Страна негодяев (сборник)

Старухи

 
Под окном балякают старухи.
Вязлый хрип их крошит тишину.
С чурбака, как скатный бисер, мухи
Улетают к лесу-шушуну.
Смотрят бабки в черные дубровы,
Где сверкают гашники зарниц,
Подтыкают пестрые поневы
И таращат веки без ресниц.
«Быть дождю, – решают в пересуде, —
Небо в куреве, как хмаровая близь.
Ведь недаром нонче на посуде
Появилась квасливая слизь,
Не зазря прокисло по махоткам
В погребах парное молоко,
И не так гагачится молодкам,
Видно, дыхать, бедным, нелегко».
Говорят старухи о пророке,
Что на небе гонит лошадей,
А кругом в дымнистой заволоке
Веет сырью звонистых дождей.
 

<1915>

Разбойник

 
Стухнут звезды, стухнет месяц,
Стихнет песня соловья,
В чернобылье перелесиц
С кистенем засяду я.
 
 
У реки под косогором
Не бросай, рыбак, блесну,
По дороге темным бором
Не считай, купец, казну!
 
 
Руки цепки, руки хватки,
Не зазря зовусь ухват:
Загребу парчу и кадки,
Дорогой сниму халат.
 
 
В темной роще заряница
Чешет елью прядь волос;
Выручай меня, ножница:
Раздается стук колес.
 
 
Не дознаться глупым людям,
Где копил-хранил деньгу;
Захотеть – так все добудем
Темной ночью на лугу!
 

<1915>

Плясунья

 
Ты играй, гармонь, под трензель,
Отсыпай, плясунья, дробь!
На платке краснеет вензель,
Знай прищелкивай, не робь!
 
 
Парень бравый, синеглазый
Загляделся не на смех.
Веселы твои проказы,
Зарукавник – словно снег.
 
 
Улыбаются старушки,
Приседают старики.
Смотрят с завистью подружки
На шелковы косники.
 
 
Веселись, пляши угарней,
Развевай кайму фаты.
Завтра вечером от парней
Придут свахи и сваты.
 

<1915>

Руси

 
Тебе одной плету венок,
Цветами сыплю стежку серую.
О Русь, покойный уголок,
Тебя люблю, тебе и верую.
Гляжу в простор твоих полей,
Ты вся – далекая и близкая.
Сродни мне посвист журавлей
И не чужда тропинка склизкая.
Цветет болотная купель,
Куга зовет к вечерне длительной,
И по кустам звенит капель
Росы холодной и целительной.
И хоть сгоняет твой туман
Поток ветров, крылато дующих,
Но вся ты – смирна и ливан
Волхвов, потайственно волхвующих.
 

<1915>

«Занеслися залетною пташкой…»

 
Занеслися залетною пташкой
Панихидные вести к нам.
Родина, черная монашка,
Читает псалмы по сынам.
 
 
Красные нити часослова
Кровью окропили слова.
Я знаю – ты умереть готова,
Но смерть твоя будет жива.
 
 
В церквушке за тихой обедней
Выну за тебя просфору,
Помолюся за вздох последний
И слезу со щеки утру.
 
 
А ты из светлого рая,
В ризах белее дня,
Покрестися, как умирая,
За то, что не любила меня.
 

<1915>

Колдунья

 
Косы растрепаны, страшная, белая,
Бегает, бегает, резвая, смелая.
Темная ночь молчаливо пугается,
Шалями тучек луна закрывается.
Ветер-певун с завываньем кликуш
Мчится в лесную дремучую глушь.
Роща грозится еловыми пиками,
Прячутся совы с пугливыми криками.
Машет колдунья руками костлявыми.
Звезды моргают из туч над дубравами.
Серьгами змеи под космы привешены,
Кружится с вьюгою страшно и бешено.
Пляшет колдунья под звон сосняка.
С черною дрожью плывут облака.
 

<1915>

«Наша вера не погасла…»

 
Наша вера не погасла,
Святы песни и псалмы.
Льется солнечное масло
На зеленые холмы.
 
