Мертвое время

19

Нью-Йорк, 1922 год

Тетя мальчика уговаривала его зайти внутрь, в тепло, но он отказался. Солоноватый ветер трепал его волосы, в горле стоял комок, по щекам бежали слезы, но, крепко вцепившись в поручни почтового парохода «Мавритания», он словно и не замечал холода. Пока они проплывали под мостом Верразано-Нэрроуз, мальчик ни на миг не выпустил из виду исчезающую вдали статую Свободы.

Теперь она была совсем крошечная — едва различимое пятнышко. Ее поглотили туман и облака, неумолимо надвигающиеся на нее в спускающихся сумерках. Он не сводил глаз со статуи до тех пор, пока она совсем не растворилась во мраке, и тогда на душе у него стало еще тоскливее. Как будто нить, связывавшая его с отцом, разорвалась окончательно и бесповоротно.

Палуба скрипнула под ногами. Помимо того что сильно пахло краской и лаком, через каждые несколько секунд из дымохода вырывалась новая порция дыма. Тетя вновь позвала его и потянула за рукав. Не обращая на нее внимания, он уставился на тянувшуюся вслед за кораблем, сотней футов ниже, кильватерную струю. С каждой секундой расстояние между кормой «Мавритании» и Нью-Йорком увеличивалось. С каждой секундой шансы на то, чтобы найти отца, становились все более призрачными. Тайна его исчезновения была окутана пеленой куда более мрачной, чем та, что накрывала сейчас статую Свободы.

Из внутреннего кармана он вынул скомканный обрывок газеты, врученный ему несколькими часами ранее на пирсе. Бумага затрепетала на ветру, и, боясь потерять ее, он вцепился в листок мертвой хваткой. Посмотрел на фотографию отца, потом на неуклюже нацарапанные имена и цифры. 9 5 3 7 0 4 0 4 2 4 0 4. И снова посмотрел на уходящий вдаль Нью-Йорк.

Его отец был где-то там, в городе. Там, где очутился не по своей воле. Там, куда его увезли эти плохие люди. Цифры были важны, он знал это наверняка. Должны быть важны.

Но что именно они означали?

Тетя дернула его за руку еще резче, и, аккуратно опустив листок во внутренний карман, он посмотрел на серый горизонт, повторяя про себя слова клятвы: «Когда-нибудь, па, я вернусь и найду тебя. Спасу тебя, где бы ты ни был».

Словно в знак одобрения, трижды пронзительно прогудел пароход.

20

2012 год

Рики Мур был пятидесятитрехлетним мужчиной с лысеющей макушкой и длинными седыми волосами, прикрывающими уши и верх воротника. Он был одет в потертую белую рубашку апаш с расстегнутыми верхними пуговицами для демонстрации золотого медальона и дешевую бежевую куртку; пальцы рук унизывали толстые кольца. С кровяными прожилками на землистого цвета лице он походил скорее на стареющего, подсевшего на наркоту рокера, чем на торговца антиквариатом, но за счет врожденного обаяния умел проникнуть в дом любой пожилой леди, какой бы благоразумной та ни была.

Найти его оказалось нетрудно. Он пил тут трижды в неделю, вечером.

Бар «Под петухом» в Уивелсфилде был, на взгляд Мура, правильным пабом. Украшенный бирдекелями со всего света, он предоставлял клиентам бильярдные столы, мишень для игры в дартс, доску для игры в «Толкни монетку», доброжелательного хозяина и персонал, в особенности лакомую барменшу, пробуждавшую в нем нескромные желания. Оригинальное название, не набившая оскомину музыка, отсутствие пищащих электронных игровых аппаратов, коими наводнены в наши дни столь многие заведения, плюс отменного вкуса пиво — что еще человеку надо?

Но пил он здесь отнюдь не по этим причинам. Расположенный в сельской местности, в четырнадцати милях к северу от Брайтона, где и проживал Рики Мур, паб был не самым подходящим местечком (особенно с учетом ужесточившихся в последнее время мер для лиц, управляющих транспортными средствами в состоянии опьянения) для приятного времяпрепровождения, так что каждый визит сюда всегда предполагал определенный риск. Но, как и в любом бизнесе, недостатки уравновешивались достоинствами.

