Так держать, Дживс! (сборник)

После этого визита я сколько-то времени не заглядывал к нему в студию, зачем сыпать соль на раны, человеку и без того тошно. К тому же, признаюсь, меня отпугивала нянька. Она была до жути похожа на тетку Агату. Точно так же просверливала вас насквозь глазами.

Но однажды после обеда Корки сам звонит мне по телефону.

– Привет, Берти.

– Привет.

– Вы очень заняты сегодня вечером?

– Да нет, не особенно.

– Тогда приходите, пожалуйста, ко мне, очень прошу.

– А что такое? Что-нибудь случилось?

– Я портрет закончил.

– Ну, дружище, поздравляю. Такой капитальный труд.

– Да уж. – По голосу Корки чувствовалось, что его одолевают сомнения. – Понимаете, Берти, что-то в нем меня смущает. Через полчаса придет дядюшка смотреть работу, а я… Сам не знаю почему, но мне нужна ваша моральная поддержка.

Так, все ясно, я ввязываюсь в какую-то неприятную историю. Тут, конечно, не обойтись без благожелательного участия Дживса.

– Думаете, старый хрыч не оценит? Будет рвать и метать?

– Не исключаю.

Я вспомнил краснорожего детину в ресторанчике и попытался представить себе, как он рвет и мечет. Очень убедительно получилось.

– Приду, – твердо пообещал я в телефонную трубку.

– Вот спасибо!

– Но при одном условии: я возьму с собой Дживса.

– Возьмете Дживса? Это еще зачем? Нечего ему тут делать! Ваш кретин Дживс как раз и придумал тот идиотский план, из-за которого…

– Слушайте, Корки, если вы думаете, что я жажду встретиться с вашим сумасшедшим дядюшкой один на один, без Дживса, который выручит из любой передряги, то вы глубоко заблуждаетесь. Да я скорей в клетку с дикими зверями войду и вцеплюсь зубами льву в загривок.

– Ладно, пусть приходит, – согласился Корки. Без особой радости, однако ж согласился. Я вызвал звонком Дживса и объяснил ему сложившееся положение.

– Я к вашим услугам, сэр, – ответил Дживс.

Мы застали Корки возле двери, он разглядывал портрет, стоя в оборонительной позиции, как будто ожидал, что тот бросится на него.

– Берти, остановитесь там, где вы сейчас, – сказал он, не двигаясь с места. – А теперь скажите мне честно, что вы об этом думаете?

Свет из большого окна падал прямо на портрет. Я внимательно в него всмотрелся. Потом шагнул чуть ближе и снова всмотрелся. Вернулся на прежнее место, потому что оттуда все выглядело не так катастрофично.

– Ну что? – взволнованно спросил Корки.

Я задумался.

– Конечно, старина, я видел ребенка всего один раз, да и то не больше минуты, но… Он, если не ошибаюсь, и в самом деле на редкость противный младенец, правда?

– Но ведь не до такой же степени, как на моем портрете?

Я снова всмотрелся в портрет, и совесть не позволила мне покривить душой.

– Нет, старина, вы чересчур увлеклись.

Корки нервно откинул пятерней волосы со лба и застонал.

– Вы правы, Берти, конечно, правы. Какая-то чертовщина творится с этим проклятым портретом. По-моему, мне нечаянно удалось сделать то, чего всегда добивался Сарджент, – написать душу модели. Я проник сквозь оболочку внешнего, поверхностного, и изобразил на полотне душу ребенка.

– Помилуйте, у новорожденного младенца и такая черная душа? Когда бы он успел так погрязнуть в пороках? Что вы скажете, Дживс?

– Я склонен согласиться с вами, сэр.

– У него… Корки, у него какой-то странный плотоядный взгляд, вы не находите?

– А, вы это тоже заметили? – спросил Корки.

– Любопытно было бы найти человека, который не заметит.

– Я ведь чего хотел? Хотел придать этому пащенку выражение повеселее, а вместо этого написал забулдыгу.

– Именно это я и хотел сказать, дружище. Такое впечатление, будто он попал на грандиозную попойку и разгулялся вовсю. Вам так не кажется, Дживс?

– Да, сэр, младенец находится в явном подпитии.

Корки хотел что-то сказать, но дверь отворилась, и в студию вошел дядюшка.

