Дом напротив озера

Справа от дома Ройсов находится ветхая обитель Эли Уильямса, писателя, который был популярен в восьмидесятых и не так популярен сейчас. Его дом напоминает швейцарское шале – три этажа грубо отесанного дерева с крохотными балкончиками на верхних этажах и красными ставнями на окнах. Как и моя семья, Эли и его жена проводили лето на озере Грин. Когда она умерла, Эли продал их дом в Нью-Джерси и переехал сюда на постоянное место жительства. Как единственный постоянный житель озера, он теперь присматривает за другими домами, когда все остальные в отъезде.

В доме Кэтрин не горит свет, поэтому его стеклянная стена отражает озеро, как зеркало. Я ловлю взглядом искаженные силуэты нас двоих в лодке, наши отражения колеблются, как будто мы сами сделаны из воды.

Когда я подвожу лодку к причалу, Кэтрин наклоняется вперед и берет мои холодные руки в свои.

– Еще раз спасибо. Ты действительно спасла мне жизнь.

– Ничего, – говорю я. – Я была бы ужасным человеком, если бы проигнорировала нуждающуюся супермодель.

– Бывшую супермодель.

Она снова кашляет. Кашель опять такой же страшный.

– Ты в порядке? – спрашиваю я. – Может быть тебе нужно к врачу?

– Все будет хорошо. Том скоро вернется. А до тех пор, я думаю, я приму горячий душ и вздремну.

Она выходит на причал и понимает, что мое одеяло все еще на ее плечах.

– Боже, я забыла вернуть тебе это.

– Оставь, – говорю я. – Тебе нужнее.

Кэтрин кивает в знак благодарности и тихим шагом направляется к дому по пристани. Ее шаг длинный, плавный, элегантный, грациозный. Кэтрин, возможно, устала от модельного мира, и на то были веские причины, но ее походка была такой красивой, глаз не оторвать.

Дойдя до дома, она поворачивается ко мне и машет левой рукой.

Только тогда я замечаю что-то странное.

Кэтрин несколько раз упомянула своего мужа, но – по крайней мере сейчас – на ее руке я не заметила обручального кольца.

Мой телефон звонит, когда я возвращаюсь в дом у озера, его сердитое чириканье слышно, когда я поднимаюсь по ступенькам крыльца. Поскольку я промокла, устала и продрогла до костей, мое первое желание – проигнорировать его. Но потом я вижу, кто звонит.

Марни.

Замечательная, язвительная, не по годам терпеливая Марни.

Единственная, кому я еще не надоела, возможно, потому что она моя двоюродная сестра. И мой лучший друг. И мой менеджер, хотя сегодня она просто друг.

– Это не деловой звонок, – заявляет она, когда я отвечаю.

– Я так и предполагала, – говорю я, зная, что она звонит не по делу. Не сейчас. Может быть, никогда больше.

– Я просто хотела узнать, как поживает старое болото.

– Ты имеешь в виду меня или озеро?

– Обеих.

Марни притворяется, что у нее с озером Грин отношения любви-ненависти, хотя я знаю, что на самом деле это всего лишь любовь. Когда мы были детьми, мы проводили здесь каждое лето вместе, плавая и катаясь на каноэ, и не спали полночи, пока Марни рассказывала истории о привидениях.

– Ты ведь знаешь, что на озере обитают привидения? – всегда начинала она, скорчившись у изножья кровати в нашей общей комнате, вытянув загорелые ноги и прижавшись босыми ступнями к наклонному потолку.

– Странно было сюда вернуться, – говорю я, опускаясь в кресло-качалку. – Грустно как-то.

– Естественно.

– И одиноко.

Это место слишком велико для одного человека. Все началось с малого – простой коттедж на одиноком озере. Шли годы, что-то менялось и достраивалось, и дом превратился в наследие. Теперь мне тут так пусто, потому что я тут одна. Прошлой ночью, когда я проснулся в два часа, я бродила из комнаты в комнату, нервничая из-за всего этого незанятого пространства.

