За степным фронтиром. История российско-китайской границы

НАЧАЛО РОССИЙСКО-КИТАЙСКИХ ОТНОШЕНИЙ: УСТАНОВЛЕНИЕ БАЛАНСА СИЛ

Россия и Китай начали опосредованно контактировать в период Монгольской империи (pax mongolica). Казаки в годы правления Ивана Грозного, возможно, стали первыми русскими, попавшими в Китай, однако они не получили императорской аудиенции^[28]. Российская экспансия в Сибирь и на территории восточнее озера Байкал привела к возникновению регулярных контактов между двумя метрополиями. Российские крепости в Сибири появились в Тюмени (1586), Томске (1604), Енисейске (1619) и Иркутске (1654). Из всех прибывающих в эти места людей именно казаки являлись основной силой российских завоеваний^[29].

Российская колонизация Восточной Сибири совпала по времени с усилением власти маньчжур – тунгусского народа, населявшего Маньчжурию. Экспансия маньчжур на север и на запад привела к движению двух разраставшихся сил навстречу друг к другу, к неизбежному их столкновению и создала общий нахлестывающийся фронтир. Незадолго до прихода к власти в Китае в 1644 году маньчжуры сформировали союзные отношения с соседними монгольскими племенами. В результате этого в 1636 году Внутренняя Монголия оказалась под их контролем. Халха – восточная часть Внешней Монголии оказалась под цинским управлением между 1655 и 1691 годами, а западно-монгольские ойраты, которые населяли Джунгарию, были завоеваны в 1750 году. Если империя Мин (1368–1644) напоминала национальное государство, а границы ее примерно совпадали с районами расселения этнической группы хань, империя Цин была многонациональной, а маньчжуры занимали в ней главенствующее место^[30].

Первый прямой контакт России и Китая произошел несколько позже, когда в 1618 и 1619 годах в Пекин была отправлена первая российская миссия, которую возглавил казак Иван Петлин. Следующая миссия была отправлена только спустя тридцать с лишним лет, с 1653 по 1657 год, в этот раз под руководством Федора Исаковича Байкова. Дальнейшие контакты носили случайный характер и часто оказывались менее значимыми, чем столкновения Китая и России на их пересекающихся имперских перифериях. Эти миссии часто носили двойственную экономическую и дипломатическую цель^[31].

Между тем казаки прибыли на территории восточнее озера Байкал и вдоль реки Амур в середине XVII века. В Восточном Забайкалье русские создали первые постоянные и укрепленные пограничные заставы в 1650-х годах. Эти остроги, в особенности крепость Нерчинск (1654) на реке Шилке, вскоре превратились в центры экономических и дипломатических обменов с представителями племен, населяющих фронтир. Несмотря на то что русские начали подчинение автохтонных тунгусских и монгольских племен, заставляя их выплачивать подать, известную как «ясак», их присутствие в этих землях оставалось рассеянным и незначительным. Кроме того, последующие десятилетия ознаменовались несколькими конфликтами с коренным населением лесов и степей Забайкалья^[32].

Хулун-Буир – территория к востоку от реки Аргунь оказалась под российским влиянием, когда тунгусский князь Гантимур, не желая признать маньчжурское правление, принял в 1675 году российское подданство. Князь получил командование над Тунгусским казачьим полком, ответственным за патрулирование нерчинского участка российско-цинского фронтира. Однако вскоре российские завоеватели с удивлением обнаружили, что маньчжуры относят к своим владениям весь Амурский бассейн и территории к западу от горного хребта Большой Хинган. Строительству российских крепостей вдоль Амура и Аргуни воспрепятствовали превосходящие маньчжурские войска, конфликт с которыми завершился осадой русского острога Албазин на Амуре в 1685 и 1686 годах^[33].

