Странствия убийцы

Наполовину осушив кружку, я понял, что совсем отвык от эля, тем более на пустой желудок. Я сделал мальчику знак подойти к столу и попросил чего-нибудь поесть. Он принес мне только что срезанный с вертела кусок мяса с гарниром из тушеных овощей и подливкой. Это и новый эль в моей кружке отняли большую часть моих медяков. Когда я поднял брови, услышав цену, мальчик выглядел удивленным.

– В трактире «Морской узел» вы заплатили бы вдвое больше, сударь, – сказал он мне с негодованием. – И это хорошая баранина, а не какой-нибудь бродячий старый козел, который помер от голода.

Я попытался сгладить неловкость, сказав:

– Наверное, на серебряную монетку уже не купишь того, что раньше.

– Может, и так, но я-то здесь при чем? – фыркнул он и вернулся в кухню.

– Что ж, серебряная монетка ушла быстрее, чем я ожидал, – пожурил я себя.

– Этот мотив нынче всем нам знаком, – заметил арфист.

Он сидел спиной к своему столу и наблюдал за мной. Две его партнерши обсуждали между собой какую-то поломку дудочки. Я с улыбкой кивнул старику и заговорил громче, когда заметил, что его глаза покрыты бельмами.

– Я некоторое время не бывал на речной дороге. Собственно говоря, довольно долго – около двух лет. Когда я был здесь в последний раз, в трактирах все было не так дорого.

– Что ж, бьюсь об заклад, что теперь так можно сказать почти о любом месте в Шести Герцогствах, по крайней мере в Прибрежных. Теперь говорят, что новые цены у нас устанавливаются чаще, чем новая луна. – Он повертел головой, как если бы мог видеть, и я подумал, что он ослеп не так давно. – А еще теперь говорят, что половина налогов идет на прокорм людей из Фарроу, которые их собирают.

– Джош! – упрекнула его одна из спутниц, и он с улыбкой повернулся к ней.

– Только не говори мне, что кто-нибудь из них торчит в этой таверне, Хани. Мой нос чует людей из Фарроу за сто шагов.

– А может он учуять, с кем ты сейчас разговариваешь? – кисло спросила она.

Хани была старшей из двух женщин, примерно моей ровесницей.

– По-моему, я говорю с парнем, которому немного не повезло. А значит, это не какой-нибудь толстяк из Фарроу, пришедший собирать налоги. Кроме того, я понял, что он не может быть одним из сборщиков Брайта, едва он стал жаловаться на цену мяса. Когда это ты видела, чтобы кто-нибудь из них платил за что-то в трактире или в таверне?

Я нахмурился при этих словах. Когда страной правил Шрюд, его солдаты или сборщики налогов не забирали ничего без некоторого возмещения. Но тут я вспомнил о манерах.

– Могу ли я предложить вам выпить немного, арфист Джош? И вашим друзьям?

– Что я слышу? – спросил старик, улыбаясь и поднимая брови. – Ты страдаешь, отдавая монетку за то, чтобы наполнить собственный живот, но готов сорить деньгами, наполняя наши кружки?

– Позор лорду, который слушает песни менестрелей и не дает им промочить горло, – ответил я с улыбкой.

Женщины обменялись взглядами за спиной у Джоша, и Хани с легкой насмешкой спросила меня:

– А когда ты последний раз был лордом, молодой человек?

– Это всего лишь поговорка, – сказал я, на мгновение смутившись. – Но я не пожалел бы пары медяков за песни, которые слышал. Особенно если вдобавок у вас найдется парочка новостей. Я иду к речной дороге. Вы, случайно, не оттуда?

– Нет, мы как раз туда, – весело ответила вторая певица.

Ей было около четырнадцати лет, и у нее были потрясающие голубые глаза.

Я увидел, как старшая знаком велит девушке помолчать. Она представилась:

– Как вы слышали, добрый господин, это арфист Джош, я Хани, а это моя кузина Пайпер…

Два промаха в таком коротком разговоре. Во-первых, я разговаривал с ними так, словно я все еще живу в Баккипе, а они заезжие менестрели, во-вторых, я не придумал заранее никакого имени. Я порылся в памяти, подыскивая подходящее, и после затянувшейся паузы выпалил:

– Коб, – а потом с содроганием подумал, почему это я выбрал имя человека, которого я когда-то знал и убил.