На миг воцарился дух радости, веселья и всеобщего благоволения. Старикан пожал мне руку, хлопнул Корки по спине, провозгласил, что день нынче выдался просто на удивление, постукал себя по брючине тростью. Дживс растворился на заднем плане, и дядюшка его не заметил.

– Итак, Брюс, итак, мой мальчик, портрет наконец-то готов… а он в самом деле готов? Неси его сюда, показывай. Ну что ж, поглядим, посмотрим. Какой прекрасный сюрприз для твоей тетушки. Где же он? Сейчас мы…

И вдруг до него дошло. Он не был готов к такому удару, даже отшатнулся.

– А-а-а-а! – завопил он.

Потом наступила предгрозовая тишина. Давно я не чувствовал себя так неуютно.

– Это что, такая шутка? – зловеще спросил он наконец, и от его голоса по студии загуляли ледяные сквозняки.

Скорее на выручку старине Корки, это мой долг.

– От портрета лучше отойти подальше, – посоветовал я дядюшке.

– Золотые слова! – рявкнул он. – Именно подальше! Желательно на край света, чтобы и в телескоп не разглядеть! – И он набросился на Корки, как неукрощенный лев из джунглей на кусок мяса. – И на это… на эту мазню ты столько лет тратил свое время и мои деньги! Да я бы тебе свой забор покрасить не доверил! Я заказал тебе портрет, думал, ты хоть чему-то научился, а ты? Намалевал карикатуру для комикса! – Он ринулся к двери, злобно рыча и в бешенстве колотя хвостом. – Все, с меня довольно. Хочешь и дальше валять дурака и бездельничать, художника из себя изображать – на здоровье. Но я тебе приказываю, племянничек: явишься в понедельник утром ко мне в контору, выкинешь из головы свои бредни и будешь служить, давно уже следовало, пять лет даром пропало. Начнешь с самого низа и станешь пробиваться наверх, иначе ни цента, ни единого цента, ни полцента… тьфу!

Дверь захлопнулась, мы остались одни. Я выполз из своего бомбоубежища.

– Корки, дружище, – еле слышно прошептал я.

Корки стоял и обреченно глядел на портрет. Взгляд затравленный, на лице тоска.

– Все, это конец. – Голос у него сорвался.

– Что вы теперь будете делать?

– Что буду делать? А что мне остается? Если он перестанет давать мне на жизнь, придется бросить живопись. А он грозился, вы сами слышали. Пойду в понедельник к нему в контору.

Я решительно не знал, что сказать. Уж мне-то было известно, какое отвращение вызывает у него дядюшкин бизнес, и я чувствовал себя до крайности неловко. Все равно, что пытаться завязать светскую беседу с человеком, которого только что приговорили к двадцати годам тюрьмы.

И тут в тишине прозвучал спокойный голос:

– Если позволите, сэр, я мог бы дать совет.

А, Дживс. Он выступил из тени и тоже рассматривал портрет. Клянусь вам, я напрочь забыл, что Дживс здесь, с нами, это обстоятельство даст вам представление о том, как ужасен был в гневе дядя Александр.

– Не знаю, сэр, упоминал ли я когда-нибудь при вас некоего Дигби Тислтона, у которого был какое-то время в услужении? Может быть, вы даже с ним знакомы. Он был финансист. А сейчас он – лорд Бриджворт. Так вот, он любил повторять, что выход всегда есть. В первый раз я услышал от него эти слова, когда публика отказалась покупать патентованное средство для удаления волос, которое он рекламировал.

– Что с вами, Дживс? Вы бредите?

– Я вспомнил о мистере Тислтоне только потому, сэр, что он в некотором роде оказался в сходном положении. Мазь для удаления волос не раскупалась, но он не впал в отчаяние. Он снова выбросил ее на рынок под названием «Львиная грива» и с гарантией, что через несколько месяцев у вас на голове вырастет густейшая шевелюра. На рекламе, если помните, сэр, был изображен биллиардный шар с забавной рожицей – до начала курса и после его окончания, и на этой мази мистер Тислтон так разбогател, что его очень скоро возвели в звание пэра за заслуги перед партией консерваторов. Мне кажется, если мистер Коркоран хорошенько подумает, он поймет, как понимал мистер Тислтон, что выход всегда есть. Кстати, его подсказал сам мистер Уорпл. В пылу обвинений он назвал младенца на портрете карикатурой для комикса. Я считаю, сэр, он дал вам очень ценный совет. Возможно, написанный мистером Коркораном ребенок не понравился мистеру Уорплу из-за отсутствия портретного сходства с его единственным чадом, зато редакторы, я уверен, придут от мальчишки в восторг и сделают его героем новой серии комиксов. Если мистер Коркоран позволит мне высказать мое мнение, я давно понял, что у него талант остро подмечать смешное. В этом мальце есть что-то очень симпатичное – эдакая лихость, задор. Я уверен, публика его полюбит.

