Светлый демон

4

В то лето мне исполнился двадцать один год – возраст расцвета юного тела, возраст любовных грез и безудержного оптимизма, возраст, который не замечают, потому что вся жизнь впереди. Но моя жизнь закончилась. Короткое счастье завершилось в прошлом году в холодной реке с быстрым течением. И наступила тьма. Во мне умерло почти всё, я превратилась в сдутый шарик. Лишь телесная оболочка зачем-то топтала грешную землю.

И вот я иду по главной площади Валяпинска.

В отличие от других улиц здесь чисто и красиво. В центре – блестящая серебрянкой фигура Ленина с указующей рукой и растопыренными пальцами. За ним старинный собор из красного кирпича с пятью лысыми голубыми луковками. Большевики еще в 20-х спилили кресты и содрали позолоту, хотели и храм взорвать, да уж так удобно в нем было лошадей держать, пока товарищи в соседнем здании заседают. Зимой скотина не мерзла, летом не парилась. Потом обустроили гараж с ремонтной мастерской, а в 50-х собору совсем уж повезло – краеведческий музей организовали. Но вывеской поповскую сущность не прикроешь, и вождю пролетариата негоже пялиться на пережитки прошлого. Перед его недремлющим оком желтое четырехэтажное здание с белыми полуколоннами. Около дубовых дверей в полтора человеческих роста висят солидные таблички с гербами и золочеными буквами на бордовом фоне. Самый крупный шрифт повествует, что здесь работает мэр города Валяпинска.

Я редко бывала на центральной площади с безупречным асфальтом. Моя школа-интернат для сирот находится за городом на разбитой дороге. С глаз долой – из сердца вон. По такому принципу власти подбирают место для интерната не только в Валяпинске, а по всей стране. Это не волюнтаризм бездушных чиновников, а взвешенное решение, продиктованное разумной целесообразностью. Что вы хотите, если по статистике сорок процентов выпускников сиротских интернатов совершают преступления, столько же становятся алкоголиками и наркоманами, а каждый десятый кончает жизнь самоубийством. Потенциальные отбросы общества принято держать подальше от полноценных детишек. Моя судьба, к сожалению, не улучшит печальной статистики.

Между интернатом и городом располагается медеплавильный комбинат, главные цеха которого построили еще в царское время. Горы черных отвалов и сизый дым из закопченных труб – единственный доступный пейзаж для воспитанников интерната. Он как бы намекает: вот ваше будущее, совсем рядом, а в город и соваться незачем.

«Работать на комбинате очень почетно!» – усердно вдалбливали преподаватели воспитанникам, начиная с младших классов. Казалось, это была основная тема по всем предметам. Нас водили в цеха на экскурсии и даже разрешали брать с собой застывшие медные брызги, огненным дождем сыпавшиеся при переливании из огромного ковша в чугунные формы. Из-за опасных тысячеградусных брызг рабочие в горячем цеху, где даже дышать было трудно, ходили в валенках, бушлатах и железных масках. Такая же участь была уготована и интернатским мальчишкам. Девчонок распихивали по другим цехам. К моменту выпуска документы воспитанников скопом переправлялись в отдел кадров медеплавильного комбината.

А мне повезло! В семнадцать лет меня вместе с закадычной подругой Ленкой Бариновой зачислили посудомойками в заводскую столовую. Пусть здесь платили поменьше, чем на сортировке руды, зато не надо было каждый вечер отмывать в общаге холодной водой лицо и руки от пыльной корки и отхаркивать черную дрянь, оседавшую в горле, несмотря на респиратор.

Вчера Барсук провез меня по центральной площади, объяснил, как действовать. К зданию с табличками он не подъезжал. Там запрещающий знак. Я знаю правила дорожного движения. Муж Николай, работавший шофером, успел обучить меня вождению. Мы мечтали купить подержанный автомобиль и ездить с ребенком по выходным на лесное озеро…

Но это было еще до того дня, когда Мир Рухнул. В двадцать один у меня уже нет мужа, как нет и второго маленького Коли. Я совершенно одна, и у меня нет выбора. Вопреки своей воле я вынуждена топтаться на этой площади с пистолетом в пакете в ожидании важной персоны.

