Медный всадник

* * *

После того как бомбежка закончилась, она просидела под дубом еще около часа. На всякий случай. Лицо и руки распухли от ожогов крапивы. Ничего, все лучше, чем бомбы. И хорошо, что она догадалась держать паспорт со штампом Красенко в нагрудном кармане рубашки. Без него она далеко не уйдет: ее задержат в первом же сельсовете или на проверочном пункте.

Татьяна вернулась в Толмачево, постучала в первый попавшийся дом и попросила что-нибудь поесть. Ей разрешили переночевать, а утром она увидела около горсовета военный грузовик, показала паспорт и попросила подвезти до Луги. Ее высадили на восточном конце линии обороны, ближайшем к Новгороду.

В первый день она выкапывала картофель. Не найдя никого из мальчишек в лагерной форме, она спросила у сержанта, куда их послали. Тот буркнул что-то насчет Новгорода.

– Их всех отправили туда, – добавил он, уходя.

Новгород? Озеро Ильмень? Так Паша там? Значит, и она туда отправится. Она умылась в ручье и улеглась под деревом.

Утром начался налет.

Осколочные бомбы взрывались перед ее глазами, и казалось, каждая была предназначена для нее. Татьяна поняла, что нужно любой ценой выбираться из Луги. Гадая, каким образом доехать до Новгорода, она шла, едва разбирая дорогу в клубах дыма. Неожиданно ее окружили трое солдат, спросили, не ранена ли она, и приказали следовать за ними в полевой госпиталь. Она неохотно подчинилась и едва не взбунтовалась, узнав, чего от нее хотели: ухаживать за умирающими. А их было так много! Солдаты, женщины, деревенские дети, старики. Все лежали в наспех установленной палатке. Для большинства из них это были последние минуты жизни.

Татьяна никогда не видела смерть так близко, и теперь ей хотелось одного – вернуться домой. Но назад дороги не было. Госпиталь охраняли солдаты НКВД, готовые поддерживать порядок и сделать все, чтобы добровольцы вроде Татьяны выполняли приказ.

Собрав волю в кулак и стиснув зубы, Татьяна училась делать перевязки и останавливать кровотечение. Но это не всегда помогало. Раненые все равно умирали. А вот что она не могла делать, так это переливание крови, потому что крови не было. Заражение крови из-за инфицированных ран она тоже не могла предотвратить: не было лекарств. Даже унять боль она не могла – доктора отказывались давать морфий умирающим: приходилось экономить, чтобы хватило для легко раненных, тех, кто еще мог вернуться на фронт.

Татьяна понимала, что, будь у них сульфидин или кровь, многих можно было бы спасти; в худшем случае они умерли бы без мук, под действием наркотика.

Ошеломляющая беспомощность, которая овладела Татьяной в эту первую ночь в полевом госпитале, почти затмила ту, что она испытала, не найдя брата.

Наутро один из солдат со смертельной раной в груди спросил, девочка она или мальчик.

– Девочка, – грустно обронила Татьяна.

– Докажи, – сказал он, но прежде, чем она успела что-либо ответить, солдат умер.

Из громкоговорителя около офицерской палатки доносились голоса с сильным немецким акцентом, призывающие русских переходить на сторону немцев и ехать в Германию. Снова разбрасывали пропуски через линию фронта и тут же пытались убить оставшихся бомбами и пулеметным огнем. Потом все затихало до вечера, когда бомбежка возобновлялась. Между налетами Татьяна ухаживала за умирающими.

Днем она отправилась в поля накопать картошки и услышала рев моторов. Прежде чем броситься в низкие кусты, она едва успела подумать: еще не вечер! Пришлось лежать там четверть часа. Когда самолеты улетели, Татьяна вернулась в палатку, но вместо нее нашла лишь догорающий костер, в котором валялись обугленные стонущие тела.

Те, кто выжил, похватали всю посуду, которая только отыскалась, и выстроились цепочкой к реке, пытаясь потушить пожар. На это ушло три часа, до очередного налета. Потом настала ночь. Палатки для раненых больше не существовало. Они лежали на траве или на одеялах, испуская последние вздохи. Татьяна никому уже не могла помочь. Надев каску, которой носила воду из реки, она села рядом с женщиной, потерявшей ребенка при налете и тяжело раненной в живот. Но думала она не о себе, а о своей погибшей девочке. Татьяна как могла старалась утешить ее, однако женщина продолжала плакать. Дождавшись, пока та немного успокоится, Татьяна поднялась, пошла к деревьям и легла на траву.