Третий этаж. Спальные помещения. Всего пять спален, начиная от большой главной спальни с собственной ванной комнатой и заканчивая маленькой спальней с двумя кроватями и наклонным потолком, где мы с Марни спали в детстве.

Второй этаж. Основная жилая зона, лабиринт уютных комнат, переходящих друг в друга. Гостиная с большим каменным камином и забитым подушками уголком для чтения под лестницей. Я зову ее «логовом», где висит проклятая голова лося на стене, которая нервировала меня в детстве и до сих пор уже во взрослой жизни. Здесь находится единственный в доме у озера телевизор, поэтому я редко смотрю телевизор, когда бываю здесь. Мне всегда кажется, что лось изучает каждое мое движение.

Рядом с гостинной находится библиотека, прекрасное место, которым обычно пренебрегают, потому что его окна выходят только на деревья, а не на само озеро. После этого идет длинная очередь предметов первой необходимости – прачечная, дамская комната, кухня, столовая.

Вокруг всего этого, как ленточка на подарке, крыльцо. Плетеные кресла спереди, деревянные качели сзади.

Нижний этаж. Выходной подвал. Единственное место, куда я отказываюсь идти.

Больше, чем любая другая часть дома, она заставляет меня думать о Лене.

– Чувствовать себя одинокой – это естественно, – говорит Марни. – Но ты привыкнешь к этому. Есть ли еще кто-нибудь на озере, кроме Эли?

– На самом деле, есть. Кэтрин Ройс.

– Модель?

– Бывшая модель, – говорю я, вспоминая, что сказала мне Кэтрин, когда вылезала из лодки. – Она и ее муж купили дом за озером.

– Отпуск со звездами на озере Грин, Вермонт! – говорит Марни своим лучшим голосом телеведущей. – Она была стервой? Модели всегда кажутся мне стервозными. Скандалы, интриги, расследования!

– Она была очень милой, на самом деле. Хотя, возможно, это потому, что я спасла ее от утопления.

– Серьезно?

– Серьезно.

– Если бы за этим следили папарацци, – говорит Марни, – ваши карьерные перспективы сейчас выглядели бы совсем по-другому.

– Я думала, это не деловой звонок.

– Это не так, – настаивает она. – Пожалуйста, позаботься о себе. Мы займемся делами, когда тебе разрешат вернуться.

Я вздыхаю.

– И это зависит от моей матери. А это значит, что я никогда не вернусь. Меня приговорили к пожизненному заключению.

– Я поговорю с тетей Лолли о твоем условно-досрочном освобождении. А пока у тебя есть новая подруга-модель, которая составит тебе компанию. Ты видела ее мужа?

– Еще нет.

– Я слышала, что он странный, – говорит Марни.

– То есть?

Она делает паузу, тщательно подбирая слова.

– Экспрессивный.

– Ты имеешь в виду как герой-разведчик в каком-нибудь голливудском фильме? Как Том Круз?

– Не совсем. Том Ройс больше похож на парня, который проводит собрания во время занятий фитнесом или пробежкой и никогда не перестает работать. Ты ведь не пользуешься его приложением?

– Нет.

Я избегаю обычно социальные сети, которые в основном представляют собой место опасных отходов с разной степенью токсичности. У меня достаточно проблем, с которыми нужно разобраться. Мне не нужен дополнительный стресс, когда я вижу, как совершенно незнакомые люди в «Твиттере» говорят мне, как сильно они меня ненавидят. Кроме того, я не могу доверять себе. Не могу представить, какую чепуху я бы написала, если бы во мне было шесть стаканов. Нет, лучше держаться подальше от этого всего.

Усилия Тома Ройса в основном направлены на таргетинг в LinkedIn и Facebook. Комбинированная реклама, это называется. Предоставление профессионалам бизнеса возможность общаться, делясь своими любимыми барами, ресторанами, полями для гольфа и местами отдыха. Его слоган: «Работа и отдых обязательно сочетаются».

Не в моей сфере деятельности. Бог знает, я старалась примкнуть к этому комьюнити.

– Хорошо, – говорит Марни. – Наверное, это была бы не очень удачная коллаборация.

– Думаешь? Хотя его слоган мне вполне подходит.