Середина 90-х. Идет передел собственности. Уральские комбинаты, заводы и рудники в одночасье превратились в лакомые куски для многих лихих людей. Оказывается, невзрачная продукция имеет реальную цену в твердой валюте, несравнимую с копеечными затратами на работяг.

Однако этих подробностей я еще не знаю, мое внимание сосредоточено на площади. «Увидела-сфотографировала-проанализировала», – как вдалбливал Кирилл Коршунов, мой лесной учитель.

Я вижу, что подходы к городской администрации охраняются милиционерами. Но это громко сказано. Одного взгляда достаточно, чтобы понять, что здесь собраны самые нерасторопные из людей в погонах. Их трое. Несут дежурство «постольку поскольку» и страшно завидуют коллегам, которые сшибают деньгу на «хлебных» местах: около вокзала, на рынках, у автостанции.

Лишь избранные автомобили со спецпропусками могут подкатить к подъезду красивого особняка. Я жду одну из таких машин, самую видную в городе. Когда-то я ждала вымышленный белый лимузин с родителями, сегодня мне нужен реальный черный «Мерседес».

А вот и он. Шурша шинами, блестящий автомобиль степенно огибает памятник Ленину.

Я ускоряю шаг, верчу задом. Ленивый сержант милиции пялится на шустрые девичьи ножки. По-моему, он пытается разглядеть фасон моих трусиков под легким платьем. Типичный кобель в форме. Одна извилина – и та от фуражки. На пластиковый пакетик в моей руке он не обращает внимания. Да и с чего волноваться? Обстановка на площади спокойная, качков в спортивных костюмах не наблюдается, митингующих старушек тоже. На это и сделан расчет.

Милиционер с сожалением отлепляет взгляд от моей тугой попы, готовясь вытянуться перед мэром города. «Мерседес» останавливается у парадного подъезда. Шофер выходит и распахивает заднюю дверцу. Появляется надменный мужчина в строгом костюме с дорогим портфелем. Он красив и ухожен, явно нравится сам себе, во взгляде неприкрытый апломб: «Мне можно всё!» Шлейф кондиционированного воздуха доносит из распахнутого салона ауру богатства и излишества. Это господин Марчук, мэр города.

Я помню многочисленные плакаты с его жизнеутверждающей физиономией: «Вы – мои избиратели, я – ваш слуга!» «Это ж какие бабки надо отвалить такому мачо, чтобы он согласился работать слугой?» – вопрошала потрясенная Ленка.

Но выборы давно позади. Бывший комсомольский работник, поднявшийся на первой волне демократии, спешит в просторный кабинет. До спасительных дубовых дверей ему четыре шага, а до скромной девчонки – десять. Я для него электорат. «Вас много, а я один», – объясняет его снисходительный взгляд. Он скользит наглыми глазками по моему дешевому платью, отмечает талию и стройные ножки. И вот уже читается: «Если тебя приодеть, а потом раздеть…»

Я знаю не понаслышке, о чем он думает. Фантазия рисует ему бесстыдную благодарность осчастливленной простушки. Он привык, чтобы его просили и благодарили. Желательно в разных позах и с фантазией. У него особый бзик – он коллекционирует победы над девственницами. Не одна интернатская девчонка прошла через его постель.

Марчук вглядывается в меня, решая, подхожу ли я для его коллекции. Он смотрит на молодую плоть, даже не ведая, что четыре года назад нагло ограбил эту девушку. Как, впрочем, и многих других сирот. Но разве большие чиновники обязаны помнить каждое свое воровство?

