Живые и взрослые. По ту сторону

9.

Александровск оказался маленьким черно-белым городком. В снежном небе чертят зигзаги вороны, темнеют изогнутые линии пустых луковиц – голые остовы. Гоша знает: когда-то в каждом городе было несколько десятков храмов, где мертвые заставляли живых приносить им жертвы. После Проведения Границ мертвых изгнали, храмы разрушили или отдали под склады и клубы. В столице их почти не осталось, а в маленьких городках еще встречаются вот такие полуразваленные каркасы, где только ребра обозначают границы бывших куполов.

Гоша идет по главной дороге. Как узнать, где находится склад? Ведь не спросишь прохожих.

В фильмах, конечно, все куда проще – да и Гоше было бы проще, будь он не один, а с друзьями. Но где его друзья? Леву и Марину не видел уже сто лет, с Никой рассорился…

Наверно, я теперь дружу с Вадиком, думает Гоша. Это хорошо или плохо? Вадик был нашим врагом, как я расскажу Леве и Марине, что каждый день пью у него чай и слушаю мертвую музыку? Не говоря уже о Нике.

Но если у нас все получится… о, вот тогда можно будет все рассказать. Тогда я буду победителем! И дело не в деньгах – хотя и в деньгах тоже, чего же плохого в том, что я помогу родителям? – просто это будет настоящее приключение, словно в каком-нибудь мертвом кино про ограбление банка.

При этой мысли Гоша довольно улыбается. Один из планов ограбления он как раз скопировал со старого мертвого фильма: надо раз за разом выводить из строя сигнализацию, чтобы она срабатывала вхолостую до тех пор, пока ее не отключат. А потом спокойно перелезть через ограду и вынести столько мертвых журналов, сколько удастся утащить.

Есть ли там ограда? А сигнализация?

Может, всего-навсего надо вползти по стене до какого-нибудь окна, проскользнуть внутрь и…

Есть ли там окно? Можно ли ползти по стене склада?

Гоша не знает – вот поэтому он приехал сегодня в Александровск, отправился на разведку. Ну да, снова прогуливает школу – но на этот раз по уважительной причине.

Когда начались Гошины прогулы? Наверно, еще в восьмом классе. Но кто не прогуливал скучных уроков прошлой весной! Однажды с Никой и Мариной они втроем сбежали с географии смотреть новый приключенческий фильм про «пиратов наших дней». То есть они сначала сбежали, а потом уже решили пойти в кино. Отличный, кстати, был фильм, один парень там даже показал неплохое об-гру. Похуже, конечно, чем в мертвых фильмах, – но все равно, фильм был здоровский.

В другой раз они с Левой вместо литературы шатались по улицам. Тогда-то Лева и рассказал, что хочет уйти в матшколу – и ведь ушел в конце концов!

Кто же не сбегал с уроков весной восьмого класса! Все понимали – это последний год, когда они учатся вместе, осенью будет совсем другая жизнь.

Другая жизнь оказалась тоскливой – особенно после того, как он разругался с Никой. Неужели она обиделась, что он танцевал с Олей Ступиной? Нашла на что обижаться! Все знают, что Ступина дура и выпендрежница, ее вообще всерьез нельзя воспринимать! Даже Вадик про нее так говорит. Гоша же не в кино с ней ходил, не целовался – всего-навсего танцевал. Просто танцует она гораздо лучше Ники, вот и все. А если Нике так хотелось с ним потанцевать – сама бы пригласила или намекнула хотя бы.

И тут понеслось. В понедельник Ника с ним не разговаривала, и во вторник утром настроение было таким поганым, что Гоша школу прогулял – и день удался! С каждым прогулом все трудней было заставить себя пойти в школу назавтра – Гоша и не заставлял. Он даже поломал телефон, чтобы Рыба не дозвонилась родителям – жаль, что мастер пришел так быстро. Стоило аппарату заработать, как сразу же позвонил Лева – напросился в гости, сказал, что по важному делу.

