Штабс-капитан Русо Бланко. История офицера Петроградской военной контрразведки

Петроград. 31 декабря 1916 г.

– Валерий Сергеевич, благодарю Вас, что соизволили задержаться сегодня. Как Ваша работа? Меня интересуют, прежде всего, Ваши выводы и рекомендации.

Кладу на стол папку с докладной запиской.

– Первые двенадцать страниц – анализ полученных сведений из конфиденциальных и общедоступных источников. Последние три – мои рекомендации по нашим дальнейшим действиям.

– Доложите суть.

– Слушаюсь. В начале войны наша Империя страдала недугом германофобии и шпиономании, что совершенно оправдано. Но перебор был явный. Мы оттолкнули от себя русских немцев, большинство которых немцами себя уже давно не считают, многие приняли православие, обрусели, а немецкий учили только в гимназиях. Фамилии им остались только как напоминание о происхождении. Больше всех из них, конечно, досталось тем, кто имеет определенный ранг в обществе – заводчики, фабриканты, банкиры, ученые, профессоры, землевладельцы. Затем мы бросились подозревать друг друга независимо от вероисповедания, происхождения и сословия. Германия в первый год войны исправно вела боевые действия, но с 1915-го года начала активно искать возможность подписания мирного договора.

– Отчего?

– Думаю, немцы поняли, что Австро-Венгрия не самый сильный союзник и справиться с нами в союзничестве с Францией и Англией будет не под силу. Сие упомянуто в одном из донесений на восьмой странице моего доклада. Как вариант рассматривался вывод из войны одной из стран Антанты через заключение мирного договора. Желательно России. Тогда у Германии появлялась возможность перебросить все свои армии на западный фронт и после победы над Англией и Францией вновь воевать с нами, но уже один на один.

– Разумно.

– Немцы настойчиво стучались в двери наших Высочайших особ, чтобы с их помощью получить желаемый мир, но безрезультатно. Поэтому поменяли тактику – переключились на работу среди наших пленных, иноземцев и население на неоккупированной ими территории. В последнее время они в больших количествах печатают и распространяют агитационную литературу, а мы до сих пор работаем по инерции 1914 года – ищем шпионов и вредителей. Германия же практически не разыгрывает карту русских немцев, а пытается в целом изменить настроения населения. Считаю необходимым соответственно переориентировать наших агентов в Империи и жандармерию.

– Согласен. А что по революционерам?

– Вы были правы. Германская разведка и Министерство иностранных дел активно вербуют и финансируют наших революционеров. У Парвуса объемный и детальный план саботажей и диверсий на нашей территории с последующим перерастанием в революцию. Парвус – крупная фигура с не менее крупными связями и поддержкой в коммерции и немецкой разведке. Запрашиваемый им объем финансирования огромный, но для немцев игра будет стоить свеч. Наши революционеры имеют не один десяток лет опыта по организации стачек, пропаганды и террористических действий. К тому же большинство из них находятся в Германии и Швейцарии. Только вот сидят без гроша, кормятся собиранием средств у сочувствующих заводчиков и европейских социал-демократов на издание своих публикаций, проведение конференций и достойный быт. Если немцы вольют в них хотя бы часть из запрашиваемых Парвусом миллионов и помогут перебраться в Россию, то Германии останется только ждать, когда они развалят наш тыл.

Демид Елизарович глубоко вздохнул.

– Прямо как вагонетка в шахте: нагрузи, подтолкни и поедет, набирая скорость и ломая все на своем пути.

– Приблизительно так.

– Что еще?

– Думаю, необходимо больше сотрудничать с французской разведкой. У них также есть информация по нашим революционерам в Европе.

– Резонно, – подполковник открыл мой доклад и бегло просмотрел несколько страниц. – Валерий Сергеевич, не имеете ли желания поприсутствовать на одном из революционных совещаний или съездов? Думаю, сие будет полезно для Вашей работы. Посмотрите на них вблизи, лучше поймете революционные мотивы и настроения.

– Слушаюсь.

– У Вас, по всей вероятности, не имеется подходящего гардероба. Позаимствуйте в Департаменте внешнего наблюдения. И главное, не брейтесь несколько дней. Усы поставьте щеточкой и никакого парфюма, – с улыбкой произнес подполковник. – А теперь о жизни и праздниках. Надеюсь, Вы не забыли, что сегодня встречаем Новый 1917-ый год?