Я изображаю улыбку, хотя это трудно. Жизнь разучила меня смеяться. Сквозь целлофановый пакет нащупываю рукоять пистолета. Предохранитель заранее снят, затвор взведен. С такого расстояния не промахнуться. Я поднимаю руку. Надо сделать два выстрела, как приказал Барсук.

Сначала в грудь. А потом в голову…

5

Я убираю снайперскую винтовку и плюхаюсь за руль «корейца». Внутри клокочет злость на собственную глупость. В минуты смертельного риска я действую автоматически, как вышколенный солдат, а сейчас по-женски проклинаю себя за то, что вляпалась в опасную историю. В ста метрах догорают остатки «БМВ». Где-то рядом затаились ошеломленные «северяне». Вот-вот они отойдут от шока и захотят поквитаться. Месть для них равносильна чести, и мстить они будут мне.

Ох, не к добру моя жалость. И всё из-за него!

– Выметайся из машины! Живо!

Солдатик молчит. Ни жив ни мертв.

– Ты что, не понял? Получил жратву – убирайся!

Он пучит глаза и выдавливает:

– Кто вы?

Дурацкий вопрос! Сейчас не время растолковывать, что чем мощнее машина, тем больше ее бензобак и тем уязвимее она для умного снайпера.

– Ты выйдешь сам, или я тебя выкину! На размышление – одна секунда!

– Я… Они меня убьют.

– А мне-то что?! Ты просил еду – ты ее получил!

Секунды тикают. Рядом обозленные враги. Пора сматываться. Я выхожу, распахиваю дверцу и дергаю солдата за шиворот. Парень прижимает к груди нераспечатанные бутерброды и смотрит на меня снизу вверх. В глазах тоска и покорность. Сзади него на полу прозрачное пластиковое ведро, в нем самое милое на свете существо – черепашка Пифик. Вытянутая шея обращена к хозяйке, рот приоткрыт, а в глазах…

Черт! Лучше бы я не смотрела! Взгляды беспомощных голодных самцов так похожи между собой.

Хлопает выстрел. Я слышу свист пули.

Мои пальцы разжимаются. Солдатик прав, если я его брошу, его прикончат. «Северяне» звереют от обиды и вымещают злость на слабых. Сколько ему лет? Еще меньше, чем мне в тот день, когда Барсук подло кинул растерянную девчонку на растерзание патрульных.

…Семнадцать лет назад на главной площади Валяпинска я выстрелила в мэра дважды. В грудь. И еще раз в грудь. Марчук не упал после первого выстрела, лишь выпучил глаза и раскрыл рот. Непристойная фантазия мачо захлебнулась недоумением. И я не смогла выстрелить в лицо, удивленно смотревшее на меня.

Тем самым я нарушила правило.

Первая ошибка повлекла следующую. Барсук приказывал сразу после выстрелов бросить пистолет и бежать. И я побежала, двинув коленом в пах тупому сержанту милиции. Он трансформировался из истукана в скорчившегося эмбриона. А каменный истукан на постаменте остался в прежней позе, указывая рукой на место преступления и как бы восклицая: «Вот до чего докатились, отринув мои идеалы».

Я устремилась не в тихий переулок, куда велел Барсук, а на людную улицу. Уже за углом я заметила, как от меня шарахаются прохожие. Потные пальцы продолжали сжимать пистолет, на этот раз черный ствол грозно торчал из разлетевшегося в клочья пакета. Количество свидетелей множилось. Я поняла оплошность и свернула на соседнюю улочку.

А вот и спасение! Рыжая «копейка» торчала на том же месте, где меня высадил Барсук. Я запрыгнула внутрь и выдохнула:

– Гони!

Но за рулем никого не было!

Сердце беспомощно колотилось. Меня бросили! Барсук испугался!

Однако вскоре я поняла, что действительность гораздо хуже.

Ключи торчали в замке зажигания, я перелезла на водительское сиденье. Любимый муж успел научить меня азам вождения.