 
Верю, родина, и знаю,
Что легка твоя стопа,
Не одна ведет нас к раю
Богомольная тропа.
 
 
Все пути твои – в удаче,
Но в одном лишь счастья нет:
Он закован в белом плаче
Разгадавших новый свет.
 
 
Там настроены палаты
Из церковных кирпичей;
Те палаты – казематы
Да железный звон цепей.
 
 
Не ищи меня ты в Боге,
Не зови любить и жить…
Я пойду по той дороге
Буйну голову сложить.
 

<1915>

Русалка под Новый год

 
Ты не любишь меня, милый голубь,
Не со мной ты воркуешь, с другою.
Ах, пойду я к реке под горою,
Кинусь с берега в черную прорубь.
 
 
Не отыщет никто мои кости,
Я русалкой вернуся весною.
Приведешь ты коня к водопою,
И коня напою я из горсти.
 
 
Запою я тебе втихомолку,
Как живу я царевной, тоскую,
Заману я тебя, заколдую,
Уведу коня в струи за холку!
 
 
Ой, как терем стоит под водою —
Там играют русалочки в жмурки, —
Изо льда он, а окна-конурки
В сизых рамах горят под слюдою.
 
 
На постель я травы натаскаю,
Положу я тебя с собой рядом.
Буду тешить тебя своим взглядом,
Зацелую тебя, заласкаю!
 

<1915>

«За горами, за желтыми до́лами…»

 
За горами, за желтыми до́лами
Протянулась тропа деревень.
Вижу лес и вечернее полымя,
И обвитый крапивой плетень.
 
 
Там с утра над церковными главами
Голубеет небесный песок,
И звенит придорожными травами
От озер водяной ветерок.
 
 
Не за песни весны над равниною
Дорога мне зеленая ширь —
Полюбил я тоской журавлиною
На высокой горе монастырь.
 
 
Каждый вечер, как синь затуманится,
Как повиснет заря на мосту,
Ты идешь, моя бедная странница,
Поклониться любви и кресту.
 
 
Кроток дух монастырского жителя,
Жадно слушаешь ты ектенью,
Помолись перед ликом Спасителя
За погибшую душу мою.
 

1916

«Опять раскинулся узорно…»

 
Опять раскинулся узорно
Над белым полем багрянец,
И заливается задорно
Нижегородский бубенец.
 
 
Под затуманенною дымкой
Ты кажешь девичью красу,
И треплет ветер под косынкой
Рыжеволосую косу.
 
 
Дуга, раскалываясь, пляшет,
То выныряя, то пропав,
Не заворожит, не обмашет
Твой разукрашенный рукав.
 
 
Уже давно мне стала сниться
Полей малиновая ширь,
Тебе – высокая светлица,
А мне – далекий монастырь.
 
 
Там синь и полымя воздушней
И легкодымней пелена.
Я буду ласковый послушник,
А ты – разгульная жена.
 
 
И знаю я, мы оба станем
Грустить в упругой тишине:
Я по тебе – в глуxом тумане,
А ты заплачешь обо мне.
 
 
Но и поняв, я не приемлю
Ни тиxиx ласк, ни глубины.
Глаза, увидевшие землю,
В иную землю влюблены.
 

1916

«Не в моего ты Бога верила…»

 
Не в моего ты Бога верила,
Россия, родина моя!
Ты как колдунья дали мерила,
И был как пасынок твой я.
Боец забыл отвагу смелую,
Пророк одрях и стал слепой.
О, дай мне руку охладелую —
Идти единою тропой.
Пойдем, пойдем, царевна сонная,
К веселой вере и одной,
Где светит радость испоконная
Неопалимой купиной.
Не клонь главы на грудь могутную
И не пугайся вещим сном.
О, будь мне матерью напутною
В моем паденье роковом.
 

<1916>

«Закружилась пряжа снежистого льна…»

 
Закружилась пряжа снежистого льна,
Панихидный вихорь плачет у окна.
Замело дорогу вьюжным рукавом,
С этой панихидой век свой весь живем.
Пойте и рыдайте, ветры, на тропу,
Нечем нам на помин заплатить попу.
Слушай мое сердце, бедный человек,
Нам за гробом грусти не слыхать вовек.
Как помрем – без пенья, под ветряный звон
Понесут нас в церковь на мирской канон.
Некому поплакать, некому кадить,
Есть ли им охота даром приходить.
Только ветер резвый, озорник такой,
Запоет разлуку вместо упокой.
 