«Я следующая, – думала она. – Я это чувствую. Я следующая».

Как же она будет добираться до Новгорода? Ведь это сто километров к востоку отсюда!

Она умылась в реке и заснула. А утром, посмотрев на другой берег, увидела немецкие танки. Какой-то сержант, ночевавший рядом, собрал нескольких добровольцев, включая Татьяну, и приказал немедленно уходить в Лугу.

Татьяна отвела его в сторону и тихо спросила, как можно доехать до Новгорода. Тот оттолкнул ее прикладом винтовки и завопил:

– Ты спятила? Новгород в руках у немцев!

Выражение лица девушки немного его отрезвило.

– Товарищ… как вас зовут? – спросил он уже спокойнее.

– Татьяна Метанова.

– Товарищ Метанова, послушайтесь меня, вы слишком молоды, чтобы здесь находиться. Сколько вам, пятнадцать?

– Семнадцать.

– Пожалуйста, немедленно поезжайте в Лугу. Думаю, военные эшелоны все еще ходят из Луги в Ленинград. Вы ведь ленинградка?

– Да.

Она не заплачет, ни за что не заплачет перед чужим человеком!

– Новгород в руках у немцев? – пролепетала она. – А как же наши добровольцы?

– Хватит! – снова заорал сержант. – Ты что, глухая? В Новгороде и живых-то почти не осталось. И Луга тоже скоро опустеет. Немцы никого не щадят. Так что пожалей себя сама и вали отсюда! Покажи паспорт.

Она достала паспорт. Старшина пролистал его:

– Тебя отпустили с Кировского. Поезжай домой.

Но как она вернется домой без Паши?

Этого сказать сержанту она не могла.

В Татьяниной группе было девять человек. Она была самой маленькой и молодой. Остаток дня они брели по полям, все двенадцать километров до Луги. Татьяна сказала, что они как раз успевают к вечернему налету. Усталые спутники не обратили на нее внимания. Она на миг почувствовала себя так, словно вернулась в семью.

В половине седьмого они уже были на станции в Луге и ждали поезда. Поезд не пришел, но в семь часов Татьяна услышала знакомое жужжание моторов. Люди спряталась в здании вокзала, казавшемся изнутри таким безопасным: толстые стены были сложены из кирпича и выглядели так, будто могут выдержать любую бомбежку. Одна из женщин запаниковала и выскочила наружу, где ее немедленно убило осколком. Остальные в ужасе наблюдали за происходящим, и вскоре стало ясно, что немцы вознамерились уничтожить не только вокзал, но и железную дорогу. Самолеты не улетели, пока не сровняли все с землей. Татьяна сидела на полу, прижав колени к груди и натянув каску на глаза в надежде, что она приглушит звук смерти…

Здание вокзала сложилось, как карточный домик. Татьяна выползла из-под балок, но деваться ей было некуда. Сквозь дым она видела трупы вокруг себя. Прямо за дверью раздалась пулеметная очередь, но когда потолок окончательно обрушился, все звуки отдалились и смолкли, и страха больше не осталось. Осталось только сожаление. Сожаление об Александре.

6

Александр уже терял надежду. На другом берегу реки, естественной линии фронта, он видел скопление танков и живой силы. Эти беспощадные, превосходно обученные солдаты не остановятся ни перед чем и уж тем более перед вооруженными лопатами женщинами и стариками.

На сколько хватало глаз, советских танков было только два. А на другом берегу собралось не менее тридцати «тигров». У Александра оставалось всего двенадцать человек, и теперь между ними и Ленинградом лежали минные поля. Трое погибли, когда взорвалась мина, которую они устанавливали. Они никогда не имели дела с минами, они умели только стрелять, но все винтовки были отобраны для солдат. Оружие осталось лишь у Александра и двух его сержантов.

Поздно вечером Александра позвал в свой командный пункт новый командир. Александру он не понравился так же сильно, как нравился Пядышев.

– Старший лейтенант, сколько человек под вашим началом?

– Всего двенадцать, товарищ полковник.

– Много.

– Много для чего?