Поворот ключа, долгое вжиканье под капотом и – ничего! Еще одна попытка. Бесконечное зудение стартера, и вновь двигатель не заводится!

А спереди на улочку вырывается милицейский автомобиль и перегораживает дорогу. В машине двое. Один что-то говорит в мегафон и предлагает сдаться. А второй выходит и сразу начинает стрелять. Лобовое стекло вдребезги! Мент в штатском смело идет навстречу и продолжает палить.

И тут я узнаю его. Это Барсук!

Секундный шок – и ясное понимание.

Он оказался милиционером и всё подстроил! После выполнения задания он хочет меня убить!

Барсук накануне подробно рассказал мне, что и как делать, а сегодня привез на место и должен был ждать в «копейке». А сам пересел в дежурную машину милиции! Он подстерегал меня в намеченном переулочке и шлепнул бы там, если бы я туда сунулась. Он неспроста спрашивал, умею ли я водить машину. Его порадовал ответ. Барсук предусмотрел и запасной вариант – вдруг я смогу прорваться к машине. «Копейка» не заводится по его вине! Сейчас я умру за рулем, и легко будет доказать, что я сама приехала сюда. А убийство мэра – всего лишь личная месть сумасшедшей обманутой сироты.

Он всё продумал, но не учел главного. Я отлично стреляю. Три недели подготовки под руководством Кирилла Коршунова не прошли даром, у меня открылся талант снайпера. Барсук не раз талдычил мне, чтобы я бросила ствол на месте акции. Это азбука, так делают профессионалы, заявлял он. Но я не профессионал, а перепуганная девчонка, потерявшая на время голову. Он смело прет на меня, потому что уверен – жертва безоружна. Я нужна ему только мертвой!

Как бы не так! Если я захочу стать жертвой, то свою судьбу решу сама.

Я вскидываю пистолет и, практически не целясь, нажимаю на курок. Барсук дергается, оружие выпадает из его простреленной руки. Самоуверенное секунду назад лицо превращается в одно сплошное удивление. А затем искажается от страха.

Но Барсук не сдается. Он тянется здоровой рукой за пистолетом, но я уже полностью владею ситуацией. Следующая пуля разбивает косточки в его растопыренной ладони. Он падает на колени.

– Убей гадину! Шмаляй! – ревет раненый опер, дважды за час ставший предателем. Сначала он предал служебный долг, затем беспомощную девчонку.

Но обстановка изменилась. Я знаю, что делать.

Я вижу перед собой машину, на которой можно уехать, и смело иду к ней. Предатель Барсук корчится от боли, пытается отползти, но понимает, что обречен. Наши взгляды встречаются, презрение наталкивается на страх, секунда кристаллизуется в вечность. Я плюю в него и прохожу мимо. Мокрый от пота Барсук валится на дорогу.

Ствол моего пистолета направлен на дрожащего милиционера в машине. Тот, наконец, выдернул табельное оружие и пробует прицелиться. Его руки дрожат, мои нет. Звучат сразу два выстрела. Одна пуля крошит кирпич в стене дома за моей спиной, другая рвет руку и застревает в локте.

Я спихиваю раненого с водительского сиденья и сажусь за руль. Пистолет на коленях, сосульки слипшихся волос задевают ресницы. Подстраиваю зеркало. И вижу под юным обличьем повзрослевшую на двадцать лет женщину. Я веду захваченный автомобиль и молчу. Я еще не понимаю, в кого превратилась. Милиционер скулит, перекосившись от боли, и ждет неминуемой смерти.

Выехав из города, я останавливаюсь и командую:

– Вылезай!

Он просит пощады и говорит много слов. Я ничего не хочу слышать и выталкиваю его на обочину. Двигатель работает, дверца остается открытой, на коленях пистолет. Милиционер зажмурился и ждет выстрела. Но вместо пули из салона вылетает аптечка.

– Наложи жгут, – советует вооруженная девчонка, умеющая точно стрелять.