Голос Марни понижается. Это обеспокоенный тон, который я часто слышала в прошлом году.

– Пожалуйста, не шути, Кейси. Не об этом. Я беспокоюсь за тебя. Не как твой менеджер. Как твой друг и член семьи. Я не могу понять, через что ты проходишь, но тебе не нужно делать это в одиночку.

– Я пытаюсь, – говорю я, глядя на стакан бурбона, который оставила, когда кинулась спасать Кэтрин. Меня охватывает желание сделать глоток, но я знаю, что Марни услышит, если я это сделаю. – Мне просто нужно время.

– Что ж, оно у тебя есть, – говорит Марни. – У тебя все в порядке с финансами. И это безумие когда-нибудь уляжется. Просто проведи следующие несколько недель, сосредоточившись на себе.

– Договорились.

– Договорились. И позвони мне, если тебе что-нибудь понадобится. Все что угодно.

– Договорились, – повторила я.

Я не стала расстраивать Марни и нагружать ее своими мыслями. Зачем? Марни ничего не может сделать, чтобы изменить ситуацию. Единственный человек, который может вытащить меня из беспорядка, который я создала, это я сама.

Чего я не склонна делать в данный момент.

Через две минуты после разговора с Марни мне снова звонят.

Моя мать как всегда ежедневно в четыре часа дня хочет поговорить со мной.

Вместо того чтобы звонить на мобильный, она звонит на старый дисковой телефон, что стоит в гостиной нашего домика. Она знает, что его раздражающий звонок повышает вероятность того, что я отвечу. Она права. В течение трех дней после моего возвращения я пыталась игнорировать эти настойчивые трели, но всегда сдавалась после пятого звонка.

Сегодня я сдерживаюсь до седьмого звонка, прежде чем зашла внутрь и ответила. Если я не отвечу сейчас, я знаю, что она будет продолжать настойчиво звонить.

– Я просто хочу знать, как ты поживаешь, – говорит моя мать по традиции.

Как вчера.

И за день до этого.

– Все в порядке, – отвечаю я, как и вчера.

И за день до этого.

– А дом?

– Тоже хорошо. Я же сказала, все хорошо.

Она игнорирует мой сарказм. Если и есть на свете хоть один человек, которого не смущает мой сарказм, так это Лолли Флетчер. У нее тридцать шесть лет практики общения со мной.

– Ты пила? – спрашивает она, и это настоящая цель ее ежедневного телефонного звонка.

– Конечно, нет.

Я смотрю на голову лося, которая смотрит на меня остекленевшим взглядом со своего обычного места на стене. Несмотря на то, что он мертв уже почти столетие, я не могу отделаться от ощущения, что лось осуждает меня за мою ложь.

– Я искренне надеюсь, что это правда, – говорит мама. – Если это так, пожалуйста, продолжай в том же духе. Если это не так, что ж, у меня не будет другого выбора, кроме как отправить тебя в более эффективное место.

Реабилитация.

Вот что она имеет в виду. Отправить меня в какое-то учреждение в Малибу, в названии которого есть то ли слово «Обещание», то ли «Безмятежность», то ли «Надежда». Я была в таких местах раньше и ненавижу их. Вот почему моя мама всегда намекает на это, когда хочет, чтобы я вела себя хорошо. Это скрытая угроза, которую она никогда не хочет раскрывать полностью.

– Ты же знаешь, что я этого не хочу, – добавляет она. – Вездесущие журналисты обязательно прознают об этом, и, конечно, это будет не очень хорошая для нас реклама. И я не могу вынести мысли о том, что эти мерзкие сплетники оскорбляют тебя больше, чем ты того заслуживаешь.

Это одна из немногих вещей, в которых мы с мамой согласны. Сплетники действительно неприятные. И хотя называть то, что они делают, злоупотреблением – это слишком сильно, но они, безусловно, раздражают. Причина, по которой я изолировалась на озере Грин, а не в своей квартире в Верхнем Вест-Сайде, заключается в том, чтобы скрыться от любопытных взглядов папарацци. Они были безжалостны. Они пасли меня возле моего дома. Следовали за мной в Центральный парк. Следили за каждым моим движением, в надежде поймать меня с бутылкой в руке.