<1916>

«Скупились звезды в невидимом бредне…»

 
Скупились звезды в невидимом бредне,
Жутко и страшно проснувшейся бредне.
Пьяно кружуся я в роще помятой,
Хочется звезды рукою помяти.
Блестятся гусли веселого лада,
В озере пенистом моется лада.
Груди упруги, как сочные дули,
Ластится к вихрям, чтоб в кости ей дули.
Тает, как радуга, зорька вечерня,
С тихою радостью в сердце вечерня.
 

<1916>

«Гаснут красные крылья заката…»

 
Гаснут красные крылья заката,
Тихо дремлют в тумане плетни.
Не тоскуй, моя белая хата,
Что опять мы одни и одни.
 
 
Чистит месяц в соломенной крыше
Обоймённые синью рога.
Не пошел я за ней и не вышел
Провожать за глухие стога.
 
 
Знаю, годы тревогу заглушат.
Эта боль, как и годы, пройдет.
И уста, и невинную душу
Для другого она бережет.
 
 
Не силен тот, кто радости просит,
Только гордые в силе живут.
А другой изомнет и забросит,
Как изъеденный сырью хомут.
 
 
Не с тоски я судьбы поджидаю,
Будет злобно крутить порошам.
И придет она к нашему краю
Обогреть своего малыша.
 
 
Снимет шубу и шали развяжет,
Примостится со мной у огня…
И спокойно и ласково скажет,
Что ребенок похож на меня.
 

<1916>

На память Мише Мурашёву

 
Сегодня синели лужи
И легкий шептал ветерок.
Знай, никому не нужен
Неба зеленый песок.
 
 
Жили и были мы в яви,
Всюду везде одни.
Ты, как весну по дубраве,
Пьешь свои белые дни.
 
 
Любишь ты, любишь, знаю,
Нежные души ласкать,
Но не допустит нас к раю
Наша земная печать.
 
 
Вечная даль перед нами,
Путь наш задумчив и прост.
Даст нам приют за холмами
Грязью покрытый погост.
 

15 марта 1916

«Дорогой дружище Миша…»

 
Дорогой дружище Миша,
Ты как вихрь, а я как замять,
Сбереги под тихой крышей
Обо мне любовь и память.
 

15 марта 1916

Нищий с паперти

 
Глаза – как выцветший лопух,
В руках зажатые монеты.
Когда-то славный был пастух,
Теперь поет про многи лета.
А вон старушка из угла,
Что слезы льет перед иконой,
Она любовь его была
И пьяный сок в меже зеленой.
На свитках лет сухая пыль.
Былого нет в заре куканьшей.
И лишь обгрызанный костыль
В его руках звенит, как раньше.
Она чужда ему теперь,
Забыла звонкую жалейку.
И как пойдет, спеша, за дверь,
Подаст в ладонь ему копейку.
Он не посмотрит ей в глаза,
При встрече глаз больнее станет,
Но, покрестясь на образа,
Рабу по имени помянет.
 

<1916>

«Месяц рогом облако бодает…»

 
Месяц рогом облако бодает,
В голубой купается пыли.
В эту ночь никто не отгадает,
Отчего кричали журавли.
В эту ночь к зелёному затону
Прибегла она из тростника.
Золотые космы по хитону
Разметала белая рука.
Прибегла, в ручей взглянула прыткий,
Опустилась с болью на пенёк.
И в глазах завяли маргаритки,
Как болотный гаснет огонёк.
На рассвете с вьющимся туманом
Уплыла и скрылася вдали…
И кивал ей месяц за курганом,
В голубой купаяся пыли.
 

<1916>

«Еще не высох дождь вчерашний…»

 
Еще не высох дождь вчерашний —
В траве зеленая вода!
Тоскуют брошенные пашни,
И вянет, вянет лебеда.
 