– Что ж… Коб. – Хани, как и я, помолчала, прежде чем произнести это имя. – Может быть, у нас и найдутся для тебя новости, и мы будем рады, если ты угостишь нас, был ты когда-то лордом или нет. Так кто должен тебя искать на дороге?

– Простите? – спросил я тихо и поднял кружку, чтобы подозвать мальчишку с кухни.

– Это сбежавший подмастерье, отец, – сказала Хани с величайшей уверенностью. – У него с собой футляр писца, но волосы слишком длинные, а на пальцах нет ни капли чернил. – Она рассмеялась, увидев досаду на моем лице, о причине которой даже не подозревала. – Да ладно… Я менестрель. Когда мы не поем, то замечаем все вокруг, чтобы найти подходящий сюжет для песни. Ты же не думаешь, что все мы слепые.

– Я не сбежавший подмастерье, – сказал я тихо, но у меня не было готовой легенды, которая бы могла последовать за этим заявлением.

Как бы стукнул меня по пальцам Чейд из-за такого промаха!

– Нам все равно, кто ты, парень, – успокоил меня Джош. – В любом случае, мы не слышали никаких криков разгневанных писцов, ищущих потерянного помощника. В эти дни многие были бы счастливы, если бы от них убежали молодые подмастерья. Голодным ртом меньше в эти тяжелые времена.

– А у подмастерья писца вряд ли будут такие шрамы на лице и сломанный нос, если ему повезло с хозяином, – заметила Пайпер с симпатией. – Так что нечего тебя винить, если ты удрал.

Пришел наконец кухонный мальчик, и менестрели сжалились над моим тощим кошельком, заказав для себя только по кружке пива. Сперва Джош, а потом и женщины пересели за мой стол. Мальчик-слуга, вероятно, переменил свое мнение обо мне, увидев, что я хорошо отношусь к менестрелям, потому что наполнил и мою кружку, не взяв с меня денег. Тем не менее мне пришлось разменять еще одну серебряную монету, чтобы заплатить за угощение. Я попытался отнестись к этому философски и решил обязательно дать медяк слуге, когда буду уходить.

– Итак, – начал я, когда мальчик ушел, – какие новости с реки?

– А разве ты сам не отсюда? – едко спросила Хани.

– Нет, моя госпожа. По правде говоря, я навещал друзей-пастухов, – сымпровизировал я.

Манера Хани начинала утомлять меня.

– Моя госпожа, – тихонько передразнила она меня, обращаясь к Пайпер и сделав большие глаза.

Пайпер захихикала. Джош не обратил на них внимания.

– В эти дни идти вниз по реке почти то же самое, что и вверх. Становится только хуже, – сказал он мне. – Времена тяжелые, а для фермеров они скоро будут еще тяжелее. Все зерно, которое они собрали для еды, ушло на уплату налогов, так что детей кормят тем, что собирались посадить на будущий год. В поля пойдут только остатки, а никакой человек не сможет вырастить больше, посадив меньше. Со стадами и пастухами то же самое. И никаких надежд, что к следующему урожаю налоги уменьшатся. Даже девушки-гусятницы, которые собственных лет не могут сосчитать, знают, что, если от меньшего отнять большее, на столе останется только голод. Хуже всего тем, кто живет у моря. Если человек уходит ловить рыбу, он не может знать, что найдет на месте своего дома, когда вернется. Фермер засевает поле, зная, что зерна все равно не хватит для семьи и для налогов и совсем ничего не останется, если ему нанесут визит красные корабли. Есть одна неглупая песенка про фермера, который говорит сборщику налогов, что его работу уже сделали пираты.

– Правда, только глупые менестрели поют ее, – жестко напомнила ему Хани.

– Значит, красные корабли продолжают терзать берега Бакка, – тихо сказал я.

Джош коротко и горько рассмеялся:

– Бакка, Бернса, Риппона и Шокса… Вряд ли пиратов волнует, где кончается одно герцогство и начинается другое. Если у берегов плещется море, они придут к ним.

– А наши корабли?

– Те, которые пираты отняли у нас, в полном порядке. Те, которые остались защищать нас, – что ж, они причиняют пиратам столько же хлопот, сколько комары коровам.