– Никак нет.

– Где встречаете?

– Дома.

– Неужели в одиночестве?

Я кивнул.

– Никуда не годится! Пожалуйте ко мне. И не отказывайтесь. Вы произвели на мое семейство самое благоприятное впечатление. Дочь даже спрашивала о Вас, – подполковник снова улыбнулся и, как всегда, поправил усы и погладил бороду, а у меня дрогнуло сердце.

– Не смею отказаться.

Буэнос-Айрес. Июнь 1921 г.

Как-то вечером, придя с работы в уже родную для меня церковную библиотеку, я обнаружил трех новых постояльцев, прибывших на пароходе из Копенгагена: моряк с колчаковского фронта Сластницкий, корабельный гардемарин Рудзевич и унтер-офицер кавалерии бородач Бабашев. Отныне жизнь моя потекла малой иммигрантской общиной. Оказалось, что они проделали тот же путь, что и я – порт, консульство, собор. Поскольку я уже довольно неплохо знал местную жизнь, то счел своим долгом поделиться опытом, дать рекомендации относительно жизни в Буэнос-Айресе и поиска работы. Мои соотечественники оказались отменными патриотами – над дверью повесили привезенный с собой портрет адмирала Колчака и флотскую фуражку Сластницкого, а по бокам прикрепили фотографии генерала Деникина и Врангеля. Впрочем, общаться подолгу не удавалось из-за моего длительного рабочего дня, почти полного отсутствия выходных и постоянной усталости. По вечерам за стаканом чая мы вспоминали войну с Германией, революцию и гражданскую. Как-то я им рассказал о случае на пароходе, когда аргентинский офицер спросил меня, почему мы, кадровые офицеры Императорской армии, все проиграли. Сказал, что мы плохо воевали, и я не нашел, что ответить. Бородач Бабашев страшно возмутился, стал доказывать, что сие не его дело, а воевать мы умеем намного лучше, чем местная армия. Только записываться туда не будем, ибо у них все устроено по-немецки.

– Господа, – не унимался Бабашев, – мы должны создать Союз русских офицеров, истинных патриотов Отечества. Объединим всех, кто бежал в Бразилию, Аргентину, Чили, Боливию. Установим связи с Европой – там большая часть нашего офицерства. А затем и с теми, кто остался в России.

Оказалось, что Сластницкий и Рудзевич давно вынашивали такую же мысль. Оба сразу же включились в разговор.

– Истомин, наша война не окончена. Чем Вы хотите тут заниматься? Всю жизнь работать разноразрядным персоналом и лет через десять открыть такое же кафе? Пить матэ и вино? Достойно ли такое звания русского офицера? Отечество в руках большевиков, всем правят Советы. Наш долг – свергнуть их и восстановить монархию.

– Не получится, – возразил я, – Императорская семья расстреляна.

– Но остались еще члены Императорской фамилии. Надо их разыскать. Все российское офицерство объединится вокруг них.

Я согласился, что прожект грандиозный и достойный, но работа предстоит трудная. Поначалу нужно объединить третью волну русской иммиграции в Буэнос-Айресе, ибо именно мы более всего разобщены и неустроены. Первая волна – еврейская – живет своей жизнью и рада, что сбежала от черносотенцев. Вторая – обиженные царским правлением, уехавшие после первой революции и возможно в ней участвовавшие. А вот третья – это мы, Императорские офицеры, чиновники, инженеры и купцы. Еще не успели укорениться в Аргентине и готовы вернуться при первой возможности.

– Вот именно! – воскликнул Рудзевич. – Третья волна! Самая свежая! Правильно рассуждаете Истомин. Завтра же пойдем в Министерство юстиции и зарегистрируем Союз русских офицеров. Мы четверо будем исполнительным комитетом.

– Превосходно, господа, – согласился я. – Вот только со временем у меня трудновато. Сами понимаете – работа и потерять ее я не могу.

– Истомин, – не унимался бородач Бабашев, – Вашу жизнь надо менять по-революционному!

– Как?

– Немедленно… – смутился он.