Сорок лет враждебности между русскими казаками и китайскими знаменными войсками и борьба за Албазинский острог привели к необходимости мирного разграничения и демаркации границ между Пекином и Москвой на этой территории. Демонстрация военной силы маньчжуров, возглавляемых императором Канси, подтолкнула русских к переговорам. Москва в поисках мирного решения направила Федора Алексеевича Головина в качестве первого полномочного посла к китайскому императору, заложив, таким образом, основу нового периода китайско-российских отношений, характеризующегося скорее приспособлением, чем конфликтом.

Возвращаясь из Пекина в августе 1689 года, в российской пограничной крепости Нерчинск Головин встретился со своим маньчжурским коллегой главой Императорского секретариата Сонготу для принятия первого существенного соглашения между двумя силами. Нерчинский мирный договор впервые определил фронтир между Россией и Китаем. Кроме того, это было самое первое когда-либо подписанное соглашение между Китаем и европейским государством. Договор заложил основы мирного урегулирования вопросов между двумя державами на более чем полтора столетия.

Первый из шести коротких пунктов, вошедших в договор, определил границу на спорных территориях. Западный приграничный участок, согласно ему, пролегал вдоль основного течения Аргуни, таким образом, Хулун-Буир был выведен из-под российского влияния. Северный участок границы начинался от реки Горбицы (сейчас Амазар) – левого притока реки Шилка и, извиваясь, проходил до Охотского моря. Все северные склоны Станового Хребта и реки, протекающие на север от реки Лены, доставались России, а реки, протекающие на юг от Амура, – Китаю. Таким образом, согласно этому договору, Россия теряла амурский выход к Тихому океану. Китай с точки зрения территориальной суверенности, бесспорно, оказался в более выигрышном положении. Однако Нерчинский мирный договор позволил Москве установить прямые торговые связи с Пекином, а некоторые российские торговцы получили от Китая охранные грамоты^[34].

Маньчжуры ко времени заключения Нерчинского договора еще не установили полный контроль над кочевыми племенами, населявшими северную периферию империи. Вытесняя дальше на запад сопротивлявшихся ойратов, маньчжуры настаивали на заключении нового договора с Россией. Китайский императорский двор опасался возможной поддержки ойратов русскими и того, что непокорные подданные могут перейти к ним. Однако цинское господство на новых территориях открыло во фронтире торговые возможности. Поэтому в 1728 году российские и цинские чиновники заключили Кяхтинский договор – второе важнейшее соглашение между двумя государствами. По большому счету оно подтвердило условия Нерчинского договора, более детально определив границы. Созданная для этой цели совместная комиссия проинспектировала и формально демаркировала границу, установив 63 каменных тура, точное местоположение которых было описано в двух дополнительных протоколах. Работа по демаркации на западных территориях была осуществлена с помочью хори-бурятов. Таким образом, у местного населения появилось представление о том, где заканчивались их племенные земли и начинались земли соседей^[35].

Остальные положения Кяхтинского договора по большому счету оговаривали межграничные перемещения людей и товаров. Автохтонные кочевые охотники и скотоводы должны были ограничить свою сезонную миграцию. Благодаря более четкой демаркации границы теперь они хотя бы в теории контролировались государствами. Наконец, несколько пунктов договора определили то, что вскоре будет характеризовать уникальные отношения между двумя странами: российский двор получил разрешение разместить своих представителей в Пекине посредством учреждения церковной миссии, квазидипломатического посольства и языковой школы в цинской столице^[36].

Новое соглашение свело торговлю на границе в Кяхту и Староцурухайтуй. После подписания Нерчинского договора русские караваны, направлявшиеся в Пекин, стали наиболее значимой формой коммерческого и политического обмена. Однако караванная торговля была опасным предприятием, так как бродячие монгольские разбойники грабили торговые конвои и сложные погодные условия также оказывались препятствием. Малонаселенный Аргунский бассейн представлял собой особенно опасный участок таких путешествий. Сильные летние дожди 1692 года привели к затоплению притоков Аргуни в дельте Трехречья, что значительно усложнило перемещение на верблюдах и лошадях каравана, которым руководили Адам Бранд и Избрант Идес. Это был первый официальный караван, прибывший в Пекин после подписания Нерчинского договора. Несмотря на то что граница на Аргуни была установлена тремя годами ранее, настоящий пограничный контроль существовал только на словах – этот караван добрался наконец до китайского сторожевого поста спустя почти месяц движения по китайской территории. Всего четырнадцать караванов достигли Пекина в период между подписанием Нерчинского и Кяхтинского договоров, и многие из них испытали подобные сложности^[37].