– Разве теперь никто не защищает Бакк? – Я услышал отчаяние в собственном голосе.

– Госпожа Оленьего замка. Есть люди, которые говорят, что она только кричит и бранится, но другие знают – она ни от кого не требует большего, чем делает сама. – Арфист Джош говорил так, как будто знал это из первых рук.

Я был заинтригован, но не хотел показаться излишне невежественным.

– Например?

– Все, что в ее силах. Она больше не носит драгоценностей. Она продала их все и вложила деньги в оплату патрульных кораблей. Она продала свои родовые земли, чтобы нанять солдат на сторожевые башни. Говорят, что она продала ожерелье, которое ей подарил принц Чивэл, – рубины его бабушки. Продала самому королю Регалу, чтобы купить зерно и строительный лес для поселков Бакка, которые нужно восстанавливать.

– Пейшенс, – прошептал я.

Я видел однажды эти рубины, давно, когда мы только познакомились. Она считала их слишком ценными даже для того, чтобы надевать, но показала их мне и сказала, что когда-нибудь их будет носить моя невеста. Давным-давно. Я отвернулся, чтобы не выдать себя.

– Где ты проспал весь прошлый год… Коб, что ничего этого не знаешь? – саркастически спросила Хани.

– Я уезжал, – ответил я тихо, снова повернулся к столу и с трудом встретил ее взгляд.

Я надеялся, что на моем лице ничего не отразилось.

Девушка склонила голову набок и улыбнулась мне.

– Куда? – весело продолжала напирать она. Она мне совсем не нравилась.

– Я жил один, в лесу, – сказал я наконец.

– Почему? – Она улыбалась, нажимая на меня.

Я был уверен, что она знает, в какое неловкое положение ставит меня.

– Наверное, потому, что я так хотел. – Это прозвучало очень похоже на Баррича, и я чуть было не оглянулся поискать его.

Хани поджала губы, ничуть не раскаиваясь, но арфист Джош слишком резко поставил на стол кружку с элем. Взгляд его слепых глаз, который он метнул на дочь, был всего лишь короткой вспышкой, но Хани внезапно унялась. Она положила руки на край стола, как ребенок, отчитанный за плохое поведение. Я думал, что она смущена, пока не поймал брошенный из-под ресниц взгляд. Ее быстрая улыбка была вызывающей. Я отвернулся, не понимая, почему она все время клюет меня. Лицо Пайпер покраснело от сдерживаемого смеха. Я опустил глаза, ненавидя краску, которая неожиданно залила мое лицо.

Пытаясь снова завязать разговор, я спросил:

– Есть свежие новости из Баккипа?

Арфист Джош засмеялся:

– Немного свежих неприятностей, о которых не стоило бы рассказывать. Все одно и то же, меняются только названия городов и поселков. О, есть, правда, одна новость, очень даже интересная. Говорят, что король Регал собрался повесить самого Рябого.

Я как раз делал очередной глоток. Поперхнувшись, я спросил:

– Что?

– Это глупая шутка, – заявила Хани. – Король Регал велел кричать на каждом углу, что он заплатит сто золотых любому, кто приведет ему человека в шрамах от оспы, или сотню серебряных монет каждому человеку, который может что-нибудь рассказать о нем.

– Человек в шрамах от оспы? Это и все описание? – спросил я осторожно.

– Говорят, что он худой, седой и иногда переодевается в женщину. – Джош весело хихикал, даже не догадываясь, как все заледенело у меня внутри от его слов. – И он виновен в ужаснейшей измене. Ходят слухи, что король обвиняет Рябого в исчезновении королевы Кетриккен и ее нерожденного ребенка. Некоторые говорят, что Рябой – всего лишь сумасшедший старик, который утверждает, что был советником Шрюда. Якобы он написал письма всем прибрежным герцогам и уверял их, что Верити еще вернется, а его ребенок унаследует трон Видящих. Но поговаривают также, что король Регал просто собирается повесить Рябого и так покончить со всеми несчастьями Шести Герцогств.

