Конец времен. Элиты, контрэлиты и путь политического распада

Биологическое благополучие

До сих пор в этом исследовании изменчивой судьбы американского рабочего класса мы рассматривали только экономические аспекты благосостояния. Но благополучие и его противоположность, обнищание, имеют и другие измерения: биологическое и социальное. Первое из них, в целом относящееся к здоровью человека, во многих отношениях является лучшим и более надежным индикатором качества жизни. Что мы можем сказать о здоровье?

Одним из наиболее чувствительных показателей биологического благополучия является средний рост населения ⁷². Физическое телосложение определяется балансом между поступлением пищи и требованиями, которые предъявляет к организму окружающая среда в первые двадцать лет жизни. Наиболее важно с точки зрения питания потребление энергии, но качество рациона (например, наличие свежих овощей) также влияет на рост. Давление окружающей среды, которое может остановить рост, подразумевает высокую распространенность болезней, поскольку борьба с инфекцией требует энергии и усилий, если речь идет о детях и подростках. Словом, на многие факторы здоровья организма влияет экономическое положение семьи. Больший доход означает большее количество и качество пищи. Богатство также позволяет приобретать более качественные медицинские услуги и освобождает детей от необходимости работать. Пляжный отдых позволяет растущим организмам пополнять запасы витамина D. Получается, что средний рост населения – показатель, полезно дополняющий такие чисто экономические индикаторы вроде реальной заработной платы. Надежные оценки роста можно составить по человеческим останкам, что позволит нам отслеживать благополучие населения в доисторических популяциях.

В восемнадцатом веке в Америке жили самые высокие люди в мире⁷³. Средний рост американцев, родившихся в США, продолжал увеличиваться вплоть до когорты^[21] родившихся в 1830 году. За следующие семьдесят лет он уменьшился более чем на четыре сантиметра. После очередного поворота в 1900 году еще около семидесяти лет рост опять прибавлялся: в среднем увеличился на колоссальные девять сантиметров. Затем произошло что-то дурное. С детей 1960-х годов рождения рост прекратился. Это изменение затронуло только США, в других демократических странах с высоким уровнем дохода средний рост продолжал увеличиваться; сегодня самые высокие люди на Земле живут в таких странах, как Нидерланды, Швеция и Германия. Но не в Соединенных Штатах Америки. Почему?

Полный рост достигается, когда подростки в возрасте от пятнадцати до двадцати лет проживают физические «скачки». В возрасте немного за двадцать мы перестаем расти (и в конце концов начинаем уменьшаться, хотя и очень медленно). Итак, рост детей, родившихся в 1960 году, частично определялся условиями окружающей среды, в которых эти дети находились с 1975 по 1980 год. Сами условия во многом определялись заработной платой поколения родителей. В результате, когда в конце 1970-х годов реальная заработная плата типичных американцев перестала расти, то же самое произошло и со средним ростом их детей .

Еще одним крайне полезным показателем биологического благополучия является ожидаемая продолжительность жизни. Ее, конечно, довольно затруднительно оценить для населения, жившего на планете в далеком прошлом. Тем не менее благодаря исследованиям лауреата Нобелевской премии Роберта Фогеля и других историков экономики мы располагаем сегодня соответствующими данными за всю историю Соединенных Штатов Америки ⁷⁴⁷⁵. На протяжении двух столетий изменения продолжительности жизни точно отражали динамику изменений роста ⁷⁶. Это ничуть не удивительно, поскольку на индивидуальном уровне существует сильная положительная корреляция между ожидаемой продолжительностью жизни и ростом, за исключением крайне высокого роста. Иными словами, эти два показателя обеспечивают взаимодополняющие представления о биологическом благополучии. Когда они оба приходят в упадок, становится понятным, что с населением что-то не так.

Ныне мы обладаем очень подробными данными, которые позволяют социологам реконструировать тенденции продолжительности жизни или, наоборот, смертности для различных слоев населения внутри общества. Например, когда человек умирает в Соединенных Штатах Америки, ему выдается свидетельство о смерти, в котором содержатся всевозможные сведения об умершем, в том числе уровень образования. Выдающиеся экономисты Энн Кейс и Ангус Дитон недавно применили эти статистические данные для выявления тревожной тенденции в этом показателе благосостояния. Они установили, что ожидаемая продолжительность жизни белых американцев на дату их рождения снизилась на одну десятую часть года в 2013–2014 годах. В следующие три года ожидаемая продолжительность жизни снизилась и для населения США в целом. Смертность росла во всех возрастных группах, но самый быстрый рост отмечался среди белых американцев среднего возраста. «Любое снижение ожидаемой продолжительности жизни – крайне редкое явление. С трехлетним спадом мы вступаем на неизведанную территорию; ожидаемая продолжительность жизни американцев никогда не падала три года подряд с тех пор, как в 1933 году в штатах приняли регистрацию актов гражданского состояния», – пишут Кейс и Дитон ⁷⁷. Снижение ожидаемой продолжительности жизни американцев началось за несколько лет до пандемии COVID-19, а та нанесла дополнительный серьезный удар. К 2020 году ожидаемая продолжительность жизни на дату рождения сократилась на 1,6 года по сравнению с 2014 годом ⁷⁸.