– Немцы только что разбомбили вокзал в Луге. Теперь эшелоны с боеприпасами и подкреплением сюда не пройдут. Нам нужно, чтобы вы и ваши люди расчистили пути, тогда саперы смогут проложить новые шпалы и возобновить движение к завтрашнему утру.

– Но уже стемнело.

– Знаю, но помочь ничем не могу. Белые ночи позади, а работу нужно сделать немедленно.

И когда Александр был уже у выхода, полковник, словно спохватившись, добавил:

– Кстати, я слышал, что в здании вокзала прятались добровольцы. Посмотрите, может, надо похоронить трупы.

У вокзала пришлось использовать все имеющиеся в наличии керосиновые лампы, чтобы осветить пути. На земле валялись осколки кирпича, поломанные балки, куски штукатурки – все, что осталось от здания. Рельсы были уничтожены на пятидесятиметровом отрезке.

– Эй, есть кто живой? – окликнул Александр. – Отзовитесь!

Никто не ответил.

Подойдя ближе к развалинам, он повторил:

– Кто здесь?

Ему показалось, что он слышит стон.

– Все погибли, товарищ старший лейтенант, – сказал Кашников. – Взгляните только, камня целого нет.

– Да, но послушай… Кто здесь?

Он стал отбрасывать обломки.

– Помоги же!

– Сначала нужно бы заняться рельсами, – настаивал Кашников. – Разобрать завалы, чтобы саперы могли подвести электричество.

Александр пригвоздил его холодным взглядом:

– Прежде всего люди, сержант.

– Но у нас приказ полковника… – пробормотал Кашников.

– Нет, сержант, здесь приказываю я. Шевелись!

Александр принялся разгребать груды кирпича, обломки рам и осколки стекла. Света почти не было, видимость – никакая. Руки и одежда были покрыты пылью. Он порезался о стекло, но даже не чувствовал боли и понял, что ранен, только когда увидел капавшую с руки кровь. Из-под обломков по-прежнему доносились стоны.

– Неужели ты ничего не слышишь? – спросил он сержанта.

Тот с тревогой смотрел на командира:

– Ничего.

– Кашников, у тебя что, обе руки левые? Говорю же, действуй!

Наконец под кирпичом и сгоревшими балками они нашли труп. Потом два. Потом три. Потом груду тел, наваленных друг на друга. Александр подумал, что это странно. Их не могло так швырнуть друг на друга. Они не могли лечь друг на друга. Значит, кто-то уложил их в этой позе. Он напряг слух. Снова этот стон. Он сбросил на землю мертвого мужчину, потом мертвую женщину, лихорадочно освещая застывшие лица. Стон.

И в самом низу, под третьим телом, он нашел Татьяну. Она лежала на животе. На голове была армейская каска. Он узнал ее не по одежде и не по волосам. Еще до того, как снял каску, он понял, что это она, по маленькой трогательной фигурке, на которую не мог насмотреться весь прошлый месяц.

– Тата… – выдохнул Александр, откинув волосы с ее лица.

Казалось, тонкая нить ее жизни вот-вот оборвется, в тусклом свете лампы она казалась едва живой, но это ее стоны он слышал каждые несколько секунд.

Одежда, обувь и волосы были в грязи и крови.

– Танечка, очнись, – просил он, растирая ее щеки и вставая перед ней на колени. – Очнись, милая.

Ее лицо было теплым. Хороший знак.

– Это та самая Таня? – удивился Кашников.

Александр не ответил. Он думал, как бы лучше ее поднять. Под всей этой кровью не было видно, ранена она или нет.

– По-моему, она умирает, – высказался Кашников.

– Ты что, гребаный доктор? – рявкнул Александр. – Она не умирает. А теперь заткнись, бери людей и принимайтесь за работу. Им нужна твоя помощь. Назначаю тебя главным. Потом быстро возвращайтесь в Ленинград. Слышишь? Сможешь все сделать сам? Мы отдали им наше оружие и восемь человек, и мы нашли ее. Больше нам в Луге делать нечего. Так что поторопись.

Он осторожно перевернул Татьяну и поднял. Она тяжело обвисла у него на руках и снова застонала.

– А как насчет раненых, лейтенант?

– Ты слышишь хоть что-нибудь? Да что там, ты даже ее стонов не слышал! С чего это вдруг такое сочувствие? Остальные мертвы. Проверь сам, если хочешь. Я отнесу ее к врачу.

– Пойти с вами? Ей понадобятся носилки.

