Читать книгу: «Линии разлома. Скрытые трещины, все еще угрожающие мировой экономике», страница 2
Растущее неравенство как импульс к развитию ипотечного кредитования
Самым показательным примером линии разлома первого типа (эта тема рассматривается в главе 1 данной книги) является возросшее неравенство доходов в Соединенных Штатах и политическое давление, которое оно оказывало на возникновение дешевых кредитов. Совершенно очевидно, что доходы высших слоев населения увеличились. Если в 1976 году 1 % самых богатых домохозяйств получал 8,9 % дохода страны, то к 2007 году доля доходов этой группы населения возросла до 23,5 % совокупного дохода в США. Иначе говоря, из каждого дополнительного доллара от роста реальных доходов в период между 1976 и 2007 годами 58 центов шли в руки наиболее состоятельного 1 % домохозяйств5. В 2007 году менеджер хедж-фонда Джон Полсон заработал 3,7 миллиарда долларов, что превышает доход медианного американского домохозяйства примерно в 74 000 раз6.
Но хотя непомерные доходы «бизнес-верхушки» возбуждают интерес широкой публики и приводят в ярость колумнистов из среднего класса, обычный американец редко встречается с миллиардером в лице менеджера хедж-фонда. Для его опыта ближе тот факт, что с 1980-х годов зарплата работников 90-го процентиля распределения заработной платы в Соединенных Штатах, таких как офисные менеджеры, росла быстрее, чем зарплата работника 50-го процентиля (медианного работника), – как правило, это фабричные рабочие или офисные секретари и ассистенты. Увеличение разрыва между 90-м и 50-м процентилями обусловлено рядом факторов. Возможно, самым важным является то обстоятельство, что хотя развивающийся в Соединенных Штатах технологический прогресс требует все большего профессионального мастерства (если нашим родителям хватало диплома об окончании средней школы, то сегодня для приема на работу в офис едва ли достаточно степени бакалавра), существующая система образования оказалась неспособна предоставить достаточное количество работников с необходимым образованием. Эти проблемы коренятся в безалаберном отношении к питанию, социализации и обучению в детском возрасте и в плачевном состоянии системы начального и среднего образования, которое оставляет слишком многих американцев не подготовленными к поступлению в колледж.
За такое положение дел в образовании расплачивается преимущественно средний класс – стагнирующей зарплатой и возрастающей угрозой остаться без работы. Политики ощущают озабоченность своих избирателей, но повысить качество образования не так просто, поскольку для этого требуются реальные и эффективные политические реформы в той сфере, где слишком многие игроки заинтересованы в сохранении status quo. Кроме того, любое изменение в этой области даст эффект лишь через много лет, и никакие усилия политиков в этом направлении не снимут текущую озабоченность электората. Поэтому политики стали (или были вынуждены) искать другие, более быстродействующие средства успокоения своих избирателей. Всем давно понятно, что решающее значение имеет не доход, а потребление. Суть дела в следующем: если удастся каким-то образом поддержать на должном уровне потребление домохозяйств среднего класса (если эти люди смогут себе позволить периодически приобретать новые машины и время от времени проводить отпуска в экзотических местах), возможно, они станут уделять меньше внимания своей стагнирующей зарплате.
Поэтому политический ответ на растущее неравенство – была ли то тщательно спланированная или спонтанная реакция на требования избирателей – заключался в расширении кредитования домохозяйств, особенно с низкими доходами. Такая тактика принесла немедленные выгоды – растущее потребление и увеличение количества рабочих мест, в то время как погашение кредита могло быть отложено на неопределенное будущее. Как бы цинично это ни звучало, но в истории немало примеров того, как легкие кредиты использовались в качестве паллиатива теми правительствами, которые оказались неспособны напрямую удовлетворить требования среднего класса и снять его глубокие озабоченности. Однако политики имеют обыкновение выражать свои программные идеи в более вдохновляющих и убедительных терминах, нежели вульгарные обещания обеспечить рост потребления. В Соединенных Штатах включение в круг собственников жилой недвижимости (с учетом того, что обладание собственным домом – ключевой элемент американской мечты) домохозяйств с низкими и средними доходами служило удобным прикрытием для более широких целей экспансии кредитов и потребления. Но когда легкие деньги, выделенные «щедрым» правительством, вступают в контакт с жаждой прибыли, свойственной изощренному, конкурентному и аморальному финансовому сектору, возникают глубокие линии разлома.
