Урожденный дворянин

– Что, сучонок, храбрый? – начал он заново, накручивая себя, чтобы добрать решимости ударить спокойно стоявшего перед ним парня. – Храбрый, я спрашиваю, а? Кто ты такой, говнюк, чтоб нас учить, как нашу работу делать, а? Не много на себя берешь, а?

– Представитель власти, – сказал на это Олег, и его голос зазвучал тверже, – есть поборник закона. Потому никак не должно полицейскому нарушать установленные правила своей работы.

– Чего-о? – выпучил глаза Леха. – Ты совсем дурак, что ли? Ты откуда такой вылез? Этот баран плешивый… Романов виновен – сто процентов! А изгаляется, душу нам мотает! Как ты сейчас! Да я б таких вообще давил без суда и следствия! Неделю, что ли, с ним валандаться? Вмазать разок – и все дела. Быстро все напишет и подпишет! Всегда так было и всегда так будет.

– Нам зарплату такую не платят, чтобы все по закону делать, – поддакнул и Миха. – Законы законами, а жизнь – есть жизнь. Ее в закон не втиснешь. Скажешь, не так, что ли?

– Вестимо, нет, – сказал Олег, и в глазах его мелькнуло удивление. – Неработающие либо неправильно работающие правовые нормы следует бессомненно отменять. Ибо они подрывают уважение к закону и власти.

– Гляди, какой… – проворчал Нуржан. – Прямо из камеры законы отменять собирается…

Сержант Монахов с удовольствием отметил, что отношение полицейских к задержанному изменилось. Теперь наставительный тон речи Олега явно раздражал Миху и Нуржана.

– Ты, что ли, гаденыш, отменять законы будешь? – подхватил Леха. – Или мы? Наше-то дело – десятое. Пусть министры думают, что отменять, а что вводить. Нашелся здесь…

– Если вы ясно разумеете несовершенство правил, – произнес на это Олег, – что вы конкретно сделали, чтобы изменить положение? Вы подавали прошение своему начальству?

– Вот дурак… – усмехнулся Миха. – Начальству что, больше всех надо? Там, наверху, тоже люди сидят. Чего толку в этих… прошениях?

– Почему вы решили, что толку не будет? Вы пробовали ли?

– Не пробовали… ли-ли! – со злобой передразнил Леха Монахов. – Ты, я гляжу, совсем дебил. Что за тараканы у тебя в голове?

Олег вдруг улыбнулся.

– Тараканы в голове? – повторил он. – Интересная идиома… Но сюминут вернемся в нашей беседе, господа… Практика – есть мера истины. Покуда не приложишь старания попробовать самому – ни в чем не можешь быть уверен. Посему все ваши аргументы – суть объяснение вашей собственной боязливости.

– Боязливости? – нахмурился Нуржан. – В смысле – трусости, что ли?

– Ты кого трусом назвал?! – взвился Монахов, поняв, что ситуация накалилась до нужного градуса. – Ты чего вообще нам здесь… зубы заговариваешь?

– Ты за свои слова отвечаешь? – рыкнул и Миха.

– Бессомненно, отвечаю, – подтвердил Олег. – Ложь противна дворянской чести.

Миха и Нуржан снова недоуменно переглянулись, а сержант Монахов решительно выступил вперед:

– Ну так, значит, огребешь сейчас, придурок полоумный. Стоит здесь… понос нам в уши льет…

Леха шагнул вплотную к Олегу, подняв кулак. Миха и Нуржан чуть отступили, давая товарищу место развернуться. Но ударить задержанного у Монахова снова не вышло. Наткнувшись на прямой взгляд Олега, словно на нож, он вдруг скривился всем телом и, ойкнув, взялся за живот.

– Ты чего, Монах? – спросил его Нуржан. – Прихватило, что ли?

– Обосрался не вовремя! – гоготнул Миха.

Держась за живот и поскуливая, Монахов досеменил до двери и замолотил в нее кулаком. Дверь с лязгом отворилась.

– Чего такое? – сунулся в камеру дежурный. – Вы что, все уже?

Леха шмыгнул мимо дежурного в коридор.

– Что это с ним? – слегка побледнел дежурный. – Что… он с ним сделал?

– Да он его пальцем не тронул, – поскреб щетину на щеке Миха. – Ты-то чего так испугался?