Он снова усмехнулся, а я приклеил на свое лицо жалкую усмешку и кивал как слабоумный. Чейд, думал я про себя. Каким-то образом Регал напал на след Чейда. Если он уже знает, что Чейд рябой, что ему еще может быть известно? Он, очевидно, связал его с фигурой леди Тайм. Я подумал, где же сейчас Чейд и все ли с ним в порядке. С внезапным отчаянием я захотел знать все о его планах и заговоре, из которого он меня исключил. Сердце мое внезапно упало, когда я посмотрел на свои собственные действия немного с другой стороны. Выгнал ли я Чейда, чтобы защитить его от своих планов, или покинул его как раз тогда, когда ему более всего был нужен помощник?

– Ты еще здесь, Коб? Я все еще вижу твою тень, но твое место за столом что-то притихло.

– О, я здесь, арфист Джош. – Я попытался говорить весело. – Просто размышляю о том, что ты сказал, вот и все.

– Думает, какого рябого старика он может продать королю Регалу, судя по выражению его лица, – едко вставила Хани.

Я внезапно понял, что ее непрерывные уколы – всего лишь разновидность заигрывания. Я быстро решил, что мне вполне достаточно разговоров и общества себе подобных на этот вечер. Я слишком долго не практиковался в общении с людьми. Теперь я уйду. Лучше пусть они считают меня странным и грубым, чем начнут любопытствовать.

– Что ж, благодарю вас за песни и за беседу, – сказал я как мог вежливо. Я вытащил медяк, чтобы оставить его для мальчика. – И лучше я вернусь на дорогу.

– Но уже совсем стемнело! – удивленно возразила Пайпер.

Она поставила свою кружку и посмотрела на Хани, которая выглядела потрясенной.

– К тому же еще и холодно, моя госпожа, – заметил я весело. – Я предпочитаю путешествовать по ночам. Сейчас почти полная луна, и на речной дороге света будет достаточно.

– Разве ты совсем не боишься «перекованных»? – спросил Джош.

Теперь был мой черед удивиться:

– Так далеко внутри страны?

– Ты действительно жил на дереве! – воскликнула Хани. – Все дороги кишат ими. Некоторые путники нанимают стражников, лучников. Другие, такие как мы, путешествуют группами и только днем.

– Разве патрули не могут, по крайней мере, не пускать их на дороги? – спросил я потрясенно.

– Патрули? – Хани презрительно фыркнула. – Большинство из нас уж лучше повстречаются с «перекованными», чем со стаей людей из Фарроу с пиками. «Перекованные» не беспокоят их, и поэтому они не беспокоят «перекованных».

– А тогда зачем же они патрулируют? – спросил я сердито.

– В основном они ловят контрабандистов. – Джош заговорил прежде, чем Хани успела раскрыть рот. – По крайней мере, им бы хотелось, чтобы люди думали именно так. Многих честных путников они останавливают, обшаривают их вещи и забирают все, что им нравится, заявляя, что это контрабанда или было украдено в ближайшем городе. Думаю, лорд Брайт плохо платит им, и они берут себе плату сами.

– А принц… король Регал… ничего не делает? – Этот титул и этот вопрос душили меня.

– Что ж, если ты собираешься дойти до самого Тредфорда, можешь пожаловаться ему сам, – едко сказала Хани. – И я уверена, что он выслушает тебя, так же как он «выслушал» дюжину посланцев, которые приходили раньше. – Она помолчала и казалась задумчивой. – Хотя я слышала, что если «перекованные» забираются достаточно далеко вглубь страны и становятся для него помехой, он находит способы разделаться с ними.

Я чувствовал себя больным и разбитым. Король Шрюд всегда гордился тем, что в Бакке можно почти не бояться разбойников, пока человек держится главных дорог. Услышать, что теперь те, кто должен сторожить королевские дороги, сами не многим лучше разбойников, было все равно что ощутить, как во мне проворачивается кинжал. Мало того что Регал захватил трон и бросил Олений замок. Он даже не притворяется, что правит разумно. В тупом оцепенении я подумал, не решил ли он наказать весь Бакк за отсутствие энтузиазма при восхождении на престол короля Регала? Глупый вопрос. Я знал, что он на это способен.

– Что ж. «Перекованные» или люди из Фарроу, но я все равно должен идти, – сказал я им, допил остатки эля и поставил кружку.

– Почему бы не подождать до утра, парень, и не пойти вместе с нами? – внезапно предложил Джош. – Сейчас днем не слишком жарко, потому что с реки всегда дует свежий ветер. А нынче вчетвером безопаснее, чем втроем.