– Не понадобятся. Я сам ее отнесу.

К тому времени, как Александр вернулся в лагерь с Татьяной на руках, было уже одиннадцать часов. Доктора он не нашел, зато фельдшер Марк спал в палатке.

– Доктор мертв, – сообщил он. – Осколочная бомба.

– А другой есть?

– Кроме меня, никого.

– Сойдет.

Взглянув на обмякшее тело, Марк небрежно бросил, ложась на топчан:

– Она истечет кровью. Оставьте ее снаружи.

– Не истечет. По-моему, это вообще не ее кровь.

Фельдшеру, очевидно, не терпелось снова лечь спать. Но Александр не собирался отступать.

– Трудно сказать, света-то нет, – заметил Марк. – Если доживет до утра, я ее осмотрю.

Александр не тронулся с места.

– Не утром, а сейчас! – резко бросил он.

Марк сел и вздохнул:

– Сейчас уже очень поздно.

– Поздно для чего? У тебя есть лишняя койка или хотя бы простыня?

– Койка? Здесь что, курорт? Сейчас принесу простыню.

Марк расстелил простыню на траве. Александр встал на колени и осторожно опустил Татьяну. Фельдшер осмотрел ее голову, ощупал череп, лицо, заглянул в рот, проверил шею, поднял руки. Когда он дотронулся до ноги, Татьяна вскрикнула.

– Ага! – воскликнул Марк. – Нож имеется?

Александр протянул ему нож.

На Татьяне были длинные брюки. Марк распорол штанины. Александр заметил, что правая щиколотка и голень распухли и почернели.

– Сломана большая берцовая кость, – объяснил фельдшер. – И она вся в крови. Перелом сложный, осколочный. Посмотрим, что дальше.

Расстегнув ее рубашку, он разрезал когда-то белый лифчик и ощупал грудь, ребра и живот. На хрупком теле чернели пятна крови.

Александр пытался отвести глаза.

Марк вздохнул:

– Не могу сказать, ее ли это кровь или чужая. Ран вроде не видно.

Он снова коснулся ее живота:

– Вы правы, живот мягкий, кожа теплая.

Александр отступил, испытывая смешанные чувства тревоги и облегчения.

– Видите? Три сломанных ребра справа. Где вы ее нашли?

– Под развалинами вокзала, вернее, под грудами кирпича и мертвых тел.

– Что ж, это все объясняет. Ей крупно повезло. Словно заколдованная: отделаться так легко! – Марк встал. – У меня нет мест в госпитальной палатке. Оставьте ее здесь. Утром кто-нибудь за ней поухаживает.

– Я не оставлю ее на земле до утра.

– О чем вы волнуетесь? Состояние у нее куда легче, чем у многих раненых. – Марк покачал головой. – Видели бы вы их!

– Я офицер Красной армии, старшина, и видел немало раненых. Может, все-таки найдется топчан или хотя бы тюфяк?

Марк пожал плечами:

– Ее жизнь вне опасности. Ни серьезных ранений, ни контузии. Не могу же я выпихнуть кого-то с раной в животе, чтобы освободить для нее место!

– Конечно нет, – хмыкнул Александр.

– Не знаю, что с ней и делать. Ей нужна настоящая больница. Нужно соединить обломки костей и наложить гипс. Здесь этого сделать нельзя.

Александр нахмурился. Что делать? Дорогу разбомбили, грузовик забрали для нужд армии.

– Завтра что-нибудь придумаем. А сегодня добудьте полотенец и наложите повязки.

Александр наклонился, накрыл Татьяну краем простыни и поднял на руки.

– Да, и еще одну простыню.

Марк неохотно полез в медицинский саквояж.

– Как насчет морфия?

– Нет, старший лейтенант, – рассмеялся фельдшер. – Придется ей потерпеть. Морфий только для тяжело раненных.

Он пожертвовал бинты и три полотенца, и Александр понес Татьяну в палатку. Там уложил ее на простыню, запахнул рубашку, взял ведро и пошел к ручью за водой. Вернувшись, он разрезал полотенце на лоскуты, окунул в холодную воду и принялся смывать с ее лица и волос грязь и кровь.

– Тата, – шептал он, – сумасшедшая, что ты наделала!

Глаза ее открылись.

Теперь молодые люди молча смотрели друг на друга.

– Тата…

Ее рука потянулась к его щеке.