Тот не ответил.

Все трое одновременно повернулись к парню. Олег стоял, чуть покачиваясь. Плотно стиснутые губы его подрагивали, на левом виске вспухла необычно остроугольным зигзагом, похожим на букву «Z», вена. Олег несколько раз выдохнул и жестом человека, приходящего в себя от сильного напряжения, провел ладонью по глазам.

– Тоже, что ли, заболел? – проговорил Миха.

И тогда задержанный Олег Гай Трегрей выкинул еще одну штуку, чем окончательно оглоушил полицейских. Он вынул из-за спины руки, на одной из которых болтались наручники. Наложил ладонь на удерживающийся на запястье браслет, коротко повернул – и снял его. И протянул наручники дежурному:

– По моему разумению, в них и не было никакой нужды.

– Вот так фокусник… – выдохнул Миха. – Я такое только по ящику видел.

– Ничего не фокусник, – с некоторым сомнением сказал Нуржан. – Просто кое-кто браслеты надевать не умеет. А, Саша?

Дежурный Саша, втянув голову в плечи, снова промолчал.

– Я рад тому, что вы пришли ко мне, господа, – проговорил между тем Олег. – Я и сам желал говорить с вами, но… у меня есть основания полагать, что вы не воспринимаете мои слова на серьезе. И это весьма удивляет меня…

* * *

Под конец рабочего дня старший лейтенант Ломов здорово устал, но домой собираться не спешил – надо было еще поработать с кое-какими бумагами. Да и, честно говоря, не очень-то его и тянуло домой, в пыльную тишину пустой квартиры. Что там делать-то, дома? Прилечь с бутылкой-другой пива перед телевизором? Никита редко позволял себе такое, а, когда позволял, уже через полчаса начинал испытывать смутную тревогу. Ему уже двадцать три года, время уходит, а он ничего такого особенного в своей жизни еще не добился. Ну, старший лейтенант; ну, на хорошем счету… И только-то? Для кого-то это, может быть, и много, но уж никак не для Никиты Ломова. Пройдет каких-нибудь десять лет, и впереди уже замаячит пенсия. Времени мало. Разбег он взял хороший, теперь нужно достойно выдержать дистанцию. А полежать с пивом перед телевизором – это еще успеется…

Он поднялся, потянулся с хрустом и вытащил из-под стола гирю-двухпудовку. Встал напротив открытого окна и, размеренно дыша, принялся жать гирю вверх от плеча.

Обычно подобные упражнения, предназначенные, чтобы придать ясность мыслям и бодрость телу, отвлекали его и успокаивали. Но не сегодня. Из головы старшего лейтенанта все не шел этот странный парень, Олег Га й Трегрей. Кто он такой на самом деле? Действительно душевнобольной или?.. Впрочем, сейчас альтернативу психическому заболеванию Олега Никита придумать не мог. После того, что произошло в его кабинете утром, он сомневался, что на Олеге висит какая-нибудь криминальная история, по причине каковой он и вынужден скрывать свою истинную личность. Скорее всего, парень и вправду болен… Живет в своем собственном мире, в своей этой «империи». Случай, кстати, вполне классический. Раньше психи мнили себя наполеонами и иоаннами грозными, потом – рэмбо и терминаторами, а теперь – эльфами, хоббитами и прочими… грозными воителями всяких межзвездных империй.

«А здорово все-таки он врезал этому балбесу Монахову! – подумал Никита. – Хотел бы я посмотреть, как оно все было…»

Ломов усмехнулся и сбил ритм дыхания. «Качнул» гирю еще пару раз и снова поставил ее под стол.

В кабинет заглянул капитан Шелгунов, сосед старлея по коридору и тоже опер.

– Не ушел еще? – осведомился капитан. – Слушай, у тебя бумаги для принтера нет?

– С возвратом, – сказал Никита, вынимая из ящика стола початую пачку. – Тебе сколько?

– Сколько не жалко, – откликнулся капитан и тут же уточнил, – листов двадцать.

Пока Ломов отсчитывал требуемое количество листов, Шелгунов присел на край стола.