– Давайте сначала все продумаем, – возразил я, – устав, задачи, полномочия. Затем уже приступим к действиям. А сейчас, господа, позвольте откланяться. Я в постель. Мне к шести на работу в кафе разноразрядным персоналом. Спокойной ночи.

Кажется, я разочаровал моих друзей. Они переглянулись и последовали моему примеру. Теперь следовало повернуться спиной к стене и как следует обдумать неожиданный разговор.

Если мы создадим Союз, то мне придется стать общественной фигурой, постепенно раскрыть им подробности моей службы в России, указать кого из моих сослуживцев в Европе и в России можно привлечь к сотрудничеству, раскрыть приемы и методы работы. Готов ли я к сему? Пока нет. Сколько мы знакомы? Несколько недель. Чем связаны? Общим местом проживания и тем, за кого боролись в России.

Бабышев знает, что наши офицеры осели в Бразилии, Аргентине, Чили и Боливии. Откуда? Мне сие до сих пор неизвестно. До настоящего момента я искренне полагал, что вся белая иммиграция Южной Америки осела в Буэнос-Айресе. А ведь я здесь нахожусь дольше него, общаюсь с прихожанами церкви и местным населением. Он же на церковные службы почти не ходит, по-испански не говорит, как и Рудзевич со Сластницким. Сластницкий… Он сказал "члены Императорской фамилии"… Обычно говорят "особы Императорской фамилии"… Бабашев знает о германском влиянии в аргентинской армии, а я до сих пор не знал. Так вот почему аргентинский пограничник предпочел со мной говорить по-немецки, а не на другом языке.

Как унтер-офицер кавалерии, несколько недель назад приехавший в Аргентину, может знать больше, чем..? Откуда у младших чинов такие грандиозные планы по созданию южноамериканской белой организации и объединению офицерскими союзами в Европе и России? Пить матэ и вино… Они заходили в местные рестораны! Искали там работу? Вряд ли, не говорят по-испански. А в наших иммигрантских кафе подают черный чай с рафинадом и водку с соленым огурцом. Об их поисках работы я знаю только с их слов. Испанский не учат, о своих планах в Аргентине, кроме создания союза, не говорят. О желании уехать в другую страну не упоминают. Они здесь временно! А значит, по заданию. "Вашу жизнь надо менять по-революционному! Немедленно…" По-революционному… Исполнительный комитет Союза русских офицеров… Странное сочетание слов для белого офицера… Ну что ж, начинаем игру, господа. Или товарищи?

Из служебной папки штабс-капитана Проскурина

Донесение агентуры. Петроград. Январь 1917 г.

Революционерами распространяются слухи о нехватке хлеба в городе.

Заметка Проскурина:

Продовольствия у нас достаточно.

Донесение агентуры. Петроград. Январь 1917 г.

Рабочие заводов требуют повысить зарплаты наполовину.

Заметка Проскурина:

Совершенно нереально в условиях войны. Зарплату им никто не понижал. Кто подсказал такое требование?

Донесение агентуры. Петроград. Февраль 1917 г.

Рабочие заводов начали забастовку.

Донесение агентуры. Петроград. 2 марта 1917 г.

Императором подписано отречение от престола.

Заметка Проскурина:

???!!!

Донесение агентуры. Петроград. 5 марта 1917 г.

Вышел первый номер большевисткой газеты «Правда». Тираж 100 тысяч экземпляров. Распространен бесплатно среди рабочих и солдат.

Заметка Проскурина:

Бесплатно? Кажется, всплыли революционные деньги Парвуса.

Донесение агентуры. Берн. Март 1917 г.

Ульянов (Ленин) встречался со швейцарским социал-демократом и председателем Интернациональной Социалистической Комиссии Робертом Гриммом, завербованным немецкой разведкой. Просил помочь в возможном проезде в Россию через Германию.

Заметка Проскурина:

Не забыть ознакомиться с материалами по Ульянову. Кажется, он становится ведущей фигурой.

Донесение агентуры. Берлин. 26 марта 1917 г.

Перехвачена телеграмма заместителя статс-секретаря иностранных дел Бусше в Берн: «Специальный поезд с русскими революционерами получит военное сопровождение. Передача будет произведена ответственным сотрудником министерства на пограничной станции Гогмадинген или Линдау. Немедленно вышлите информацию о дате отправления и список отъезжающих».