Корки ястребиным взором впился в портрет и как-то странно вроде бы всхлипывал. Видно, нервы у бедняги совсем сдали.

Вдруг он дико захохотал.

– Корки, дружище! – Я осторожно потряс его за плечо. Испугался, что от горя у него началась истерика.

А Корки бросился расхаживать взад-вперед по студии.

– Он прав! Тысячу раз прав! Дживс, вы мой спаситель! Вам принадлежит величайшая идея века! «Явишься ко мне в понедельник! Будешь служить в моей конторе, начнешь с самого низа!» Да я, если пожелаю, куплю весь его бизнес с потрохами! Я знаком с редактором юмористического отдела «Санди стар», он у меня этого мальца с руками оторвет. Только на днях он сетовал, как трудно найти героев для увлекательных новых серий. А этот мой младенец – персонаж высшего класса, мне за него любые деньги дадут. Я напал на золотую жилу. Где моя шляпа? Теперь я обеспечен на всю жизнь. Шляпа, черт ее возьми, где? Берти, одолжите мне пятерку, поеду на Парк-роу на такси!

Дживс отечески улыбнулся. Вернее, произвел сокращение лицевых мышц, которое у него означает улыбку.

– Если позволите, мистер Коркоран, я хотел бы предложить название для задуманной вами серии комиксов – «Приключения мальца Удальца».

Мы с Корки посмотрели на портрет, посмотрели друг на друга, и лица наши выразили благоговейное восхищение. Дживс попал в яблочко. Лучшего названия не придумать.

– Дживс, – сказал я. Это было уже недели две-три спустя, и я только что просмотрел страницу комиксов в «Санди стар». – Я оптимист. И всегда был оптимистом. Чем старше я становлюсь, тем лучше понимаю, как правы были Шекспир и разные другие поэты, которые утверждали, что ночь всего темнее перед рассветом, что у тучки всегда есть светлая изнанка и что вообще никогда не знаешь, где найдешь, а где потеряешь. Возьмем, к примеру, мистера Коркорана. Только что человек был, можно сказать, в самом что ни на есть аховом положении. Получил от судьбы подлый, предательский удар под дых. И, однако, посмотрите на него сейчас. Вы видели эти рисунки?

– Я позволил себе взглянуть на них, сэр, когда нес вам газету. В высшей степени занимательно.

– Знаете, они имеют большой успех.

– Я это предвидел, сэр.

Я откинулся на подушки.

– Должен вам сказать, Дживс, вы гений. За такие услуги следует брать комиссионные.

– Признаюсь вам, сэр, я не внакладе. Мистер Коркоран был чрезвычайно щедр. Я приготовил вам коричневый костюм, сэр.

– Нет, я, пожалуй, надену синий в тонкую красную полосочку.

– Нет, сэр, только не синий в тонкую красную полосочку.

– Но я в нем выгляжу очень элегантно.

– Только через мой труп, сэр.

– Ладно, Дживс, будь по-вашему.

– Очень хорошо, сэр. Благодарю вас, сэр.

Лодырь Рокки и его тетушка

© Перевод. И. Шевченко, 2006.

Теперь уже дело прошлое, и можно честно признаться: был момент в этой истории с Рокметеллером Тоддом, когда я подумал, что Дживс даст маху. Глупо, конечно, с моей стороны, ведь я его знаю как облупленного, и все же такая мыслишка закралась. Мне показалось, что у него был довольно-таки обескураженный вид.

Рокки Тодд свалился мне на голову весенним утром ни свет ни заря. Я спал как убитый, восстанавливая силы посредством всегдашнего девятичасового сна, как вдруг дверь распахнулась, и какой-то нахал двинул мне под ребра, а потом принялся стаскивать с меня одеяло. Я поморгал, протер глаза, собрался с духом и узрел перед собой Рокки. В первый миг я подумал, что он мне просто снится.