Эти слова он потом не устанет повторять следователю и журналистам.

По горячим следам меня не поймали, но личность установили быстро. Светлана Демьянова.

Возможно из-за имени, а может из-за того, что, расправившись с алчным чиновником, от которого многие пострадали, я пощадила простых оперативников, кто-то из впечатлительных журналистов назвал меня Светлым Демоном. Кличка прижилась, вышла за пределы области и давно фигурирует в сводках федерального розыска.

6

Серость часто побеждает яркость, особенно в российской глубинке. Даже солнце, как ни тужится, сердешное, но пасмурных дней на просторах от Охотского моря до Балтийского гораздо больше, чем ясных. Серенький корейский джип едет дальше, а от породистого блистательного «баварца» остается тлеющий скелет и зловоние жженой резины.

Солдатик жадно ест бутерброды. Крошки сваливаются с его губ, попадают в ведро к Пифику, но черепаха их игнорирует. Животное ждет зелень. Пифику терпения не занимать, он может ждать так целую неделю. Этим он похож на свою хозяйку.

Ведь что самое главное в профессии киллера? Не тренированное тело и умение драться. Не владение оружием и быстрая реакция. Даже не конспирация и искусство заметать следы. Самое главное в этой скверной профессии – умение ждать и не расслабляться.

Однажды я шесть часов провела в застывшей позе ради секундного шанса. Дернулась занавеска в окне, мелькнул горбоносый силуэт – я плавно спустила курок. Шесть часов – и один выстрел. Это рутина профессии. Были в моей практике ожидания и похлеще.

Три недели подряд, каждый день по нескольку часов, я караулила в одном и том же месте очень предусмотрительного господина. Тот совершил столько гнусных дел, что прекрасно знал – будут мстить. Он окружил себя лучшими телохранителями. Бронированный автомобиль с джипами сопровождения, разные пути следования, у дома и офиса грамотно перекрыты все траектории обстрела, никаких посещений клубов и ресторанов, никаких прогулок. В общем, не подступиться. За полгода спалились три бригады киллеров, устраивавших взрывы и пальбу из гранатометов. Лишались жизни невинные люди, а богатый умный мерзавец всякий раз оказывался невредим.

И тогда заказ достался мне. На кону стояли не столько большие деньги, сколько моя репутация. В определенных кругах знали, что если Светлый Демон берется за заказ, то выполняет его всегда, работает чисто и исчезает бесследно.

Я проанализировала ситуацию и поняла: единственный шанс – надеяться на случай. Как ни странно звучит, это тоже стратегия. Я узнала, что в конце восьмидесятых мой клиент поднялся на торговле цветами, считал себя знатоком нежных растений и любил сам выбирать букеты. Как часто он покупал цветы, было неизвестно, но я догадывалась, что по требованию охраны он делал это спонтанно в разных местах. «Безопасных» точек на его маршрутах было несколько. Я выбрала самую трудную для атаки и каждый вечер дежурила на крыше пятиэтажки напротив одного и того же цветочного павильона. До возможной цели двести метров, листва деревьев, широкая трасса, сумерки, а порой и пелена дождя. Кортеж клиента несколько раз проносился мимо, но я вновь и вновь возвращалась в засаду. И расчет оправдался. Трехнедельное упорство подарило мне полторы секунды прямой видимости между прицелом винтовки и головой клиента…

Я взглянула в зеркало заднего вида и хмыкнула. Непосредственность растапливает любую обиду. Такого восторга от приема пищи вы не увидите ни в одном ресторане высокой кухни. Я почувствовала себя хозяйкой, сумевшей угодить взыскательному гостю.

– Запивай, а то подавишься, – посоветовала я голодному солдату.

– Угу.

– Ты кто?

– Коля, – глотнув холодного чая из бутылки, ответил солдатик.

– Это я уже слышала. Ты сбежал из части? С оружием?

Коля испуганно замотал головой.