В конце концов, мне так надоело все это, что я зашла в ближайший бар, села снаружи с двойным старомодным стаканом и проглотила его залпом, пока дюжина камер щелкала. На следующее утро фотография этого момента появилась на обложке New York Post.

«Кейси бухает» – гласил заголовок.

В тот же день моя мать появилась у моей двери в сопровождении своего шофера Риккардо.

– Я думаю, тебе стоит съездить на озеро на месяц, не так ли?

Несмотря на то, что она сформулировала это как вопрос, по ее тону я догадалась, что выбора у меня нет. Было ясно, что это ультиматум; я поеду туда, хочу того или нет, что Риккардо отвезет меня и что мне не следует даже думать о том, чтобы зайти по пути в винный магазин.

И вот я в одиночной камере. Моя мать клянется, что это для моего же блага, но я знаю этому цену. Меня наказывают. Потому что, хотя половина того, что произошло, была не по моей вине, другая половина была целиком моей заслугой.

Несколько недель назад одна знакомая, редактирующая мемуары знаменитостей, предложила мне написать свои собственные.

– Большинство звезд считает, что очень важно оставить после себя мемуары, – сказала она.

Я сказала ей «да», я возьмусь за мемуары, но только в том случае, если название на обложке будет «Как стать кормом для таблоидов за семь простых шагов». Она подумала, что я шучу, и, возможно, так оно и было, но я все еще придерживаюсь этого условия. Думаю, люди бы лучше меня поняли, если бы я изложила свою жизнь, как инструкцию из «Икеи».

«Шаг Первый», конечно же, это быть единственным ребенком возлюбленной Лолли Флетчер, иконы Бродвея, и Гарета Грина, продюсера, довольно мягкого.

Моя мать дебютировала на Бродвее в девятнадцать лет. С тех пор она работает без перерыва. В основном на сцене, но также и в кино и на телевидении. YouTube тоже полон ее интервью на шоу Лоуренса Велка, шоу Майка Дугласа, Мэтча Гэйма и других известных и популярных шоу. Она миниатюрная, едва ли пять футов на каблуках. Вместо того чтобы улыбаться, она подмигивает. Эта ее манера стала ее визитной карточкой. Сначала она собирает «губки бантиком», как у Купидона, и выпускает свою первую стрелу, а затем летит в публику вторая стрела – блеск глаз орехового цвета. Признаю, на публику это действует гипнотически, поэтому многие от нее в восторге.

Моя мама талантлива. Безусловно. Она была и остается звездой старой школы. В расцвете сил Лолли Флетчер могла танцевать, играть и шутить, и была лучшей из лучших. И у нее был мощный певческий голос, который был довольно глубоким для такой маленькой женщины. Это тоже выделяло ее среди прочих.

Но вот маленький секрет моей матери: за звездным мерцанием, внутри ее крошечного тела, есть стальной хребет. Выросшая в нищете в угольном городке в Пенсильвании, Лолли Флетчер в раннем возрасте решила, что станет знаменитой, и что ее голос сделает это возможным. Она усердно работала, убирая студии в обмен на уроки танцев. Еще она работала на трех внеурочных работах, чтобы оплачивать услуги репетитора по вокалу, где тренировалась часами. В интервью моя мама утверждает, что никогда в жизни не курила и не пила алкоголь, и я этому верю. Ничто не могло помешать ее успеху.

И когда она добилась успеха, она продолжала много работать, изо всех сил, на изнурение, чтобы оставаться на звездном небосводе. Никаких поблажек Лолли Флетчер себе не давала и не пропустила ни одного выступления, передав свою роль какой-нибудь другой артистке. Неофициальным девизом в нашей семье было: «Зачем что-то делать, если ты не собираешься отдаваться по полной программе?»

Моя мать все еще отдается по полной своей программе каждый божий день.

