – не смей плеваться!

– Я не продам меч, – нахмурился мулат.

– Ну, хорошо-хорошо, – примирительно протараторил торговец. – Так, что? Возьмешь паренька с собой?

Саргон задумался. Путь обещал быть долгим и нелегким. Стоит ли отягощать себя заботами о сыне вельможи? А если с ним, не дай боги, что случится по дороге…

Видя его сомнения, караванщик добавил:

– Тебе хорошо заплатят.

– Не знаю, Саптах, – задумчиво протянул Саргон, – такое путешествие небезопасно. Сам знаешь.

– О, да брось! – воскликнул торговец. – Ты же не караван, груженный разным добром поведешь. Кто на вас полезет-то?

Мулат все еще сомневался:

– Плата, говоришь, хорошая?

– Очень! Двадцать пять дебенов[6]!

– Сколько? – присвистнул Саргон.

– Серебром[7], – многозначительно добавил караванщик.

– Даже так? Похоже, этот вельможа невероятно богат. Или он хочет сделать своего сына писцом пер-А[8]?

– Да кто ж их там знает, богачей этих, – проворчал Саптах, вновь подтягивая спадающий схенти.

Несколько секунд мулат обдумывал предложение, но, в конце концов, желание получить щедрую награду взяло верх над осторожностью.

– Ну, хорошо. Серебро лишним не будет.

– Хвала богам, – с облегчением выдохнул Саптах, – спасибо, что выручил, дружище!

Саргон пристально глянул на торговца из-под полуопущенных век:

– А ты-то чего такой радостный? Тоже с этого что-то имеешь?

– А то! – довольно зарделся Саптах. – Это же я нашел, с кем отправить мальчика в путь!

– Мальчика? – оторопело переспросил мулат. – Ему сколько лет-то?

– А я разбираюсь что ли? Ну, на вид эдак десять.

Саргон нахмурился.

Увидев, как помрачнело лицо мулата, Саптах с тревогой поинтересовался:

– Что-то не так?

– Маловат для такого путешествия, – медленно произнес Саргон.

– Но… ты же, справишься, верно? – с надеждой в голосе спросил торговец.

– Я-то справлюсь, – угрюмо хмыкнул мулат, – а вот справится ли он?

– О, благодаря твоей помощи так точно! – с напускной уверенностью воскликнул Саптах.

Мулат шумно выдохнул через рот, издав подобие верблюжьего урчания. Минхотеп подозрительно покосился на хозяина.

Саптах вновь начал волноваться:

– Да все будет хорошо! Только представь, какую награду ты получишь! Сможешь купить себе дом с рабами! А?! – и тут добавил свой главный довод. – Оплата сразу.

– Сразу? – изумился мулат.

Это предложение казалось ему все более и более странным… но в то же время невероятно заманчивым. В конечном итоге, он не смог противиться искушению.

– Сразу, – кивнул торговец.

«Кажется, он и вправду нуждается во мне, – подумал Саргон, – интересно, смогу ли я выторговать для себя еще немного? Путешествие-то будет сложным. С десятилетним мальчишкой за спиной».

– Придется добавить к награде серебра, – решительно заявил Саргон.

У караванщика вытянулось лицо.

– Добавить? – переспросил он тонким голоском.

– Точно.

– Но…

– Никаких «но». Иначе вези его до Бабилима сам, – бросив это, мулат демонстративно начал опираться о верблюда, явно намереваясь тронуться в путь.

– Стой! Хорошо-хорошо! – быстро затараторил Саптах. – Все будет! Отсыплю тебе немного из своей доли.

Мулат сделал вид, что обдумывает предложение торговца. У последнего вновь выступила испарина на лбу. Явно боялся услышать отказ. Наконец, спустя пару мгновений, Саргон улыбнулся и отошел от Минхотепа.

– Ладно. Я согласен.

– Ф-у-у-х, спасибо тебе, дружище! – выдохнул караванщик.

– Серебром отблагодаришь, – хмыкнул тот, – веди его.

Саптах тупо уставился на мулата:

– Кого вести?

– Паренька своего, – нетерпеливо уточнил Саргон.

– Так… он не мой… да и приедет только завтра утром.