– Черт-те что в конторе творится сегодня, – проговорил капитан, вытирая вспотевшую шею извлеченным из внутреннего кармана пиджака платком. – Слышал, Степаныч уволился? Говорит, какое-то место козырное нашел, но… чует мое сердце, врет он. Рыков на маршрут другой экипаж поставил, Ибрагимов домой спать пошел, а Монах весь день по этажам гуляет, язык чешет. Да, кстати, у тебя-то что произошло?

– У меня?

– Не у меня же… Монах трепанул. Говорит, задержанный барагозил. Молодой, борзый, даже в драку полез. А Монах его, вроде как, угомонил.

Старлей хмыкнул.

– Теперь он, Леха, то есть, мужиков подговорил – малость парня уму-разуму поучить, – продолжал капитан. – Ждали, пока Рыков уедет, а тот все сидит. Ну, не утерпели. Я их вот только в коридоре встретил…

– Что значит – «уму-разуму поучить»?! – вскинулся Никита. – Охренел он, что ли? Это ж мой клиент!.. Если вдруг что-то… меня же подтянут!

– Чего ты так дергаешься-то? – несколько даже удивился Шелгунов. – Монахов не дурак ведь. Следов не оставит. Первый раз, что ли? Так… поучит немного. В натуре, Никита, ну не оставлять же это дело без последствий! Пусть спасибо скажет клиент твой, что дела ему не накрутили. Если каждый начнет кулаками сучить и сотрудников мордовать, как тогда работать будем? Согласен?

С этим Ломов был, конечно, согласен. И, если бы дело касалось какого-нибудь другого задержанного, которым занимался бы какой-нибудь другой опер, Никита на весть, принесенную ему капитаном Шелгуновым, никак бы не отреагировал. Но Олег был – «его клиент». Так что мстительные действия сержанта Монахова вполне могли отрицательно сказаться на репутации Ломова.

И к тому же, этот парень, Олег Га й Трегрей, чем-то зацепил старшего лейтенанта. Неожиданным своим поступком зацепил. Не сказать, что Никита чувствовал к нему симпатию, просто… ему не хотелось бы, чтобы этот парень пострадал. И еще – лейтенант Ломов почему-то был уверен, что с Олегом процедура обучения «уму-разуму» не пройдет так гладко, как с другими. Что-то Никите подсказывало, что зря сержант Монахов связался с Олегом…

– Ну, давай! – попрощался капитан Шелгунов. Взял бумагу и удалился, бросив на прощанье: – Да не парься ты, все нормально будет! Этот народ по-хорошему не понимает. Только по-плохому.

«Не будет нормально», – мысленно возразил капитану Ломов.

Он скорым шагом вышел из кабинета и спустился по лестнице. Уже на входе в подвал, на лестничной площадке, Ломов столкнулся с сержантом Монаховым. Леху мотало из стороны в сторону, он шел, обхватив руками живот, тоненько постанывая.

– Леш! – окликнул его Никита. – Ты… что там у вас такое?

Монахов поднял на старлея глаза, и Ломов увидел, что глаза эти совершенно безумны. Из полуоткрытого рта сержанта поползло, будто фарш, густое хриплое сипение, и тут же смолкло, словно горло намертво стиснул спазм. Потом сержант Монахов подмигнул лейтенанту и доверительно, словно сообщая какую-то тайну, прошептал:

– Тараканы…

– Что?

– Тараканы, – повторил Леха и упер указательный палец себе в лоб. – Тараканы у меня здесь…

Проговорив эту чушь, сержант дико улыбнулся и, снова взявшись за живот, поковылял вверх по лестнице. Ломов проводил его изумленным взглядом и остаток пути до камеры предварительного заключения преодолел бегом.

У открытой двери камеры топтался дежурный, вертя в руках наручники. Завидев лейтенанта, как-то странно пожал плечами и отступил в сторону. Ломов не стал тратить времени на разговор с ним, вошел в камеру и остановился, проделав лишь пару шагов от порога. Встреча с обезумевшим Монаховым подхлестнула воображение лейтенанта, и в уме последнего одна за другой ярко вспыхивали сюрреалистические картины мутных ужасов, могущих происходить сейчас в КПЗ.

Но действительность оказалась куда безобиднее.