– Почему же тебя ищут кавказцы? Они ребята не простые, это бойцы.

– Я хотел… подработать.

– У них?

– Нет.

Я свернула к АЗС. Стрелка уровня топлива застыла на нуле. Не хватало еще заглохнуть посреди трассы. Я надвинула на лоб бейсболку, вставила заправочный пистолет в горловину бензобака и пошла платить. Сквозь маленькое толстое стекло кассы проглядывало сморщенное мужское лицо с шустрыми глазками.

– Издалека? – спросил кассир, принимая деньги.

Я обернулась. Под освещенным козырьком хорошо читался передний номер моего автомобиля с кодом Московской области. «А номера придется сменить, – с досадой подумала я. – Засветилась раньше времени».

– Издалека, – пришлось подтвердить очевидное, и раз возник разговор, я решила навести справки. – Заметила неподалеку голосующего солдата. Это не подстава? У вас на дорогах не шалят?

– Солдата? Так его второй день ищут!

– А что случилось?

Как всякий любопытный человек, кассир оказался и словоохотливым.

– Из охранения бежал, с автоматом. Неуравновешенный психопат, убить может любого! Нас предупредили: в разговоры с ним не вступать и сразу сообщать куда надо.

– Автомата я у него не видела.

– Под одеждой спрятал. Вы же мимо проехали? – Кассир сверлил меня придирчивым взглядом, норовя заглянуть под козырек.

– Ну, да.

– А вот если бы остановились, не видать вам своей машины.

– Да уж, повезло. А откуда он сбежал?

– У нас тут фармзавод был. Небольшой. Антибиотики выпускал, еще в советское время. Потом завод закрыли. Он долго никому не нужный стоял, а в этом году сносить стали. Торговый центр будут строить. Так там с месяц назад военную охрану выставили. Вот оттуда солдат и дал деру.

– Стройку автоматчики охраняют. Зачем?

– Там вроде опасную химию обнаружили. А вообще-то, охрана нигде не помешает. У нас народец шустрый. Если где-то что-то плохо лежит – ух! В прошлом году мне провода срезали. Тут, за стеной, и под напряжением. Два дня заправка не работала.

– Поймали воров?

– Во второй раз – да. Я ведь из военных. – Кассир гордо выпятил грудь.

Я догадалась, что он презирает свою работу и смотрит на окружающий мир словно через амбразуру танка, выгадывая момент, когда понадобятся его прежние навыки. Я вспомнила о «северянах». Какое им дело до дезертира?

– Выходит, солдата военные ищут, – раздула я огонек беседы.

– Ко мне из милиции приезжали. Телефончик оставили. Вот. – Кассир придвинул листок. – Самому Барсукову звонить надо.

– Кому? – я невольно напряглась. – Вы сказали – Барсукову?

– Да, Геннадию Андреевичу Барсукову. Начальнику городской милиции.

Барсук! Неужели тот самый? Тогда он был оперативником в звании старшего лейтенанта, а вел себя как бандит.

Спустя несколько лет опытный милиционер старой закалки доходчиво объяснил мне, что настоящий опер всегда ходит по лезвию бритвы. С одной стороны Закон, с другой Беззаконие. Свалишься в строгий Закон – уходи в следаки или адвокаты. Рухнешь в Беззаконие – дорога тебе в преступники. Барсук еще тогда свалился в Беззаконие, но расставаться с погонами не спешил. Новые времена не требовали от ментов искусства канатоходца, а позволяли прыгать с одной стороны на другую, всюду извлекая выгоду.

Барсук лично разъяснил мне, в кого и где надо стрелять. Он привез меня к зданию мэрии, а потом хотел тут же прикончить и получить повышение по службе. Одноразовый киллер – вот как называется уготовленная мне в тот день участь.

Он или нет? Имя-отчество мне ни о чем не говорило. Семнадцать лет назад я знала его только по кличке, которая ему явно подходила. Мелкий хищник с острыми зубками.

Барсук!