Донесение агентуры. Берлин. 1 апреля 1917 г.

В Министерство финансов Германии из Министерства иностранных дел поступил запрос о выделении пять миллионов марок на политические цели в России.

Донесение агентуры. Берлин. 2 апреля 1917 г.

Телеграмма заместителя статс-секретаря иностранных дел Бусше германскому посланнику в Берне Ромбергу: «Согласно полученной информации желательно, чтобы проезд русских революционеров через Германию в Россию состоялся как можно скорее, так как Антанта уже начала работу против этого шага в Швейцарии».

Петроград. 3 апреля 1917 г.

Вечером после службы я приступил к перевоплощению в своем кабинете. Надел старенькую солдатскую шинель, шапку, потертые сапоги, положил в один карман кисет с махоркой, в другой обрывки газет и направился в северную часть города к Троицкой площади. Здесь на углу Кронверкского проспекта и Большой Дворянской располагался особняк балерины Кшесинской, ныне штаб большевиков. По последним донесениям агентуры именно здесь сегодня ночью должно было состояться крупное собрание с участием Ленина.

У входа стояла толпа матросов и солдат. Все вооружены, курят, громко разговаривают, чувствуют себя уверенно. Никакого подполья и конспирации. Да, изменились времена, господа! Вместо подвалов и явочных квартир у них теперь собственный особняк. Наверное, госпожа Кшесинская, прима-балерина императорских театров, и подумать не могла, что ее дом станет одним из центров революции. По городу когда-то ходили слухи, что у нее был бурный роман с Императором, за что она и плучила особняк. Ее пытались опорочить в глазах высшего света – перед выступлением ослабили декольте и несколько минут ей пришлось танцевать в открытой грудью.

У парадных дверей вразвалку стоял часовой с трехлинейкой.

– Кто будешь? – спросил он меня, винтовкой закрывая проход.

Достаю из бокового кармана конфискованный мандат. Раз у них не здороваются, то не буду нарушать традицию.

– Представитель солдатского совета 2-го пулеметного полка.

Часовой посмотрел на мою бумагу, кивнул и убрал винтовку.

– Проходи, товарищ. Наши уже засядають.

В особняке Кшесинской я, конечно же, ни разу не был. Здание было построено лет десять назад в модном теперь стиле модерн с ассиметричной планировкой, разновысокими потолками, дверными проемами отличной конфигурации и разноразмерными окнами. Отделочные материалы – красный и серый гранит, кирпич, майоликовая плитка и декоративный металл – дополняли геометрическую гармонию контрастности и разнообразия.

Прохожу через парадные анфилады с остекленным зимним садом и ротондой. Читаю крупные надписи на дверях: ЦК РСДРП(б), ПК РСДРП(б), «Правда», «Солдатская правда». Иду на шум голосов в открытые двери большого зала. Стиль модерна переходит со строения на людей: длинношинельные группы солдат перемешаны со скоплениями бескозырочных матросов и кое-где дополнены поблескивающими кожаными куртками комиссаров. Свинцовый дым папирос и самокруток медленно поднимается к потолку, трансформируясь, как жидкий воск, в причудливые формы. Зал заполнен до отказа. На постаменте за столом, покрытом красной материей, сидят председательствующие. С листком бумаги в дешевеньком костюме-тройке выступает оратор с жиденькой бородкой, редкими рыжими волосами и огромной лысиной. Сильно картавит. Каждое слово сопровождает однообразными резкими жестами правой руки, как будто забрасывает слова в толпу.

Решаю выяснить, кто же перед нами. Рядом стоит солдат с прижатой к голове винтовкой со штыком, из-за которой видны только нос, огромное коричневое родимое пятно-клякса на щеке и самокрутка в углу рта. Толкаю его в бок:

– Товарищ, эт хто?

Солдат, не поворачивая небритого лица, отвечает:

– Он! Ленин! Видал, как режет по буржуям!

Выступающий "резал" без запинки, как будто готовился много лет.