Знает Гоша эти важные дела – небось, будет хвастаться, какая у него отличная школа, и объяснять, как плохо прогуливать. Ну и ладно, в отместку Гоша ничего не скажет, куда ездил и что задумал.

На автобусной остановке Гоша видит вывеску «Маршрут №4: платформа Александровск – бумагоперерабатывающий комбинат» – и сразу понимает, почему склад именно в этом городе.

Мертвые журналы – это же бумага! Их не уничтожают – их пускают в переработку, как макулатуру, за которую дают талоны на редкие книжки. На один том надо сдать 20 килограмм – сколько времени, интересно, пришлось бы копить газеты, чтобы добыть все три тома заключительного романа Дюмаса?

Гоша так никогда и не узнал ответа: втроем с Левой и Мариной они провернули грандиозную операцию, обойдя все дома рядом со школой. Гоша улыбается, вспомнив, как Марина звонила в дверь, а когда открывали – смущенно наматывала на палец каштановый локон и не поднимала голубых глаз, изображая примерную ученицу. Смущаясь, говорила, что они собирают макулатуру вместе с одноклассниками, и растроганные жильцы несли стопки газет, так что Леве с Гошей оставалось только упаковать их в два больших рюкзака.

– Ты уверена, что это честно? – спросил тогда Лева, а Марина сказала, что, конечно, честно: они ведь в самом деле одноклассники и в самом деле собирают макулатуру. Какая разница, что сдадут ее не с классом, а сами по себе? Старые газеты все равно попадут на тот же самый перерабатывающий комбинат, а кто сдаст – не так уж важно.

Автобус ехал минут двадцать. Сначала по городу, то и дело останавливаясь, потом скрежеща взбирался по пустынной лесной дороге, и наконец, громыхнув, остановился у распахнутых железных ворот.

– Комбинат? – спрашивает Гоша пожилой женщины с тяжелой сумкой на колесиках.

– Не, – отвечает она, – это спортбаза, комбинат на следующей. А у тебя что, работает там кто-нибудь?

– Да нет, – говорит Гоша, – я от школы с заданием. Узнать, можно ли прямо сюда макулатуру привозить.

– А это тебе нужно в понедельник или в пятницу, – говорит женщина. – Из школ по понедельникам и пятницам возят. А из Вторсырья по вторникам и средам.

– А по четвергам?

– По четвергам, – женщина понижает голос, – из Учреждения.

– Из Учреждения? – удивляется Гоша.

– Откуда ж еще? – говорит женщина. – У них на каждой машине эмблема, щит со звездой.

Гоша ходит вдоль высокого каменного забора, ищет лазейку. Да, это не «Станкоремонт» – тут все серьезно. Ни деревьев поблизости, ни гнилых досок в заборе. Сверху колючая проволока, точь-в-точь как на ограде вокруг старого дома, где они когда-то вызывали Майка и вместе с Ардом Алурином сражались с зомби.

Слишком высокий забор, думает Гоша, не перебраться. Остается подкоп – но какой подкоп зимой, посреди ровного поля? Да и вообще – здесь не столица, любого нового человека сразу видно, в автобусе проехал – уже пришлось отвечать, зачем и почему.

Гоша тяжело вздыхает. Надо что-то придумать. Можно, например, сказать, что у него здесь работает отец, и попроситься к нему… нет, не выйдет. Во-первых, не пустят, а во-вторых – как он там найдет склад с мертвыми журналами?

А может, думает Гоша, построить дельтаплан и на нем перелететь через ограду? Стартовать вон из того леса, забраться на высокую ель и оттуда планировать, пока не окажешься внутри комбината.

Идиотский план, если честно. Во-первых, все увидят, а во-вторых – как назад выбираться?

Вздохнув, Гоша возвращается на остановку. Следующий автобус – через час, проще уж пешком. Может, какая попутка подберет – и Гоша, бросив на комбинат прощальный взгляд, бредет по дороге к станции.