Дело в том, что Рокки живет где-то на Лонг-Айленде, у черта на куличках. К то му же он не раз мне сам говорил, что спит до полудня и обычно встает не раньше часа. Отъявленный лодырь, второго такого не сыщешь во всей Америке. Рокки и занятие в жизни нашел подходящее, оно позволяло ему свободно предаваться главной своей склонности. Он был поэтом. То есть если что и делал, так это писал стихи. Однако большую часть времени, насколько мне известно, Рокки проводил вроде как в трансе. Он признавался, что может часами созерцать червяка, размышляя на тему о том, для чего эта Божья тварь предназначена.

Образ жизни у него был продуманный и хорошо рассчитанный. Примерно раз в месяц он садился и дня три кропал стихи. Остальные триста двадцать девять дней в году отдыхал. Я и не знал, что сочинительство стихов может доставить средства к существованию, пусть даже такому, какое ведет Рокки. Но оказывается, что если, например, настрочить что-нибудь эдакое, не скованное рифмой, и призвать юношество жить на всю катушку, то американские издатели с руками оторвут такие вирши. Рокки как-то показывал мне свое сочинение. Начинается так:

 
Жить!
Жить!
Прошлое умерло.
Будущее не родилось.
Жить сегодняшним днем!
Жить каждым нервом,
Каждой клеточкой тела,
Каждой каплей алой крови твоей!
Жить!
Жить!
 

И дальше там было еще три строфы, все вместе напечатано в журнале на развороте титульного листа; вокруг рамочка с завитушками, а посередине здоровенный малый с бугристыми мускулами и чуть ли не нагишом радостно таращится на восходящее солнце. Рокки сказал, что за эти стишки ему отвалили сотню долларов, и он потом целый месяц полеживал себе в постели до четырех часов дня.

О будущем Рокки ничуть не тревожился: дело в том, что где-то в глуши, в Иллинойсе, у него была богатая тетка. Удивительное дело, чуть ли не у всех моих приятелей существует подобный источник благосостояния – у кого тетушка, у кого дядюшка. Вот у Бикки, например, дядя – герцог Чизикский. Корки тоже всегда прибегал к помощи своего дяди, любителя-орнитолога Александра Уорпла; потом они, правда, поссорились. При случае расскажу, что приключилось с моим старинным приятелем Оливером Сипперли; у него тоже есть тетка, она живет в Йоркшире… Нет, таких совпадений не бывает. Тут скрыт глубокий смысл. Я к чему клоню: по-моему, само Провидение печется об этих олухах царя небесного, и лично я – за, обеими руками. Дело в том, что меня с детства мордовали мои тетки, и потому я радуюсь любому проявлению снисходительности и сердечной доброты со стороны родственников.

Однако я несколько отвлекся. Вернемся к Рокки. У него, как я уже сказал, есть тетка, и живет она в Иллинойсе. Согласитесь, если вас в честь тети нарекли Рокметеллером – что само по себе уже, по-моему, требует денежной компенсации – и вы у нее единственный племянник, можно уже ни о чем не беспокоиться. Рокки говорил мне, что когда получит наследство, то вовсе покончит с сочинительством, разве что черкнет иной раз пару-тройку строф, обращенных, скажем, к юноше, перед которым открыт весь мир, и содержащих какой-нибудь весьма ценный совет, как то: неплохо, мол, раскурить трубку и сидеть попыхивать, задрав ноги на каминную решетку.

Вот этот самый Рокки ворвался ко мне на рассвете и ткнул меня под дых.

– Берти, ты только прочти! – бормочет, а у самого губы трясутся.

И размахивает чем-то у меня под носом, то ли письмом, то ли еще какой-то дрянью.

– Проснись и прочти!

А я не могу читать, пока не выпью чаю и не выкурю сигарету. Я протянул руку и позвонил.

Вошел Дживс, свеженький, как майское утро.

Ума не приложу, как это ему удается.

– Чаю, Дживс!

– Слушаю, сэр.

А Рокки опять суется ко мне со своим дурацким письмом.

– Что это? – спрашиваю его. – В чем дело, черт побери?

– Читай!