– В нашем отношении к войне, которая со стороны России и при новом правительстве безусловно остается грабительской и империалистской в силу капиталистического характера этого правительства, недопустимы ни малейшие уступки революционному оборончеству. На революционную войну, действительно оправдывающую революционное оборончество, сознательный пролетариат может дать свое согласие лишь при условии перехода власти в руки пролетариата и примыкающих к нему беднейших частей крестьянства, при отказе от всех аннексий на деле, а не на словах и при полном разрыве на деле со всеми интересами капитала. Ввиду несомненной добросовестности широких слоев массовых представителей революционного оборончества, признающих войну только по необходимости, а не ради завоеваний, ввиду их обмана буржуазией, надо особенно обстоятельно, настойчиво, терпеливо разъяснять им их ошибку, разъяснять неразрывную связь капитала с империалистской войной, доказывать, что кончить войну истинно демократическим, не насильническим, миром нельзя без свержения капитала.

Как сложно! Краем глаза замечаю, что у моего солдата с кляксой на щеке отвисла нижняя губа с приклеевшейся самокруткой. Сколько же из сказанного понял он и другие? Занимательная мысль у оратора – война с внешним врагом преступна, а со своими необходима. Послушаем дальше… Тот же бред…

– Нам нужна не парламентарная республика, а республика Советов по всей стране, снизу доверху. Устранить полицию, армию и чиновничество.

Конечно устранить! Сколько Вам, господин Ульянов, приходилось от них скрываться! Даже лично давать сведения полиции в Звежинце!

– Классы исчезнут так же неизбежно, как неизбежно они возникли в прошлом. А затем исчезнет и государство.

Не понятно. Опять вернемся к доисторическому обществу?

– Все эти вопросы должна решить наша партия. В одиночку, без союзов с оппортунистами, оборонцами и тем более буржуазией. Поэтому надо немедленно созвать съезд партии, изменить нашу программу, переименовать партию и поставить целью создание государства-коммуны.

Коммуна? Кажется, его вдохновляет опыт Парижской Коммуны. Точно! Именно поэтому они подняли красные флаги на кораблях Балтийского флота, а у солдат на шапках нашиты красные ленты и стол председательствующих покрыт красной материей – цвет французской революции, цвет крови. Неужели не помнят, чем закончилась коммуна в Париже: революционный террор, гражданская война и императорство Наполеона, такого же коротышки и выскочки, как Ленин.

– Гибель тысяч пролетариев в борьбе за действительно революционную республику, будучи физической гибелью, не только не есть политическая гибель, а, напротив, есть величайшее политическое завоевание пролетариата, величайшее осуществление им его гегемонии в борьбе за свободу. Мы должны создать революционный Интернационал для борьбы против европейских социал-шовинистов и центристов. К числу их бредовых идей и извращений марксизма принадлежит оппортунистическая ложь, будто подготовка восстания есть бланкизм.

Интересно, в данном случае бланкизм – это от фамилии французского революционера Луи Огюста Бланки или от девичьей фамилии матери господина Ульянова – Марии Израилевны Бланк? Право, каламбур, господа.

– За нами верная победа, ибо народ уже близок к отчаянию и озверению. Мы отнимем весь хлеб и все сапоги у капиталистов. Мы оставим им корки, мы оденем их в лапти!

Толпа, до сих пор напряженно слушавшая и хранившая тишину, взревела. В едкий дым полетели бескозырки, фуражки и шапки. Поверх голов заколыхались стволы винтовок, маузеры, наганы и штыки. А мой сосед-солдат засунул два пальца в рот и издал оглушающий протяжный свист. Похоже, последние слова оратора были поняты лучше всего и теперь наступила кульминация революционно-футуристической пьесы. Пора уходить.

Буэнос-Айрес. Июль 1921 г.

Утром я ушел на работу как обычно – рано и тихо. В кафе, когда ставил стулья на столы, у окна вспомнил аргентинского офицера-пограничника. Он сидел здесь. Зачем заходил к нам в кафе? Просто пообедать? Почему именно к нам? В Буэнос-Айресе много кафе и ресторанов. Он служит в порту, что недалеко от нас. Захотелось попробовать новую кухню или зашел по другой причине? Почему позвал меня, а не официанта? Увидел знакомое лицо?.. Вспомнил или не забывал? Сел у окна, на солнце… Неудобно. Подозвал меня, чтобы показать кому-то за окном? Кому? Вспомнить был ли кто-то за окном. Не помню. Есть ли связь между ним и Бабашевым, Сластницким и Рудзевичем? Когда они приехали? До или после его посещения? После. Точно, после. Мои "товарищи" приплыли на пароходе из Копенгагена… Кажется, это и есть революционный путь через Европу к иммигрантам в Южной Америке.