В центре камеры, под забранной решетчатым «намордником» лампой, спиной к двери стоял человек, известный старлею Ломову под именем Олег Гай Трегрей. Его спокойно-разъясняющий голос, приглушенный толстыми бетонными стенами, разносился по камере:

– …как ни несносно вам будет слышать это, но подобные деяния служат только подрыву авторитета власти и самого Государя.

Двое полицейских, стоявших напротив Олега, вид имели растерянный и раздраженный – точно они и сами не понимали, какого черта они все это выслушивают.

– Да о каком государе ты говоришь-то, чумовой?! – рявкнул Миха, едва Олег замолчал. – Совсем, что ли, больной? Ты сам понимаешь, в каком мире живешь? Или полностью поехавши?

– Даже если таковой должности в настоящей системе власти и нет, – не сбился Олег, – в смысловом пространстве место для него и было испокон веку, и доднесь есть, и всегда будет. И посему блюсти честь государства и Государя – наипервейшая обязанность любого служилого человека. Каковыми вы, господа, и являетесь.

Миха, видно, мало что понявший из сказанного, махнул рукой. Нуржан, морща лоб, открыл рот, чтобы что-то сказать, но тут заметил лейтенанта и тоже махнул рукой.

– Я тебе отвечаю, Никита, – произнес Миха, – этот твой клиент реально ненормальный. Его и трогать-то грешно. В дурку его – вот что! Пошли отсюда, Нуржан!

Миха, сплюнув на пол, круто развернулся и вышел вместе с товарищем. А вот Никита ненадолго задержался. Он заметил, как Олег посмотрел в спины полицейским, и глаза парня на мгновение… будто постарели. Как у зверя, внезапно осознавшего, что из западни, в которую он попал, нет выхода. По крайней мере, именно такое сравнение пришло в голову Ломову. Впрочем, взгляд Олега быстро прояснился. Он холодно и четко поклонился Никите – точно так, как и тогда, когда впервые увидел его, – коснулся подбородком ключицы, приложив ладонь к сердцу.

Старший лейтенант не нашелся, что сказать Олегу, и молча вышел. Дежурный запер дверь камеры.

– Чего он вам заливал? – спросил Ломов.

– Да пургу какую-то нес, – ответил Миха.

Они, вчетвером, двинулись по коридору.

– Ну, не так, чтобы уж пургу… – проговорил вдруг Нуржан. – Вроде бы правильные вещи говорил, с которыми не поспоришь. Но… Это как тебе говорят: «Нехорошо гадить на улице!» С одной стороны, конечно, нехорошо. А с другой – куда деваться, когда в радиусе десяти километров ни одного доступного сортира, и при этом все вокруг только и делают, что под кустиками присаживаются? Не в карман же себе класть? Вот так примерно…

Миха было засмеялся, но тут же замолчал. Сверху, сквозь бетонные перекрытия, прорвался в подвал пронзительный крик.

– Монах, что ли? – испуганно прошептал он.

* * *

Когда они бегом добрались до коридора первого этажа отделения, сержант Леха Монахов уже не вопил. Он катался по полу, дрыгал ногами, колотил кулаками воздух и хрипло шипел сорванным горлом. Вокруг него колыхалась негустая толпа из полицейских, сбежавшихся со всех трех этажей.

– Что смотрите?! – крикнул Нуржан, еще только свернув с лестничной площадки. – Поднимите его! Он же голову себе расшибет!

– Ага, – ответили ему из толпы. – Иди, сам поднимай.

Причину такого нетоварищеского поведения коллег Ломов с компанией поняли, когда подбежали поближе. Миха зажал себе нос и толкнул Нуржана в плечо:

– Накаркал со своими примерами!

Монахов вдруг перестал биться. Лежа на животе в темной зловонной луже, он высоко поднял рыжую голову, отчего стал похож на гигантскую ящерицу, огляделся и прохрипел:

– Тараканы… Тараканы у меня в голове… Вытащите их оттуда! Вытащите тараканов!

– Допрыгался, – проговорил капитан Шелгунов, тоже стоявший в толпе. – Белая горячка.

Кто-то неуверенно хохотнул, но этот смех не поддержали. Среди полицейских взметнулся и тут же истаял шепоток:

– Михалыч идет!

Полковник Рыков с большим черным портфелем в руках широким начальственным шагом подошел к расступившейся толпе. С минуту он разглядывал хрипящего Монахова, постепенно багровея мясистым лицом.