Мулат закатил глаза. Их белки напоминали яичную скорлупу.

– О, боги.

– Можешь переночевать в моем доме. Тут рядом, совсем недалеко, – участливо предложил Саптах, – лучшая комната виллы на втором этаже и отличное ячменное пиво. Да я ради тебя даже лавку сейчас закрою!

– Какая неслыханная щедрость.

– Хе-хе, за это дело я получу гораздо больше, чем за полдня торговли.

– Ладно, – буркнул Саргон, – надеюсь, это того стоит.

– Еще как стоит!

– Хорошо. Едем.

– Э-э-э… я на него не залезу!

– Не бойся, я подсажу, – усмехнулся мулат.

– Да и стойла у меня нет, – быстро добавил торговец, – давай лучше пешком, а? Тут недалеко же, говорю.

– Хрм, – проворчал Саргон. – Только подожди тюки сниму да Минхотепа обратно заведу.

– Конечно-конечно, – торопливо поддакнул Саптах, вытирая пот со лба, и про себя радуясь, что так быстро смог уладить прибыльное дело.

***

– Заходи и будь, как дома, – учтиво пролепетал торговец, открывая перед Саргоном дверь в свое жилище – небольшую, но уютную двухэтажную виллу.

Дом был обнесен невысокой стеной, выложенной из сырцового кирпича. Перед входом располагался маленький пруд, окруженный финиковыми пальмами. От гладкой поверхности воды отражалось синее небо, придавая той приятный голубоватый цвет. В кронах деревьев заливались пением белые трясогузки. Справа раскинулся небольшой сад из смоковниц.

– Хочешь отдохнуть в тенечке? – поинтересовался Саптах. – Принесу тебе смокву и кружечку пива.

– Нет, я лучше в дом, – пыхтя, как вьючный мул, ответил Саргон.

Оба тюка ему пришлось тащить на своем горбу. Руки торговца же были постоянно заняты тем, что не давали спадать парику с головы и схенти с причиндалов. Саптах сказал, что его вилла недалеко от рынка. Это «недалеко» растянулось на полгорода. Саргон был ужасно вымотан и раздражен.

«Своя ноша не тянет, говорите? Пха! Как бы не так!».

– Желание гостя закон, – весело произнес торговец, обходя пруд и двигаясь в сторону входа.

Саргон, крепко сжав губы, плелся за ним. Смуглое тело покрылось испариной и лоснилось, словно он недавно искупался в реке. Денек выдался жарким. На небе ни облачка. Ветра, как назло, тоже не было, что лишь усиливало зной. Тюки, полные походного снаряжения и провизии отнюдь не добавляли настроения.

Поэтому, когда они вошли в тень первого этажа, мулат с облегчением выдохнул и поставил скарб на глиняный пол.

– Можешь оставить вещи здесь, – предложил Саптах, – раб отнесет в каморку.

– Да, это было бы неплохо, – согласился он, утирая лицо предплечьем.

– Сатхекет! – заорал караванщик на весь дом. – Принеси пиво в комнату для гостей и…

Он не успел договорить. Нога в пыльной сандалии наступила в лужу непонятной жидкости, и Саптах, взмахнув руками, растянулся на полу пузом кверху.

«Вот теперь он точно походит на песчаный бархан».

Подумал Саргон, и невольно улыбнулся. Торговец по жизни оставался рассеянным. За исключением тех случаев, когда надо было считать деньги.

– О-о-о, – застонал караванщик, осторожно садясь на полу, – Птах-покровитель[9], что это?!

– Не знаю, – Саргон едва сдерживал смех.

Саптах провел пальцами по луже и поднес ладонь ко рту:

– Да это же пиво! О, всемогущая Хатхор[10], кто разлил здесь пиво?!

– Ты сильно ушибся?

– Да причем тут я?! Пиво пролили! Сатхекет!

– Я пойду наверх, прилягу, ладно?

– Да-да, конечно, – торговец начал подниматься, опираясь на стенку, – лестница наверх, и первая дверь направо. Сатхекет, шакалы тебя подери!

С трудом сдерживая смех, Саргон неторопливо поднялся, прошел по узкому коридору и толкнул тростниковую дверь.