– Александр, – слабо, без удивления выдохнула она. – Я сплю?

– Нет.

– Наверное, все-таки сплю. Я… я видела во сне твое лицо. Что случилось?

– Ты в моей палатке. Что ты делала на станции в Луге? Немцы все разбомбили.

Татьяна ответила не сразу.

– Кажется, возвращалась в Ленинград. А что ты там делал?

Он мог бы солгать и хотел солгать. Недаром задыхался от гнева, недаром чувствовал себя обманутым и преданным. Преданным ею. Той, которая равнодушно его отвергла. Но правда была так очевидна.

– Я искал тебя.

Глаза ее наполнились слезами.

– Что это было? Почему мне так холодно?

– Ничего страшного, – поспешно заверил он. – Фельдшеру пришлось разрезать твои брюки и рубашку…

Татьяна поднесла руки к распахнутому вороту рубашки. Александр отвел глаза. Ему так хорошо удавалось притворяться там, у Кировского, но сейчас, когда он нашел ее живой, залитой кровью, с переломами, но живой, он больше не мог делать вид, что это ничего не значит, что спасение этой девочки ничего не значит, что сама она ничего не значит.

Она поднесла пальцы к лицу и уставилась на кровь:

– Это моя?

– Не думаю.

– Тогда что со мной? Почему я не могу шевельнуться?

– Ребра сломаны.

Она застонала.

– И нога тоже.

– Спина, – прошептала она. – С моей спиной что-то не так.

– Что именно? – встревожился Александр.

– Не знаю. Горит как в огне.

– Возможно, это ребра. Я как-то сломал ребро на финском фронте, в прошлом году, и спину тоже жгло.

– Вода течет…

Бросив мокрую тряпку в ведро, Александр спросил:

– Таня, ты меня хорошо слышишь?

– Угу.

– Можешь сесть?

Татьяна попыталась сесть, но не смогла. Она подняла на него растерянные глаза, сжимая края рубашки и майки.

Сердце Александра разрывалось. Он помог ей сесть.

– Давай я раздену тебя. Все равно это больше нельзя носить: все пропиталось кровью.

Татьяна покачала головой.

– Придется, – настаивал он. – Я взгляну на твою спину и оботру тебя водой. Если не обработать рану, можно получить заражение крови. Я смою кровь с твоих волос и туго забинтую ребра и ногу. Сразу почувствуешь себя лучше.

Она вновь покачала головой.

– Не бойся, – уговаривал Александр, привлекая ее к себе, и, когда она ничего не ответила, осторожно снял с нее блузку и майку.

Маленькое измученное тельце льнуло к нему, под руками горела покрытая кровью спина. Татьяна так нуждается в его заботе! А он так отчаянно мечтает заботиться о ней. Всегда…

– Где болит?

– Там, где ты трогаешь, – всхлипнула она. – Прямо под твоими пальцами.

Он перегнулся через ее плечо, чтобы лучше рассмотреть. Кровь в одном месте запеклась толстым слоем.

– По-моему, это просто порез. Сейчас вымою и посмотрю, но, думаю, ничего страшного.

Александр прижал ее голову к груди, коснулся губами влажных волос.

Он положил ее на белую простыню. Прикрыв ладонями крошечную грудь, она опустила ресницы.

– Таточка, мне нужно умыть тебя.

Ее глаза оставались закрытыми.

– Позволь, я сама, – выдавила она.

– Ладно, но ты даже сидеть не можешь.

– Дай мне мокрое полотенце, и я сама все сделаю, – упиралась она.

– Тата, разреши мне поухаживать за тобой. Пожалуйста. – Он перевел дыхание. – Не бойся, я не причиню тебе зла.

– Знаю, – пролепетала она, не желая или не в силах поднять веки.

– Не волнуйся. Лежи как лежишь. Я все сделаю.

Он вымыл ей волосы, руки, живот, шею как мог тщательно под мерцающим светом керосиновой лампы. Татьяна громко застонала, когда он коснулся бока, представлявшего собой сплошной синяк.

Орудуя тряпкой, Александр монотонно приговаривал:

– Когда-нибудь, не сейчас, но скоро, ты, если захочешь, объяснишь мне, что делала на вокзале во время бомбежки. Договорились? Подумай хорошенько, что мне сказать. Смотри, как тебе повезло. Ну-ка, подними руки. Сейчас вытру тебя и перебинтую ребра. Через несколько недель они сами заживут. Будешь как новенькая.