– Сегодня что, магнитная буря, что ли, разразилась? – заговорил он наконец. – С утра самого – все кувырком! Сержант Монахов, твою мать! Встать!

– Уберите… тараканов… – хрипнул еще тише Леха. – Уберите их совсем из моей головы…

– Допился, болван, – устало констатировал Рыков. – То бутылки в него вселяются, то тараканы…

– Да не пил он сегодня, товарищ полковник, – сказал Нуржан. – И вчера тоже. И вообще, давно за ним такого не замечалось.

– Какого же дьявола он тогда здесь валяется?!

– Помутилось у него, видать, малость, – вступился за сержанта и Миха. – Ну, истерика, что ли… Заразился от того психа. Я слышал, бывают такие штуки – массовая истерия называется.

Монахов вздрогнул, опустил голову и затих.

– От какого еще психа?! – рявкнул Рыков.

Тут навстречу начальнику привычно выступил Ломов:

– Разрешите обратиться, товарищ полковник?

– Обращайтесь, лейтенант.

– Гражданин Олег Гай Трегрей был задержан сотрудниками патрульно-постовой службы Переверзевым…

– Это что за Трегрей такой? – не дослушал Рыков.

– Тот, который отказывался личные данные предоставлять, товарищ полковник.

– Так. Клиент твой. Ночью приехал. Помню. Выяснили личность?

– Никак нет. Сообщил только имя и возраст. И то, и другое, скорее всего, не соответствует истине. Результатов дактилоскопии пока нет. Но… на мой взгляд, товарищ полковник, парень явно болен. Называет себя урожденным дворянином, требует доставить его к какому-то предводителю, в общем, ведет себя крайне неадекватно. Предварительный медицинский осмотр признаков алкогольного или наркотического опьянения не выявил.

Рыков посмотрел на впавшего в бессознательное состояние Монахова и брезгливо сморщился.

– Если псих, – сказал он, подняв взгляд на Никиту, – пишите сопроводительную – и в дурку. На хрена он нам тут нужен? У нас своих идиотов хватает… Отнесите эту падаль в медпункт! – снова отвлекся полковник на Леху. – А как прочухается, пусть рапорт на стол мне несет. Вместе с удостоверением… Да и еще! Лейтенант Ломов, в сопроводительной сделайте особую отметку о том, что задержанный – буйный. Поместят в отделение с особым режимом. На тот случай, если что-то по этому Олегу обнаружится – чтобы он никуда от нас не делся. Все понятно?

– Так точно, товарищ полковник!

– Ну, а там как раз и разберутся: сумасшедший он, или только хочет таковым казаться. Вопросы еще есть какие, лейтенант?

– Никак нет!

– Выполняйте!

Когда полковник Рыков покинул коридор, Миха вполголоса сказал Нуржану:

– Чего разбираться-то? И дураку понятно: больной этот Олег на всю голову. Чистой воды псих.

Нуржан как-то неопределенно пожал плечами, ничего не ответив. А старшему лейтенанту Ломову пришла в голову мысль: при случае поговорить с Нуржаном и выяснить подробнее – что и как Олег Гай Трегрей пытался внушить полицейским в камере предварительного заключения?

Глава 3

В служебном коридоре Саратовской областной психиатрической больницы святой блаженной Ксении стоял густой запах хлорки. Быкоподобный санитар, чья наголо бритая голова напоминала синеватый, обточенный водой камень, усадил Олега на скамью и встал рядом. Санитар помолчал несколько минут, оценивающе оглядывая Олега, затем, не спеша, закатал рукава белого халата, обнажив мощные татуированные предплечья, и лениво выговорил:

– Буйный, значит? Ну смотри. Буянить будешь – я те быстро пятки к затылку подтяну. Тут те не ментовка. Тут – порядок, – голос у санитара был неприятно тонкий, с режущей хрипотцой.

Олег в ответ промолчал. Он смотрел на плакат, прикрепленный к стене напротив: «Насмешки, оскорбления и даже побои персонал обязан сносить безропотно, как проявление болезни пациентов». Полосатая пижама, которую выдали парню после посещения помывочной, ощутимо жала.

Вскоре к скамье подошла медсестра, маленькая и полная, похожая на тумбочку.