Ил. 2. Уличная сцена в Майнмачене (1885 или 1886), китайской торговой слободе, расположенной непосредственно на другой стороне границы от Кяхты. Более полутора сотен лет эта торговая система доминировала на границе в двустороннем обмене чаем, мехами и другими товарами (Библиотека Конгресса; LOT 13251)

Необходимость урегулирования торговли обоими государствами была очевидной. После подписания Кяхтинского договора Пекин и Санкт-Петербург создали новую систему торговли – так называемый Кяхтинский торг. Эта система, в отличие от китайской торговли с западными странами (Кантонская система), способствовала возникновению новой формы официальной караванной торговли на двух, официально признанных, участках фронтира, постепенно заменив неформальную российскую караванную торговлю с китайской столицей^[38].

Кяхта, согласно новой схеме, стала важнейшим торговым пунктом и, возможно, благодаря этому, единственной хорошо охраняемой территорией на русско-китайском фронтире^[39]. Расположенный на границе с Монголией город процветал в результате межграничной торговли с китайским Маймаченом (Алтанбулаг), вопреки многочисленным проволочкам, вызванным мораториями Китая на торговлю. Более чем сто пятьдесят лет кяхтинский бартерный торг являлся основной системой обмена. Плиточный и высококачественный чай был главным китайским товаром. Кроме того, китайцы предлагали желтый табак, шелка и хлопок в обмен на быков, лошадей, овец и других животных из России, а также шкуры, лисьи и соболиные меха. Только с увеличением торгового судоходства в середине XIX века кяхтинская торговля начала угасать. Транссибирская железная дорога на рубеже ХX века лишила наконец Кяхту ее былой экономической роли континентального перевалочного пункта, что будет показано во второй главе^[40].

Вторым особым фронтирным торговым центром стал созданный в 1728 году Староцурухайтуй. Он располагался на старом главном торговом пути между Россией и Китаем, поэтому существовал на карте и раньше. Караваны регулярно пересекали его в конце XVII века. Однако плохие пастбища, удаленность источников древесины и регулярные затопления Аргунью делали это поселение непривлекательным. Неудобным оно было и для торговли, так как располагалось далеко от торговых центров Сибири и Монголии. Этот торговый пункт на Аргуни с трудом мог соревноваться с шумными соседями – Кяхтой и Маймаченом. Долгое время торговые обороты Староцурухайтуя были так малы, а сам он был так удален от административных центров, что русские вообще не осуществляли там таможенных сборов. Староцурухайтуй просто не мог предложить ничего, чего не было бы в Кяхте^[41].

Желание русских ограничить торговлю определенными местами на русско-китайском фронтире объясняется стремлением ввести там сбор налогов. Поэтому именно благодаря торговым соглашениям между Россией и империей Цин, изложенным в Кяхтинском договоре 1728 года, возник российский таможенный контроль на азиатских территориях. Российский таможенный комплекс в Кяхте стал крупнейшим в своем роде в Сибири^[42]. Цинский двор поддерживал податные отношения со многими соседями, а подобный таможенный контроль на северной границе Китая отсутствовал^[43]. Однако, несмотря на регулирование, кяхтинский торг не гарантировал прекращения межграничного обмена товарами за пределами эти двух торговых центров на русско-цинском фронтире^[44].