Татьяна, по-прежнему не открывая глаз, отвернула лицо и снова закрыла руками грудь. Александр стянул с нее разрезанные брюки, оставив в одних трусиках, и вымыл ноги. Она съежилась и потеряла сознание, когда он дотронулся до места перелома. Он подождал, пока она придет в себя.

– Мне оторвало ногу? – простонала она сквозь зубы. – У тебя нет ничего, чтобы снять боль?

– Только водка.

– По части водки я не слишком сильна.

Когда он вытирал ей живот, Татьяна умоляюще прошептала:

– Пожалуйста… не смотри на меня… – Ее голос оборвался.

Его голос тоже дрожал.

– Все в порядке, Таточка, – произнес он и, нагнувшись, поцеловал верхушку мягкой груди, прикрытой ее ладонью. – Все в порядке.

Он никак не мог оторваться от нее. Пришлось долго уговаривать себя, прежде чем выпрямиться.

– Я должен перевернуть тебя. Вымыть спину.

– Я сама перевернусь.

– Не трать силы.

Он тщательно, бережно обтер ей спину.

– Как я и говорил, ничего страшного. Много порезов стеклом. Это ребра болят.

– Что же мне надеть? – взмолилась она, уткнувшись лицом в простыню. – Это все, что у меня есть.

– Не волнуйся, завтра что-нибудь отыщем.

Он перебинтовывал ее сзади, чтобы не видеть ее грудей, которые она продолжала закрывать ладонями. Ему до смерти хотелось прижаться губами к ее плечу. Но он сдержался.

Потом он уложил Татьяну поудобнее, прикрыл одеялом и крепко перебинтовал ногу, обложив предварительно палочками.

– Ну как? – улыбнулся он. – Правда ведь легче? А теперь держись.

Она едва сумела поднять руки к его шее.

Александр перенес ее на свою походную койку, и Татьяна еще несколько секунд обнимала его, прежде чем отстраниться. Он бережно укутал ее шерстяным одеялом.

– П-почему мне т-так холодно? – спросила она, стуча зубами. – Эт-то значит, что я ум-мираю?

– Нет, – заверил он, – все обойдется. Но нужно поскорее доставить тебя в город.

– Я не могу идти. Что же нам делать?

Легонько похлопав ее по ноге, он шепнул:

– Тата, главное, что мы вместе. Я обо всем позабочусь. Не волнуйся.

– Я и не волнуюсь, – едва улыбнулась Татьяна, пристально глядя на него в полумраке.

– Может, к завтрашнему дню починят дорогу. Всего три километра отсюда. Жаль, что у меня реквизировали грузовик. Но им он нужен больше. Нужно уходить на рассвете.

Он придвинулся чуть ближе:

– Где ты была до того, как оказалась на вокзале?

– Рыла окопы. Под огнем у немцев. Они на другом берегу.

– Знаю. Завтра или послезавтра они переправятся на наш. Поэтому нам нужно будет уйти на рассвете. Но сейчас тебе надо отдохнуть. – Он улыбнулся. – У меня есть примус. Сейчас наберу воды. И заварю тебе чай.

Он вынул из рюкзака бутылку водки и поднес к ее губам.

– Я не…

– Выпей, прошу. Тебе станет легче. Водка немного заглушит боль. Ты когда-нибудь что-то ломала?

– Руку, много лет назад, – пробормотала Татьяна и, передернувшись, хлебнула из бутылки.

– Почему ты отрезала волосы? – допытывался он, поддерживая ее голову и глядя на нее сверху вниз. Какая невыносимая мука – быть так близко от нее!

– Не хотела, чтобы они мешали. Я тебе противна?

Она смотрела на него своими огромными беззащитными глазами.

– Нет, – сипло сказал Александр.

Ему потребовалось сделать усилие над собой, чтобы не наклониться и не поцеловать ее. Пришлось поскорее убраться из палатки. Собраться с мыслями. Ее беспомощность и уязвимость заставили его дать волю так долго скрываемым чувствам, и теперь он оказался в их власти. Полностью. Окончательно.

Он отправился к ручью, вскипятил чай и вошел в палатку. Она полудремала-полубодрствовала. Что бы он не отдал сейчас за ампулу морфия!

