Грозный. Первый настоящий император Руси

– Нужно помочь нашему… Фуфай, освободи паробка! – сказал князь и приблизился к центру ужасного действа с явным намерением его прекратить. Следом огромного роста детина Фуфай с маленьким ножом двинулся к мальчику.

– Арам! Ар-р-рам! – дико заорал шаман, глядя на князя выпученными бесноватыми глазами и потрясая ножом в явном экстазе. Горизонтальный, с оттяжечкой, удар княжеской сабли отсек дикарю руку вместе с ножом, а заодно и голова в немытых патлах покатилась по земле. Мальчика, освобожденного от пут, уже заботливо принимали сильные руки дружинников, когда Серебряный резким ударом под сердце прекратил мучения Треньки.

– Фуфай, слушай, что делать. Сыроядцев попарно вязать! Паробка в бекешу укутать, дать стопку хлебной да хлеба, если есть у кого. Послать за замерщиками и зодчим в Медведково. Этого главаря стеречь. Ты, кстати, кто таков? – обратился князь к сидящему на тюфе. Тот повалился, на коленях подполз к коню князя и выказал неплохое для язычника знание русского языка.

– Я Муркаш-бек! Я говорил асамче, то есть шаману, не трогать мальчика, он не трогал. У мальчика на груди висит лик старика. Такой старик нашу гору обходит. Его стрелы не берут. А когда ходит старик, колокол подземный звонит. Слышали у нас, знают все. Муркаш слуга будет, много людей из леса к русскому князю приведет поклониться…

– Фуфай, слушай далее! – мало обращая внимания на трескотню Муркаша, продолжил князь. – Я с двумя десятками буду пытаться нагнать государя, попытаюсь сюда его завернуть. Чтобы к обедне все готово было к царскому посещению. Дорогу по льду, где совсем неровно, залейте из проруби, чтобы от мороза окрепла. – А с тобой, как там тебя, Муркашка, у нас будет еще долгий разговор, придумай пока что повеселей.

На этих словах князь Петр Серебряный развернул коня и, с посвистом поставив его на рысь, удалился в ночь. За ним последовали около двух десятков конных бойцов.

Начало большой стройки

История великих правителей обычно описывает их крупнейшие победы, свершения или неудачи. Но мало кто говорит о механизме этих исторических событий. Вокруг первого лица всегда складывается круг приближенных, конкурирующих за его внимание. Ему приходится слушать каждого из своей свиты и выбирать из этого потока главное, соответствующее цели развития страны. Долголетие царствования, когда оно способно на великие дела, зависит от умения царя не попасть под влияние этой свиты, не иметь перед придворными обязательств, не позволить церемониалу управлять собой. На зависимости царя или короля от свиты начинается утрата им возможности чувствовать и ориентироваться в событиях и заканчивается его царствование, победы и свершения, а часто и само государство.

Иван IV боялся попасть под эту зависимость всю свою жизнь, и если эта боязнь в последующем и приобрела черты маниакальности, то, так или иначе, свобода в принятии решений позволила в годы его царствования расширить границы Руси от берегов Оки до берегов Оби и Каспийского моря.

Князю Серебряному этим утром повезло дважды. Во-первых, царский поезд еще не ушел из Верхнего Услона дальше урочища Моркваши. Отряды князей Воротынского и Горбатого, которым назначено было идти вместе с царем, еще подтягивались из предместий непокоренной Казани. Во-вторых, царь не был занят беседой с кем-либо из приближенных, и ждать аудиенции пришлось недолго. Серебряному было очень важно убедить Ивана лично осмотреть Круглую гору и дать повеления, ведь в России испокон веков что-то значимое может быть сделано только по высочайшему указу. Солнце не успело толком озарить заснеженные дубравы, как из царской ставки быстрым ходом ушли две конные группы, одна на Медведково, другая напрямую в сторону Круглой горы. Следом, в окружении небольшой конной охраны, отправился теплый санный возок, запряженный четверкой разномастных лошадей, внутри которого разместились сам Иван, князья Серебряный и Курбский и, конечно, верный Игнатий. По дороге Серебряный успел сообщить государю о событиях этой ночи и о своих соображениях насчет размещения застав, а Иван посокрушаться вероломством и дикостью лесного князька, присягнувшего Московскому престолу еще три года назад.

По выровненному и утоптанному пути возок подъехал к подъему на Круглую гору и остановился. Путники вышли и услышали глухой, сдержанный гул голосов, перемежающийся детским плачем. У двух широких прорубей стояли мужики и длинными баграми плескали холодную темно-коричневую воду, разгоняя льдинки и не давая замерзать. Вокруг прорубей под стражей стрельцов с обнаженными саблями стояли бедно одетые люди, в том числе и бабы с детьми разного возраста. Многие были закутаны в темно-серые пуховые платки по глаза. У всех взрослых были связаны руки, за руки же они были связаны попарно: мужик к бабе, баба к подростку. Здесь же стояла широкая колода, которой была предназначена роль плахи, а возле нее широкоплечий мужик с большим топором – вероятно, палач. У плахи стояли уже разутые низкорослые, не знавшие стрижки и бритья мужчины, в одних власяных рубахах, со связанными за спиной руками. При виде царских саней они быстрыми рывками охраняющих были опущены на колени. Первым к плахе стоял лесной князек Муркаш, по разбитому лицу которого можно было догадаться, что люди Серебряного задавали ему вопросы и он на них ответил, раз такое количество муркашевских соплеменников было согнано из леса за такой короткий срок. У некоторых баб на платках через шею, как в люльках-свертках, лежали младенцы, о существовании которых можно было догадаться по их истошному ору. Только эти младенцы не догадывались о сути суровых приготовлений, остальным же тяжелая участь была ясна. Ближе к прорубям стояли сани, груженные известняковыми камнями среднего размера, количеством примерно по числу собранного народа.