– Вставай… пошли, – перебив фразу зевком, сказала она и первая двинула по коридору, обмахиваясь листком бумаги и переваливаясь на ходу с ноги на ногу, как утка.

Сопровождаемый санитаром и медсестрой Олег поднялся на второй этаж больницы. Пахло здесь еще отвратительней – к резкой до свербения в носу вони хлорки примешивались запахи застоявшегося табачного дыма и мочи. Сомнамбулически бродившие по этому коридору люди в таких же, как у Олега, матрасно-полосатых пижамах, при появлении персонала медленно и заученно выстроились вдоль стен, крашенных мутно-зеленой масляной краской. Кому не хватило места у стен – втянулись в палаты. Входные двери в палатах отсутствовали; о том, что они когда-то там были, говорили сохранившиеся на косяках петли.

За поворотом Олегу и его конвоирам преградила путь решетчатая стена от пола до потолка, отсекавшая лежащий впереди участок коридора. Высоко на этой стене, под самым потолком, поблескивала металлическая табличка: «Отделение усиленного надзора». По ту сторону решетки стоял стол с допотопным дисковым телефонным аппаратом.

Санитар громыхнул кулачищем по прутьям запертой на громадный навесной замок двери в центре решетки. Затем шагнул к стене и нажал кнопку звонка. Где-то в глубине полутемного коридора глухо затрещало.

Спустя пару минут из полумрака выплыла невообразимых размеров бабища, завязывая на ходу поясок халата.

– Все гуляем, Зина? – осведомился санитар.

Буркнув что-то невразумительное, исполинская Зина просунула пухлые руки между прутьями и отперла замок.

– В какую? – спросила она, когда Олега ввели в отделение.

– В седьмую, – ответила медсестра, кладя на стол бумажный листок.

Зина протянула санитару ключ с привязанным к ушку грязным обрывком бинта резиновым номерком. В отличие от всей прочей больницы, палаты отделения усиленного надзора были снабжены дверями.

Седьмая палата оказалась последней перед поворотом, через несколько шагов за которым коридор заканчивался тупиком.

Отперев металлическую, снабженную глазком дверь, отличавшуюся от двери КПЗ только тем, что она была покрашена не зеленой, а белой краской, санитар втолкнул Олега в палату.

Парень по обыкновению коротко поклонился, но никто – ни находящиеся в палате, ни санитар – на его поклон никак не отреагировали.

Палата была небольшой, в одно окно (конечно, зарешеченное), на четыре койки. Две койки у окна оказались заняты. На одной лежал похожий на труп иссохший старик с восковым лицом, на другой сидел, несуразно поджав под себя ноги, мужик средних лет, обрюзгло толстый, в грязной и рваной пижаме. Толстяк этот мелко тряс косматой головой и тупо, явно ничего не видя, смотрел прямо перед собой.

Санитар подвел Олега к одной из свободных коек. На крайних продольных скобах этой койки (как и на других койках, впрочем) были закреплены широкие кожаные ремни, по два с каждой стороны – для рук и для ног.

– Ложись, – проговорил санитар и зевнул. – Щас я тебя… зафиксирую…

– Это столь необходимо? – спросил Олег.

– В сопроводилке написано – буйный, – пояснил санитар. – А кто проверять будет, я, что ли? Врачи только в понедельник появятся. А сейчас у нас что? Правильно, суббота. Полежишь немного, отдохнешь… Укольчик тебе сделаем. А к обеду отвяжем. Правила такие в надзорке. Ложись, говорю. Или помочь?

– Не стоит, – сказал Олег и улегся.

Верзила-санитар прикрутил руки и ноги парня к койке. Отступил, вроде как полюбоваться своей работой. И, словно вспомнив о чем-то, цокнул языком:

– На толчок тебя сводить надо было… Прямо из головы вылетело. Ну ладно, потерпишь до обеда.

Отворив незапертую дверь, в палату вошла медсестра со шприцем.

– Мне угодно знать, что это за препарат, – приподнял голову Олег.

– Ишь ты… угодно ему… – безразлично усмехнулся санитар.

– Хлорпромазин, – сказала медсестра.

– Мне угодно знать фармакологические свойства этого препарата, – не отставал Олег.