Был бы он не один – дорога показалась бы короче. Или если бы плэйер, подаренный на день рождения, не поломался всего через полгода: штекер болтался в гнезде, и звук то и дело пропадал. В гарантийной мастерской, разумеется, сказали, что нет запасных гнезд и поэтому придется подождать… вот Гоша с августа и ждет. Ничего удивительного – всем известно: живая техника ломается быстро, а чинится долго. Мертвый плэйер протянул бы и год, и два, и три – но в магазине его не найдешь, а покупать на «черном рынке» Гошиным родителям не по карману.

Через полчаса Гоша слышит за спиной шум – фура в облаке снежной пыли. Гоша машет руками – может, подвезут до станции? – и машина в самом деле останавливается, немного обогнав Гошу. Из двери высовывается мужчина в форме:

– Куда путь держим, молодой человек?

– На станцию, – отвечает Гоша и замечает на дверце эмблему – щит и серебряная звезда.

Ух ты! думает он.

Интермедия. Полночный шарик

Александр Ламбаев сидит в кресле перед телевизором. Крохотные фигурки футболистов перемещаются из конца в конец экрана, как рыбы в аквариуме, тихий голос диктора усыпляет, как бульканье всплывающих пузырьков.

Сегодня играют «Дизель» и «Снаряд», исход матча, в сущности, предрешен. Годы, когда «Снаряд» был по-настоящему сильной командой, давно позади, но Александр все равно продолжает болеть за бело-черных. Он привык хранить верность – неважно чему: футбольной команде, своим принципам, идеалам юности.

Хранить верность труднее с каждым годом. Еще немного – и «Снаряд» вылетит в первую лигу, матчи перестанут показывать по телевизору. Как тут поболеешь? Разве что в газете результаты прочтешь.

Что-то подобное, наверное, и с идеалами. Десять лет назад казалось: эти идеалы объединяют целое поколение, его поколение. Верилось, что «трагедия минус пятого года» не должна повториться, и, хотя Проведение Границ действительно великое событие, сегодня живые должны сотрудничать с мертвыми, обмениваясь идеями и технологиями. А еще верилось: их поколение изменит мир, потому что они – все вместе.

Это была самая главная вера, основа основ, крепкий фундамент, на котором они возводили здание своих планов и надежд.

Когда в зимнем лесу у костра Женя пела «Полночный шарик», «Ваньку Корчагина» и «Меланхолический марш», а Александр после каждой песни согревал ее замерзшие руки, он знал: этим зимним вечером во всех концах страны его сверстники слушают, заучивают наизусть и поют те же песни.

Когда на собрании в Институте Александр выступал против замдиректора с его высосанной из пальца теорией самопротекающих жидкостей, он знал: сотни его сверстников в других институтах тоже борются против фальши и косности.

Когда на пороге роддома дрожащими от волнения руками он принимал у Жени маленький сверток с новорожденным Гошей, он знал: их сын, как и множество других мальчишек и девчонок, будет жить в другом, лучшем мире, потому что родители построят этот мир – всем миром, всем поколением.

И что же? Их поколения больше нет. Все разбежались. Кто-то занялся чистой наукой, кто-то погряз в семейных делах, кто-то ушел делать карьеру, кто-то просто ушел – и эти, наверное, были лучше и честнее других.

Не то чтобы они изменили своим идеалам – спроси любого, и он повторит то, что говорил пятнадцать и двадцать лет назад, – просто из-под дома их мечты выбили фундамент, идеалы рассыпались… или нет, повисли в воздухе, как тот самый полночный шарик из старой песни – прекрасный, но бесполезный.

Юность закончилась, поколения не осталось, былые идеалы растащили по отдельным квартирам, растеряв по дороге. Видать, идеалов было немного, на всех не хватило – и вот уже прекратились дружеские посиделки у костра, остыли горячие головы, утихли споры.

Ох, какая Женька была спорщица.

– Граница – зло! – говорила она, а когда кто-нибудь спрашивал: «Если – зло, зачем ее провели?», отвечала: – Ты что, хочешь сказать, все существующее – хорошо? Болезни, голод, страдания?

– Я думаю, во всем есть какой-то смысл, – сказал ей Александр однажды ночью, – просто он нам непонятен.