– Не могу. Еще чаю не пил.

– Ладно, тогда слушай.

– От кого письмо?

– От тети.

В эту минуту я снова задремал. Просыпаюсь, а Рокки как раз спрашивает:

– Что же мне теперь делать?

Тут подобно потоку, тихо струящемуся по мшистому руслу, в комнату вплыл Дживс с подносом в руках, и я сообразил, как мне выкрутиться.

– Рокки, старина, – говорю я, – прочти, пожалуйста, еще раз. Пусть Дживс тоже послушает. Тетушка мистера Тодда прислала ему весьма странное письмо, Дживс, и мы хотим с вами посоветоваться.

– Слушаю, сэр.

Дживс, весь олицетворенная преданность, замер посреди комнаты. Рокки начал читать:

«Дорогой Рокметеллер, я долго все обдумывала и пришла к заключению, что очень безрассудно с моей стороны так долго откладывать то, на что я уже решилась».

– Что скажете, Дживс?

– Мне кажется, пока немного туманно, сэр, но, безусловно, многое прояснится, если мы продолжим чтение документа.

– Читай дальше, дружище, – говорю я Рокки, дожевывая бутерброд.

«Ты знаешь, как я всегда страстно мечтала о том, чтобы поехать в Нью-Йорк и своими глазами увидеть восхитительную жизнь, полную радости и наслаждений, о которой так много читала. Боюсь, теперь уже невозможно осуществить эту мечту. Я слишком стара и слишком слаба. У меня уже нет сил».

– Грустно, Дживс, а?

– В высшей степени, сэр.

– Грустно! Как бы не так! – вставил Рокки. – Да ей просто лень. Я к ней ездил на Рождество, она здорова как лошадь. Ее доктор говорит, на ней можно воду возить. Но сама она талдычит, что безнадежно больна. Ну и, понятное дело, он вынужден ей поддакивать. Внушила себе, что поездка в Нью-Йорк ее убьет, поэтому она с места не двинется, хотя приехать сюда – ее заветная мечта.

– Как тот малый, у которого сердце где-то там в горах ищет олений след, а сам он внизу, верно, Дживс?

– В некотором отношении случаи весьма сходные, сэр.

– Валяй дальше, старина.

«Вот поэтому я решила, что если сама не могу вкусить удовольствий, которыми изобилует Нью-Йорк, то хотя бы порадуюсь им с твоей помощью. Эта мысль осенила меня вчера, после того как я прочла в воскресной газете прелестные стихи об одном юноше, который всю жизнь чего-то там страстно желал. Потом он этого добился, но был уже слишком стар и не испытал никакой радости. Такие печальные стихи, они меня растрогали до слез».

– Как же, растрогали! – ехидно ввернул Рокки. – Я вот десять лет стараюсь ее разжалобить, и все тщетно.

«Тебе ведь известно, что, когда меня не станет, все мои деньги унаследуешь ты. До сих пор я все никак не могла назначить тебе содержание. Теперь я решилась, но при одном условии. Я написала в Нью-Йорк своим поверенным и распорядилась ежемесячно выдавать тебе весьма значительную сумму. А мое единственное условие состоит в том, чтобы ты поселился в Нью-Йорке и наслаждался жизнью, чего я всегда желала для себя. Хочу, чтобы ты был как бы моим представителем и тратил эти деньги так, будто я сама их трачу. Хочу, чтобы ты окунулся в шумную, веселую жизнь. Хочу, чтобы ты стал душой общества, блистал на званых вечерах.

А больше всего я хочу – даже настаиваю на этом, – чтобы ты писал мне по меньшей мере раз в неделю и давал подробный отчет обо всем, что ты делаешь и что происходит в Нью-Йорке. Таким образом и я тоже смогу получить удовольствие – пусть из вторых рук – и порадоваться, раз уж расстроенное здоровье не позволяет мне самой осуществить давнишнюю мечту. Не забудь, что я жду от тебя отчета во всех подробностях; не упускай никакой мелочи, даже такой, которая, на твой взгляд, не представляет интереса.

Твоя любящая тетя Изабель Рокметеллер».

– Что делать? – спрашивает Рокки.

– А что? – говорю я.

– Как – что? Что мне теперь делать?