Это не первый – и разумеется, не последний – случай в истории, когда кредитная экспансия была использована в целях смягчения озабоченности группы населения, чувствующей себя обделенной. Нам не придется далеко ходить за примерами: они легко найдутся в пределах США. Дерегулирование, сопровождавшееся стремительной экспансией банковского капитала в Соединенных Штатах начала XX столетия, во многом было реакцией на популистское движение, поддержанное мелкими и средними фермерами, которые почувствовали себя ущемленными по сравнению со все более многочисленными индустриальными рабочими и требовали более «легких» кредитов. Огромные сельскохозяйственные кредиты послужили одной из существенных причин банковского кризиса во время Великой депрессии.
Экспортно ориентированный рост и зависимость
Как правило, существуют пределы потребления, которые могут поддерживаться за счет кредитов, особенно в такой большой стране, как Соединенные Штаты. Высокий спрос на потребительские товары и услуги обычно приводит к росту цен и инфляции. Обеспокоенный центральный банк отвечает на это повышением кредитных ставок, ограничивая тем самым как способность домохозяйств брать деньги в кредит, так и их тягу к потреблению. Однако с конца 1990-х и на протяжении 2000-х годов существенная доля растущего спроса американских домохозяйств удовлетворялась за счет зарубежных товаров, поступавших из Германии, Японии и все в большей мере из Китая, который традиционно добивался экономического роста путем увеличения экспорта, обладая огромным нереализованным потенциалом. Но, как показано в главе 2 данной книги, способность вышеперечисленных стран интенсифицировать экспорт товаров отражает серьезную слабость избранного ими пути развития – чрезмерную зависимость от иностранного потребителя. Эта зависимость является источником линий разлома второго типа.
Глобальная экономика отличается хрупкостью по той причине, что низкий внутренний спрос в традиционных странах-экспортерах оказывает давление на другие страны, побуждая их к увеличению расходов. Поскольку экспортеры имеют излишки товаров, такие страны, как Испания, Великобритания и Соединенные Штаты (которые не только игнорируют растущую задолженность домохозяйств, но даже активно поощряют ее), и такие страны, как Греция (которой недостает политической воли для обуздания правительственного популизма и требований профсоюзов), склонны использовать представившуюся возможность. В конечном итоге высокая задолженность домохозяйств или правительств в этих странах ограничивает дальнейший рост спроса и приводит к серьезным деформациям в экономической системе. Но пока такие большие страны, как Германия и Япония, остаются структурно предрасположенными к экспорту и даже обреченными на его рост, глобальное предложение неизбежно находит слабые звенья – страны, проводящие непоследовательную политику или отличающиеся наихудшей дисциплиной, – искушая их тратить деньги до тех пор, пока они могут себе это позволить, и тем самым ввергая их в кризис.
Почему в мире так много стран, экономика которых зависит от потребления иностранных граждан? Их зависимость проистекает из того пути к быстрому росту, который они для себя избрали вследствие разрушений, вызванных Второй мировой войной, или по причине бедности. Правительства (и банки) широко вмешивались в функционирование этих экономик, чтобы создать сильные фирмы и конкурентоспособных экспортеров, – как правило, в ущерб потреблению домохозяйств в собственной стране.
Со временем эти страны создали очень эффективный производственный сектор, ориентированный на экспорт: такие фирмы, как Canon, Toyota, Samsung и Formosa Plastics, являются на сегодня мировыми лидерами. Необходимость поддерживать конкурентоспособность на иностранных рынках не позволяла экспортерам расслабиться. Но если глобальная конкуренция ограничивала вред, наносимый государственным вмешательством в экспортный сектор, то в производственном секторе, ориентированном на внутреннее потребление, таких ограничений не было. Банки, розничные торговцы, рестораны и строительные компании, используя свое влияние на политику правительства, сумели ограничить внутреннюю конкуренцию в интересующих их секторах. В результате эти секторы стали весьма неэффективными. Не существует, например, больших японских банков, которые могли бы составить конкуренцию HSBC в мировом масштабе; нет японских розничных торговых сетей, которые приближались бы по масштабу и конкурентоспособности к Walmart; никто не слышал о японских ресторанных сетях, сопоставимых с McDonald's по количеству франшиз.