Ее первые два шоу были организованы братьями Грин, которые были одним из лучших продюсерских дуэтов того времени. Стюарт Грин был прямолинейным пиарщиком. Гарет Грин был бледным и невозмутимым бухгалтером-счетоводом. Оба были очарованы юной Лолли. И все думали, что она выберет пиарщика. Но она не оправдала ожиданий и выбрала бухгалтера, который был на двадцать лет старше ее.

Много лет спустя Стюарт женился на хористке, и у них родилась Марни.

Через три года после этого я родилась у своих родителей.

Я была поздним ребенком. Моей матери шел сорок первый год, что всегда заставляло меня подозревать, что мое рождение было случайным, незапланированным. Что-то, чем она могла бы занять себя во время карьерного затишья, когда она была слишком стара, чтобы играть Элизу Дулиттл или Марию фон Трапп, но все еще находилась в нескольких годах от миссис Ловетт и Мамы Роуз.

Материнство было ей менее интересно, чем выступления. Через шесть месяцев она вернулась к работе над возрождением спектакля «Король и я», а я в буквальном смысле стала бродвейским ребенком. Моя кроватка стояла в ее гримерке, и я делала свои первые шаги на сцене, практически греясь в лучах сценического света.

Из-за этого моя мать предполагала, что я пойду по ее стопам. Собственно, она этого требовала. Я дебютировала на сцене, сыграв юную Козетту, когда она шесть месяцев играла в «Отверженных» в Лондоне. Я получила роль не потому, что умела петь или танцевать или была хоть немного талантлива, а потому, что это было предусмотрено контрактом Лолли Флетчер. Меня заменили через две недели, потому что я продолжала настаивать на том, что слишком больна, чтобы играть свою роль. Моя мать была в ярости.

Это подводит нас ко «Второму Шагу»: бунту.

После фиаско «Отверженных» мой уравновешенный отец ограждал меня от планов матери создать из меня звезду. Потом он умер, когда мне было четырнадцать, и я взбунтовалась, что для богатого ребенка, живущего на Манхэттене, означало пристраститься к наркотикам. И ходить в клубы, где можно было приобрести наркоту. И на частные вечеринки, где этой наркоты еще больше.

Я курила.

Я сплевывала.

Затем ложила конфету на язык и позволяла ей раствориться, пока не переставала чувствовать внутреннюю часть рта.

И это срабатывало. Несколько блаженных часов я не вспоминала о том, что мой отец умер, и что моя мать заботилась о своей карьере больше, чем обо мне, и что все люди вокруг меня были здесь только потому, что я заплатила за наркотики, и что у меня не было настоящих друзей. Кроме Марни. Но затем я возвращалась к реальности, просыпаясь в чужой квартире, где я никак не могла вспомнить, как сюда попала. Или в салоне такси, когда рассвет выглядывает из-за зданий вдоль Ист-Ривер. Или в вагоне метро, где бомж спит на сиденье напротив меня и блюет на мою слишком короткую юбку.

Моя мать изо всех сил старалась справиться со мной. Она тратила большие деньги, чтобы решить проблему, которой была я для нее. Она делала все то, что богатые родители пытаются делать с проблемными девочками. Школа-интернат, реабилитация и сеансы терапии, на которых я грызла свои кутикулы вместо того, чтобы говорить о своих чувствах.

Затем произошло чудо.

Мне стало лучше.

Ну, мне просто стало скучно, что привело к улучшению моего состояния. К тому времени, когда мне исполнилось девятнадцать, я уже так долго наводила беспорядок, что это стало утомительно. Я хотела попробовать что-то новое. Я хотела попробовать не быть слабым звеном. Я бросила наркотики, клубы, «друзей», которых завела на этом пути. Я даже проучилась семестр в Нью-Йоркском университете.

Там же произошел «Третий Шаг» – еще одно чудо.

Я занялась актерским мастерством.

Я никогда не собиралась идти по стопам матери. Выросшая в шоу-бизнесе, я не хотела иметь с ним ничего общего. Но вот в чем дело: это был единственный мир, который я знала. Поэтому, когда подруга по колледжу познакомила меня со своим отцом-кинорежиссером, который затем спросил меня, не хочу ли я сыграть небольшую роль в его следующем фильме, я сказала: «Почему бы и нет?»