Будучи одним из немногих сохранившихся «молоточников», Рики Мур жил достаточно комфортно, срывая низко висящие плоды, а именно заключая выгодные сделки в домах доверчивых старушек. Помогали обаяние и хорошо подвешенный язык; несмотря на суровую внешность, людям он нравился. Особенно пожилым дамочкам — по некоей причине, которую он не понимал и о которой конечно же не спрашивал. Он пробил нишу на рынке, позволявшую существовать относительно безбедно за счет той рухляди, что удавалось выманить у старушек. Однако же каждый раз, когда Рики Мур входил в тот или иной дом, он рассчитывал наткнуться на настоящее сокровище.

Как в том особняке на Уитдин-Роуд, где он побывал пару недель назад. Старушенция прекрасно отдавала себе отчет в том, каким богатством обладает, и отнюдь не собиралась расставаться ни с единым экземпляром своей коллекции, по крайней мере не в его пользу. Она выставила его за порог без малейших угрызений совести.

И вот в сегодняшнем «Аргусе» Рики прочитал, что она умерла. Глупая старая карга. Надо было продать ему те вещицы, которые он хотел. Быть может, на этом бы он и остановился и не стал звонить знакомым.

Хотя, возможно, все равно бы позвонил.

Пять штук наличными, аванс за наводку, жгли карман.

И никаких тебе налогов!

Главным достоинством этого паба было то, что сюда не заглядывали парни из Брайтона. Долгие годы дуря людей, он нажил немало врагов, и рано или поздно в брайтонских пабах наткнулся бы на кого-то покруче, чем он сам, кого-то, кто не забыл. Вторым и гораздо более важным плюсом являлось то, что здесь он подбирал обрывки ценной информации дома.

Именно так он всегда и действовал. Найти паб в спокойном, зажиточном сельском районе. Заручиться там всеобщей симпатией и доверием. Посиживать в баре, время от времени угощая завсегдатаев, выходя подымить за компанию. Словом, не хлопай ушами, и рано или поздно ты услышишь о милых, богатых, уединенных особнячках. И рано или поздно кто-нибудь из местных пригласит тебя оценить какой-нибудь хлам — либо к себе домой, либо к матушке, либо еще куда. Ты тайком сделаешь фото, пару-тройку звонков, скинешь снимки картин по имейлу, и через несколько месяцев маховик запустится.

Он поднял пинту «Харвис» за самого себя. Все у него зашибись. Жизнь прекрасна. Разве что для вечера пятницы здесь сегодня слишком тихо. Барменша, объект его вожделений, на работу не вышла, вроде как заболела. Но все прочее — в полном ажуре. В полнейшем.

О да.

От нечего делать Рики принялся изучать висевшую на стене фотографию футбольной команды. Надпись большими буквами под снимком гласила: «УИВЕЛСФИЛД УОНДЕРЕРЗ».

Внезапно он ощутил вибрацию в кармане брюк. Вытащил айфон. Посмотрел на экран — номер не определился. Поднеся телефон к уху, он тихо ответил:

— Да?

— Рики Мур? — осведомился звонивший.

— Да.

Вместо продолжения — короткие гудки.

Рики нахмурился и подождал несколько секунд, на случай если перезвонят. Но перезванивать в намерения незнакомца не входило. Он получил всю информацию, которая требовалась для установления личности, и стоял теперь в темноте, рядом с пабом, наблюдая через окно за тем, как Мур опускает телефон в карман и допивает пиво. Личность подтверждена.

Рики Мур поставил бокал на стойку, огляделся в поисках возможного партнера по бильярду, но никого из постоянных игроков не заметил. Решив, что пришло время отправляться домой, он заказал еще одну пинту пива — на дорожку — и очередной стаканчик виски.

Его хозяйка, Кьерсти, красавица-норвежка, у которой он решил окончательно обосноваться, чтобы провести с ней — после двух сопровождавшихся взаимными обвинениями разводов — остаток жизни, страстно желала часы «Ролекс». Теперь благодаря миссис Макуиртер кое-какая монета у него завелась, и он рассчитывал, если все сложится, прикупить такие по цене даже ниже розничной — у одного знакомого торговца краденым золотишком.

Да она ж с ума сойдет, когда их увидит!

Влив в себя остатки спиртного, Рики Мур покинул паб с улыбкой на лице. Он позвонит ей от машины и скажет, чтобы скидывала с себя все и ждала его в постели.

Будь Рики Мур потрезвее, возможно, он не был бы столь беспечным. Но четыре пинты, сопровождаемые стопками виски, затуманили разум. Когда он вышел во мрак, вытаскивая из кармана сигареты, то не заметил ничего настораживающего. Хотя, если бы оглядел парковку, быть может, задался вопросом: а что делает здесь черный «мерседес» с тонированными задними окнами, выглядевший непривычно для стоянки сельского паба? Или услышал бы сквозь рокот пронесшегося мимо мотоцикла, как включается его двигатель.