Комната для гостей оказалась небольшим помещением прямоугольной формы, выходившим окном во внутренний дворик. Вид из него был серый и невзрачный – весь кругозор загораживала соседняя стена. А посмотреть вниз было невозможно. Отверстие располагалось слишком высоко. Слева стояла небольшая кровать на маленьких ножках. Подголовника не было, однако Саргона это ничуть не смутило. Он так устал, что готов был завалиться и на соломенную циновку. Справа примостился узкий столик. Грубо сколоченный и небольшой. Больше в комнате ничего не было.

Мулат вошел внутрь, прикрыв за собой дверь. С первого этажа доносились приглушенные голоса. Кто-то разговаривал на повышенных тонах. Очевидно, Саптах отчитывал Сатхекет за пролитое пиво. Саргон невольно улыбнулся, вспоминая момент забавного падения торговца. Каравнщик хоть и был хитрым ужом, когда дело касалось наживы, но в остальном оставался миролюбивым тюфяком.

Подойдя к столику, он отстегнул меч от пояса и положил его на столешницу. Серебряная гравировка загадочно сверкнула в солнечном свете. Он вспомнил слова матери, когда она отдала ему оружие.

– Храни его в память об отце.

– Меч принадлежал ему?

– Нет. Он немой свидетель его смерти.

Саргон не стал расспрашивать. Мать все равно бы не ответила. Она слишком замкнутая и неразговорчивая. А рассказывать об отце и вовсе не любила.

– Воспоминания причиняют боль, – говорила она.

Единственное, что она поведала, так это то, что тот родом из Бабилима, и Саргон носит его имя. Поэтому он и решил наведаться в Двуречье и поискать дом отца в царстве кашшу[11].

Раздался стук в дверь.

Саргон отвлекся от мыслей и обернулся:

– Входи.

Тростниковая преграда отворилась, и на пороге показалась щуплая девушка с овальным лицом и короткими темными волосами. Худенькое тело облегало грубое полотнище, оставлявшее маленькую грудь открытой. В тонких руках она держала небольшой поднос с чашей ячменного пива и тарелкой смоквы.

– Еда для господина, – тоненьким голоском произнесла девушка.

– Сатхекет? – догадался Саргон.

Та молча кивнула.

– Саптах не сильно ругался?

Девушка потупила взор:

– Не очень. Но я сама виновата. Не уследила.

– Поставь на стол.

Сатхекет послушно выполнила просьбу и установила поднос, невольно залюбовавшись мечом с серебряной гравировкой. От Саргона не укрылся ее взгляд.

– Понравился?

– Да, господин, – прошептала она, смущенно краснея и отходя на шаг.

Саргон улыбнулся и кивнул:

– Можешь идти.

– Я… – девушка сцепила руки перед собой, – господин Саптах сказал, чтобы я помогла почтенному гостю расслабиться.

Мулат окинул ее взглядом.

«Может… если бы я так не устал».

– Не нужно, – ответил он, – от меня сейчас мало пользы. Все, чего я хочу, так это поспать.

– Прости меня, господин… – едва слышно прошептала она, отступая к выходу.

– Доброго дня, Сатхекет.

Та кивнула и прикрыла за собой дверь.

Саргон тяжко вздохнул. В руках ниже локтей расплывалась ноющая боль.

«Не стоило тащить тюки через полгорода».

Он подошел к столу и отхлебнул пива из чаши. Оно оказалось приятным на вкус и принесло долгожданную прохладу.

Со стороны окна донеслось птичье щебетание. Саргон обернулся и увидел, что меж прутьев оконной решетки устроился бурый воробей. Птичка внимательно следила за ним своими черными глазками. Хвостик вяло покачивался на весу.

– Что, проголодался? – улыбнулся мулат.

Тот чирикнул, словно понял, о чем человек говорит.

– Хочешь смокву? – спросил Саргон и разломил плод пополам.

[1] Хут-Ка-Птах (Мемфис) – древнеегипетский город, располагавшийся на рубеже Верхнего и Нижнего Египта, на западном берегу Нила.

[2] Мин – в египетской мифологии бог плодородия и покровитель странствующих караванов.