Фильм был хорош. Это принесло много денег, и я сделала себе имя. Не Кейси Грин, это мое настоящее имя. Я настояла на том, чтобы меня называли Кейси Флетчер, потому что, честно говоря, если у вас такое же наследие, как у меня, было бы глупо не выставлять это напоказ.

Я получила еще одну роль в другом фильме. Потом еще после этого. К большому удовольствию моей матери и моему удивлению, я стала моим самым большим страхом: действующей актрисой.

Но вот еще что: я довольно хороша в этом деле.

Конечно, не легендарная, как моя мать, которая действительно хороша в своем деле. Но я хорошо улавливаю направление, веду себя прилично и могу придать новый смысл даже самому затертому диалогу. Поскольку я недостаточно красива для статуса ведущей леди, я часто играю второстепенную роль, например, лучшую подругу, серьезную сестру, сочувствующую коллегу. Я никогда не стану звездой, которой является моя мать, и это не моя цель. Но я уже сделала себе имя. Люди знают меня. Режиссеры знают меня. Агенты по кастингу предлагают мне большие роли в небольших фильмах и маленькие роли в больших фильмах, а также главную роль в ситкоме, которая длился всего тринадцать эпизодов.

Меня волнует не размер роли. Но меня волнует персонаж. Я хочу сложных, интересных ролей, в которые я могу погрузиться полностью.

Когда я играю, я хочу быть кем-то совершенно другим. Не собой.

Поэтому моя главная любовь – это театр. Иронично, я знаю. Думаю, взросление за кулисами действительно повлияло на меня. Лучшая часть меня, это точно. Последнее предложение, которое я получила, было сыграть мать актера на шесть лет младше меня в перезагрузке «Трансформеров». У персонажа было четырнадцать реплик. Последним предложением театра стала главная роль в бродвейском триллере с диалогами на каждой странице сценария.

Я сказал нет фильму, да пьесе. Я предпочитаю осязаемую искру между исполнителем и зрителем, которая существует только в театре. Я чувствую это каждый раз, когда выхожу на сцену. Мы делим одно и то же пространство, дышим одним воздухом, разделяем одно и то же эмоциональное путешествие. А потом его нет. Весь опыт преходящ, как дым.

Такова же и моя карьера, которая почти закончилась, что бы ни говорила Марни.

Говоря о том, что недолговечно, добро пожаловать на «Четвертый Шаг»: выйти замуж за сценариста, у которого тоже есть имя, но недостаточно громкое, чтобы затмить ваше.

В моем случае это Лен. Профессионально известен как Леонард Брэдли, который написал несколько сценариев для фильмов, которые вы определенно видели, и довольно много фильмов, которые вы не видели. Мы познакомились сначала на вечеринке, а потом продолжили знакомство на съемках фильма, где он редактировал сценарий, но в титрах указан не был. Оба раза я думала, что он милый, забавный и, возможно, довольно сексуальный под своей серой толстовкой с капюшоном и кепкой «Эн-уай». Я не думала о нем как о своем парне до нашей третьей встречи, когда мы оказались на борту того же рейса обратно в Нью-Йорк.

– Нам нужно прекратить подобные встречи, – сказал он.

– Ты прав, – ответила я. – Ты же знаешь, что про нас могут пойти сплетни, если мы продолжим вот так встречаться.

Мы сели на соседние места, и весь полет провели в разговорах. К тому времени, как самолет приземлился, мы договорились встретиться за ужином. Стоя в зоне выдачи багажа аэропорта Джона Кеннеди, мы оба раскраснелись от флирта и не хотели расставаться. Я сказала:

– Моя машина ждет снаружи. Мне нужно идти.

– Конечно.

Лен сделал паузу, внезапно смутившись.

– Можно я сначала поцелую тебя?

Я не сопротивлялась, и моя голова закружилась, как одна из багажных каруселей, заваленная чемоданами пассажиров.