– Изволь, государь, милость явить! – с поклоном громко произнес князь Серебряный. – Реши судьбу изменников! Присягали тебе, государь, клялись не чинить бедствий и крест принять доброй волей. Поп, которого оставили им в прошлом походе, сгинул. А вчера служивых люто уморили. Яви волю, государь!

– Ты, князь Петр, начал это дело, ты и реши судьбу добычи своей! – сказал Иван негромко, но очень внятно, слышно для всех окружающих. А потом, с хитрым прищуром: – Серебряный, поступай с ними своим умом, мне эти черви неинтересны. Только если кто из лесных, свияжских, мутить при нашем деле начнет, я это как нож в спину приму. И тогда ты, князь мой ближний, ответишь!

От Серебряного, не готового к такому решению царя, не скрылась легкая ухмылка Курбского, который уже стоял, держа под уздцы двух коней.

– Может, верхом, государь? Пока князь Петр тут управится с варварами, осмотрим Круглую гору? – сказал Курбский преданно и присел на колено, сложив руки для подсадки царя на лошадь.

– Да, едем, Андрейка! – сказал Иван, и они тронулись осторожным шагом вверх по тропе.

Серебряный был ошарашен. То есть он все разведал, отбил мальчишку, усмирил лесных, всех привел сюда, а показывать гору царю будет Курбский! Да что он там еще успеет наговорить! Князь взял богатырской рукой трясущегося ознобом Муркаша за шею, как кота за загривок, и рывком поставил на ноги.

– Муркашка-тварь! – прорычал Серебряный. – Я б тебе сейчас за людей моих и за измену самолично ноги вырвал и живьем в прорубь пустил! Да только царь доброту явил! Молись, гнида, славь царя Иоанна! Теперь слушай: оставляю тебя живым и стадо твое паршивое. Здесь застава русская будет. Начнут тебя склонять казанские на смуту, на поход, на дело какое – сразу гонца на заставу с вестью для Серебряного. Через год, как Волга вскроется… смотри на меня, куда ты в ноги уставился! – не теперь как вскроется, а через год, когда вскроется, по весне всех людей лесных сюда приведешь, от старика до новорожденного. Не только свой муравейник, а всех. Крестить вас будем. Запомни, год тебе на все! И еще запомни: царь мне над вами власть полную дал, больше милости спрашивать не буду. Еще один твой претык – затравлю вас тут всех в лесах, как диких лис. – Серебряный отпустил Муркаша, а потом, подумав о чем-то, влепил ему в переносицу кулачный удар такой силы, что князек запрокинул голову, шагнул назад и треснулся об лед затылком и спиной.

– Фуфай, коня мне! Гони сыроядцев в шею и за мной, на гору! – скомандовал князь.

К осмотру горы приступили в полдень. К этому времени подоспели воеводы Горбатый, Воротынский и Микулинский, которые привезли с собой двух писарей. Сотня стрельцов Василия, мастер Молога, Сергуля и двое взятых на всякий случай подмастерий дожидались приезда вельмож еще с раннего утра. Сергуля, заставивший деда пережить несколько ужасных часов, был сначала расцелован, потом для порядка получил крепкий подзатыльник, потом снова поцелован в макушку и теперь стоял, прикрытый полой дедовой шубы, как от ветра. Хотя ветра не было и вообще сложно было представить, что еще вчера вечером была ураганная метель. Простор, открывающийся взору, наводил на мысли о том, что гора эта и есть центр мироздания. Окружающие снежную равнину покрытые лесом холмы отделяли ее от звеняще-синего неба торжественным гигантским амфитеатром. Снег пышными перинами переливался и искрился. «И впрямь, нет белого цвета, как иконописцы говорят!» – подумал про себя Молога, как и все с восхищением созерцая это бескрайнее царство солнца и льда.

– Начинай говорить, Андрей! – распорядился царь. Курбский вышел вперед с палкой в руке и стал рисовать на снегу.