[3] Техену – древнеегипетское название для территории в Северной Ливии, прилегавшей непосредственно к египетской границе, и населявшего его племени.

[4] Минхотеп – с древнеегипетского «Мин доволен».

[5] Хазета – Газа.

[6] Дебен – древнеегипетская единица измерения массы. Во времена Нового царства равнялась 91 гм.

[7] Серебро в Древнем Египте ценилось дороже золота, так как реже встречалось на территории этой страны.

[8] Пер-А – фараон.

[9] Птах – древнеегипетский бог, творец мира, бог правды и порядка, особенно почитался в Мемфисе.

[10] Хатхор – в египетской мифологии богиня неба, радости, любви, опьянения, материнства, плодородия, веселья и танцев.

[11] Кашшу (касситы) – древние племена, обитавшие в горных местностях Западного Ирана, в верховьях реки Диялы и ее притоков у северо-западных пределов Элама (юго-западный Иран). После захвата Вавилона хеттами установили свою власть над Междуречьем.

Глава 3

В просторных покоях стоял сумрак. Пламя от пары треножников разгоняло тьму, высвечивая кедровую тумбу. На ней стоял глиняный кувшин с ароматным напитком. Слева примостился высокий деревянный сундук. Ларь был покрыт черной краской, а поверх виднелся рисунок Херу в человеческом обличии и головой сокола. Через решетчатое окно влетал свежий ветерок, дувший с берега Хапи. День уже давно сменился ночью. Свет уступил свои владения тьме. Поэтому прохладный воздух беспрепятственно проникал внутрь, смешиваясь с запахами мирры и сладкого пива.

Он лежал на огромной кровати из черного дерева, инкрустированной серебром. Ложе поддерживали четыре толстые ножки в виде золотых львов. Голова покоилась на мягкой соломенной циновке, аккуратно свернутой под затылком. Наголовник из слоновой кости, так приятно холодивший кожу в душные ночи, сегодня только раздражал и вызывал дополнительную боль. Слегка затуманенный взор зеленых глаз был устремлен в потолок, на котором виднелась ручная роспись, посвященная его походу в северные земли Нубии…

Вот он стоит на боевой колеснице. В нее запряжена двойка прекрасных скакунов. Их головы венчают павлиньи перья. Они величаво развеваются на горячем ветру. Сам он, в сверкающем чешуйчатом доспехе, украшенном драгоценными камнями, гордо смотрит перед собой. Его не страшат ни сильные порывы, обжигающие лицо. Ни орды врагов, поджидающих впереди. Ему неведом ужас. Взгляд серьезен. Подбородок выпячен вперед. Его лик сияет, подобно Ра. Как и положено богу. Ведь он и есть бог. Воплощение Херу[1]. Он натягивает тетиву огромного лука. Пущенная стрела со свистом рассекает воздух и обрывает жизнь врага. Врага, посмевшего восстать против Та-Кемет. А впереди идут его верные воины. Стройные ряды внушают трепет. Прямоугольные щиты, закругленные на конце, защищают их тела, а копья и топорики повергают непокорных в пыль. Они заставляют их склониться перед истинным владыкой, на челе которого сияет позолоченый хепреш[2]…

«Чудесные воспоминания…».

С потрескавшихся губ сорвался тяжкий стон. Каждый раз, когда он возвращался в этот мир, словно утопленник, вынырнувший из реки, тело обдавал нестерпимый жар.

«Нет… Нет…Лучше подумать о чем-нибудь еще…».

В этот момент он почувствовал, как кто-то крепко сжал его правую руку. Чьи-то нежные ладони.

«Я узнаю их…».

Словно издалека, до слуха донесся знакомый мягкий голос.

– Тебе плохо, любовь моя?

Он, Аа-Хепер-Ен-Ра[3], Владыка Та-Кемет, нареченный Джехутимесу, медленно повернул голову.