Но Рики уже прикидывал, чем займется в постели с Кьерсти. Она была та еще озорница, и теперь, загрузившись спиртным, он чувствовал нарастающее возбуждение.

Нетвердой походкой пробираясь к своему подержанному БМВ, он приостановился, чтобы зажечь последнюю вечернюю сигарету. Кьерсти не позволяла курить в доме. Дул сильный ветер, и, чтобы пламя не погасло, ему пришлось прикрыть зажигалку руками. Он услышал медленное движение машины где-то рядом, но, сосредоточившись на сигарете, не придал этому особого значения. В третий раз щелкая зажигалкой, проигнорировал и звук открывшейся дверцы.

Рики выронил зажигалку, и сигарета выпала у него изо рта, когда страшные тиски сжали руку с такой силой, что он закричал от боли.

— Извините, — произнес Апологет, перехватывая его, совершенно ошеломленного, поперек туловища и впечатывая головой в заднюю правую дверцу. Дверца захлопнулась. — Мне очень жаль, — добавил он, когда машина рванула вперед.

В салоне стоял запах кожи и затхлого табачного дыма.

— Какого?..

— Извините. Мне действительно очень жаль. Вы должны мне верить. Мне не нравится причинять людям боль. — Он сжал левое бедро бедняги, сдавив нерв.

Мур закричал и забился, словно в агонии, и на какое-то время совершенно утратил дар речи.

— Извините. Не всегда удается рассчитать силу.

Спустя пару мгновений Мур почувствовал, как из кармана у него вытаскивают телефон.

— Эй!

Шести футов и семи дюймов ростом, Апологет весил триста сорок фунтов, большинство из которых составляли мускулы и лишь незначительное количество — мозги. В свою последнюю отсидку он закинул огромный холодильник на два пролета вверх по лестнице. Потому что был зол. Когда он выходил из себя, окружающим следовало держаться подальше.

Мур тяжело дышал и обливался потом. В ярком свете приближающихся фар он разглядел нависшее над ним лицо. Его истязатель выглядел почти неандертальцем — прикрывавшая высокий лоб челка наводила на мысль о монашеской тонзуре.

— Что вам нужно? — выдохнул он.

У сидевшего впереди водителя из-под кепки выбивались патлы.

— Ничего, — ответил Апологет. — Я всего лишь выполняю свою работу. Она не очень приятная. Мне нужен ПИН-код вашего телефона.

Мур закатил глаза. Машина свернула налево. Огней за окном стало немногим больше.

— Вы совершаете ошибку. Я думаю, вам нужен кто-то другой.

Апологет сжал его ногу, заставив Мура вновь закричать.

— Пожалуйста, поверьте мне: никакой ошибки я не совершаю. В этом вам придется положиться на мое слово. Мне нужен ПИН-код.

Автомобиль снова повернул налево.

— Куда… куда мы едем? — выдавил из себя Рики Мур, сходя с ума от боли и страха.

— Извините, — ответил Апологет. — Этого я вам сказать не могу. Вы должны мне верить. Мне действительно очень жаль.

Только сейчас Мур отметил, что в машине играет музыка. Это была «Ода радости», хотя он не знал названия композиции и не мог оценить иронию. Классическая музыка ему никогда не нравилась. Было в ней что-то мрачное и противное. Через лобовое стекло он увидел задние огни впереди идущей машины. Похоже, они ехали за ней по темной сельской дороге.

Тут левое бедро вновь сжали адские тиски.

— Не надо! — закричал он.

Но тиски продолжали сжиматься.

— Извините, — сказал Апологет, — но я должен быть уверен в том, что вы не попытаетесь бежать. Простите, если делаю вам больно, мне очень жаль. Тот джентльмен, который хочет вас видеть, будет не столь любезным. Уж вы мне поверьте. А теперь — ПИН-код, пожалуйста.

Мур назвал четыре цифры. Похититель ввел их, и дисплей ожил.

Передняя машина, «ренджровер», остановилась, и «мерседес» последовал ее примеру. К задней дверце подошел мужчина, и Рики Мура внезапно обуял ужас. Незнакомец опустил стекло, и лицо обдало холодным ветерком, в котором отчетливо ощущался запах свежескошенной травы. Его айфон передали через окошко, и стекло вновь встало на место.

— Эй! Он нужен мне обратно.