 
Брожу по улицам и лужам,
Осенний день пуглив и дик.
И в каждом встретившемся муже
Хочу постичь твой милый лик.
 
 
Ты все загадочней и краше
Глядишь в неясные края.
О, для тебя лишь счастье наше
И дружба верная моя.
 
 
И если смерть по Божьей воле
Смежит глаза твои рукой,
Клянусь, что тенью в чистом поле
Пойду за смертью и тобой.
 

<1916>

«В зеленой церкви за горой…»

 
В зеленой церкви за горой,
Где вербы четки уронили,
Я поминаю просфорой
Младой весны младые были.
 
 
А ты, склонившаяся ниц,
Передо мной стоишь незримо,
Шелка опущенных ресниц
Колышут крылья херувима.
 
 
Не омрачен твой белый рок
Твоей застывшею порою,
Все тот же розовый платок
Затянут смуглою рукою.
Все тот же вздох упруго жмет
Твои надломленные плечи
О том, кто за морем живет
И кто от родины далече.
 
 
И все тягуче память дня
Перед пристойным ликом жизни.
О, помолись и за меня,
За бесприютного в отчизне.
 

Июнь 1916 Константиново

«Даль подернулась туманом…»

 
Даль подернулась туманом,
Чешет тучи лунный гребень.
Красный вечер за куканом
Расстелил кудрявый бредень.
 
 
Под окном от скользких вётел
Перепёльи звоны ветра.
Тихий сумрак, ангел теплый,
Напоен нездешним светом.
 
 
Сон избы легко и ровно
Хлебным духом сеет притчи.
На сухой соломе в дровнях
Слаще мёда пот мужичий.
 
 
Чей-то мягкий лих за лесом,
Пахнет вишнями и мохом…
Друг, товарищ и ровесник,
Помолись коровьим вздохам.
 

Июнь 1916

«Слушай, поганое сердце…»

 
Слушай, поганое сердце,
Сердце собачье мое.
Я на тебя, как на вора,
Спрятал в руках лезвие.
 
 
Рано ли, поздно всажу я
В ребра холодную сталь.
Нет, не могу я стремиться
В вечную сгнившую даль.
 
 
Пусть поглупее болтают,
Что их загрызла мета;
Если и есть что на свете —
Это одна пустота.
 

3 июля 1916

«В глазах пески зелёные…»

 
В глазах пески зелёные
             И облака.
По кружеву краплёному
             Скользит рука.
 
 
То близкая, то дальняя,
             И так всегда.
Судьба её печальная —
             Моя беда.
 

9 июля 1916

«Небо сметаной обмазано,…»

 
Небо сметаной обмазано,
Месяц как сырный кусок.
Только не с пищею связано
Сердце, больной уголок.
 
 
Хочется есть, да не этого,
Что так шуршит на зубу.
Жду я веселого, светлого,
Как молодую судьбу.
 
 
Жгуче желания множат
Душу больную мою,
Но и на гроб мне положат
С квасом крутую кутью.
 

9 июля 1916

Исус младенец

 
Собрала Пречистая
Журавлей с синицами
В храме:
 
 
«Пойте, веселитеся
И за всех молитеся
С нами!»
 
 
Молятся с поклонами
За судьбу греховную,
За нашу;
 
 
А маленький Боженька,
Подобравши ноженьки,
Ест кашу.
 
 
Подошла синица,
Бедовая птица,
 
 
Попросила:
«Я Тебе, Боженька,
Притомив ноженьки,
Молилась».
 
 
Журавль и скажи враз:
«Тебе и кормить нас,
Коль создал».
 
 
А Боженька наш
Поделил им кашу
И отдал.
 
 
В золоченой хате
Смотрит Божья Мати
В небо.
 
 
А сыночек маленький
Просит на завалинке
Хлеба.
 
 
Позвала Пречистая
Журавлей с синицами,
Сказала:
 
 
«Приносите, птицы,
Хлеба и пшеницы
Не мало».
 
 
Замешкались птицы —
Журавли, синицы —
Дождь прочат.
 
 
А Боженька в хате
Все теребит Мати,
Есть хочет.
 