Медсестра насмешливо посмотрела на привязанного к койке парня:

– Ну, послушай, если угодно. Хлорпромазин блокирует рецепторы допамина в гипотоламусе и ретикулярной формации, контролирует чрезмерную моторную и психическую активность, контролирует мышечный спазм, потенцирует действие анальгетиков, снотворных, алкоголя… Что еще? Обладает также слабым атропиноподобным, антигистаминным, ганглиоблокирующим и хининоподобным действием. Достаточно, сударь?

Санитар хихикнул.

– Я вообще только два или три слова понял! – сообщил он.

А Олег, выслушавший медсестру внимательно, проговорил:

– Вполне достаточно. Но этот препарат мне не надобен.

– Какие пациенты умные пошли! – изрекла медсестра. – Скоро они нас лечить начнут, а не мы их… – и наклонилась, чтобы сделать укол.

Резким рывком Олег поднял правую руку. С хлестким щелчком лопнул в месте прострочки прочный кожаный ремень на скобе. Санитар, вскрикнув, отшатнулся. Медсестра в изумлении уставилась на свою пустую ладонь, в которой только что был шприц. А потом, разинув рот, посмотрела на парня, держащего в кулаке этот шприц. Олег ловко перебрал пальцами, надавил на поршень, выпустив тонкой струйкой из иглы весь препарат без остатка, и протянул шприц обратно медсестре.

– Я ведь говорил – мне не надобен этот препарат, – веско произнес он. – Я совершенно здоров.

– Ты офонарел, козел?! – кинулся было к Олегу санитар, но… остановился на полпути. Видно, сообразил, что человек, с легкостью порвавший такой ремень, способен оказать очень даже не слабое сопротивление.

Впрочем, Олег не выказывал никакого намерения подраться. Он спокойно улегся, удобно положив освобожденную руку под голову. Медсестра, ни слова больше не говоря, выскользнула за дверь. А санитар отошел на несколько шагов, поскреб пятерней бритую макушку и снова вернулся к койке.

– Ты это… братан… – неуверенно начал он. – Ты это… косишь, что ли?

Олег повернулся к нему, непонимающе сощурился.

– Ну, в смысле – не в натуре псих, а просто косишь под психа? – уточнил санитар. Выдержал паузу, на протяжении которой всматривался в лицо парня. – Не переживай, братан! – заговорил он быстрее и четче, вероятно, утвердившись в своем прозрении. – Я тут давно работаю, а ты не первый такой пациент. Недели две назад одного парнягу выписали. Ну, как водится, ментам на лапу сунул, и сюда отдыхать приехал. Главврач тоже от него свое получил. Сто одиннадцатая – умышленное причинение тяжкого вреда здоровью – парняге маячила. Веселый пацан был. Мы тут с ним сла-авно зажигали…

Он коротко оглянулся на больных и махнул рукой:

– При этих придурках можешь свободно говорить. Все равно ничего не соображают. Как тебя, ты говорил, зовут? Меня – Егор.

– Олег Гай Трегрей, – представился Олег, пожимая протянутую руку.

Санитар Егор, хмыкнув, игранул бровями, показывая, что прекрасно понимает: имя парень назвал явно вымышленное.

– Повезло тебе, Олежа, – ласково проговорил Егор, – что я тут работаю. Если чего понадобится – что угодно – курево, пиво, водка… ну или… посерьезней чего, сразу ко мне. Я все достану. Ну, сам понимаешь, не за просто так… А кормят тут нормально. И хавчик человечий, и порции большие. Я уж на что – вон какой – мне двух порций за глаза хватает… Так, значит, по рукам, Олежа?

Олег внимательно смотрел на него.

– Вы напрасно полагаете меня скрывающимся от правосудия преступником, – сказал он.

Санитар подмигнул ему и усмехнулся – уже несколько укоризненно. Мол, чего там осторожничать, я же все-таки свой человек. Со всей душой к тебе, а ты не веришь…

– Но если вам угодно услужить, примите, пожалуйста, просьбу…

– Ага! – навострился Егор. – Валяй. Какую?

– Мне надобны газеты и книги. Какие угодно и как можно больше.