Вечером возвращаюсь домой. Мои товарищи, как обычно, пьют чай. Как я раньше не замечал! К моему приходу они всегда на месте, все трое. Точно, они группа.

– Ну-с, господа! Прошу подать чаю разноразрядному персоналу!

– Присаживайтесь, Истомин, – пригласил меня к столу Сластницкий. – Ваш стакан. Чайник еще горячий. По какому поводу приподнятое настроение?

Потираю руки, трогаю стакан с горячей коричневой жидкостью, кладу два куска рафинада.

– Во-первых, я твердо решил избавиться от социального определения разноразрядный персонал. Во-вторых, завтра у меня отгул!

– Поздравляем, – ухмыльнулся Рудзевич, пододвигая мне печенье. – По какому поводу?

– А повод весьма восхитительный, господа – 105-я годовщина независимости Аргентины. Будет военный парад. Не желаете поучаствовать?

– Только как наблюдатели, – весело подхватил Сластницкий.

Почему молчит Бабашев? Понятно, он – главный в группе, оценивает ситуацию. Как теперь мне все видится по-иному!

– Тогда завтра в обед выходим в город. Заодно посмотрим на аргентинскую армию, – поворачиваюсь к Бабашеву.

Тот откидывается на спинку стула, невольно подставляя лицо под луч солнца из узкого окна. Борода расплывается в улыбке и я отчетливо вижу в волосах на правой щеке коричневое родимое пятно в виде кляксы. Сдержаться! Смотреть ему в глаза и спросить что-нибудь. Избежать паузы!

– Как ваши поиски работы, друзья?

– Муторно! – Бабашев не заметил моего удивления. Хорошо. – Думаем всерьез заниматься Союзом.

– Правильно. Меня еще не передумали включать в комитет? – слово "исполнительный" опускаю, чтобы ничего не заподозрили.

– Нет. Слово… чести.

М-да, слово… чести. С паузой. Непривычно тебе выговаривать офицерско-дворянскую фразу.

На следующий день вся площадь перед президентским дворцом Каса Росада была заполнена войсками. Синей лентой с авениды 25-го Мая вытянулись моряки, за ними стояла пехота в германских касках и с французскими погонами. Около дворца перед памятником генералу Бельграно выстроился полк конных гренадеров, весьма похожих на наших лейб-драгун. Я заметил только три отличия – лакированные ботфорты, палаты и длинные белые перчатки. Ветер элегантно шевелил на пиках голубые флюгера с белым полем. У памятника командору Гараю, основателю Буэнос-Айреса, выстроились курсанты кавалерийского училища, морской корпус и конная артиллерия. Президент республики доктор Иригоен со свитой министров и генералов принимал парад. Пехота печатала чисто прусский шаг, блистая шишаками на касках и зелеными подвесками эполет. Громыхая орудиями, проехала конная артиллерия на прекрасных рысаках. Повзводно прошли конногвардейцы, эффектно выделяясь красными лацканами на мундирах и белыми султанами на высоких киверах. Гардемарины морского корпуса в белых брюках и коротких черных мундирах шли широким, свободным шагом, выдерживая идеальное равнение. Впечатление было самое торжественное и праздничное.

– Вот так и мы должны пройти по Петрограду, – заметил Бабашев.

– Лучше по Санкт-Петербургу, – подумал я.

Вечером весь город был иллюминирован, как в карнавальные дни. Много смеха, света, музыки и женщин в ярких одеждах. Нас захватил праздник и, слившись с толпою, мы бродили по улицам и в кафе до утра танцевали танго с аргентинскими красавицами.

– Не все потеряно, господа, – громко заявил Сластницкий в перерыве между танцами. – Отсюда мы продолжим борьбу и в Петрограде будет также весело уже через год-два. Наладим связи в Европе, найдем тех, кто остался в России и свергнем большевиков! Истомин, ведь у Вас кто-то остался там? Как поднять народ? Они же теперь или слепо верят большевикам, или до смерти их боятся.