Похититель не ответил. Прошло несколько минут. «Рендж-ровер» неподвижно стоял перед ними, а затем резко сорвался с места. «Мерседес» последовал за ним.

— Мой телефон! — напомнил Рики Мур.

Апологет вновь сжал его бедро с еще большей силой, и Мур вскричал от боли, гнева и страха.

— Извините.

21

Наполовину выкуренная сигара с шапкой пепла на конце лежала в большой стеклянной пепельнице рядом с хрустальным стаканом виски «Мидлтон» — Гэвин Дейли пил только такой, — обходившимся ему в 267 фунтов за бутылку. Мысль о том, сколько стоит этот превосходный ирландский напиток, доставляла даже больше удовольствия, чем восхитительный вкус. Это означало, что его погрязшему в долгах идиоту-сыну Лукасу после его смерти достанется чуть меньше денег, хотя, впрочем, он запросто мог оставить их и внучке сестры и ее родственникам. Но сейчас, что нечасто случалось в его взрослой жизни, сын оказался хоть в чем-то полезным.

В синей домашней куртке, Дейли сидел за широким, с кожаным верхом столом, в кабинете своего роскошного палладианского особняка, в десяти милях к северо-востоку от Брайтона, с трудом сдерживая слезы. И пытаясь заставить себя сосредоточиться на раритетных эллиотовских часах, которые проверял для клиента перед отправкой их в конце недели на важный аукцион в Нью-Йорк. Рядом стоял телефон — в любую минуту мог позвонить кто-то из тех, с кем он связывался днем.

Торговцев, имеющих дело с действительно высококачественными винтажными часами всех марок, в мире можно сосчитать по пальцам. Большинство из них — люди порядочные, но за долгие годы у него установились хорошие отношения не только с ними, но и с теми, для которых понятие «честность» — пустой звук. Он обзвонил и тех и других и теперь не без оснований надеялся, что, если кто-то попытается продать отцовские часы, ему об этом сообщат.

В свои девяносто пять Гэвин Дейли, по сути, так и не отошел от дел, лишь постепенно сбавлял в последние годы активность. Даже сейчас он по-прежнему управлял носившим его имя магазином на Брайтон-Лейнс, предпочитая не доверять бизнес непутевому сыну. Не то чтобы это действительно было нужно — у него хватало денег для того, чтобы прожить оставшиеся дни так, как ему нравилось. К тому же оставалось несколько клиентов, которым он давал профессиональные советы, для кого покупал и продавал, как в случае с этими часами, приобретенными для богатого английского коллекционера, — все это позволяло держаться в тонусе.

Правда, вернулись вызванные стенокардией боли в груди; теперь они беспокоили все чаще и чаще. Семейный доктор рекомендовал завязать с выпивкой и курением, но разве, черт возьми, теперь это важно? Гэвин Дейли сунул под язык таблетку нитроглицерина, подождал, пока та рассосется, и вновь раскурил сигару. Он знал толк в искусной работе, а эти часы отличались особенной красотой. Их квадратный корпус, с изящной маркетри и золотой инкрустацией, являл собой шедевр гравировки, а их ход, с единственным молоточком, бьющим по большому латунному гонгу, оставался совершенным. Конечно, они никогда уже не покажут время столь же точно, как какие-нибудь нынешние кварцевые, которые можно купить за несколько фунтов, но фишка ведь не в этом.

Он слегка подкорректировал длину маятника, после чего отложил инструменты в сторону. Устал, и голова почти не работала. Прошлой ночью он практически не сомкнул глаз, так тяжело было на душе. Давило горе. И осознание полного одиночества.

У него было все. Этот прекрасный дом, вилла на мысе Ферра на Французской Ривьере, за которой присматривали круглый год, но ирония судьбы заключалась в том, что все это теперь не имело для него значения. Он мрачно уставился через подъемное окно в темноту. Все вокруг в этой обитой дубовыми панелями комнате напоминало о прошлом. Черно-белая фотография его суровой, набожной тетушки Уны, вырастившей их с сестрой. Чуть далее — ряд вставленных в рамки фотографий отца, Брендана Дейли.

На одном, юношеском, снимке был изображен надвигающийся на камеру крупный парень в костюме-тройке, белой рубашке, черном галстуке и лихо сдвинутой набок соломенной шляпе; по бокам от него стояли двое других членов банды «Белая рука»: Мик Поллок — позднее, после того как из-за гангрены вследствие огнестрельного ранения ему отняли ногу, известный как Культяшка Поллок — и Эйден Бойл. Двое из тех, чьи имена были написаны на обратной стороне первой страницы газеты «Дейли ньюс» от февраля 1922 года с рассказом об убийстве его матери и похищении отца. Газеты, которую он получил много лет тому назад от паренька-посыльного на 54-м причале.