 
Вышла Богородица
В поле, за околицу,
Кличет.
 
 
Только ветер по полю,
Словно кони, топает,
Свищет.
 
 
Боженька, маленький,
Плакал на завалинке
От горя.
 
 
Плакал, обливаясь…
Прилетал тут аист
Белоперый.
 
 
Взял он осторожненько
Красным клювом Боженьку,
Умчался.
 
 
И Господь на елочке,
В аистовом гнездышке,
Качался.
 
 
Ворочалась к хате
Пречистая Мати —
Сына нету.
 
 
Собрала котомку
И пошла сторонкой
По свету.
 
 
Шла, несла не мало,
Наконец сыскала
В лесочке:
 
 
На спине катается
У Белого аиста
Сыночек.
 
 
Позвала Пречистая
Журавлей с синицами,
Сказала:
 
 
«На вечное время
Собирайте семя
Не мало.
 
 
А Белому аисту,
Что с Богом катается
Меж веток,
 
 
Носить на завалинки
Синеглазых маленьких
Деток».
 

<1916>

«В багровом зареве закат шипуч и пенен…»

 
В багровом зареве закат шипуч и пенен,
Березки белые горят в своих венцах.
Приветствует мой стих младых царевен
И кротость юную в их ласковых сердцах.
 
 
Где тени бледные и горестные муки,
Они тому, кто шел страдать за нас,
Протягивают царственные руки,
Благословляя их к грядущей жизни час.
 
 
На ложе белом, в ярком блеске света,
Рыдает тот, чью жизнь хотят вернуть…
И вздрагивают стены лазарета
От жалости, что им сжимает грудь.
 
 
Все ближе тянет их рукой неодолимой
Туда, где скорбь кладет печать на лбу.
О, помолись, святая Магдалина,
За их судьбу.
 

<1916>

«Без шапки, с лыковой котомкой…»

 
Без шапки, с лыковой котомкой,
Стирая пот свой, как елей,
Бреду дубравною сторонкой
Под тихий шелест тополей.
Иду, застегнутый веревкой,
 
 
Сажусь под копны на лужок.
На мне дырявая поддевка,
А поводырь мой – подожок.
 
 
Пою я стих о светлом рае,
Довольный мыслью, что живу,
И крохи сочные бросаю
Лесным камашкам на траву.
 
 
По лопуху промяты стежки,
Вдали озерный купорос,
Цепляюсь в клейкие сережки
Обвисших до земли берез.
 
 
И по кустам межи соседней,
Под возглашенья гулких сов,
Внимаю, словно за обедней,
Молебну птичьих голосов.
 

<1916>

«День ушел, убавилась черта…»

 
День ушел, убавилась черта,
Я опять подвинулся к уходу.
Легким взмахом белого перста
Тайны лет я разрезаю воду.
 
 
В голубой струе моей судьбы
Накипи холодной бьется пена,
И кладет печать немого плена
Складку новую у сморщенной губы.
 
 
С каждым днем я становлюсь чужим
И себе, и жизнь кому велела.
Где-то в поле чистом, у межи,
Оторвал я тень свою от тела.
 
 
Неодетая она ушла,
Взяв мои изогнутые плечи.
Где-нибудь она теперь далече
И другого нежно обняла.
 
 
Может быть, склоняяся к нему,
Про меня она совсем забыла
И, вперившись в призрачную тьму,
Складки губ и рта переменила.
 
 
Но живет по звуку прежних лет,
Что, как эхо, бродит за горами.
Я целую синими губами
Черной тенью тиснутый портрет
 

<1916>

«Синее небо, цветная дуга…»

 
Синее небо, цветная дуга,
Тихо степные бегут берега,
Тянется дым, у малиновых сел
Свадьба ворон облегла частокол.
 
 
Снова я вижу знакомый обрыв
С красною глиной и сучьями ив,
Грезит над озером рыжий овес,
Пахнет ромашкой и медом от ос.
 
 
Край мой! Любимая Русь и Мордва!
Притчею мглы ты, как прежде, жива.
Нежно под трепетом ангельских крыл
Звонят кресты безымянных могил.
 