– Я очень благодарен вам за это предложение… – начал я, но Джош прервал меня:

– Не благодари меня, потому что это было не предложение, а просьба. Я слеп, или почти слеп. Ты, конечно, это заметил. Кроме того, ты заметил, что со мной две миловидные женщины, хотя по тому, как Хани подкусывала тебя, я могу сказать, что ты больше улыбался Пайпер, чем ей.

– Папа! – с негодованием крикнула Хани, но Джош настойчиво продолжал:

– Я не предлагаю, а прошу тебя подставить нам плечо. Мы не богаты и не можем нанять охранников. Но теперь нам приходится путешествовать, бродят по дорогам «перекованные» или нет.

Потускневшие глаза Джоша безошибочно встретили мой взгляд. Хани смотрела в сторону, губы ее были крепко сжаты, а Пайпер откровенно наблюдала за мной. На лице ее была мольба. «Перекованные». Прижатый к земле. Кулаки.

– Я не очень-то хорош в драке, – сказал я бесцветным голосом.

– По крайней мере, ты увидишь, куда бить, – ответил арфист упрямо. – И конечно, раньше меня заметишь приближение недругов. Послушай, тебе ведь с нами по дороге. Неужели для тебя так трудно будет несколько дней идти днем, а не ночью?

– Отец, не проси его, – заговорила Хани.

– Лучше я попрошу его пойти с нами, чем буду упрашивать «перекованных» отпустить вас целыми и невредимыми! – сказал он хрипло, потом снова повернул лицо ко мне и добавил: – Мы встретили нескольких «перекованных» пару недель назад. У девушек хватило ума убежать, когда я перестал поспевать за ними, но «перекованные» утащили всю нашу еду, изувечили мою арфу и…

– И побили отца, – тихо сказала Хани. – И тогда мы с Пайпер поклялись, что в следующий раз никуда не побежим, если для этого придется бросить папу. – Теперь в ее голосе не было ни игры, ни насмешки. Она знала, что говорит.

Я задержусь, вздохнул я, обращаясь к Ночному Волку. Жди меня, следи за мной, иди за мной невидимым.

– Я пойду с вами, – согласился я. Не могу сказать, что испытал при этом большое удовольствие. – Но я никудышный боец.

– Как будто мы сами не поняли этого по его лицу. – Хани обращалась к Пайпер. В ее голосе снова была издевка, но я сомневался, что она понимает, как сильно ранят меня ее слова.

– Я могу заплатить тебе только моей благодарностью, Коб. – Джош протянул мне руку через стол, и я пожал ее – древний знак, что сделка заключена. Внезапно он улыбнулся с явным облегчением. – Так что прими мою благодарность и долю всего того, что нам предложат как менестрелям. У нас нет денег, чтобы заплатить за комнату, но трактирщик предложил нам укрыться на ночь в его амбаре. Сейчас не то что раньше, когда менестрель получал комнату и ужин, стоило ему только попросить. Но, по крайней мере, у амбара есть дверь, которая будет стоять между нами и ночью. А у трактирщика доброе сердце. Он пустит и тебя в амбар, если я скажу, что ты согласился охранять нас.

– Это лучше всего, что у меня было в последнее время, – сказал я, пытаясь быть вежливым.

Сердце мое упало.

Во что ты вляпался теперь? – поинтересовался Ночной Волк.

Если бы я мог знать.

Глава 5
Противостояния

Что такое Дар? Некоторые скажут, что это извращение, помутнение рассудка, когда человек узнает жизнь и языки животных, чтобы постепенно самому превратиться в животное. Но, изучая Дар и тех, кто им пользуется, я пришел к иному выводу. По-видимому, это взаимосвязь разумов, которая позволяет Одаренному видеть глазами животного, понимать его мысли и чувства. Обычно эта связь действует между человеком и каким-то определенным животным, избранным им. Вопреки расхожему заблуждению, знание языков птиц и зверей тут ни при чем. Дар позволяет чувствовать мысли и настроения любых живых существ, включая и людей, и даже некоторые деревья, самые древние и могучие. Однако Одаренный не может «поговорить» с первым встречным животным. Он ощущает близкое присутствие зверя и зачастую может сказать, устал ли он, собирается ли напасть, испытывает ли любопытство. Но это не дает власти «над лесными зверями и птицами небесными», как утверждают некоторые легенды. В действительности Дар позволяет человеку увидеть и принять зверя в своей душе и таким образом понять, что и животным не чужды некоторые человеческие черты. Преданность животного человеку, связанному с ним Даром, вошла в предания. Она не имеет ничего общего с обычной верностью хозяину. Скорее это отражение того, что испытывает сам Одаренный к своему спутнику. Верность в ответ на верность.