КОЛОНИЗАЦИЯ ФРОНТИРА: ТУНГУСЫ, БУРЯТЫ, СОЛОНЫ И РУССКИЕ НА АРГУНИ

После демаркации аргунской границы российский двор проявил бóльшую решительность в деле заселения вновь присоединенных территорий Забайкалья лояльными подданными, чем цинская империя в Хулун-Буире. Однако по сравнению с соседними российскими областями колонизация Забайкалья протекала менее интенсивно. Российская миграция в область началась в середине XVII века и набрала обороты после указа о сельскохозяйственной колонизации Забайкалья, который был принят в 1799 году^[45]. Важнейшую роль в увеличении численности населения сыграло переселение этнических русских из европейских частей империи и эмиграция монголов из Кяхты и Хулун-Буира в Забайкалье. Множество этнических групп проживало в этой русской провинции, но две группы численно доминировали вплоть до середины XIX века.

Первая группа – «инородцы» (термин использовался для обозначения различных этнических меньшинств империи), к которым относились платившие подати и ведущие традиционный образ жизни народы. Государственная бюрократия разделила автохтонное население на несколько подгрупп, две из которых проживали в Забайкалье: хори-буряты – кочевой народ, состоявший из самых разнообразных монголо-говорящих родов, населял южную и западную части области, и тунгусы – кочевники, промышлявшие охотой, собирательством и оленеводством, населяли ее север и восток. Ко второй группе относились оседлые русские, за исключением казаков и некоторых староверов, они обычно строили свои дома в удаленных от аргунского фронтира районах. Староверы, высланные в этот регион в XVIII веке, испытывали недовольство тем, что казаки занимали лучшие земли, и проявляли враждебность в отношении бурят и тунгусов. Другие православные переселенцы избегали староверов по религиозным соображениям. Ранее крестьяне переселились в Нерчинский горный округ на реке Шилка после того, как там в конце XVII века были обнаружены крупные месторождения серебра и других металлов. Увеличившаяся армия каторжников в начале XVIII века постепенно заменила крестьян на шахтах. Нерчинские крестьяне превратились в казаков и в 1851 году стали основой Забайкальского казачьего войска^[46].

Другие народы, населявшие Забайкалье, по сравнению с ранними крестьянами и инородцами не играли существенной роли до середины XIX века. Например, в 1784 году только 4790 человек (или 8 % от общего числа населения, составлявшего 57 518 человек) были казаками, из них только небольшая часть проживала вдоль российско-цинского фронтира^[47]. Демографическая структура сельского населения Забайкалья значительно изменилась к 1897 году, когда была проведена первая и единственная перепись населения в Российской империи. Население области состояло из трех групп, каждая из которых насчитывала примерно треть населения: оседлые крестьяне (31,8 %), коренное население («инородцы») – кочевые буряты, а также тунгусы, проживавшие на севере (30,5 %), и казаки (29,7 %), каждый пятый из которых имел бурятские или тунгусские корни. Оставшиеся 8 % составляли в основном ссыльные и вновь прибывшие крестьяне. Демографическая композиция территорий, соседствующих с Китаем, в особенности на берегах рек Онон, Ингода, Шилка и Аргунь, отличалась от центральных районов Забайкалья. Большая часть жителей здесь состояла из коренных народов и этнически русских казаков: их доля составляла 99 % в Акшинском округе и 57 % в Нерчинско-Заводском округе. Напротив, только 7 % населения в более центрально расположенном Читинском округе составляли казаки. Даже в 1910 году население Акшинского и Нерчинско-Заводского округов, которые граничат с Китаем, оставалось в основном казацким. Плотность населения в обоих округах вместе только незначительно превышала одного человека на один квадратный километр, и порядка 63 % всей этой территории представляли собой земли, которыми в основном пользовались кочевые народы, фактически они определялись как «незаселенные»^[48].