 
Многих ты, родина, ликом своим
Жгла и томила по шахтам сырым.
Много мечтает их, сильных и злых,
Выкусить ягоды персей твоих.
 
 
Только я верю: не выжить тому,
Кто разлюбил твой острог и тюрьму…
Вечная правда и гомон лесов
Радуют душу под звон кандалов.
 

<1916>

«Пушистый звон и руга…»

 
Пушистый звон и руга,
И камень под крестом.
Стегает злая вьюга
Расщелканным кнутом.
 
 
Шаманит лес-кудесник
Про черную судьбу.
Лежишь ты, мой ровесник,
В нетесаном гробу.
 
 
Пусть снова финский ножик
Кровавит свой клинок,
Тебя не потревожит
Ни пеший, ни ездок.
 
 
И только с перелесиц
Сквозь облачный тулуп
Слезу обронит месяц
На мой завьялый труп.
 

<1916–1917>

«Холодней, чем у сколотой проруби…»

 
Холодней, чем у сколотой проруби,
Поджидаешь ты томного дня.
Проклевали глаза твои – голуби
Непрощённым укором меня.
 

<1916>

«Снег, словно мед ноздреватый…»

 
Снег, словно мед ноздреватый,
Лег под прямой частокол.
Лижет теленок горбатый
Вечера красный подол.
 
 
Тихо. От хлебного духа
Снится кому-то апрель.
Кашляет бабка-старуха,
Грудью склонясь на кудель.
 
 
Рыжеволосый внучонок
Щупает в книжке листы.
Стан его гибок и тонок,
Руки белей бересты.
 
 
Выпала бабке удача,
Только одно невдомек:
Плохо решает задачи
Выпитый ветром умок.
 
 
С глазу ль, с немилого ль взора
Часто она под удой
Поит его с наговором
Преполовенской водой.
 
 
И за глухие поклоны
С лика упавших седин
Пишет им числа с иконы
Божий слуга – Дамаскин.
 

<1917>

«Есть светлая радость под сенью кустов…»

 
Есть светлая радость под сенью кустов
Поплакать о прошлом родных берегов
И, первую проседь лаская на лбу,
С приятною болью пенять на судьбу.
Ни друга, ни думы о бабьих губах
Не зреет в ее тихомудрых словах,
Но есть в ней, как вера, живая мечта
К незримому свету приблизить уста.
Мы любим в ней вечер, над речкой овес, —
И отроков резвых с медынью волос.
Стряхая с бровей своих призрачный дым,
Нам сладко о тайнах рассказывать им.
Есть нежная кротость, присев на порог,
Молиться закату и лику дорог.
В обсыпанных рощах, на сжатых полях
Грустит наша дума об отрочьих днях.
За отчею сказкой, за звоном стропил
Несет ее шорох неведомых крыл…
Но крепко в равнинах ковыльных лугов
Покоится правда родительских снов.
 

<1917>

«Небо ли такое белое…»

 
Небо ли такое белое
Или солью выцвела вода?
Ты поешь, и песня оголтелая
Бреговые вяжет повода.
 
 
Синим жерновом развеяны и смолоты
Водяные зерна на муку.
Голубой простор и золото
Опоясали твою тоску.
 
 
Не встревожен ласкою угрюмою
Загорелый взмах твоей руки.
Все равно – Архангельском иль Умбою
Проплывать тебе на Соловки.
 
 
Все равно под стоптанною палубой
Видишь ты погорбившийся скит.
Подпевает тебе жалоба
Об изгибах тамошних ракит.
 
 
Так и хочется под песню свеситься
Над водою, спихивая день…
Но спокойно светит вместо месяца
Отразившийся на облаке тюлень.
 

1917

О родина!

 
О родина, о новый
С златою крышей кров,
Труби, мычи коровой,
Реви телком громов.
 
 
Брожу по синим селам,
Такая благодать.
Отчаянный, веселый,
Но весь в тебя я, мать.
 
 
В училище разгула
Крепил я плоть и ум.
С березового гула
Растет твой вешний шум.
 