Возле кровати на коленях стояла его любимая наложница Исет и, с нескрываемой тревогой и горечью, следила за ним. Повелитель невольно подметил, как она исхудала. Округлые щеки осунулись. Их покрыла нездоровая бледность. Под покрасневшими очами появились черные круги. Но для него она по-прежнему оставалась самой красивой женщиной на свете. О, эти прекрасные темные волосы, разделенные продольным пробором и плотно облегающие лицо. Они ниспадают ей прямо на пышную грудь. Идеальный прямой нос. Манящие губы…

Кажется, он вновь стал уплывать в воспоминания. Помимо своей воли…

Она была дочерью знатного вельможи из Уасет. А он оказался так несчастлив в браке, навязанном традицией Та-Кемет, что тут же попал под чары ее красоты. Предложил стать своей наложницей. При этом так волновался, словно он простой деревенский мальчишка, а не владыка долины Хапи. И она согласилась! Да, от предложения Херу не принято отказываться. Но уже тогда Джехутимесу дал себе слово – он не станет брать ее силой. Какой-то частичкой своего Ка[4] пер-А чувствовал, что согласие было искренним. Шло от чистого сердца. Как показало время – он не ошибся. И тем сильнее оказалась привязанность. Исет любила его таким, каков он есть. Тихим. Мягким. Слабым. Никогда не упрекала и не повышала голоса. Никогда не совершала попытки унизить. В отличие от Божественной супруги. Подарила ему долгожданного сына. В отличие от Хатшепсут…

«Чудесные воспоминания…».

Они были лучше, чем о нубийских походах. Светлые. Прекрасные. И только еще более крепкое пожатие заставило его вернуться обратно…

– Тебе плохо? – повторила Исет, едва сдерживая подступивший к горлу комок.

Ей было невыносимо горько смотреть на это изможденное, покрытое испариной лицо. Некогда красивые и так знакомые взору черты неумолимо менялись под ударом недуга. Но она не могла отвести взгляд. В груди щемило и кололо, словно в нее вонзали кинжал. Раз за разом. Все глубже и глубже. А затем острие безжалостно поворачивали.

– Все хорошо, – прошептал он, сжимая ее ладонь в ответ. На пересохших устах появилась вымученная улыбка. – Тебе нужно отдохнуть. Поспать. Я вижу, как ты устала…

Исет старалась изо всех сил, но почувствовала, что не может больше сдерживать слез. Глаза увлажнились против воли.

– Я буду здесь, – с трудом проговорила она, глотая комок, – я всегда буду здесь. С тобой.

Он снова вымученно улыбнулся.

Джехутимесу хотел отослать ее. Чтобы она отдохнула. Набралась сил… И не видела его таким. Не мучила себя. Она бы послушалась. Она всегда его слушается. Его любимая… его ненаглядная Исет… Но он не смог этого сделать. Одна лишь мысль о том, что может больше никогда не увидеть ее, вгоняла в ужас. И эта участь была страшнее смерти.

«Прав был отец. Я слаб не только телом, но и духом. И поздно уже что-либо менять».

Словно прочитав сомнения пер-А, Исет вцепилась в его тощую ладонь обеими руками:

– Нет! Не отсылай меня, мой господин! Я не могу без тебя, слышишь?! Не могу!

Терпеть больше не было сил. Горькие слезы полились из глаз, ручьями стекая по щекам, подобно водопаду. Лицо Исет заблестело в свете пламени треножников.

Джехутимесу ободряюще улыбнулся ей уголками губ.

«Я не хочу видеть ее слез… но и не могу отослать ее… о, эти муки… Усир[5], надеюсь, ты смилостивишься над нами…[5]Я не хочу видеть ее слез… но и не могу отослать ее… о, эти муки… Усир[5], надеюсь, ты смилостивишься над нами…».

Образ любимой начал расплываться перед глазами. Болезненная дрема снова начинала туманить разум. Однако уплыть в ее молочные объятия ему не удалось. В коридоре послышались спешные шаги.

Непроизвольно он скосил взгляд в сторону выхода. Спустя несколько мгновений в проеме показалась она. Все то же привычное белое платье, плотно прилегающее к телу. Да, она знала, как подчеркнуть свою красоту. На шее сверкал усех из золота с головами соколов.

Презрительный взгляд синих подкрашенных глаз скользнул по Исет. Пухлые губы разомкнулись, и она холодно бросила:

– Оставь нас.