Книга Кейс и Дитона рассматривает преимущественно белых американцев, представителей рабочего класса. Белые американцы неиспаноязычного происхождения составляют 62 процента трудоспособного населения страны, и отслеживание их благополучия очень важно для понимания того, куда движется Америка. Но будет ошибкой сводить все исследование Кейс и Дитона только к «разгневанным белым мужчинам», как делают порой СМИ. Экономические и социальные силы, наносящие ущерб труду, затронули всех американцев из рабочего класса, независимо от пола, расы или этнической принадлежности. При этом сама хронология влияния этих сил может заметно различаться.

Нынешняя волна глобализации, которая началась приблизительно в 1980 году, особенно сильно ударила по чернокожим американцам, прежде всего по городским жителям. Более образованные чернокожие американцы перебрались в более безопасные районы и пригороды. В центре города количество браков снизилось; уровень преступности и смертность от насилия выросли; двойная эпидемия крэка и СПИДа оказали непропорционально большое воздействие на чернокожих. В целом ситуация с чернокожими американцами из рабочего класса в 1980-е годы может служить предвестником аналогичных событий, которые затронули белых американцев тридцать лет спустя. Уровень смертности чернокожих всегда был выше, чем у белых американцев, а в начале 1990-х годов он более чем вдвое превышал таковой у белых. Но после 2000 года, когда уровень смертности белых вырос, уровень смертности чернокожих стал быстро снижаться, сократив разрыв до 20 процентов. К сожалению, улучшение ожидаемой продолжительности жизни чернокожих прекратилось к 2013 году. Основным фактором, повлиявшим на изменение этой тенденции, стал рост «смертей от отчаяния» среди менее образованных чернокожих американцев после 2013 года ⁷⁹.

Смерти от отчаяния

Выше указывалось, что за последние четыре десятилетия экономическое положение «дипломированного класса» (американцев со степенью бакалавра или с ученой степенью) и «рабочего класса» (менее образованные люди) заметно разошлось в абсолютном выражении. Заработная плата более образованных росла, а у менее образованных сокращалась. Что происходило с другими измерениями благополучия? Благодаря масштабному исследованию, проведенному Кейс и Дитоном, мы знаем ответ на этот вопрос – и он мало кому понравится: показатели смертности у дипломированных продолжили снижаться, а вот у представителей рабочего класса смертность увеличилась, тогда как ожидаемая продолжительность жизни снизилась.

Первой группой населения, в которой Кейс и Дитон зафиксировали рост смертности, были белые мужчины из рабочего класса в возрасте от сорока пяти до пятидесяти пяти лет. Изменение тенденции для этой группы произошло в конце 1990-х годов ⁸⁰. Рост уровня смертности был вызван сочетанием причин, которые Кейс и Дитон в совокупности называют смертями от отчаяния: это самоубийства, алкоголизм, злоупотребление наркотиками, то есть способы избежать физической и психологической боли. Самоубийство – самый быстрый выход, но смерть от передозировки наркотиков и алкогольного цирроза в равной степени происходит по собственной вине, просто занимает больше времени. Особенно примечательно то, что, пусть смертность «от отчаяния» среди менее образованных мужчин увеличилась в четыре раза, у более образованных она почти перестала встречаться ⁸¹.

Однако смерть от отчаяния поражает не только мужчин. Кейс и Детон пишут:

«Раннее освещение нашей работы в средствах массовой информации часто сопровождалось заголовками о смертности “разгневанных” белых мужчин, что, как мы думаем, произошло из-за неспособности вообразить, будто и женщины могут кончать с собой сходным образом. Верно, что исторически такого не случалось, но все изменилось. Женщины менее склонны к самоубийству – похоже, это справедливо для всего мира, даже для Китая, который раньше считался исключением из правила; также они реже умирают от болезни печени, вызванной алкоголем, или от передозировки наркотиков. Тем не менее графики показывает, что эпидемия смертности затрагивает мужчин и женщин почти в равной степени, будь то суицид, передозировка наркотиков или алкоголизм… Эта беда не делает различий по половому признаку».