Егор захлопал глазами:

– И только-то?.. Ладно, посмотрю сейчас. В комнате отдыха чего-то такое валялось. Или в магазин смотаюсь, на крайняк. А ты, братан, отдыхай. Насчет препаратов не беспокойся. Витаминчики будешь принимать, я подшустрю. Пока Адольф Маркович не вышел, главврач наш. Он уже в курсе насчет тебя или пока нет?

– Этого я не могу знать наверное, – ответил Олег. Взгляд санитара отвердел настороженностью. Но – только на мгновение. Потом, вероятно, Егор вспомнил о том, какое преимущество дарит прислуживание состоятельным пациентам-псевдобольным, и эти сладкие воспоминания затмили возникшее было подозрение. Он снова улыбнулся Олегу:

– Ну, если еще не знает, так узнает скоро. Пойду я, Олежа…

У самой двери он душераздирающе зевнул и сказал, обернувшись:

– Спать охота – сил нет. Прямо с ног ведет. Больным же нейролептики колят, испарения потом по всей больничке… За то и надбавка за вредность нам, персоналу, полагается. Отдыхай, братан, я скоро…

* * *

Вернулся санитар через час. Он приволок с собой целую кипу газет – и старых, и относительно свежих, несколько сильно потрепанных журналов «Советская психиатрия», пару детективов в ярких обложках, с которых целились из пистолетов в читателя железноскулые хмурые парни, и толстенный том без обложки.

– Вместо ножки у шкафа был, – пояснил Егор происхождение тома, усаживаясь на край кровати с явным намерением поговорить.

Олег (к этому времени он освободился от ремней, удерживающих его ноги и левую руку) сел на кровати. Первым делом он взялся за газеты. Принялся ловко тасовать их, рассортировывая заново.

– Почитать любишь? – начал санитар. – Тот, который до тебя был, не очень-то читал… Я ему ноут подогнал, мы фильмы смотрели. Само-собой, под пивасик или дудку. А что тут еще делать-то? Эти-то пассажиры… – он кивнул на двух других больных, – всю дорогу в коматозе. Как мебель. Пару дней полежишь, вообще на них внимание обращать перестанешь. А дня через три их отсюда в обычное отделение переведут. На самом деле в надзорке… то есть, в отделении усиленного надзора – спокойнее всего. Никто по коридорам не шлендает, палаты запираются. Пациенты или обколотые, или к кроватям привязанные. Сюда только тех конопатят, кто набарагозил лишнего. Ну, вроде как карцер в тюрьме. Хотя условия другие, конечно… Тишина и мир… – он замолчал, с удивлением обнаружив, что Олег переложил газеты в новую стопку. Внизу оказались более свежие, наверху – старые, порванные и измятые.

Закончив сортировку, Олег раскрыл газету, которой только что завершил стопку. Не больше секунды он вглядывался в текст, затем перевернул страницу… и еще через секунду перевернул другую.

– А ты что делаешь, Олежа? – осведомился санитар. – Картинки, что ли, смотришь?

– Я читаю, – не поднимая глаз, ответил ему парень.

– Так быстро?

– Это метод масштабного чтения, – оторвавшись от газеты, сказал Олег. – Разве он не знаком тебе?

– Да не… первый раз слышу.

– Постигнуть этот метод не представляет исключительной сложности. Вперво ты учишься видеть разом одну, две либо три строки. Засим – половину страницы. Спустя время – целую страницу, и к концу – весь разворот, – объяснил Олег. – Испробуй.

Он протянул санитару газету. Тот встряхнул ее и, сморщившись, зашевелил губами.

– Не так! – сразу остановил его Олег. – Ты разбираешь каждое слово. Так читают только малые дети. Ты, видно, дурно учился?

Егор нисколько не обиделся. Хмыкнул и вернул газету.

– Нормально учился, как все, – сказал он. – Даже, может, и получше других. Девятилетку, между прочим, кончил…

Олег кивнул и снова взялся за чтение. На каждую газету он тратил около восьми-девяти секунд.

– И что – все запоминаешь? – понаблюдав немного, решился задать вопрос санитар.

– Вестимо.

– Прикольно! – оценил Егор. – Слушай, я давно хотел спросить: а чего ты так странно разговариваешь?

Олег как раз расправился с очередной газетой. Ему осталось прочитать менее половины стопки, которая, когда он начал, была в локоть высотой.