Рядом висела фотография отца в купальных трусах, сделанная на Брайтон-Бич в Бруклине. Он ухмылялся; черные как смоль волосы растрепаны, на шее — серебряный кролик на цепочке. Цепочка, как однажды сказала Гэвину тетя, принадлежала его деду, который в 1880-х был одним из лейтенантов в нью-йоркской банде «Мертвые кролики», тоже состоявшей исключительно из ирландцев. На следующем снимке отец, стильно одетый, был в котелке.

Он услышал стук, потом дверь позади него открылась. Пришла Бетти, его верная домоправительница, всего на пару лет младше.

— Вы так и не притронулись к ужину, мистер Дейли, — проворчала она.

Не оборачиваясь, он поднял руку, признавая сей факт.

— Тогда я уношу тарелки. Не желаете выпить чего-нибудь горячего или еще что-нибудь, пока я не легла?

— Нет, спасибо. Я жду посетителей, но сам им открою.

Пожелав спокойной ночи, она прикрыла дверь.

В доме стало мрачно и пустынно после того, как умерла Рут, его вторая жена. Напротив него стояла фотография в рамке, сделанная уже давно, когда ей было под сорок, а ему около пятидесяти пяти. Камера запечатлела их на террасе на юге Франции, на фоне лазурной глади Средиземного моря. Ирландка, как и его первая жена Шинед, она тогда была рыжеволосой красавицей, но, в отличие от Шинед, хранила верность — в этом он не сомневался — все то время, что они были вместе. Шинед, мать его сына, умерла от передозировки снотворного после многих лет беспробудного пьянства и любовных интрижек. Ее фотографий в этом доме не было. Достаточно и того, что о ней напоминал их сын Лукас.

Одно время Лукас пытался убедить его переехать в дом престарелых, но он не хотел даже слышать об этом. Ему нравилось это место, и он еще помнил, как думал, когда покупал особняк много лет тому назад, что отец гордился бы им. По правде сказать, не все свои деньги он заработал честным путем, но разве в мире антиквариата есть кристально честные люди? Он был игроком в брайтонском антикварном кругу, мухлевал с ценами на аукционах, а однажды — мысль об этом и сейчас вызывала у него улыбку — на крупных загородных торгах даже запер известного лондонского дилера в туалете, чтобы не допустить его к торгам.

В другой раз, задолго до того, как появилась спутниковая связь, он и его знакомые, брайтонские торговцы антиквариатом, вечером накануне одного из крупнейших в округе загородных аукционов переставили все дорожные знаки, чтобы никто из ведущих лондонских дилеров не смог добраться до места проведения торгов.

Он взглянул, уже с нетерпением, на экраны камер наблюдения, показывающие фасад дома и подъездную дорожку, — вот-вот должен был появиться черный «ренджровер» сына. Лукас унаследовал от матери дурные гены. Дрянной сын, он мало того что не окончил школу и оказался не в состоянии поддержать семейный бизнес, так еще и парочку раз лишь чудом не угодил за решетку за избиение и торговлю наркотиками. Гэвину было жаль жену сына, вполне достойную женщину, которая, на его взгляд, заслуживала мужчины получше.

Выпив еще немного виски, он вновь раскурил сигару и обвел взором комнату, в которой принимал самых важных покупателей и где проводил в последние дни большую часть времени. Комната была обставлена так, чтобы производить впечатление, наводить на мысль об образованном, культурном человеке, аристократе, теперь лишь курировавшем то, что было унаследовано им от предков и чему предстояло перейти уже к его наследникам.

Вот только Гэвин Дейли не унаследовал ничего. Каждая вещь в этой комнате, как и почти все в этом прекрасном доме, была им тщательно отобрана и приобретена с одной-единственной целью: впечатлять таких же, как и сам он, тех, кто готов тратить внушительные суммы на антиквариат и открывать крупные торговые дома в Америке, Японии, а в последнее время и в Китае, дабы выглядеть людьми с отменным вкусом.