– У меня есть шоколад. Хочешь кусочек?

Татьяна легла на здоровый бок и стала посасывать шоколад. Александр сидел на траве, подняв колени к подбородку.

– Хочешь отдохнуть?

Он покачал головой:

– Почему ты решилась на такое безумие, Таня?

– Хотела найти брата.

Она быстро глянула на него и отвела глаза.

– Но не лучше ли было вернуться в казармы и спросить меня?

– Я уже это сделала. Подумала, что, если бы ты знал что-нибудь, пришел бы и сказал. А ты…

– Прости, – выдохнул Александр и увидел, как круглое личико побелело; она так пыталась быть храброй! – Таня, мне очень жаль, но Пашу послали в Новгород.

– О нет! – воскликнула Татьяна. – Пожалуйста, больше ничего не говори. Пожалуйста.

Ее трясло, и дрожь никак не унималась.

– Мне ужасно холодно, – пожаловалась она, кладя руку на его сапог. – Можешь напоить меня чаем, пока я не заснула.

Он придержал ее голову, а другой рукой поднес ко рту чашку.

– Я так устала, – пробормотала она, не сводя с него глаз. – Совсем как на Кировском.

Александр попытался отодвинуться, но она спросила:

– Куда ты идешь?

– Никуда. Просто устраиваюсь поудобнее. Переночую здесь, а завтра мы отправимся домой.

– Но ты замерзнешь. Ложись рядом.

Александр помотал головой.

– Пожалуйста, Шура, – всхлипнула она, протягивая руку. – Пожалуйста, побудь со мной.

Он не смог отказать, даже если бы и хотел. Задув лампу, он сбросил сапоги и грязную окровавленную гимнастерку, поискал в ранце чистую майку и лег рядом с Таней, накрыв их обоих одним одеялом.

В палатке царил непроглядный мрак. Он лежал на спине, а она – на левом боку, на сгибе его руки. Александр слышал треск кузнечиков. Слышал ее легкое дыхание. Чувствовал ее теплое дыхание плечом и грудью. Чувствовал ее обнаженное тело под своей ладонью. Голова кружилась.

– Таня!

– Да?

Ее голос дрожал.

– Ты устала? Слишком устала, чтобы поговорить?

– Не слишком.

– Начни сначала и не останавливайся, пока не дойдешь до станции Луга. Что с тобой приключилось?

И она рассказала все.

Он был потрясен и переспросил:

– Ты заползла под мертвецов, прежде чем вокзал обрушился?

– Да.

– Блестящий военный маневр, – одобрил Александр.

– Спасибо.

В тишине раздался тихий плач. Он прижал ее к себе:

– Мне в самом деле жаль твоего брата.

– Шура, – выговорила она так тихо, что ему пришлось напрячь слух, – помнишь, я рассказывала, как мы с Пашей ездили на озеро Ильмень в Новгороде?

– Помню, – кивнул он, гладя ее по голове.

– Тетя Рита, и дядя Борис, и моя двоюродная сестра Марина…

– Марина?

– Ты о чем?

– Та самая Марина, которую ты собиралась тогда навестить?

Он улыбнулся в темноте и ощутил, как она легонько толкнула его в живот.

– Да. У них дача на озере и лодка, и мы с Пашей гребли по очереди до другого берега. Я полпути, и он полпути. Однажды мы поссорились. Он не хотел уступать мне весла. Сначала спорил, потом кричал, потом так разозлился, что сказал: «На, получай весло, если хочешь!» Он швырнул в меня веслом и сбил в воду.

Татьяна вздрогнула. Александр услышал ее тихий смех.

– Я плюхнулась вниз, но сразу же выплыла, только не хотела, чтобы он понял, что со мной все в порядке, так что задержала дыхание, нырнула под лодку и услышала, как он зовет меня и все больше паникует, просто с ума сходит. Потом он бросился спасать меня, но я проплыла под лодкой, забралась на борт, подняла весло и свистнула. И едва он обернулся, треснула его по голове.

Татьяна вытерла слезы ладошкой, которая только что касалась Александра.