Спал я плохо, и дело было не только в том, что я уже отвык спать по ночам. Меня всерьез встревожили рассказы менестрелей о «перекованных». Арфист и его спутницы залезли на чердак и устроились там на сене, а я нашел себе угол, откуда была хорошо видна дверь, а при необходимости можно было прижаться спиной к стене. Ночевать в помещении было непривычно. Это был хороший крепкий амбар, построенный из речного камня, извести и балок. Трактирщик держал корову, несколько кур и лошадей – последних он сдавал внаем. Здесь же было несколько лошадей, принадлежавших постояльцам. Домашние звуки, запах сена и животных остро напомнили мне конюшни Баррича. Меня вдруг охватила безумная тоска – о своей собственной комнате в замке я никогда не тосковал так сильно. Я стал думать о том, что сейчас с Барричем и знает ли он о жертвах Пейшенс. Я подумал о любви, связывавшей их некогда и уничтоженной чувством долга Баррича. Пейшенс ушла, чтобы выйти замуж за моего отца, того самого человека, которому Баррич дал обет верности. Думал ли он когда-нибудь о том, чтобы попытаться вернуть ее? Нет. Я ни минуты не сомневался в этом. Дух Чивэла вечно стоял между ними. А теперь и мой тоже.

Потом я стал думать о Молли. Она поступила с нами так же, как Баррич с собой и Пейшенс. Она сказала, что моя преданность королю никогда не даст нам принадлежать только друг другу. Так что она нашла кого-то другого, кого сможет любить так же сильно, как я люблю Верити. Это решение разбило мне сердце, однако ей оно спасло жизнь. Она оставила меня. Ее не было в Оленьем замке, и она не смогла разделить мое падение и бесчестье. Я невольно потянулся к ней Силой, но тут же спохватился и упрекнул себя. Действительно ли я хочу ее видеть? Там сейчас ночь, и Молли наверняка в объятиях другого. От этой мысли у меня защемило сердце. У меня не было права подглядывать за тем крошечным счастьем, которое моя возлюбленная сумела найти для себя. Тем не менее, засыпая, я думал о ней и безнадежно стремился к тому, что было между нами.

Своенравная судьба принесла мне сон о Барриче, яркий сон, в котором не было смысла. Я сидел напротив него, а он устроился у огня и возился с кожей, как обычно по вечерам. Но в его кружке вместо бренди был горячий чай, и работал он над маленькой кожаной туфлей. Он проталкивал шило сквозь мягкую кожу и укололся. Он выругался при виде крови, а потом почему-то поднял глаза и попросил у меня прощения за то, что сквернословил в моем присутствии.

Я проснулся совершенно сбитым с толку. Когда я был маленьким, Баррич нередко шил для меня ботинки, но ни разу на моей памяти не извинился за ругань. Зато, если крепкие выражения позволял себе я, он мог и поколотить меня. Странно. Я постарался выбросить сновидение из головы, но понял, что все равно больше не смогу заснуть.

Когда я осторожно прощупал Даром амбар, то обнаружил только смутные сны животных. Все были спокойны, кроме меня. Ко мне пришли мысли о Чейде, тревожные, беспокойные. Чейд был стар духом и телом. Когда король Шрюд был жив, он снабжал Чейда всем необходимым, чтобы королевский убийца мог жить в безопасности. Чейд очень редко выходил из своей потайной комнаты – только для того, чтобы делать «тихую работу». Теперь он живет сам по себе и делает Эль знает что. И его преследуют солдаты Регала. Я с силой потер ноющие виски. Мое беспокойство было совершенно бессмысленным, но избавиться от него я не мог.

Я услышал легкие шаги, за которыми последовал удар, – кто-то спускался с чердака и пропустил последнюю ступеньку лестницы. Вероятно, одна из женщин пошла в туалет. Но мгновением позже я услышал шепот Хани:

– Коб!