 
Люблю твои пороки,
И пьянство, и разбой,
И утром на востоке
Терять себя звездой.
 
 
И всю тебя, как знаю,
Хочу измять и взять,
И горько проклинаю
За то, что ты мне мать.
 

<1917>

«Заметает пурга…»

 
Заметает пурга
     Белый путь,
Хочет в мягких снегах
     Потонуть.
 
 
Ветер резвый уснул
     На пути;
Ни проехать в лесу,
     Ни пройти.
 
 
Забежала коляда
     На село,
В руки белые взяла
     Помело.
 
 
Гей вы, нелюди-люди,
     Народ,
Выходите с дороги
     Вперед!
 
 
Испугалась пурга
     На снегах,
Побежала скорей
     На луга.
 
 
Ветер тоже спросонок
     Вскочил
Да и шапку с кудрей
     Уронил.
 
 
Утром ворон к березыньке
     Стук…
И повесил ту шапку
     На сук.
 

<1917>

«Не пора ль перед новым Посе́мьем…»

 
Не пора ль перед новым Посе́мьем
Отплеснуться вам, слова, от Каялы.
Подымайтесь малиновым граем,
Сполыхните сухояловый омеж,
Скряньте настно белесые обжи,
Оборатуйте кодолом Карну.
Что шумит, что звенит за курганом,
Что от нудыша мутит осоку?
Распевает в лесу лунь-птица,
Причитает над тихим Доном.
Не заря оседлала вечер
Аксамитником алым, расшитым,
Не туман во степи белеет
Над сукроем холмов сохатых —
Оторочилось синее небо,
Осклобляет облако зубы.
Как сидит под ольхой дорога,
Натирает зелёные скулы,
Чешет пуп человеческим шагом…
 

<1917>

Сельский часослов

Вл. Чернявскому

 

 

<1>

 
О солнце, солнце,
Золотое, опущенное в мир ведро,
             Зачерпни мою душу!
             Вынь из кладезя мук
             Страны моей.
 
 
Каждый день,
Ухватившись за цепь лучей твоих,
Карабкаюсь я в небо.
             Каждый вечер
Срываюсь и падаю в пасть заката.
 
 
Тяжко и горько мне…
Кровью поют уста…
Снеги, белые снеги —
Покров моей родины —
             Рвут на части.
 
 
На кресте висит
             Ее тело,
Голени дорог и холмов
             Перебиты…
 
 
Волком воет от запада
             Ветер…
             Ночь, как ворон,
Точит клюв на глаза-озёра.
И доскою надкрестною
Прибита к горе заря:
ИСУС НАЗАРЯНИН
ЦАРЬ ИУДЕЙСКИЙ.
 

2

 
О месяц, месяц!
Рыжая шапка моего деда,
Закинутая озорным внуком на сук облака,
             Спади на землю…
             Прикрой глаза мои!
Где ты…
Где моя родина?
Лыками содрала твои дороги
             Буря,
Синим языком вылизал снег твой —
             Твою белую шерсть —
             Ветер…
 
 
И лежишь ты, как овца,
Дрыгая ногами в небо,
             Путая небо с яслями,
Путая звезды
С овсом золотистым.
 
 
О, путай, путай!
Путай все, что видишь…
Не отрекусь принять тебя даже
                                       с солнцем,
 
 
Похожим на свинью…
Не испугаюсь просунутого пятачка его
             В частокол
             Души моей.
Тайна твоя велика есть.
Гибель твоя миру купель
             Предвечная.
 

3

 
О красная вечерняя заря!
             Прости мне крик мой.
Прости, что спутал я твою Медведицу
             С черпаком водовоза.
 
 
Пастухи пустыни —
Что мы знаем?..
 
 
Только ведь приходское училище
             Я кончил,
Только знаю Библию да сказки,
Только знаю, что поет овес при ветре…
             Да еще
             По праздникам
             Играть в гармошку.
 
 
Но постиг я…
Верю, что погибнуть лучше,
Чем остаться
             С содранною
             Кожей.
 
 
Гибни, край мой!
Гибни, Русь моя,
             Начертательница
Третьего
             Завета.