 

В начале 1990-х как менее, так и более образованные белые женщины практически не сталкивались с риском смерти от злоупотребления алкоголем, самоубийства или передозировки наркотиков. Однако позднее образовательные траектории женщин стали расходиться, как и у мужчин.

В 2005 году количество смертей от отчаяния начало увеличиваться для группы досреднего возраста. Уровень смертности американцев в возрасте от 30 до 40 лет рос быстрее, чем уровень смертности их родителей, хотя обычно наблюдается обратное из-за эффектов старения. Возникла парадоксальная ситуация, при которой у старшего поколения смертность была ниже, чем у молодого. Как пишут Кейс и Дитон: «Родители не должны смотреть, как умирают их взрослые дети. Это изменение нормального порядка вещей; дети должны хоронить своих родителей, а не наоборот».

Еще в 2010 году, излагая свой прогноз на бурные двадцатые, я указывал на снижение относительной заработной платы, сокращение роста (особенно для неблагополучных слоев населения) и ухудшение социальных показателей благосостояния (об этом ниже). Но ожидаемая продолжительность жизни в Америке росла по-прежнему, хотя и отставала от ситуации в других богатых демократиях. В то время я объяснял это так: «Мы живем в постмальтузианском мире, в котором вряд ли следует ожидать, что обнищание приведет к абсолютному снижению ожидаемой продолжительности жизни». Я ошибался. Впервые прочитав работы Кейс и Дитона в 2015 году, я был по-настоящему потрясен.

Изменение тренда в эпоху Рейгана

Как прикажете все это понимать? Экономические условия – скажем, нарастание неравенства – играют, конечно, важную роль, но будет чрезмерным упрощением предполагать прямую причинную зависимость обнищания и неравенства. Вот как я реконструирую совокупность причин, которые привели к сокращению средней продолжительности жизни в Америке и ухудшению благосостояния в целом. Мое объяснение согласуется с объяснением Кейс и Дитона, а также таких экономистов, как Джон Комлос ⁸². Разве что я углубляюсь в прошлое и помещаю это объяснение в общие рамки клиодинамики ⁸³.

Соединенные Штаты Америки, как и любое другое сложное общество, прошли через чередование интегративной и дезинтегративной фаз. Первая дезинтегративная фаза началась около 1830 года и закончилась около 1930 года ⁸⁴. За этот период отмечено два всплеска коллективного насилия, разделенных приблизительно пятьюдесятью годами: Гражданская война (и ее насильственные последствия) и пик нестабильности около 1920 года. В конце первого века раздора в США правящие элиты, напуганные уровнем политического насилия, сумели сплотиться и согласовать ряд реформ, положивших конец этой эпохе. Реформы начались в Эру прогрессивизма, где-то с 1900 года, и завершились при «Новом курсе» 1930-х годов. Одним из наиболее важных результатов стал неписаный общественный договор между предприятиями, работниками и государством, дававший рабочим право на организацию и ведение коллективных переговоров, а также гарантировавший более полное участие в распределении выгод от экономического развития. Это соглашение выходило за границы экономики, закрепляло идею социального сотрудничества между различными частями общества (в терминах клиодинамики – между простолюдинами, элитой и государством). Хотя поначалу договор встречал ожесточенное сопротивление со стороны определенных слоев элиты ⁸⁵, успех страны в преодолении последствий Великой депрессии, а затем и Второй мировой войны убедил всех, за исключением относительно малочисленной группы, в своей полезности.

Мы не должны забывать, что рабочий класс, подписавший этот договор, был белым рабочим классом; чернокожие американцы остались в стороне. (Я вернусь к этому важному факту в главе 6.) По иронии судьбы, противоположная часть шкалы благосостояния – сверхбогатые – также оказалась среди проигравших, потому что трехстороннее соглашение остановило и даже повернуло вспять «насос богатства». Почти половина миллионеров, радовавшихся жизни в бурные двадцатые, сгинула из-за Великой депрессии и последующих десятилетий, когда заработная плата рабочих росла быстрее, чем ВВП на душу населения. Размер наивысшего состояния в США с 1929 по 1982 год уменьшился как в реальном выражении, так и в сравнении со средней заработной платой рабочего ⁸⁶. Главным победителем оказался средний класс.