– Нет, – испуганно ответила та, вцепившись в руку пер-А.

Очи Хатшепсут налились льдом.

– Я велела оставить нас.

– Нет!

– Великая царица приказывает тебе уйти!

– Я не покину его, – прошептала Исет. Ее тело пробила дрожь.

– Как ты смеешь ослушиваться меня? Наложница! – грозно зашипела она, словно потревоженная кобра.

– Я не брошу своего господина! – рыдая, крикнула та и уткнулась лицом в руку Джехутимесу. Ее слезы тут же высыхали от жара его тела.

«Ох, моя Исет… – … – подумал Аа-Хепер-Ен-Ра, – … – …Моя любимая, храбрая Исет… Не стоит злить Великую царицу…».

– Все хорошо, – с трудом пробормотал Джехутимесу, заставляя себя вернуться в реальность. – Мы недолго. Так ведь?

Супруга сдержанно произнесла:

– Конечно.

– Слышишь?

– Но… – всхлипнула Исет, – любовь моя…

Хатшепсут передернуло, но никто этого не заметил.

– Подожди снаружи, – пер-А нежно провел пальцами по ее руке, – потом сразу вернешься.

– Слушаюсь… господин мой…

Наложница с трудом поднялась, нехотя отпуская горячую ладонь. Она тщетно пыталась унять дрожь. Пошатываясь на затекших ногах, Исет вышла из комнаты, стараясь не смотреть на царицу. Та презрительно оглядела ее заплаканное лицо.

Когда Исет скрылась в коридоре, ее взгляд оценивающе пробежался по исхудалому телу Джехутимесу.

– Как ты? – спросила она чисто из вежливости.

– Не заметно… да? – прохрипел Аа-Хепер-Ен-Ра.

– Просто хочу услышать от тебя, – пожала она плечами.

– Нормально, – сухо ответил он. Так же сухо, как было во рту.

– Судя по виду, я в этом сомневаюсь, – она сделала несколько шагов вперед.

– Что тебе нужно, Хатшепсут?

Она округлила глаза:

– Вот, значит, как ты встречаешь свою любимую супругу? Я пришла озаботиться о твоем здоровье, а ты…

– Любимую супругу… – он закашлялся. – Давай обойдемся без этого.

– Хм. Как хочешь, – вяло пожала плечами она, – лекарь сказал…

– Когда ты в последний раз справлялась о моем здоровье? – резко перебил он. Лихорадка немного отступила, но пер-А чувствовал, что ненадолго. – Можешь не отвечать… Я знаю. Никогда… Лучше давай к делу. Зачем пришла?

«Чем быстрее мы уладим все свои вопросы, тем скорее ты уйдешь отсюда… и я снова смогу увидеть ее».

Скрестив руки на груди, Хатшепсут прошла через всю комнату и остановилась возле окна, устремив взор в кирпичную стену. Прохладный ветерок играл ее темными волосами. Снаружи пальмы шелестели листьями во мраке.

– Кто станет Херу?

– О, я знал, что тебя интересует только это, – просипел Джехутимесу, – не терпится, когда я стану Усиром[6].

– Вовсе нет! – наигранно возмутилась она. – Просто лекарь сказал, что ты можешь уже не встать.

– Лекарь может ошибаться.

– Знаю, но разумнее будет продумать все наперед.

– Вижу… ты уже продумываешь.

– Я забочусь о Та-Кемет, – холодно ответила Хатшепсут.

– А я не забочусь… да? – этот разговор начинал его утомлять похлеще нубийского похода и лихорадки вместе взятых.

– Ты не в том состоянии, чтобы заботиться.

– Не веришь в мое чудесное исцеление, сестренка?

Она не ответила.

Джехутимесу хмыкнул:

– Можешь не отвечать. Ты никогда не верила в меня. С чего бы начинать верить сейчас.

Она продолжала молча смотреть в стену.

– Помнишь нашу беседу в Ипет-Сут?

– Какую еще беседу? – не оборачиваясь, переспросила она.

– Накануне моего похода в Нубию, – Херу вновь закашлялся.

– К чему сейчас этот разговор?