Два больших, обтянутых красной кожей дивана в стиле «честерфилд». На дорических постаментах — бюсты некоторых из его знаменитых соотечественников: Оскара Уайльда, Джорджа Бернарда Шоу, Уильяма Батлера Йейтса, Дж. М. Синга, Джеймса Джойса и Т.Э. Лоуренса, чей отец был ирландцем и чьими произведениями он восхищался. От стены до стены — книжные шкафы, заполненные томами в кожаных переплетах. Днем из окна открывался чудесный, в обрамлении итальянских кипарисов, вид на пышные сады, окаймленное статуями декоративное озеро и зеленевшие вдали холмы южного Даунса.

Он вытащил из ящика стола книгу в темно-красном кожаном переплете и раскрыл ее. Внутри обнаружилась пожелтевшая, почти истлевшая страница из «Нью-Йорк дейли ньюс» от февраля 1922 года в прозрачном пластиковом конверте.

Не было дня в его жизни, когда бы он не смотрел на эту страничку из газеты и на имена и цифры на ее обратной стороне. Четыре имени, наполнявшие его всепоглощающей ненавистью каждый раз, когда он их видел.

Фергал Килпатрик. Мик Поллок. Эйден Бойл. Киллиан Креган.

Люди, которые, как сказала полиция тете, вошли в родительский дом, вломились в его комнату и ослепили его светом фонариков. Наполнили его спальню запахом спиртного и пота.

Люди, которые убили его мать и увели с собой его отца.

Все они давным-давно мертвы. Но осознание этого не приносило ни утешения, ни удовлетворения. Лишь сожаление. Глубокое сожаление оттого, что он так и не вернулся в Америку многие годы назад и не разыскал их, когда они были еще живы. А теперь слишком поздно.

Он часто пробивал их по Гуглу. Все имена были там, имена лейтенантов Дикого Билла Ловетта, который взял на себя руководство бандой «Белая рука», контролировавшей порты Манхэттена и Бруклина, после убийств главаря, Динни Миэна, а затем и следующего в их иерархии, Брендана Дейли.

Его отца.

Он долго изучал высветившиеся на экране компьютера ненавистные лица. Культяшка Поллок умер первым, был застрелен в баре в ходе одной из уличных войн, и убийц его так и не нашли.

Остальные трое сгинули, растворились в дымке времени. Их фамилии бесчисленное количество раз всплывали в интернет-поисковиках наряду с именем самого Дейли.

«Старцам вашим будут сниться сны, и юноши ваши будут видеть видения».

Тетя Уна, увезшая их с сестрой в Ирландию, была глубоко верующей женщиной. Она читала им отрывки из Библии на протяжении всего путешествия из Нью-Йорка, а потом и каждый вечер их прошедшего близ Дублина детства.

Сам он к религии остался равнодушен, но вот насчет этого Книга пророка Иоиля была права. Юношей он имел множество видений, теперь же ему снились только сны. Он поднял глаза на бюст Лоуренса Аравийского. Одна цитата из книги этого великого человека, «Семи столпов мудрости», стала его мантрой на всю жизнь.

Мечтают все: но не одинаково. Те, кто по ночам грезит на пыльных чердаках своего ума, просыпаются днем и обнаруживают, что все это было тщетой; но те, кто мечтает днем, опасные люди, ибо они могут проживать свою мечту с открытыми глазами, воплощая ее.

Он всегда был мечтателем, фантазером, но теперь понял, что, наверное, оставался всего лишь лунатиком. Ему уже девяносто пять, но он так и не сдержал самое большое, самое важное обещание из тех, что давал в своей жизни. Клятву, которую, будучи еще маленьким мальчиком, произнес на борту «Мавритании» многие десятилетия назад.

«Когда-нибудь, па, я вернусь и найду тебя. Спасу тебя, где бы ты ни был».

Он вновь, уже в миллионный раз, посмотрел на единственный имевшийся у него ключ к разгадке.

9 5 3 7 0 4 0 4 2 4 0 4.

Чего он только не перепробовал. Проверял номера земельных участков на каждом кладбище в районе Нью-Йорка. Проверял номера заключенных — но номера были слишком длинные. Проверял координаты — но они были слишком короткими. Телефонные номера. Номера домов и машин. Номера банковских счетов. Коды депозитных ячеек. Он обращался к крипто-аналитикам, чтобы узнать, не представляют ли эти цифры некие буквы из зашифрованного послания. Но везде результат был отрицательным.

Вдруг он услышал монотонное «бип-бип-бип».

Сигнал тревоги, оповещавший о том, что кто-то приближается к периметру владения. Он пробежал взглядом по мониторам камер наружного наблюдения на стене, справа от стола, и остался доволен увиденным.

Они прибыли.

Почти без опоздания.