Так они спорили – сначала все вместе, а потом вдвоем с Женькой, спорили до ссор, до хрипоты… до самого рассвета – и в промежутках между спорами успели пожениться и родить сына. И вдруг пять лет назад Александр понял, что тоже не верит в Проведение Границ, – видимо, эту веру оказалось совсем трудно защищать в одиночку, без былых друзей, разбежавшихся кто куда.

«Человек один не может ни черта» – не зря ведь они так повторяли эту фразу за стариком Фэмом. Слово «поколение» означает, что ты – вместе с другими. Поколение из одного или двух человек так же невозможно, как футбольная команда из трех футболистов.

Кстати о футболе: бело-голубые забивают третий мяч. Ну да, можно уже выключить телевизор, ничего хорошего «Снаряду» сегодня не светит, смотреть дальше – только огорчаться, но вечером после заводского рабочего дня у Александра нет сил встать и подойти к телевизору. Пусть работает, думает он, еще посижу.

Из двух человек не составишь поколение – из двух человек, мужчины и женщины, получается только семья. Пять лет назад Александру этого хватало. Он говорил себе: даже если мое поколение распалось, мы с Женей сделаем то, на что нам хватит сил.

Конечно, это был компромисс. Но что еще оставалось? Воспитывать сына и работать. В конце концов, мы же были ученые – и не из последних. Надо просто работать – и наша работа медленно, исподволь будет менять мир.

Но Женя не хотела медленно, она хотела одним ударом разрушить Границу, построить Открытый Мир. Чуть не погибла, чуть не погубила сына, в конце концов оставила нас обоих без работы.

Одно утешение – теория оказалась правильной. Как ученый Александр до сих пор гордится. Может, надо сказать «как бывший ученый», ведь трудно называться ученым, если работаешь на бессмысленном заводском конвейере и знаешь, что по эту сторону Границы тебя не пустят ни в одну лабораторию.

Человеку, который хочет быть верным своим идеалам, трудно менять их раз в пять лет – и когда Женя вернулась с Белого моря, Александр некоторое время продолжал спорить, приводя ее же старые доводы. Спорил, но в глубине души знал – эту веру он тоже не сможет сохранить в одиночку.

Ну что же. Когда-то он верил в Проведение Границ, потом – в Открытый Мир, теперь снова будет верить, что Граница – единственное спасение живых от тирании мертвых. Нет, конечно, надо развивать сотрудничество и все такое, но Граница – это навсегда, это необходимость.

Что, интересно, думают об этом мои новые коллеги? спрашивал себя Александр. Что бы они сказали, если им предложить разрушить Границу? Они тяжело живут, много пьют, мало зарабатывают, впереди их не ждет ничего хорошего. Мне кажется, им нечего терять.

И Александр поставил эксперимент – он ведь все-таки был ученый. Если задуматься – небезопасный эксперимент, но, черт возьми, наука не прощает трусости! Раз у тебя отобрали лабораторию – задавай вопросы в курилке, рискуя прослыть провокатором или сумасшедшим.

Форвард «Снаряда» забивает гол, уменьшая разрыв до двух очков. Все равно, за оставшееся время не удастся даже сравнять счет. Одно утешение – проиграли не всухую.

Утешение можно найти всегда. Заводской эксперимент показал: Александр ошибался, и, значит, новые Женины взгляды будет еще легче принять.

Да, работяги с конвейера не хотели разрушения Границы. Из последних сил они цеплялись за единственное, что у них было: гордились Победой, отчаянно верили, что до Проведения было хуже, и тут же говорили, что любые изменения – только к худшему.

– Так мы хотя бы хозяевá в своей стране, – сказал Александру сменщик, бурый от вечного пьянства.

Смешно, что Женя говорит то же самое.

А что скажет Гоша, если его спросить? Александр догадывается: «Это сложный вопрос».

Именно так сказал Александр, когда Женя исчезла на Белом море, а сын спросил: «Папа, что же случилось?» – и эти слова второй год бумерангом возвращаются к Александру.

«Гоша, как дела в школе?» «Это сложный вопрос».