Но это длилось недолго. В 1970-е годы на смену «великому гражданскому поколению» пришло новое поколение элит⁸⁷. Эти новички, не познавшие на себе бурь предыдущего века раздора, забыли его уроки и начали постепенно убирать столпы, на которых покоилась эпоха послевоенного процветания. Идеи неоклассической экономики, которых раньше придерживались экономисты-маргиналы, вдруг сделались преобладающими ⁸⁸. В президентство Рейгана в 1980-х годах от идеи сотрудничества между рабочими и бизнесом отказались, и мы вступили в эпоху алчности: «Жадность – это хорошо».

При этом заработная плата работников подвергалась давлению со стороны различных сил, менявших баланс спроса и предложения на рабочую силу. Предложение было щедрым вследствие того, что многочисленное поколение беби-бумеров искало работу, а также из-за притока женщин в рабочую силу и значительного прироста иммиграции. А спрос уменьшался, поскольку предприятия переносили производство за границу, откликаясь на глобализацию, или внедряли автоматизацию и роботизацию рабочих процессов. В результате избыток предложения труда в сравнении со спросом начал оказывать понижающее давление на заработную плату работников. По мере ослабления институтов, которые защищали рабочих, заработная плата переставала справляться с этим понижающим давлением. Реальная заработная плата снизилась, особенно у менее образованных, чьи навыки были менее востребованы в новой экономике: они испытывали более сильную конкуренцию со стороны иммигрантов, страдали от автоматизации и переноса производства за границу больше, чем работники с высшим образованием ⁸⁹.

Хотя баланс спроса и предложения труда явно оказал заметное влияние, одних чисто экономических факторов недостаточно, чтобы объяснить, почему относительная заработная плата рабочих неумолимо снижалась с 1970-х годов. Статистический анализ данных о заработной плате показывает, что дополнительным (и ключевым) фактором было изменение культурных и политических взглядов на приемлемый уровень оплаты «простого» труда. Хорошим показателем этого «внеэкономического» фактора является реальная минимальная заработная плата ⁹⁰. От «Нового курса» до «Великого общества»^[22] эти нерыночные силы повышали минимальную заработную плату с опережением инфляции. Однако в 1970-х годах возобладала противоположная тенденция, позволившая снизить реальную минимальную заработную плату вследствие инфляции. Однако здесь важно не прямое влияние минимальной заработной платы на общую заработную плату (вероятно, незначительное, ведь оно касалось лишь малой части американской рабочей силы; кроме того, во многих штатах минимальная заработная плата установлена на уровне выше федерального значения); нет, важно прежде всего то, что перед нами – свидетельство действия совокупности нерыночных сил, в том числе отношения элиты к коллективным договорам .

Недавние исследования экономистов содержат убедительные доказательства важности нерыночных сил для объяснения снижения заработной платы американских рабочих. Анализ 2020 года, проведенный Анной Стэнсбери и Лоуренсом Х. Саммерсом, представил множество доказательств того, что снижение силы рабочих является более важным фактором, чем усиление власти фирм на товарном рынке («монополия»), власть фирм на рынках труда («монопсония») или технологические разработки ⁹¹⁹². Статья Лоуренса Мишеля и Джоша Бивенса, опубликованная в 2021 году, предъявляет дополнительные доказательства того, что снижение заработной платы с 1979 по 2017 год было связано с изменением баланса сил, а не с автоматизацией и прочими технологическими изменениями. Мишель и Бивенс выделяют следующие факторы, которые сообща ответственны за три четверти расхождений между производительностью и ростом медианной почасовой оплаты труда:

1. «Аскетичная» макроэкономика, в том числе стимулирование роста безработицы с опережением инфляции, и недостаточное реагирование на рецессии.

2. Корпоративная глобализация, плод политики, в основном обусловленной поведением транснациональных корпораций, которые снижают заработную плату и ослабляют гарантии занятости работников без высшего образования, защищая при этом прибыль и оплату труда менеджеров и специалистов.

3. Преднамеренное разрушение коллективных договоров в результате судебных и политических решений, которые ведут ко все более агрессивной антипрофсоюзной деловой практике.

4. Ослабление трудовых норм, в том числе снижение минимальной заработной платы, прекращение борьбы со сверхурочной занятостью, неисполнение требований в отношении случаев «кражи заработной платы» или дискриминации по признаку пола, расы и/или этнической принадлежности.

5. Новые условия контракта, навязанные работодателем (скажем, обязательство не конкурировать после увольнения, принудительное согласие на частное, индивидуальное рассмотрение жалоб и пр.).

6. Изменения в корпоративных структурах в результате разделения компании (или внутреннего аутсорсинга), дерегулирования отрасли, приватизации, доминирующего положения покупателей, затрагивающего все цепочки поставок, и увеличения концентрации работодателей ⁹³.