Несмотря на поощрение государством, осуществляемое уже с начала 1800-х годов, добровольная миграция в районы восточнее озера Байкал осуществлялась значительно медленнее, чем в другие части Сибири. После того как Николай Николаевич Муравьев – генерал-губернатор Восточной Сибири – занял Амур, поток поселенцев двинулся дальше на восток, но не в Забайкалье. Поэтому на протяжении многих десятилетий Забайкалье существовало в качестве коридора или транзитной территории^[49]. Земельные реформы, начатые председателем Совета министров Петром Аркадьевичем Столыпиным, слабо отразились на сельской жизни аргунского фронтира. В ноябре 1906 года консервативный государственный деятель издал указ, позволивший каждому крестьянскому двору заявить индивидуальное владение наделом земли и выйти из общины^[50]. Такая политика на территориях восточнее озера Байкал не только способствовала бы созданию класса мелких фермеров, которые оказали бы стабилизирующее воздействие в сельской местности и поддержали бы самодержавие. Посредством увеличения миграции в Сибирь и на Дальний Восток из Центрального Черноземья, где земель было недостаточно, она также означала содействие в создании колониального щита против демографической «желтой угрозы». Несмотря на открытие новых земель для заселения, в Забайкалье реформа имела только незначительный успех, и русская колонизация оставалась неравномерной. Реформа имела небольшое значение для восточной части области, так как доля вновь прибывших поселенцев в его сельские районы была небольшой. Забайкалье было в числе наименее привлекательных направлений миграции (наибольшее число новых поселений возникло в Западной Сибири), и русские крестьяне практически отсутствовали на аргунской границе с Китаем^[51].

Буряты в Забайкалье продолжали вести свой прежний образ жизни. Наиболее многочисленные и культурно заметные племена в Восточном Забайкалье были хори-буряты. Несколько хори-бурятских родов к XIX веку заняли Агинскую степь. Это пологая равнина, простирающаяся примерно на сто километров в юго-восточной части Забайкальской области между реками Онон и Ингодой, однако большинство хори продолжали жить на западе от Аги в долинах ближе к озеру Байкал^[52]. 38 584 бурята проживали в 1908 году в двух волостях – Агинской и Цугольской (прежде относящихся к органу местного самоуправления – Агинская степная дума)^[53]. Вплоть до начала ХX века хори-буряты Агинской степи оставались кочевниками, разводившими лошадей, крупнорогатый скот, верблюдов, коз и овец. Русское слово «кочевник» выходило за рамки чисто юридического термина и обозначало специфический образ жизни. Отношения между хори-бурятами в Забайкалье и русскими носили более продолжительный характер, чем контакты монголов Хулун-Буира и Халхи с ханьцами – хори-буряты присягнули царю еще в середине XVIII века. Однако по сравнению с бурятами, проживавшими на запад от озера Байкал, только немногие из забайкальских кочевников культурно ассимилировались. Буряты Агинской степи сохраняли наиболее высокую степень мобильности по сравнению со всеми другими племенами региона. Девять из десяти бурятских семей в Агинской степи к началу века все еще проживали в юртах^[54].

Обобщая статистику, можно утверждать, что число жителей Забайкалья в период между концом XVIII и концом XIX века выросло с 57 518 человек в 1784 году до 672 072 в 1897 году. Этнические русские к этому времени составили почти две трети всего населения (442 744). Доля же двух основных групп коренных народов: бурят и эвенков (русские называли их «тунгусы») уменьшилась и составила менее трети от общей численности населения, другими словами, 177 970 и 34 403 человека соответственно^[55]. Численность китайцев, в основном торговцев и шахтеров, все еще была незначительной. Наибольшее число китайцев проживало в Чите (517 человек) и в районах золотых приисков. Однако постоянных китайских поселений на российском берегу Аргуни не было^[56].