Тут только до меня дошло, как странно Рокки себя ведет – ему, можно сказать, прямо с неба вдруг, нежданно-негаданно свалилась куча денег. Ему бы, кажется, сиять и прыгать от восторга. А этот фрукт, посмотрите на него, вид такой, будто судьба-злодейка нанесла ему удар прямо в солнечное сплетение. Просто поразительно.

– Ты что, не рад? – говорю ему.

– Рад?

– Я бы на твоем месте двумя руками ухватился за такую возможность. По-моему, тебе здорово повезло.

В ответ Рокки что-то пискнул, вытаращился на меня и принялся поносить Нью-Йорк почище Джимми Манди, того самого парня, который ратует за реформы в обществе. Недавно он прибыл в Нью-Йорк, предвыборное турне у него, ну и я пару дней назад прошвырнулся на Мэдисон-сквер-гарден, послушал его с полчасика. Ох и досталось от него Нью-Йорку, уж он в выражениях не стеснялся, видно, город ему здорово не понравился. Но, ей-богу, старина Рокки его переплюнул. Джимми по сравнению с ним, можно сказать, просто дифирамбы Нью-Йорку пел.

– Ничего себе повезло! – вопит Рокки. – Переехать в Нью-Йорк! Покинуть загородный дом, променять его на душную, зловонную, раскаленную дыру, именуемую квартирой, жить в этом Богом проклятом городе, в этом гнойнике, в геенне огненной! Смешаться со всей этой публикой, для которой жизнь – это нечто вроде Виттовой пляски. Из вечера в вечер якшаться с теми, для кого самое большое удовольствие – драть глотку и пить за семерых. Нет, Берти, я Нью-Йорк терпеть не могу. Я бы сюда ни ногой, да вот с издателями приходится встречаться. На этом городе порча, у него белая горячка. Нет, это невозможно! Находиться здесь больше чем один день?! Да я при одной мысли об этом просто заболеваю. А ты говоришь, повезло!

Наверное, я испытывал то же, что приятели старикана Лота, которые зашли к нему потрепаться, а радушный хозяин вдруг пустился обличать пороки Содома и Гоморры. Я и не подозревал в Рокки такого красноречия.

– Жизнь в Нью-Йорке меня убьет, – говорит он. – Дышать одним воздухом с шестью миллионами двуногих! Ходить весь день в пиджаке и твердых воротничках! Все время… – Он запнулся и выпучил глаза. – Боже правый! Ведь каждый вечер придется переодеваться к обеду. Какой ужас!

Я был шокирован.

– Ну знаешь, мой милый! – произнес я с укоризной.

– Берти, неужели ты каждый вечер переодеваешься к обеду?

– Дживс, – тон у меня был ледяной, – сколько у нас вечерних костюмов?

– У нас три фрака, сэр, два смокинга.

– Три.

– На самом деле только два, сэр. Третий, если вы помните, мы больше не носим. А также семь белых жилетов.

– А рубашек?

– Четыре дюжины, сэр.

– А белых галстуков?

– Два верхних мелких ящика в комоде заняты белыми галстуками, сэр.

– Вот видишь! – говорю я Рокки.

– А я не буду! Ни за что и никогда! – Рокки затрясся, как электрический вентилятор. – Не буду! Лучше сразу повеситься! Не могу я так одеваться. Неужели тебе непонятно? Да я весь день до пяти из пижамы не вылезаю, а потом просто напяливаю старый свитер.

Дживса при этих словах всего передернуло, беднягу. Подобные откровения оскорбляют его в лучших чувствах.

– Ну и что ты намерен делать? – сказал я.

– Что делать? В том-то и штука – не знаю.

– Можно написать тете и все ей объяснить.

– Можно-то можно… Только она в два счета помчится к своему поверенному и лишит меня наследства.

Да, пожалуй, он прав.

– Что вы посоветуете, Дживс? – спросил я.

Дживс почтительно кашлянул.

– По-видимому, суть дела состоит в следующем: мистеру Тодду в качестве необходимого условия для получения им денег вменяется в обязанность писать мисс Рокметеллер длинные и подробные письма и сообщать обо всех своих действиях, причем если мистер Тодд решительно отказывается, как он уже упомянул, покидать Лонг-Айленд, то единственный способ выполнить требования мисс Рокметеллер заключается в том, чтобы мистер Тодд привлек некое вспомогательное лицо, дабы с его помощью получать в форме обстоятельных отчетов подлинные впечатления, описание которых желает иметь мисс Рокметеллер, а затем на основании упомянутых отчетов сочинять соответствующие письма, оживляя их игрой воображения.