Левоцентристские экономисты все больше склоняются к тому, что неравенство во власти важнее технологических изменений для понимания повышения заработной платы неэлитных рабочих с 1970-х годов ⁹⁴.

Социальное и психологическое благополучие

Ухудшение экономических условий для менее образованных слоев сопровождалось упадком тех социальных институтов, которые лежат в основании общественной жизни и сотрудничества. Речь о семье, церкви, профсоюзах, государственных школах, подразумеваемом взаимодействии родителей и учителей, а также о различных добровольных соседских объединениях. Все эти институты начали клониться к упадку на фоне общего ослабления солидарности и социальной вовлеченности ⁹⁵. Как показывают Кейс и Дитон, эпидемия смертей от отчаяния лишь частично объясняется ухудшением экономических условий. Не менее важным здесь оказывается постепенное разрушение социальных связей.

Ухудшение экономических и социальных условий оказывает непосредственное воздействие на личное счастье и личное же ощущение трагедии. Социальные психологи установили, что можно измерить уровень счастья населения, просто опросив окружающих по поводу восприятия ими действительности. При всей своей, казалось бы, элементарности такой опрос обеспечивает нас надежными сведениями относительно «субъективного благополучия», тогда как иные подходы в целом их подкрепляют (а полученные результаты сильно коррелируют между собой). Несколько недавних исследований, опиравшихся на пионерскую работу Кейс и Дитона, показали, что уровень субъективного благополучия американцев заметно снизился за последние два десятилетия. Так, Дэвид Бланчфлауэр и Эндрю Освальд использовали ежемесячные опросы Центра по контролю и профилактике заболеваний для измерения уровня «крайнего стресса»⁹⁶. Они выяснили, что количество американцев, страдающих от стресса, фактически удвоилось – с 3,6 процента в 1993 году до 6,4 процента в 2019 году. Причем острее всего (что согласуется с предыдущими выводами Кейс и Дитона) стресс ощущают белые американцы из рабочего класса. В этой группе больше всего тех, кто близок к отчаянию: ранее их было менее 5 процентов, а теперь стало более 11 процентов. Другое исследование дает понять, что растущая степень недовольства позволяет более или менее точно предсказывать политическое поведение. На другом наборе данных (ежедневные опросы фонда Гэллапа, распределенные по округам) Джордж Уорд с коллегами показал, что слабое субъективное благополучие – четкий признак зреющего недовольства, побуждающего голосовать против действующего президента. В частности, в 2016 году эта методика раскрыла причину голосования за Трампа на нижнем местном уровне⁹⁷.

Как мы видим, здесь чрезвычайно важны социальные, культурные и психологические факторы. Сюда же, к области внеэкономического влияния, нужно добавить «разъедающие» идеологии, будь то объективизм Айн Рэнд или новая господствующая экономическая теория, превозносящая экономическую эффективность и рыночный фундаментализм в ущерб улучшению общего благосостояния. Также не следует забывать о таком несколько неожиданном явлении, как возвышение меритократии. Философ Майкл Сэндел сумел охарактеризовать положение кратко и емко:

«Победителей поощряют считать успех плодом собственных усилий, мерилом собственной добродетели – и смотреть свысока на тех, кому в жизни повезло меньше. Проигравшие могут сетовать на то, что система будто бы фальсифицирована, что победители жульничают и всячески манипулируют, прорываясь к вершине. Или же они могут тешиться деморализующей мыслью, что неудача – дело их собственных рук, что им попросту не хватает таланта и стремления к успеху»⁹⁸.

К 2016 году американское население разделилось на два социальных класса: образованных и «обнищавших» – этаких современных Les Miserables^[23]. Это не классы по Марксу, распределение никак не обусловлено отношением к средствам производства. Вдобавок ни один из этих классов не является сплоченным игроком на политической арене. В частности, среди менее образованных наблюдаются сильные противоречия по расовому признаку. (О разделении внутри образованного класса мы поговорим в следующей главе.) Зато две указанные группы резко отличаются друг от друга по целому ряду иных характеристик: психологических (более высокий или низкий уровень «крайнего стресса»), социальных (более низкий или высокий показатель браков), политических (склонность голосовать за республиканцев или демократов), экономических (уменьшение или увеличение экономических перспектив) и – что, возможно, наиболее трагично – биологических (снижение или увеличение ожидаемой продолжительности жизни). Пропасть между классами ныне труднее преодолевать ввиду стремительного роста расходов на обучение в колледже.

Пусть оба класса нельзя назвать внутренне сплоченными, каждый из них склонен воспринимать другого как более монолитный, чем есть на самом деле. Еще каждый склонен винить другого в том, что Америка сбилась с правильного пути.