Этническая ситуация в Хулун-Буире – на китайской стороне аргунского фронтира – значительно отличалась. Здесь проживали представители разных групп коренного населения, при этом ханьские китайцы в регионе отсутствовали. В 1808 году в этом стратегически важном регионе проживало 29 713 человек. В течение следующего столетия это число возросло лишь незначительно и в 1912 году составило 32 633 человека^[57]. Население Хулун-Буира в конце XIX века насчитывало менее трети всего населения двух сопоставимых с ним по размеру соседних районов Забайкалья^[58]. Гораздо более низкая плотность населения здесь в значительной мере объяснялась тем, что китайский фронтир сохранил местную специфику. Более того, правители осознавали особую природу этой местности. Вплоть до второй половины XIX века цинское правительство запрещало миграцию ханьских китайцев в Маньчжурию и Монголию. Китайские крестьяне и сами не стремились осваивать земли в этих лесах или степях. Хулун-Буир, отрезанный от центра Маньчжурии Большим Хинганским хребтом, был еще более изолирован. Следующие главы продемонстрируют, что, помимо китайцев, работавших на золотых приисках в низовье Аргуни, или проживавших в поселках железнодорожников, численность населения ханьского происхождения была незначительной, а начнет она массово расти только в последние десятилетия ХX века^[59].

Племенная структура населения Хулун-Буира возникла в XVII веке, когда маньчжуры попытались создать буфер против усиливающих влияние русских. Цинский двор установил гибридную систему административного деления с характеристиками как маньчжурской Восьмизнаменной армии, так и самостоятельной знаменной системы^[60]. Такое этническое формирование и административная структура останется относительно неизменной вплоть до падения династии Цин, тогда в регионе еще преобладали следующие племена. Первое – около восьми тысяч членов знамен солонов формировали значительно «монголизированный» тунгусский этнический конгломерат, состоявший из некоторых даурских и эвенских народов, которые вели кочевую жизнь скотоводов на богатых пастбищах на восток и юг от Хайлара. Чипчины – второе племя, в 1912 году насчитывавшее примерно пять тысяч человек. Это так же были кочевые скотоводы, населявшие сухую степь между Хайларской долиной и дельтой Трехречья. Солоны и чипчины были последователями шаманизма. Другое свое название «старые баргуты» они получили в связи с тем, что прибыли сюда с первой группой мигрантов – несколькими сотнями солонских, чипчинских и даурских солдат, собранных императором Юнчжэном в долине реки Нэньцзян и продвинувшихся затем на запад через хребет Большой Хинган для создания гарнизона Хайлар. Третье наиболее крупное племя, насчитывавшее семнадцать тысяч человек, состояло из монгологоворящих бурятов, которые проживали в травянистых степях в окрестностях озера Далайнор на юго-западе Хулун-Буира. Уходя от наступающих русских, в XVII веке они переселились из своих родных земель в Халхе южнее озера Байкал на восток. Этих последователей ламаистского буддизма называли «новыми баргутами», потому что они появились в этой местности только во время правления маньчжуров после 1735 года. Орочоны – подгруппа тунгусо-маньчжурских народов – составляли четвертое племя. Около двух тысяч орочонов проживали в Северо-Восточном Хулун-Буире, недалеко от гребня хребта Большой Хинган. Промышляя оленеводством, они не относились ни к «старым», ни к «новым баргутам». Последнее племя – олёты, эта небольшая группа состояла в 1912 году лишь из нескольких сотен человек. Говорившая на диалекте монгольского языка группа проживала в южных долинах Большого Хинганского хребта^[61]. Однако к этому времени разница между «старыми» и «новыми баргутами» по большому счету потеряла значение. Продолжая традицию маньчжурского административного деления, эти довольно разные группы были организованы по этническому признаку в семнадцать знамен. Монгольский стиль пастушьего кочевничества был наиболее распространен среди этих народов, а их общим письменным языком был маньчжурский^[62]. Таким образом, вдобавок к этничности и религии административная привязка так же стала решающим фактором в формировании сложного чувства принадлежности этих племен. Коренные народы Хулун-Буира для простоты назывались «баргуты».