Бабашев и Рудзевич внимательно слушали Сластницкого и также внимательно смотрели на меня. Я сделал вид, что совершенно увлечен праздничным настроением и не понял намеков на более откровенную беседу.

Из служебной папки штабс-капитана Проскурина

Донесение агентуры. Стокгольм. 17 апреля 1917 г.

Перехвачена телеграмма начальника германской контрразведки Штейнвакса в Главную штаб-квартиру: «Проезд Ленина в Россию прошел удачно. Он действует так, как мы хотели бы.»

Заметка Проскурина:

Запросить санкцию на арест Ленина.

Донесение агентуры. Петроград. 20 апреля 1917 г.

Беспартийный прапорщик запасного батальона гвардии Финляндского полка, член Исполкома Петроградского совета Линде без ведома Совета вывел на улицу Финляндский полк. К нему присоединились другие воинские части Петрограда и окрестностей.

Заметка Проскурина:

Собрать информацию по Линде.

Донесение агентуры. Петроград. 21 апреля 1917 г.

Перед Мариинским дворцом проходит вооруженная манифестация рабочих и солдат под лозунгом «Долой Временное правительство!» и «Вся власть Советам!»

Рапорт начальника штаба Верховного Главнокомандующего генерала Деникина в Военное министерство. Западный фронт. Апрель 1917 г.

В частях нашей армии был задержан бывший прапорщик 16-го Сибирского полка Ермоленко, находившийся раннее в немецком плену и пытавшийся вести революционную агитацию в наших войсках. С его слов стало известно, что с такого же рода заданием в России действуют агенты германского Генерального штаба председатель секции «Союза освобождения Украины» СкорописьИолтуховский и Ульянов (Ленин). Деньги на операцию получаются через Свендсона, сотрудника германского посольства в Стокгольме.

Заметка Проскурина:

Задание агентуре в Стокгольме – найти Свендсона и установить за ним наблюдение.

Донесение агентуры. Петербург. Апрель 1917 г.

Для поддержки Временного Правительства прибыл французский министр по делам вооружений Тома. Передал князю Львову информацию о связях большевиков с германской разведкой.

Донесение агентуры. Петроград. Май 1917 г.

Весной в Северо-Американских Соединенных Штатах находился революционер из России Бронштейн (Троцкий). Конфиденциально встречался с неустановленным лицом, от которого получил 10.000 долларов на революционную деятельность в России. Имеем основания предполагать, что посредником выступил кто-то из сотрудников российского консульства в Нью-Йорке, связанный с германской разведкой.

Заметка Проскурина:

Срочно связаться с представителем внешней контрразведки в Вашингтоне для выяснения подробностей встречи.

Донесение агентуры. Берн. Весна – лето 1917 г.

Через Германию проехали еще пять поездов со 159 социал-демократами, меньшевиками и социалистами-революционерами: Цедербаум (Мартов), Пикер (Мартынов), Гольдендех (Рязанов), Кон, Натансон, Балабанова (Блюменфельд) и др.

Донесение агентуры. Стокгольм. Май – июнь 1917 г.

Французская разведка предоставила в наше распоряжение информацию о результатах наблюдения за членом заграничного представительства ЦК РСДРП(б) в Стокгольме Фюрстенбергом (Ганецкий). Объект является клиентом стокгольмского «Ниа банкен» с апреля 1916 г. С 30 января по 8 июня 1917 г. Русско-Азиатский банк перевел на его счет в «Ниа банкен» 416 тысяч рублей от разных лиц, в том числе и 200 тысяч рублей от Суменсона из Петрограда. Кроме того, у Фюрстенберга был счет в «Дисконто банк» в Копенгагене, где Фюрстенберг был арестован в январе 1917 г. по обвинению в незаконном экспорте медицинских изделий, заплатил штраф и был депортирован в Стокгольм, где продолжал заниматься коммерческой деятельностью. С конца марта 1917 г. является членом заграничного представительства ЦК РСДРП(б). Имеет отношение к институту изучения социальных последствий войны в Копенгагене. Предположительно, руководители социал-демократической партии Дании Боргбьерг, Стаунинг и др., а также Фюрстенберг представляют единую организацию, целью которой является финансовая поддержка революционных партий в России. Вышеназванные лица поддерживают тесные связи с Ульяновым (Лениным).