Поэтому, хотя вышеуказанные страны демонстрировали необычайно высокие темпы экономического роста и быстро вошли в когорту богатых государств, их стартовое преимущество в виде низкой заработной платы со временем улетучилось, и обеспечивать развитие экспорта становилось все труднее; при этом пользующийся политической поддержкой, но крайне неэффективный производственный сектор этих стран, ориентированный на местного потребителя, стал налагать серьезные ограничения на рост, обусловленный внутренними факторами. Мало того, что этим странам очень трудно обеспечить экономический рост собственными силами в разумные сроки; проблема в том, что им еще труднее стимулировать внутренний рост в период спада без массированных и весьма расточительных трат. Когда правительство вынуждено тратить деньги, его естественная реакция состоит в том, чтобы создать привилегии для влиятельных, но неэффективных местных производителей – в ущерб долгосрочному росту. Поэтому страны, о которых идет речь, впали в зависимость от иностранного спроса, без которого они не в силах выкарабкаться из экономических спадов.
Будущее не сулит им ничего хорошего. По мере того как население в этих странах стареет, проведение реформ становится все более трудным делом, а зависимость от иностранного потребителя только усиливается. И Китай, ВВП которого, скорее всего, станет в обозримом будущем самым большим в мире, движется по тому же опасному пути. Эта страна должна произвести радикальные политические изменения, если она не хочет присоединиться к описанной группе в качестве тормоза, а не движущей силы мирового экономического роста.
Столкновение систем
В прошлом демонстрировавшие быстрый рост развивающиеся страны, как правило, не были чистыми экспортерами, хотя их промышленные предприятия ориентировались на производство товаров, имевших спрос за рубежом. Чрезвычайно быстрые темпы роста таких стран, как Южная Корея и Малайзия, в 1980-х – начале 1990-х годов привели к объемным инвестициям в машины и оборудование, которые зачастую импортировались из Германии и Японии. Это означало, что они испытывали торговый дефицит и вынуждены были занимать «быстрые деньги» на мировых рынках капитала, чтобы поддерживать инвестиции и рост.
Таким образом, в былые времена даже экспортно ориентированные развивающиеся страны помогали абсорбировать избыточное предложение богатых экспортеров. Но в 1990-е годы развивающимся странам пришлось испытать серию финансовых кризисов, которые заставили их понять, что получение объемных кредитов от промышленно развитых стран для поддержания инвестиций было способом навлечь на свою голову большие неприятности. В главе 3 я объясняю, почему эти страны перешли от абсорбции глобального избыточного предложения к политике, направленной на то, чтобы самим стать чистыми экспортерами и способствовать усугублению проблемы. Суть дела в том, что их финансовые системы базировались на принципах, фундаментально отличавшихся от предпосылок, на которых базировалась система тех, кто их финансировал, а несовместимость между этими системами, служившая источником соответствующей линии разлома, делала крайне рискованными все попытки получать из-за рубежа кредиты для поддержания инвестиций и экономического роста.
В условиях конкурентной финансовой системы, существующей в таких странах, как Соединенные Штаты и Великобритания, акцент делается на прозрачном и надежном обеспечении исполнения условий контрактов при помощи правовой системы: поскольку осуществление деловых операций не зависит от кумовства и «связей», такие системы называют «прозрачными», ибо они дают возможность получить информацию, необходимую для понимания действий заемщика, и предоставляют всем игрокам гарантию того, что их права будут защищены законом, а решение суда – исполнено. В результате участники рынка проявляют готовность иметь дело с такими ценными бумагами, как акции и долгосрочные долговые обязательства, и финансировать конечного потребителя напрямую, а не прибегать к посредникам в виде банков. Каждая сделка должна быть оправданной сама по себе и осуществляться путем конкурентных торгов. Ясно, что такое описание далеко от действительности (во время недавнего кризиса прозрачности явно не хватало), но оно отражает глубинную суть такой системы.