«Гоша, ты когда сегодня вернешься?» «Это сложный вопрос».

Ну что ж, имеет право обижаться: в конце концов, не Александр, а именно Гоша с друзьями спасли тогда Женю.

Финальный свисток. Матч закончился, 3:1, «Дизель», как и предполагалось, выиграл. Придется все-таки встать и выключить телевизор, думает Александр, но остается в кресле.

Звонят в дверь, и Женя идет открывать. Сколько раз говорил Гоше, чтобы не забывал дома ключ, – но нет, это не Гоша, из прихожей слышны звонкие голоса.

Да, теперь уж точно придется встать.

– Ну, здравствуйте, ребята, – Александр встречает Нику и Леву. – Давно вас не видел. Проходите, садитесь. Гоши, правда, еще нет, но вы подождите, скоро придет.

Лева нерешительно говорит:

– Он вроде обещал к семи быть.

– Чаю хотите? – спрашивает Женя, и все идут на кухню, и еще час пьют чай, не зная, о чем говорить, – не спросишь ведь «как дела в школе?» у людей, которые спасли твою жену? – а потом наконец приходит Гоша, раздраженный и злой, и тебе кажется, что от него пахнет как-то непривычно, может быть – табаком и алкоголем, но, в любом случае, пахнет так, что скоро будет уже совсем невозможно вспомнить день, когда ты держал маленький сверток и верил, что твой сын будет жить в прекрасном будущем, которое построит твое поколение.

10.

Остановка метро – стеклянный павильон посреди снежного поля. Никакого сравнения с довоенными станциями, с их роскошными фасадами, статуями и мозаикой. Но это все – в центре, а здесь выходишь из метро – и вообще никакого города. Особенно если отвернуться от проспекта, по которому нет-нет да проедет машина. Тогда виден только белый заснеженный холм с одинокой дорогой между сугробов, да еще где-то там, на горизонте, из-за гребня высовываются башни новостроек.

На город совсем не похоже, в лучшем случае – пригород. Впрочем, он и есть пригород: конечная остановка, поезд дальше не идет, просьба освободить вагоны.

– Да, Марина, далеко ты забралась, – говорит Лева.

– Зато свежий воздух, – отвечает Марина.

Ее красно-синяя куртка (мертвая, конечно) ярким пятном выделяется на снежном фоне.

– Ну, что, пойдем? – И она указывает на далекие многоэтажки.

– Ага, – говорит Ника, а Гоша опять молчит, как молчал всю дорогу.

В четверг получилось из рук вон плохо. Гоша с Никой почти сразу начали ссориться, а Лева только и делал, что их мирил. Едва удалось рассказать о том, ради чего пришли, но Гоша только пожал плечами, буркнул: «Ну, меня никто ни о чем не спрашивал!» – а Ника тут же сказала: «Да ты же в школу не ходишь!» – и все понеслось по новой.

Вот и сегодня Гоша всю дорогу дулся, да и Ника не сказала ему ни слова. Больше всего Леве хочется их встряхнуть и сказать: «Эй вы, идиоты, перестаньте! Помиритесь немедленно!» – но, может, так и положено, когда люди влюблены? У Левы-то никогда ни с кем романа не было, что он в этом понимает?

Вчетвером они поднимаются по неширокой дороге. Оказывается, из сугробов торчат хилые прутики молодых деревьев. Лева осматривается. Все-таки новостройки – какая-то фантазия стереометра: взять прямоугольные параллелепипеды, раскрасить в разные цвета и расставить посреди белоснежного пространства. Любой ребенок, игравший в кубики, знает, что это самый простой способ добиться красоты и гармонии.

– Пустовато здесь у вас, – говорит Ника.

– Зато лес рядом, – отвечает Марина, – там даже белки водятся. Ну, а домá еще успеют построить. Я план видела – через пять лет вон там будет большой магазин, а дальше – еще одна школа и детский сад. А лет через пятнадцать здесь вообще будет зеленая аллея.

– Что, эти прутики вырастут? – ехидно спрашивает Лева. – А вдруг это какие-нибудь медленнорастущие растения, за пятнадцать лет на метр с кепкой вытянутся? Ты хоть знаешь, как называются? Дубы? Эвкалипты?