Произнеся все это, Дживс перевел дух и умолк. Рокки беспомощно посмотрел на меня. Конечно, с непривычки трудно угнаться за мыслью Дживса, я-то с ним пуд соли съел.

– Берти, дружище, он может говорить понятнее? – взмолился Рокки. – Сначала я что-то улавливал, но потом потерял нить. В чем тут смысл?

– Рокки, старина, все очень просто. Я знал, что на Дживса можно положиться. Тебе надо только найти кого-то, кто бы слонялся по городу вместо тебя и все записывал, а ты потом переработаешь эти заметки в письма. Дживс, я правильно излагаю?

– В высшей степени, сэр.

Глаза Рокки засветились надеждой. Он с изумлением посмотрел на Дживса, видимо, сраженный его необыкновенным умом.

– Да, но кто за это возьмется? – проговорил Рокки. – Тут нужен толковый малый, и к тому же наблюдательный.

– Дживс! – воскликнул я. – Пусть этим займется Дживс.

– А он согласится?

– Дживс, вы согласитесь?

Тут я впервые за все время нашего близкого знакомства заметил на лице Дживса выражение, которое с натяжкой можно было принять за улыбку. Уголки рта чуть-чуть оттянулись, в глазах промелькнул живой блеск. Обычно-то у него взгляд задумчивый, как у рыбы.

– Буду рад, сэр. На самом деле как-то в свободный вечер я уже посетил несколько любопытных мест и с большим удовольствием ввел бы такое времяпрепровождение в обиход.

– Прелестно! Рокки, я точно знаю, о чем твоя тетя хочет услышать. О кабаре! Мели ей всякий вздор на эту тему, она и уши развесит. Поэтому в первую очередь, Дживс, ступайте к Рейгелхаймеру. Это на Сорок второй улице. Любой покажет.

Дживс покачал головой:

– Простите, сэр, но к Рейгелхаймеру никто уже не ходит. Теперь самое модное кабаре «Повеселимся на крыше».

– Видишь? – сказал я Рокки. – На Дживса можно положиться. Он знает все.

Нечасто случается, чтобы и ты сам, и те, кто тебя окружает, были довольны и счастливы, но наша маленькая компания являла собой наглядный пример такой идиллии. Мы не могли нарадоваться. С самого начала все у нас шло как по маслу.

Дживс смотрел именинником: ведь его хлебом не корми, только дай возможность пошевелить своими несравненными мозгами, кроме того, он прекрасно проводил время и развлекался напропалую. Однажды вечером я видел его в «Ночной пирушке». Он посиживал за столиком прямо у танцевальной площадки и с явным удовольствием дымил толстенной сигарой. Лицо его выражало сдержанную благожелательность. Он что-то записывал в маленький блокнот.

Что касается нас двоих, то мне было весьма приятно оказать услугу старине Рокки, которого я искренне любил. А Рокки ликовал потому, что мог сидеть себе в пижаме сколько влезет и созерцать червяков. Тетушка тоже была на седьмом небе. Насмотрелась наконец на свой вожделенный Бродвей, правда, чужими глазами, но это, кажется, ее вполне устраивало. Я читал одно из ее писем, адресованных Рокки. Оно было исполнено восторгов.

Но и Рокки, надо отдать ему должное, сочинял по Дживсовым шпаргалкам такие письма, что и мертвого поднимут. Читать их просто умора. Вот как я, например, – заметьте, я обожаю ту самую жизнь, которая нагоняет на Рокки смертную тоску, – пишу своему приятелю в Лондон:

«Любезный Фредди, вот я и в Нью-Йорке. Недурственное местечко. Время провожу тоже недурственно. И вообще все вроде вполне недурственно. Кабаре тут весьма и весьма недурственные. Когда вернусь, не знаю. Как там все наши? Привет. Твой Берти.

P. S. Давно ли видел старину Теда?»

Честно говоря, Тед нужен мне, как щуке зонтик, просто надо же было хоть строчку черкнуть на второй странице. А вот как пишет старина Рокки:

«Дражайшая тетушка Изабель, не в силах выразить, как я Вам признателен за то, что Вы дали мне счастливую возможность пожить в этом изумительном городе. Каждый день я открываю в нем новое очарование.