Финансовые системы в странах, где государственное и банковское вмешательство было важным фактором в ходе роста, устроены совсем иначе. Доступная широкой публике финансовая информация крайне ограничена, – возможно, потому, что правительства и банки, которые сами направляли потоки финансирования, не нуждались ни в публичности, ни тем более в общественном контроле над своей деятельностью. Хотя в большинстве таких стран правительство отстранилось от прямого управления денежными потоками, банки до сих пор играют там важную роль, а информация строго дозируется и не выходит за пределы круга влиятельных инсайдеров. Ввиду скудности публичной информации исполнение контрактных обязательств во многом зависит от долгосрочных деловых отношений сторон. Заемщик погашает задолженность, дабы избежать разрыва специфических «связей» с партнером, что может привести к неблагоприятным последствиям, поскольку при подобной системе именно «связи» являются единственной «конвертируемой валютой». Это означает, что финансисты-аутсайдеры, тем более зарубежные, почти не имеют доступа к такого рода системе. Более того, именно этот барьер обеспечивает работоспособность системы: ведь если бы заемщики имели возможность маневрировать, играя на конфликте интересов заимодавцев, как это происходит в условиях прозрачной конкурентной системы, существующая система обеспечения исполнения контрактов разрушилась бы.
Итак, что происходит, когда частных инвесторов промышленно развитой страны с прозрачной экономической системой просят профинансировать корпоративные инвестиции в развивающуюся страну с системой, основанной на «связях» (как это было в начале 1990-х годов)? Иностранные инвесторы, слабо разбирающиеся в непрозрачных инсайдерских отношениях, делают три вещи. Они минимизируют риски, предоставляя только краткосрочные займы, чтобы иметь возможность забрать свои деньги по первому требованию. Они деноминируют выплаты в иностранной валюте, с тем чтобы их платежные требования не уменьшались из-за инфляции или девальвации местной валюты. И они предоставляют займы через местные банки, чтобы в случае неспособности банка расплатиться правительство пришло и поддержало свои банки, дабы избежать еще большего экономического ущерба. Таким способом иностранные инвесторы получают полную правительственную гарантию. Угроза причинения дополнительного ущерба – вот что позволяет иностранным инвесторам из стран с прозрачной экономикой доверять свои деньги непрозрачной системе, основанной на «связях».
Проблема, возникшая в середине 1990-х годов в Восточной Азии, состояла в том, что иностранные инвесторы, защищенные вышеуказанными мерами, не имели стимулов показывать качество финансируемых ими проектов. А местная банковская система, которая до недавнего времени предоставляла займы и гарантии по указке правительства, не обладала достаточными возможностями для проведения взвешенной и объективной экспертизы, особенно в тех случаях, когда заемщики входили в группу лидеров технологического прогресса и производили инвестиции в комплексные, капиталоемкие проекты. Заемщики были счастливы, получив свободный поток кредитов, и не имели желания задавать лишние вопросы. Но когда реализация проектов, финансировавшихся этими сомнительными займами, начала пробуксовывать, то иностранные инвесторы поспешили забрать свои деньги обратно. Поэтому развивающиеся страны, которые в значительной степени опирались на иностранные средства для финансирования своих инвестиций, переживали периодические подъемы и спады, а кульминацией этого процесса стали кризисы конца 1990-х годов.
Эти кризисы были не только разрушительными, но и унизительными. Например, падение индонезийского ВВП от пика до «дна» составило почти 25 %, что приближалось по масштабам к падению, испытанному Соединенными Штатами в период Великой депрессии. Но индонезийский кризис протекал очень бурно: он длился всего год с небольшим. Когда экономика Индонезии перешла в фазу свободного падения и миллионы тружеников превратились в безработных, не имея никакой государственной поддержки, в стране начались расовые беспорядки и болезненные социально-политические пертурбации. В довершение всего страна, которая имела основания гордиться тем, что освободилась от колониального ига и достигла определенной экономической независимости, вынуждена была пойти с протянутой рукой в МВФ за займами, ради получения которых индонезийцам пришлось взять на себя большое количество дополнительных обязательств. Некоторые из этих условий напрямую диктовались промышленно развитыми странами, отстаивавшими собственные интересы, что вызывало гнев индонезийцев, воспринимавших такое поведение как попытку лишить их суверенитета.
Поэтому нет ничего удивительного в том, что многие развивающиеся страны решили никогда впредь не отдавать себя на милость международных финансовых рынков (или МВФ). Вместо того чтобы занимать деньги на финансирование своих инвестиций за рубежом, правительства и корпорации этих стран отказались от больших инвестиционных проектов, сопряженных с долговой зависимостью. А некоторые из них сделали ставку на увеличение экспорта при помощи поддержания заниженного курса национальной валюты. Закупая иностранную валюту для поддержания заниженного курса своей, они накопили большие валютные резервы, которые служили «фондом на черный день» – на тот случай, если иностранные кредиторы снова впадут в панику. Таким образом, в конце 1990-х годов развивающиеся страны сократили инвестиции и превратились из чистых импортеров в чистых экспортеров товаров и капитала, что только увеличило и без того избыточное глобальное предложение.