– Не через пятнадцать, так через тридцать, – беспечно отвечает Марина.

– Через тридцать лет мы будем совсем старые, – говорит Гоша.

– Мы и через пятнадцать будем старые, – тут же говорит Ника.

Марина хрустит ботинками по свежему снегу. Блики солнца, отраженные от сугробов, пробегают по лицу: она чувствует себя хозяйкой этой новой снежной страны, бескрайнего поля, разбросанных по нему цветных кубиков, всех деревьев, которые еще вырастут, и домов, которые построят.

Как я по ней соскучился! думает Лева и вспоминает, что был когда-то влюблен в Марину, в пятом, что ли, классе. Смешно: как можно влюбиться в пятом классе? А ведь все мальчишки делали вид, что в кого-то влюблены, да и девчонки, наверное, тоже. Вот и он – был влюблен в Марину, потом в веснушчатую Галку из соседнего подъезда, а два года назад – в Нику, хотя и знал, что ей с самого начала только Гоша нравился.

В любви Леве не везет: может, девочек не так выбирает, а может, никто просто не любит рыжих очкариков.

Люси выходит в прихожую и говорит свое «мяу!». Морда у нее совсем седая, но бока по-прежнему черно-белые. Поздоровавшись, неспешно возвращается в комнату.

– Скучает по старой квартире? – спрашивает Ника. – Говорят, кошки привязываются к месту, а не к людям.

– Люди тоже к месту привязываются, – отвечает Марина. – Я вот по нашему району скучаю. – И быстро добавляет: – Ну, и по вам всем тоже, конечно.

Квартира у Марины просторная: три комнаты – на трех человек. Круто, ничего не скажешь, думает Лева. Он сам вон сколько лет в одной комнате с Шуркой жил, пока бабушка Роза не ушла в прошлом году. И хотя у Левы тоже трешка – с Марининой никакого сравнения: и народу больше, и комнаты поменьше, не говоря уже о кухне.

Кухня у Марины огромная, метров десять. Стол, уютный диван в углу, мертвые кухонные шкафчики, покрытые бежевым пластиком…

– Ух ты! – говорит Гоша.

– Клёво, правда? – кивает Марина. – Давайте здесь посидим, мои в кино ушли. Я чай заварю, идет?

И Марина заваривает чай – достает жестяную коробку с мертвыми буквами, зачерпывает две ложки, засыпает в фарфоровый чайник и заливает кипятком. Запах – по всей кухне. Наверное, с какими-то травами, думает Лева. И откуда только у Марининых родителей столько всего прикольного? Впрочем, нечего удивляться – они же с мертвыми работают.

Марина достает пакет с сушками, разливает чай, и когда все наконец усаживаются за огромный кухонный стол, говорит:

– А теперь – последние известия. У моего папы есть брат, дядя Коля. Он работает в Министерстве по Делам Заграничья. И вот в эту среду…

– И еще он сказал: у них были разведданные, мол, на Белом море что-то затевается. И когда наш отряд потерялся, они встревожились и отправили поисковую группу, эти самые вертолеты…

– Зря мы, выходит, им врали, – говорит Лева. – Они всё и так знают: и кто такой охотник Федор, и кто вызвал упырей, и откуда взялась Гошина мама…

– Почти всё, – отвечает Марина. – Они не знают, кто убил Орлока.

– А ты сказала? – спрашивает Ника.

– Нет, конечно, – говорит Марина, – я сказала: ой, я была так напугана, ой, я не поняла, чего произошло.

– Ну, мы все это говорим, – без улыбки кивает Лева (хотя Марина смешно изображает простодушную дурочку). – Я думаю, им уже надоело. Но я одного не понимаю: зачем сейчас ворошить эту старую историю?

– Дядя Коля сказал, они хотят наградить убийцу Орлока, – говорит Марина, – но я на всякий случай не поверила.

– Это чушь, конечно, насчет наградить, – соглашается Гоша.