Пятой авеню, конечно, нет равных, особенно в эту пору. Одеваются здесь превосходно».

Далее следует целый трактат о нарядах. Вот уж не думал, что Дживс такой знаток в этой области.

«Как-то вечером прошвырнулись в «Ночную пирушку». Смотрели представление, потом поужинали в одном ресторане на Сорок третьей улице. Повеселились на славу. Среди ночи завалился Джордж Коуэн и отмочил анекдот об Уилли Коллире. Заглянул на минутку Фред Стоун, а Даг Фэрбенкс такие штуки выделывал, что мы просто со смеху умирали. Эд Винн тоже был, а Лоретта Тейлор заявилась с целой компанией. Представление в «Пирушке» дают классное. Прикладываю программку.

А вчера завалились в «Повеселимся на крыше»…»

Ну и так далее до бесконечности. Ничего удивительного, художественная натура и все такое. В смысле, тому, кто сочиняет стихи и прочий вздор, настрочить эдакое занимательное письмишко – пара пустяков, не то что мне. Как бы то ни было, сочинения Рокки, несомненно, разили не в бровь, а в глаз.

Я позвал Дживса и поздравил его:

– Дживс, вам нет равных!

– Благодарю вас, сэр.

– И как это вы все там подмечаете, я просто потрясен. А мне вот совсем нечего сказать. Ну был, ну повеселился, вот и все.

– Привычка, сэр.

– По-моему, письма мистера Тодда должны произвести на мисс Рокметеллер сильное впечатление. А?

– Вне всякого сомнения, сэр, – подтвердил Дживс.

И они, черт их подери, произвели впечатление. Да еще какое! Представляете, сижу я как-то дома после ленча – а прошло уже около месяца с тех пор, как Рокки заварил всю эту кашу, – курю сигарету, бью баклуши, вдруг дверь отворяется и как гром среди ясного неба раздается голос Дживса.

Не то чтобы он заорал, нет. У него вообще голос такой тихий, убаюкивающий, будто овца вдалеке блеет.

Но когда я услышал, что он сказал, я подпрыгнул, точно пугливая газель.

– Мисс Рокметеллер!

И вот вваливается высокая, дородная особа женского пола. Я был сражен наповал. Не стану этого отрицать. Вроде Гамлета, когда перед ним возник дух его отца. Я же твердо знал, что тетя моего друга Рокки сиднем сидит у себя дома, не может она оказаться здесь, в Нью-Йорке. Исключено!

Таращусь на нее, потом на Дживса. А он стоит себе, и вид у него эдакий величественно-отрешенный. Болван! Нет чтобы сплотить ряды и помочь молодому хозяину!

Тетя моего друга Рокки меньше всего походила на тяжелобольную, поспорить с ней в этом смысле могла бы, пожалуй, только моя тетя Агата. Кстати, я обнаружил между ними много сходства.

С первого взгляда было видно, что мисс Рокметеллер такая особа, которой лучше не вешать лапшу на уши, ибо гнев ее может быть страшен. А внутренний голос говорил мне, что если наша затея выйдет наружу, то мисс Рокметеллер справедливо сочтет, что ей повесили лапшу на уши.

– Добрый день, – выдавил я.

– Добрый, – говорит она. – Мистер Коуэн?

– Э-э… нет.

– Мистер Фред Стоун?

– Не совсем… Вообще-то мое имя – Вустер… Берти Вустер.

По-моему, мисс Рокметеллер была разочарована. Кажется, славная старинная фамилия Вустеров не произвела на нее никакого впечатления.

– Где Рокметеллер? – спрашивает она. – Его нет дома?

Убила наповал. Что ей отвечать, ума не приложу. Не скажешь ведь, что он сидит на пленэре, червей разглядывает.

И тут я слышу краем уха легчайший звук, скорее как бы даже намек на звук. Почтительное покашливание, которым Дживс обычно возвещает, что он хотел бы вмешаться в разговор.

– Возможно, вы запамятовали, сэр, но мистер Тодд еще утром отправился с друзьями на автомобильную прогулку.

– Ах да, да, конечно, Дживс, конечно, – говорю я и смотрю на часы. – Он не сказал, когда вернется?