Вскоре после этого инвестиции корпораций из промышленно развитых стран также сошли на нет в связи с бумом интернет-компаний, в результате которого мировая экономическая система впала в рецессию в первые годы нового тысячелетия. Поскольку такие страны, как Германия и Япония, оказались неспособны стать движущими силами глобального роста вследствие избранной ими экспортной ориентации, бремя стимулирования экономического роста легло на Соединенные Штаты.
Восстановление без создания рабочих мест и требование стимулирования
Как уже было сказано, Соединенные Штаты оказались политически предрасположенными к стимулированию потребления. Но, хотя рост потребления давал необходимые стимулы для выхода мировой экономики из рецессии 2001 года, вскоре выяснилось (как и в случае восстановления, имевшего место в 1991 году), что новые рабочие места не создаются. В силу того что пособия по безработице носят в США краткосрочный характер, правительство испытывает колоссальное дополнительное политическое давление, побуждающее его продолжать стимулировать экономику путем денежных вливаний. Как показано в главе 4, восстановление без создания рабочих вовсе не обязательно рассматривать как явление, ставшее в Соединенных Штатах достоянием прошлого; и нынешнее восстановление до сих пор не привело к созданию заметного числа рабочих мест. Восстановление без создания рабочих мест особенно опасно потому, что длительные стимулирующие вливания, осуществляемые с тем, чтобы побудить частный сектор создавать рабочие места, на деле приводят к деформации стимулов, особенно в финансовом секторе. Эти процессы создают еще одну линию разлома, образующуюся в результате взаимодействия между политикой и финансовым сектором, но на этот раз мы имеем дело с линией, которая меняет свое положение в ходе экономического цикла.
С 1960 до 1991 года (когда произошел очередной спад) выходы из рецессий в Соединенных Штатах, как правило, не занимали много времени. В среднем, для того чтобы пройти путь от низшей точки экономического спада до достижения докризисного уровня производства, достаточно было двух кварталов, а для восстановления потерянных рабочих мест требовалось не более восьми месяцев7.
Выходы из рецессий, имевшие место в 1991 и 2000–2001 годах, сильно отличались друг от друга. Хотя в 1991 году производство восстановилось за три квартала и всего за один квартал в 2001 году, потребовалось 23 месяца (считая от низшей точки рецессии), чтобы восстановить рабочие места, потерянные во время кризиса 1991 года, и 38 месяцев в случае с кризисом 2001 года8. Фактически потеря рабочих мест продолжалась, причем довольно долго, и в период выхода из кризиса, так что эти восстановления заслуженно получили название «восстановлений без создания рабочих мест».
К сожалению, Соединенные Штаты крайне плохо приспособлены к восстановлениям без создания рабочих мест. Обычно пособия по безработице выплачиваются всего шесть месяцев. Кроме того, медицинское страхование исторически было привязано к работе, поэтому безработный рискует потерять также и доступ к медицинской помощи.
Краткосрочные пособия были относительно приемлемым решением, когда выходы из рецессий были быстрыми, а рабочих мест вполне хватало. Боязнь потерять пособие до момента нахождения новой работы имела свои преимущества: такая ситуация заставляла рабочих более серьезно относиться к поискам работы и внимательнее относиться к предложениям работодателей. Но в ситуации, когда новые рабочие места почти не создаются, эти преимущества превращаются в источник нарастающей неопределенности и озабоченности – причем не только для безработных. Даже люди, имеющие работу, начинают бояться ее потерять и остаться ни с чем.
Политики, игнорирующие тревоги своих избирателей, плохо кончают. Бытует мнение, что президент Буш-старший проиграл кампанию по переизбранию в президенты, несмотря на победу в Ираке (хотя эта война пользовалась популярностью), потому что проявил безразличие к опасениям населения, связанным с выходом из рецессии 1991 года без создания рабочих мест. Этот урок был хорошо усвоен политиками. С чисто политической точки зрения экономическое восстановление – это не вопрос производства, а вопрос создания рабочих мест, поэтому политики проявляют готовность принимать дополнительные меры по стимулированию экономики как в фискальной (повышение государственных расходов и снижение налогов), так и в монетарной (снижение краткосрочных процентных ставок) областях – лишь бы начали появляться новые рабочие места.