Если не считать «ух ты!», это первые слова, сказанные им у Марины.

– И что мы будем делать? – спрашивает Ника.

Понятно, почему спрашивает. Выходит, все эти допросы – только чтобы найти ее, девочку, которая своей рукой вогнала в сердце Орлоку серебряный нож. Сколько времени прошло, а Лева все не может поверить, что именно Ника – тихая, слабая, худощавая – убила Орлока. Не спортсмен Гоша, не решительная Марина…

В самом деле: и что будем делать? Лева смотрит на Марину: у нее, конечно, есть ответ. У Марины всегда есть ответы на самые сложные вопросы.

Возможно, Марина что-то и сказала бы, но тут звонит телефон. Она берет трубку, говорит «Аллё!», и тут же ее голос меняется, становится каким-то неестественно-радостным:

– Да, да… ну, можно… скажем, в среду… да, хорошо, я запомню адрес… гостиница «Звездная», в пять часов, ага… да, до среды, пока!

– Кто это? – спрашивает Лева.

– Так, один мой знакомый, – отвечает Марина. – Илья Гурамов, актер. Мы с ним недавно познакомились.

– Тот самый, который из «Запаса прочности»? – спрашивает Ника.

– Привет ему передавай, – говорит Гоша. – Он мой кузен, знаешь? Двоюродный брат то есть.

– Не может быть! – радостно говорит Марина. – Здорово!

Лева молчит. Ему-то Гоша давным-давно рассказал, что Илья из «Неуловимого» – его родственник, рассказал, но просил никому не трепать. Не хочу, мол, чтобы про меня говорили «брат знаменитого актера», хочу быть сам по себе. Вот Лева и молчал, лет пять как минимум. Ну, теперь все знают, вот и хорошо.

– Так что будем делать? – снова спрашивает Ника.

– Не знаю, – отвечает Марина. – А что можно сделать? Будем повторять то же самое: ничего не помним, ничего не знаем, тогда напугались, а сейчас всё забыли.

Все растерянно молчат, даже Лева сидит насупившись. Неужели, думает он, нельзя чего-нибудь придумать? Ежу понятно, не могут все четверо забыть, кто убийца, забыть могут только трое: тот, кто нож втыкал, уж точно не забудет. Выходит что-то вроде олимпиадной задачи про мудрецов с белыми или черными колпаками – а такие задачи очень быстро решают даже школьники, не то что специалисты из Учреждения.

– Не годится, – говорит Лева. – Давайте придумаем новую версию, такую, чтобы объясняла, почему мы ничего не помним. Согласуем детали и будем говорить одно и то же.

– Отличная идея, – кивает Гоша, – осталось придумать.

– Ну, не знаю… – начинает Лева. – Пусть, например, Орлок оступился и упал…

– А на камне случайно рос серебряный нож, – продолжает Гоша. – Отличная версия, главное – не запутаться в деталях: один он там рос или их было много, только ли ножи растут на Белом море или вилки с ложками тоже?

– Придумай лучше, – говорит Лева и обиженно замолкает.

– Я уже думала, – говорит Марина, – ничего тут не придумать. Будем повторять то, что говорили.

– А если нас будут пытать? – спрашивает Ника.

Марина смотрит на нее, как на маленькую девочку, которая сморозила несусветную глупость.

– Ерунда, – говорит она, – у нас никогда никого не пытают. Это только мертвые…

– Ерунда? – говорит Ника злым шепотом. – А то, что в твоем любимом Учреждении за пять лет до войны уничтожили кучу людей – тоже выдумки? Что их допрашивали ночами, не давали спать, били, издевались – тоже?

– Откуда ты это взяла? – говорит Марина.

– Да это все знают! – вступает Гоша. – Мне родители давным-давно рассказывали. Это так и называется, «трагедия минус пятого года».