– Ну и конечно, он потерял сознание. Едва не пошел ко дну. Я увидела, как он опускается вниз, и сначала подумала, что он дурачится. Хотела посмотреть, на сколько он сможет задержать дыхание. Я была уверена, что ему до меня далеко. Прошла секунда… еще одна… Я вытащила его из воды. Сама не знаю, откуда силы взялись перевалить его через борт. Он лежал и стонал, что я ударила его слишком сильно. Мне пришлось грести до берега самой. Ну и получила я от родителей, когда те увидели шишку у него на макушке. Меня побили, поставили в угол, а он как ни в чем не бывало заявил, что вовсе не терял сознания и просто притворялся.

Она снова заплакала.

– Знаешь, я все время жду, что появится Паша и скажет, что он разыграл меня.

– Танечка, в этот раз чертовы немцы слишком сильно ударили его веслом, – срывающимся голосом произнес Александр.

– Знаю. Мне так грустно и одиноко без него…

Она замолчала. Александр лежал, дожидаясь, пока Татьяна успокоится. Она не знала, как ему было одиноко без нее.

Татьяна вдруг приподнялась, пытаясь что-то спросить. Он погладил ее по голове:

– Что, Тата?

– Шура, ты заснул?

– Нет.

– Я тосковала по тебе… Каждый раз, выходя из проходной, искала тебя глазами. Ничего, что я так говорю?

– А я тосковал по тебе, – признался Александр, целуя светлый пушок на ее голове. – Ничего, что ты так говоришь.

Она молчала, медленно, нежно проводя рукой по его груди. Он притянул ее ближе. Она застонала от боли. Снова. Еще раз. Проходили минуты. Минуты. Часы.

– Шура, ты спишь?

– Нет.

– Я просто хотела сказать… спасибо, милый.

Глаза Александра смотрели в темноту, словно стараясь увидеть мгновения прошлой жизни: детство, отца с матерью, Баррингтон… Но он ничего не видел. Ничего не чувствовал, кроме прикосновений Татьяны, лежавшей на его затекшей руке и ласкавшей его грудь.

Ее пальцы замерли. Легли на его быстро бьющееся сердце. Губы легонько коснулись его рубашки.

Потом она заснула. А вслед за ней заснул и он.

Александр проснулся, когда небо за стенкой палатки окрасилось серо-голубым.

– Таня…

– Я проснулась, – шепнула она, не отнимая руки от его груди.

Он встал и пошел умываться к ручью. К Луге идти было опасно. Немцы стояли в семидесяти пяти метрах, на другом берегу. Пушки и танки были нацелены на советских солдат, спавших с прижатыми к шинелям винтовками. Александру повезло больше: он прижимал к себе Татьяну.

Вернувшись с водой в палатку, он усадил Татьяну, помог умыться и дал хлеба с остывшим чаем.

– Как ты себя чувствуешь? Бодра и весела? – улыбнулся он.

– Да, – пробормотала она, – пожалуй, допрыгаю на одной ножке до Ленинграда.

Судя по ее измученному лицу, она сильно страдала.

Александр пообещал скоро вернуться и отправился будить фельдшера – взять какую-нибудь одежду и лекарств. Лекарств не оказалось, но Марк отыскал платье одной из медсестер, погибшей несколько дней назад.

– Слушай, старшина, я прошу всего-то один паршивый кубик морфия, – произнес с досадой Александр.

– У меня его нет! – отрезал Марк. – За кражу наркотиков полагается расстрел. Даже если бы у нее началось внутреннее кровотечение, я все равно не дал бы морфия гражданскому лицу. Что ты хочешь – война. А если сейчас принесут раненого офицера?

Александр не ответил.

Он вернулся к Татьяне и надел на нее платье, стараясь не задеть ни бок, ни ногу.

– Ты очень хороший, – сказала она, положив ладонь на его щеку.

– Ты тоже, – признался он, прижимаясь щекой к ее ладони. – Очень больно? Выпей еще немного водки. Это хоть немного заглушит боль.

– Ладно, – согласилась она. – Все, что скажешь.

Он позволил ей сделать несколько глотков.

– Готова в путь?

– Оставь меня. Оставь и уходи. Рано или поздно мне найдут уголок в палатке с ранеными. Люди умирают, места освобождаются.

– Думаешь, я прошел через все это, чтобы бросить тебя здесь?

Он сложил палатку, перекинул через плечо скатанные одеяло и шинель.

– Сейчас подниму тебя. Сможешь постоять на одной ноге?

– Да, – со стоном вырвалось у нее.

Стоя, она едва доходила ему до ключиц. Он изнывал от желания чмокнуть ее в макушку.