– Что? – откликнулся я неохотно.

Она повернулась на голос, и я услышал, как она приближается. Время, проведенное с волком, обострило мои чувства. Лунный свет просачивался в плохо закрытое окно. Я ощущал ее в темноте.

– Я здесь, – сказал я, когда она остановилась, и Хани вздрогнула, обнаружив, что я так близко.

Она добралась до моего угла и опустилась на солому рядом со мной.

– Я боюсь засыпать, – объяснила она. – Кошмары.

– Я знаю, каково это, – удивился силе своего сочувствия я. – Стоит только закрыть глаза, как они набрасываются на тебя.

– Точно, – сказала она и замолчала в ожидании.

Мне нечего было добавить, поэтому я сидел в темноте и молчал.

– А какие у тебя кошмары? – тихо спросила она.

– Плохие, – сухо отозвался я.

У меня не было никакого желания воскрешать их глупыми разговорами.

Хани заговорила снова:

– Мне снится, что за мной гонятся «перекованные», но мои ноги оказываются по колено в воде, и я не могу бежать. И я топчусь на месте, а они все ближе и ближе… Так страшно…

– Угу, – согласился я.

Это было все же лучше, чем когда во сне тебя бьют, бьют и бьют… Я заставил себя перестать думать об этом.

– Когда просыпаешься ночью от страха, чувствуешь себя такой одинокой…

По-моему, она хочет случки. Они так легко примут тебя в свою стаю?

– Что? – спросил я ошеломленно, но ответила девушка, а не Ночной Волк.

– Я сказала, что очень одиноко проснуться ночью и дрожать от страха. Все время хочется найти способ почувствовать себя в безопасности, под защитой.

– Я не знаю ничего, что могло бы встать между человеком и снами, которые приходят к нему по ночам, – сказал я скованно.

Внезапно мне очень захотелось, чтобы она ушла.

– Иногда немного ласки может помочь… – тихо сказала Хани, потом протянула руку и погладила мою ладонь.

Сам того не желая, я отдернул руку.

– Ты стесняешься, помощник писца? – спросила она робко.

– Я потерял ту, которую любил, – сказал я без выражения. – Я не могу никого представить на ее месте.

– Понимаю. – Она поднялась и стряхнула солому со своей юбки. – Что ж, прости, что побеспокоила тебя. – Но в голосе ее звучало не извинение, а жгучая обида.

Хани повернулась и ощупью пошла к лестнице. Я знал, что причинил ей боль, но не чувствовал за собой вины. Девушка медленно поднималась по ступенькам, и я понимал, как она ждет, чтобы я окликнул ее. Но я этого не сделал. Я пожалел, что пришел в город.

Значит, нас по-прежнему двое. Рядом со всеми этими людьми нельзя даже поохотиться как следует. Ты еще надолго задержишься?

Боюсь, что мне придется странствовать с ними еще несколько дней. Хотя бы до следующего города.

Ты не хочешь случки с ней, она не стая. Зачем тебе все это?

Я не стал пытаться облечь это в слова. Все, что я мог передать Ночному Волку, – это чувство долга, а он не мог понять, почему моя верность Верити заставляет меня помогать этим путникам на дороге. Они подданные моего короля, а значит, я должен был их защищать. Даже мне самому казался несколько странным такой вывод, однако в его справедливости я не сомневался. Я должен был проследить, чтобы музыканты благополучно добрались до следующего города.

Мне удалось снова заснуть этой ночью, но спал я плохо. Как будто моя беседа с Хани открыла дверь кошмарам. Стоило мне погрузиться в сон, как я чувствовал, что за мной наблюдают. Я съеживаюсь на полу подземелья, молясь, чтобы меня не увидели, изо всех сил стараясь не шевелиться. Мои глаза крепко зажмурены, как у ребенка, который верит, что, если сам не видит, не видно и его. Но я ощущаю взгляд, чувствую, что Уилл смотрит на меня, и прячусь под одеялом, но чьи-то руки вот-вот найдут меня и там. Уилл совсем близко. Страх душит меня. Я не могу дышать и боюсь шелохнуться. В панике я покидаю свое тело и проскальзываю в чей-то чужой страх, чужой кошмар.