Пер-А пропустил ее вопрос мимо ушей:

– Ты еще тогда назвала меня жалким слабаком… Даже Верховный жрец Хапусенеб это слышал… До сих пор представить не могу, что он подумал обо мне… Аа-Хепер-Ен-Ра позволяет себя пенять, как дворовую собаку… – с губ сорвался стон. – Именно тогда я решил, что отправлюсь в поход.

– Вот как? – в ее голосе засквозило любопытство. – Из-за меня?

– Нет, – Джехутимесу хрипло засмеялся, – ради тебя я не готов был шевельнуть и пальцем уже тогда… – он увидел, как напряглась ее изящная спина.

«А ведь когда-то она возбуждала во мне желание. Страсть. Забавно, правда?».

– Тогда ради кого? Уж не ради ли той наложницы?

– Исет? Нет… мне не нужно ей что-либо доказывать… ни тогда… ни сейчас…

– Так ради кого же? Ради жрецов?

– Нет… – кажется, лихорадка вновь начала усиливаться.

– Значит, для Та-Кемет.

– Ради себя… – возразил пер-А. – Чтобы доказать себе… самому, что я не тот, кем ты меня считаешь.

– Хм, – презрительно хмыкнула Хатшепсут. – Всегда знала, что на первом месте у тебя собственное «я», а не процветание Та-Кемет.

Джехутимесу не ответил на словесный выпад. Он почувствовал, как вновь начинает проваливаться в полубредовое состояние:

– Еще при жизни отец говорил, что мечтал о таком сыне, как ты… Жалел, что родилась дочкой… Помню твое лицо, когда нас связали узами брака. Смотрела на меня, словно на прокаженного… Как цыпленок на змею… До сих пор удивляюсь, что согласилась разделить ложе со мной…

– Хватит! – крикнула царица, резко оборачиваясь. Ее лицо так раскраснелось, словно это у нее была лихорадка, а не у него. – Сейчас есть более важные дела, чем пустые разговоры о прошлом!

– И какие же? – хмыкнул он, смотря в потолок.

«Эх, сейчас бы вновь встать на боевую колесницу…».

– Ты должен подумать, кто будет после тебя, – с трудом сдерживая гнев, проговорила Хатшепсут.

– Разве я этого не сделал? – невинно ответил он. – Какая оплошность с моей стороны… Проклятая болезнь… Из-за нее стало плохо с памятью. Но еще не поздно, верно? – он замолчал, неосознанно стремясь позлить ее.

Крылья носа царицы едва заметно дернулись:

– Ну?

– Уверен, ты знаешь ответ… – прошептал Джехутимесу.

– О, да, клянусь Амоном! – с придыханием ответила она. – Я давно должна была стать Херу!

– Правда?

– Ты прекрасно помнишь волю нашего отца, – ее голос резал, подобно металлу, – но все равно пошел наперекор ему.

Пер-А тяжко вздохнул.

– Да… и я не раз просил прощения… но тринадцать лет назад ты была не против…

– А что ты хотел от юной девчонки?! Напуганной и охваченной горем?! Я не знала жизни, не знала как тогда поступить… – она на миг прикрыла веки, – но с тех пор многое изменилось.

– Тут ты права… – тихо молвил Херу, – многое…

– И я заслужила вернуть себе то, что ты отнял у меня!

– Ты вступила в брак по своей воле… – Джехутимесу закашлялся.

– Ха! – Хатшепсут мотнула головой. – А у меня был выбор? Ты предоставил его мне? Нет! Все, чего ты можешь, так это вечно просить за все прощения! Но все равно поступаешь по-своему, – она шумно втянула ноздрями воздух и выдохнула. – Однако хватит пустых разговоров! Я знаю, в чем нуждается Та-Кемет. Что действительно нужно нашей земле. И мне точно хватить сил и воли, чтобы…

– Я объявляю своего сына наследником Та-Кемет, – прервал ее на полуслове пер-А.

Джехутимесу услышал, как дыхание сестры перехватило.

– Что… ты… что?

– Ты все слышала…

– Он сын наложницы! У него нет права на Черную землю!

– Знаю, – он медленно повернул голову к ней, – зато у Нефру-Ра есть.