С теоретической точки зрения такие действия можно расценивать как торжество демократии. Однако на практике общественное давление, побуждающее сделать хоть что-нибудь и побыстрее, позволяет политикам идти напролом, игнорируя систему сдержек и противовесов, которая в обычных условиях оказывает серьезное влияние на принятие политических решений в США. У партии, находящейся у власти в период спада, появляется возможность принимать решения, имеющие долгосрочные последствия, без должной проработки – под предлогом безотлагательности; партия поступает подобным образом для того, чтобы протолкнуть свою повестку дня. Это приводит к усилению флуктуаций в политике вопреки тому, о чем мечтал электорат. Кроме всего прочего, такой подход чаще всего влечет за собой чрезмерные расходы, которые подрывают финансовое здоровье правительства в долгосрочной перспективе.
В главе 5 исследуется конкретный механизм, при помощи которого вышеуказанные политические соображения влияют на монетарную политику Соединенных Штатов. Монетарная политика является, конечно, вотчиной внешне независимой Федеральной резервной системы (ФРС), но руководитель ФРС должен обладать недюжинной смелостью, чтобы пойти наперекор политикам и повысить процентные ставки, пока не начнут создаваться новые рабочие места. И часть мандата ФРС состоит в том, чтобы поддерживать высокую занятость. Кроме того, при сохранении высокого уровня безработицы инфляция заработной платы (которая является сегодня главным предметом озабоченности банкиров) маловероятна, поэтому ФРС чувствует себя вправе проводить политику поддержания низких процентных ставок. Но такая стратегия имеет свои последствия: одна из проблем состоит в том, что множество других рынков, включая иностранные, реагируют на мягкую монетарную политику. В подобной ситуации цены на такие товары, как нефть и металлы, скорее всего, поднимутся, а стоимость активов вроде домов, акций и облигаций, скорее всего, подвергнется инфляции, поскольку инвесторы, избегающие краткосрочных сделок с низкими процентными ставками, предпочитают вкладывать деньги в другие инструменты, сулящие более высокую прибыль.
Положение осложняется еще и потому, что финансовый сектор в таких условиях тоже склонен брать на себя бо́льшие риски. В 2003–2006 годах низкие учетные ставки только усилили стимулы, уже созданные государственной поддержкой «жилья для бедных», и вызвали небывалый бум жилищного строительства и рост задолженности. Стремясь оживить корпоративные инвестиции и поощрить найм рабочей силы, ФРС подлила масла в огонь, попытавшись заверить экономических игроков, что в обозримом будущем учетная ставка будет удерживаться на низком уровне. Такие обещания только взвинтили стоимость активов и увеличили принятие риска в финансовом секторе. Наконец, глава ФРС Алан Гринспен нанес по экономике последний регулирующий удар: в 2002 году он фактически пообещал рыночным игрокам, что ФРС не будет вмешиваться для снижения цен на рынке активов, но вмешается в работу рынков, чтобы облегчить начало нового роста, когда рынки рухнут. Если бы финансовым рынкам нужно было разрешение, чтобы пуститься во все тяжкие, то ничего лучшего, чем заявление Гринспена, нельзя было придумать.
Сфокусировавшись только на рабочих местах и инфляции – а по большому счету только на первом факторе, – ФРС вела себя недальновидно и, в сущности, проявила политическую ангажированность. И есть опасность, что она поступит точно так же и теперь, оставаясь при этом верной букве своего мандата. Хотя ФРС имеет в своем распоряжении ограниченный набор инструментов и поэтому предостерегает, чтобы на нее не возлагали слишком большого числа потенциально противоречивых задач, она не может игнорировать того факта, что узость ее подхода может иметь очень серьезные последствия для экономики: так, установленные ФРС низкие учетные ставки и выбрасываемая на рынок ликвидность оказывают широкое и многообразное воздействие на поведение финансового сектора. Случай с поощрением ажиотажа вокруг жилья для людей с низкими доходами показывает, что линия разлома, возникающая при соприкосновении политически мотивированного стимулирования с финансовым сектором, готовым ухватиться за любое конкурентное преимущество, является источником большой опасности.