– Но это же давно было! – отвечает Марина. – Сейчас все по-другому. Нике просто нравится мрачный взгляд на мир…

И тут Ника вскакивает, аж табуретка на пол падает:

– Мрачный взгляд на мир?! – кричит Ника. – Это трезвый взгляд на мир, это честный взгляд! В этом мире, знаешь ли, не все живут в роскошных квартирах, с папой-дипломатом и мамой-красавицей! Гошины родители на нормальную работу не могут устроиться! У меня тетя болеет, я скоро вообще одна останусь, а ты говоришь, что мне НРАВИТСЯ мрачный взгляд на мир. Он мне НЕ нравится, но у меня нет другого для этого мира!

Лева никогда не видел Нику такой: побелевшие губы, стиснутые кулаки. А он еще удивлялся, как она могла убить Орлока. Только бы она сейчас Марину не убила, под горячую руку, тем более, что та уже кричит в ответ:

– Ты что, взбесилась, что ли? Все я знаю, и про Гошиных родителей, и про твоих. Я просто верю: в жизни хорошего больше…

– О да, особенно в моей, – орет Ника, – только хорошее, точно! Эмпэдэзэшники меня ищут – хорошо! Точно, хотят наградить, сделать мою жизнь еще лучше! Как я, дура, не догадалась? Не, я знаю, тебе нравится, как все устроено, ты давно говорила. Еще бы! У тебя все отлично! Валяй, продолжай в том же духе: хорошая квартира, хорошая школа, хороший Университет, хорошая работа. Муж, дети, внуки – все хорошие! Просторно! Радостно! Комфортно!

– И чего плохого, если комфортно?

– А не бывает комфорта без предательства! Ты о Зиночке часто вспоминаешь? А Арда Алурина помнишь? Ты для своего комфорта всех, кому не повезло, из своей чудесной жизни вычеркиваешь и забываешь! И меня точно так же сдашь своему дяде, если надо будет! Для комфорта.

– Я тебя сдам?! – вскакивает Марина. – Да ты совсем уже… ку-ку!

– Перестаньте вы, обе! – кричит Лева, но Ника уже бежит в прихожую, и тут же громко хлопает входная дверь.

Лева поднимает табуретку и думает: на самом деле это Ника из-за Гоши переживает. Хотя нет, не только из-за Гоши.

Гоша словно читает его мысли, встает и говорит:

– Марин, ты прости, конечно, но я пойду ее догоню, а то заблудится еще тут… среди ваших новостроек.

– Иди, иди, – машет рукой Марина. – Пришли, называется, раз в жизни в гости.

Гоша убегает, и некоторое время Лева с Мариной пьют чай молча. Потом Лева говорит:

– Тебе в новой школе нравится?

– Не знаю, – отвечает Марина, поправляя каштановую прядку, – я скучаю. Я же восемь лет в одну и ту же школу ходила. Вспоминаю иногда дорогу от старого дома, ну, мимо «пятнашки», и так грустно становится, что никогда по ней не пройду, – хоть плачь!

– Да ладно, всего-то час езды. Приезжай и пройдись на здоровье.

– Не то, – отвечает Марина. – Получится, что я специально приехала, иду по ней и думаю: «Вот дорога, по которой я ходила в школу!» – а я ведь по ней ходила и ни о чем таком не думала, вообще ее не замечала.

– Ну, все равно недолго бы осталось так ходить, – говорит Лева. – Мы ж все на следующий год заканчиваем.

– Это еще когда будет, – вздыхает Марина.

Она снова ставит чайник, а Лева рассказывает, как ему нравится в новой школе, какие там интересные учителя, и умные ребята, и какой клевый студент Саша Бульчин, и что он, Лева, впервые в жизни не лучший ученик в классе по математике, а где-то посередине, ну, хорошо, в верхней половине, но это потому, что остальные уже два года там учатся. Марина в ответ говорит про девочек из своего класса, а потом приходят ее родители, они все вместе обедают, и Лева радуется, что вот они с Мариной снова вместе, как в прошлом году, как все прошлые годы. Потом он собирается домой, Марина провожает его к лифту, а когда Лева входит в кабину и тянет палец к кнопке первого этажа, вдруг придерживает механические двери и спрашивает:

– Ну, хотя бы ты скажи: это ведь неправда? Я ведь никогда никого не предавала?