Шесть месяцев спустя мы поженились в мэрии, Марни и моя мать были свидетелями. У Лена не было своей семьи. По крайней мере, никого, кого он хотел бы пригласить на свою импровизированную свадьбу. Его мать была на тридцать лет моложе отца, ей было восемнадцать, и она была беременная, когда они поженились, и двадцать три, когда она их бросила. Его отец отыгрался на Лене. Вскоре после начала наших отношений Лен рассказал мне, как его отец сломал руку, когда ему было шесть лет. Следующие двенадцать лет он провел в приемных семьях. В последний раз Лен разговаривал со своим отцом, который уже давно умер, как раз перед отъездом в Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе на полную стипендию.

Из-за своего прошлого Лен был полон решимости не совершать тех же ошибок, что и его родители. Он никогда не злился и редко грустил. Когда он смеялся, то смеялся всем телом, как будто внутри него было слишком много счастья, чтобы его можно было сдержать. Он был отличным поваром, еще лучшим слушателем и любил долгие горячие ванны, желательно вместе со мной. Наш брак был комбинацией жестов, как больших (например, когда он арендовал целый кинотеатр на мой день рождения, чтобы мы вдвоем могли посмотреть «Окно во двор»), так и маленьких. Он всегда придерживал для меня дверь. И заказывал пиццу с дополнительным сыром, не спрашивая, потому что знал, что мне это нравится. И ценил удовлетворенную тишину, когда мы вдвоем находились в одной комнате, но занимались разными делами.

В результате наш брак был пятилетним периодом, в течение которого я была почти безумно счастлива.

И это была важная часть моей жизни.

Если бы этого не было в моей жизни, имело бы тогда хоть что-нибудь значение?

Это подводит нас к «Пятому шагу»: провести лето на озере Грин.

Дом у озера всегда был особенным местом для моей семьи. Задуманный моим прапрадедом как спасение от душного и вонючего лета Нью-Йорка, это было единственное место у прохладной воды среди лесной чащи, где можно было жить. Тогда же озеро получило свое название – Грин. Первоначально коренное племя, которое когда-то жило в этом районе, называло озеро Отши, теперь же оно именуется в честь первого белого человека, достаточно бесстрашного, чтобы поселиться здесь, как если бы он был первооткрыватель и строитель новой Америки.

Мой отец каждое лето проводил на озере, носившем его фамилию. Как и его отец до него. Как и я. В детстве я любила жизнь на озере. Это была столь необходимая передышка от театральности моей матери. Некоторые из моих самых ярких воспоминаний связаны с бесконечными днями, проведенными за ловлей светлячков, готовкой зефира на огне, плаванием в озере на солнце до тех пор, пока не загорит кожа.

Идея поехать на озеро летом принадлежала Лену, потому что после холодной, слякотной зимы мы почти не виделись. Я была занята в бродвейском триллере, который предпочла фильму «Трансформеры», а Лену все время приходилось возвращаться в Лос-Анджелес, чтобы написать еще один набросок сценария о супергероях, за которых он взялся, потому что ошибочно полагал, что это будут легкие деньги.

– Нам нужен перерыв, – сказал он во время пасхального бранча. – Давай возьмем отпуск и проведем его на озере Грин.

– На все лето?

– Ага. Думаю, это пойдет нам на пользу, – Лен улыбнулся мне, выпивая свою «Кровавую Мэри». – Я знаю, что мне чертовски нужен перерыв.

И мне тоже. Тогда мы взяли отпуск. Я поставила пьесу на паузу на четыре месяца, Лен наконец закончил сценарий, и мы уехали на лето в Вермонт. Это было замечательно. Днем мы коротали часы, читая, затем занимались любовью, а после высыпались. По вечерам мы готовили свой ужин и сидели на крыльце, потягивая крепкие коктейли и слушая призрачный зов гагар, эхом разносящийся по озеру.

Однажды днем в конце июля мы с Леном наполнили корзину для пикника вином, сыром и свежими фруктами, купленными утром на ближайшем фермерском рынке. Мы подошли к южной оконечности озера, где лес сменяется скалистым утесом. Наткнувшись на вершину, мы разложили еду на клетчатом одеяле и провели день, перекусывая, попивая вино и глядя на воду далеко внизу.