Я сижу на корточках за бочкой с соленой рыбой в лавке старика Хука. Темноту снаружи разгоняли вздымающееся к небу пламя и вопли умирающих и тех, кого схватили в плен. Я знаю, что мне нужно как-то выбраться. Пираты красных кораблей обязательно придут грабить и поджигать магазин. Здесь не спрячешься. Но прятаться все равно негде, а мне только одиннадцать, и колени мои так дрожат, что я не могу стоять, не говоря уже о том, чтобы бежать. Хозяин Хук где-то на улице. Услышав первые крики, он схватил меч и бросился за дверь. «Присмотри за лавкой, Чад!» – крикнул он мне, как будто собирался просто постучаться к соседям и поболтать с пекарем. Сперва я с радостью подчинился этому приказу. Шум был еще далеко внизу, у берега, и лавка казалась надежным убежищем.

Но это было час назад. Сейчас ветер с залива принес запах дыма и яркий свет факелов. Свет и вопли приближаются. Хозяин Хук не вернулся.

Уходи, сказал я мальчику, в чьем теле прятался. Уходи, беги отсюда, беги так далеко, как сможешь, спасайся!

Он не слышал меня.

Я пополз к двери, которая оставалась распахнутой с тех пор, как ушел хозяин, и выглянул. Мимо меня по улице пробежал человек, и я снова спрятался. Но это, вероятно, был горожанин, а не пират, потому что он бежал не оглядываясь. С пересохшим ртом я заставил себя подняться на ноги, вцепившись в ручку двери. Я посмотрел вниз, на город и бухту. Половина домов была объята пламенем. Мягкая летняя ночь задыхалась в дыму и пепле, которые носил горячий ветер. В заливе стояли корабли. В свете пламени я видел, как люди разбегаются от пиратов. Захватчики идут по городу, почти не встречая сопротивления. Кто-то приблизился к лавке горшечника в конце улицы. Он нес фонарь и шел так спокойно, что я ощутил внезапный прилив облегчения. Если он может быть так спокоен, значит битва стихает. Я уже было выпрямился, но тут же съежился снова: человек задорно размахнулся и бросил фонарь в стену лавки. Фонарь разбился, масло вспыхнуло, и огонь весело побежал по сухому дереву. Я отпрянул от света и танцующих языков пламени. С внезапной уверенностью я понял, что спрятаться нельзя, что моя единственная надежда – бегство и что я должен бежать, как только зазвенит гонг. Это придало мне мужества, я вскочил на ноги, пробежал мимо лавки и завернул за угол. На мгновение я почувствовал себя Фитцем. Не думаю, что мальчик ощущал мое присутствие. Его ничтожная Сила, ощупывая город, задела меня. Я совершенно не мог контролировать его тело, но был заперт в его переживаниях. Я был в этом мальчике, разделял его мысли и чувства, как когда-то это делал со мной Верити. Но у меня не было времени, чтобы размышлять, как это происходит или почему я так неожиданно вошел в сознание незнакомца, потому что, когда Чад ринулся в спасительную темноту, грубая рука внезапно схватила его за воротник. Объятый ужасом, он не мог пошевелить и пальцем. Мы посмотрели наверх, в бородатое ухмыляющееся лицо пирата, который схватил нас. Еще один пират появился у него за спиной, зловеще ухмыляясь. Я вместе с Чадом ослабел от ужаса, увидев блестящее острие приближающегося ножа. На мгновение я разделил с ним горячую и холодную боль от ножа на моем горле и мучительное понимание того, что уже слишком поздно, все кончено. Поток липкой теплой крови струился по моей груди. Я был уже мертв. Потом Чад обмяк в руках пиратов и упал. Тогда мой разум освободился от него. Я парил там и на несколько ужасных мгновений заглянул в мысли пирата. Его товарищ пнул мертвого мальчика ногой и хрипло упрекнул убийцу за то, что он напрасно уничтожил того, кого можно было «перековать». Убийца с отвращением фыркнул и ответил, что парень был слишком молод и недостаточно пожил, чтобы тратить на него время хозяина. Кроме того, на миг погрузившись в тошнотворный водоворот его страстей, я понял, что убийца жаждал двух вещей: быть милосердным к парнишке и насладиться, убив его своими руками.