В какой-то момент Лен повернулся ко мне и сказал:

– Давай останемся здесь навсегда, Си.

Cи.

Это было его прозвище для меня, созданное им после того, как он счел «Кейс» слишком грубым для ласкового обращения.

– Кейс ассоциируется у меня с частным детективом, – сказал он. – Или, что еще хуже, с юристом.

– А может, мне и не нужно никаких прозвищ, – сказала я. – Мое имя не такое уж и громоздкое.

– Ну, как же! Ты же называешь меня Лен. А я тебя не буду называть ласково? Нет, тогда я буду эгоистом, если у меня будет уменьшительно-ласкательное имя, а у тебя нет.

Когда между нами произошел этот диалог, мы уже официально встречались две недели, мы оба очень быстро чувствовали, что все становится очень серьезно, но ни один из нас не был готов это признать. Вот почему Лен слишком старался той ночью. Он хотел поразить меня остроумием. И хотя остроумие, возможно, было напряженным, я действительно была ослеплена им.

И я оставалась в этом состоянии большую часть нашего брака.

И вот мы сидим на краю обрыва тем июльским днем. Я смотрю на воду, загипнотизированная солнечным светом, искрящимся на озере, и летним ветерком, что колышет мои волосы.

Лен указал на валун, торчавший из воды примерно в пятидесяти ярдах от берега внизу. На озере Грин о нем ходили легенды, в основном потому, что никто не знал, как этот выгоревший на солнце камень оказался на двадцати футах над водой и еще сколько-то он опускается от поверхности до дна озера. Мы все называли его Старым Упрямцем, потому что Эли, исследовавший региональные легенды, утверждал, что он был там сотни лет и останется еще долго после того, как нас не станет.

Вдруг Лен сказал:

– Конечно, нам все равно придется много ездить в город и Лос-Анджелес по работе, но нет закона, обязывающего жить на Манхэттене. Мы могли бы жить здесь постоянно. Сделать это место нашим домом.

Дом.

Мне понравилось, как это звучит.

Не имело значения, что дом у озера формально принадлежал моей тете и матери. Или что восточный Вермонт был довольно далеко от Манхэттена, не говоря уже о том, как далеко от Лос-Анджелеса, где Лен проводил так много времени. Идея привлекала меня. Как и Лен, я жаждала жизни вдали от нашей повседневной рутины.

– Дай подумать, – сказала я.

Но шанса подумать у меня не было. Через неделю Лен умер.

Кстати, это «Шестой Шаг».

«Пусть ваш муж умрет во время отпуска».

В то утро, когда это случилось, меня вытащил из постели голос Эли, стучащего в входную дверь. Прежде чем открыть ее, я посмотрела на часы в холле. Семь утра. Слишком рано для него, чтобы нанести соседский визит.

Что-то случилось.

– Твоя лодка оторвалась, – объявил Эли. – Проснулся и увидел, как она дрейфует по озеру. Думаю, ты не правильно ее завязала.

– Она все еще там? – спросила я.

– Нет. Я отбуксировал ее в свой док. Могу привести ее тебе. – Эли оглядел меня, заметив мою ночную рубашку и наспех накинутый халат. – Или пусть Лен плывет со мной.

Лен.

Его не было в постели, когда я проснулась. В доме его тоже не было. Эли и я обыскали дом вдоль и поперек, выкрикивая его имя. Его не было нигде. Он ушел.

– Как ты думаешь, он мог выйти на утреннюю пробежку или что-то в этом роде?

– Лен не бегает, – сказала я. – Он плавает.

Мы оба посмотрели на озеро, мерцающее за высокими окнами гостиной. Вода была спокойной. И вокруг никого и ничего. Я не могла даже представить себе нашу лодку, не пришвартованную, бесцельно дрейфующую по воде. Пусто.

Эли тоже представил себе это, потому что следующее, что он сказал, было:

– Ты не знаешь, была ли у Лена какая-то причина брать лодку сегодня утром?

– Некоторые дни… – Я сделала паузу, чтобы проглотить комок беспокойства, который внезапно застрял у меня в горле. – Иногда по утрам он ходит на рыбалку.