– Государь! Гора эта похожа, не смейся, на продолговатую редьку, если ее разрезать вдоль и положить на стол. Хвостик редьки смотрит туда, на северо-восток, в сторону Казани. Мы стоим здесь, ближе к редькиной попе, откуда ботва. Вот «ботва» эта, вот так – это земля. Летом по этой «ботве» добраться до Круглой горы можно пешком, петляя мимо болот и топей. По весне этот перешеек полностью под водой, до самого лета, пока большая вода не сойдет. Вот, государь, меж нами и холмами, где деревенька наша обосновалась, это река Свияга. По другую сторону река Щука. А носик редьки указывает на Волгу. В половодье реки так сливаются, что не различить, сплошное море. Забираться на гору можно или вот с носика, или где мы. Везде в остальном обрывы, почти отвесные. Никто не живет на горе. Черемисы лесные проводят тут свои обряды. Вот тут, в самой середине горы, у них капище, жертвенник.

– А где князь Петр? – Царь обвел глазами своих спутников. – Поди сюда, ты что хотел сказать? – Серебряный вышел вперед. Курбский протянул ему палку и дружески улыбнулся, Серебряный даже не посмотрел на него, приняв суровый вид.

– Батюшка наш, Иван Василич! Как воин говорю тебе. В чем беда была наша и предков твоих князей, светлая память, московских? Казань не близко. Пока от Коломны и Мурома войско идет – это долго. Даже мне от Нижнего – долго. Передовые отряды уже под стенами, а пушки по ту сторону. Кормить трудно – съестные обозы приходят поздно. А от бескормицы болеют бойцы и мрут. Вот в этом году под лед две арматы с ядрами ушли, людей сколько потопили. Как бы на этой горе обосноваться войском, передохнуть, дать обозам подойти. Коням дать отдых. Кузню бы иметь, печи хлебные, амбар. А отсюда на Казань один дневной переход, примерно две дюжины верст. Отсюда бы ударить дружно. Вот зачем я тебя, государь, сюда вел.

– Не дело говоришь, Петр Семенович! – встрял воевода Горбатый. – Поганое место, людей тут варвары своим берендеям приносили. Не будет тут доброго, нет. Как можно в месте юдином православную крепость делать?

– А где отрок, который к горе ночью пришел? – спросил вдруг царь. Все засуетились. Князь Серебряный кликнул: «Васька, где зодчий с мальцом? Быстрее!» Перед царем вытолкнули Мологу и Сергулю. Курбский и тут всех опередил.

– Это, государь, сирота. Родителей сгубили при гирейском набеге, когда под Коломну казанцы пришли. Дед его Александр Молога, зодчий мастер из Напрудного, при себе держит, к делу приспосабливает, – дал пояснения Курбский, а Серебряный даже головой покачал: «Ну, ловкач! Все узнал и везде успел!».

– Как звать тебя, отрок? – привлек его к себе за плечо Иван.

– Сергуля.

– Мм, Сергуля… Сергий. Имя заступника нашего носишь. Как же ты, Сергий, нашел эту гору в метели да в темноте? Мои воеводы вот бились-бились – не нашли место для заставы. А ты нашел. Ну не бойся, натерпелся ты, да тут тебя не обидят! – трепал мальчишку царь. Сергуля, от природы скромный, потупился под всеобщим вниманием еще больше. Ни жив ни мертв стоял и Молога, глядя на внука в руках самодержца.

– Батюшка, я… прошел вот тут, по тропинке… – залепетал Сергуля.

– Писцов сюда! Чертите кратко, в Москве указом перепишете, – скомандовал царь и наконец утратил интерес к мальчику. – Князь Петр, ты с зодчим своим внимай особо. Будем строить на горе этой крепость. Образцом плана возьмем ромейские городки. Одна главная дорога будет вдоль, другая – поперек. А по центру… а по центру место варварское, капище. Как ты там, князь Александр Борисович, выразился? Место «юдино»? То есть Иудино, что ли?

– Точно так, батюшка, юдино место! – отозвался Горбатый.

– Хорошее название для поганого места – Юдино, запомню. Ну, так раз место тут иудино, оставить его пустым, дорогу пустим вот тут. Здесь поставить церковь Троицы и лавре нашей Троице-Сергиевой от дороги до берега землю отдать под монастырь. Всю гору по бровке обрыва двухрядным частоколом оградить. Ворот в крепость сделать четыре, по четырем сторонам. Предстоятелю челом бить, дабы выделил сюда архиепископа. На западе крепость нужно усилить, поставить каменную обитель. Тропу, где поднимались, замостить, главным подъездом сделать. И название дать, чтобы день запомнился сегодняшний. А хоть именем этого сиротки и покровителя нашего небесного Сергия, напишите, Сергиевский взбег будет. Про «носик редьки» особо помните. Здесь башню-церковь поставить нужно. Направление на Казань воинство небесное и земное оборонять будут.

– Кому вверишь сии наказы твои, государь? – спросил Курбский, выждав паузу.

– Тебе, Андрей, нужно оборонить это место, пока крепость не построится. Тебе, Петр, с зодчим твоим, посчитать да померить, сколько леса да камней, да сколько делателей, ломщиков и плотников потребно будет. Все это потом передать дьяку Выродкову. Постройкой Выродков будет руководить. Центральную церковь сложить к Троице следующего года, церковь-башню сторожевую – к Константину и Елене, а крепость целиком к Успению Пресвятой Богородицы. – На этих словах царь перекрестился, сел на коня и, как человек, уверенный, что каждое его слово уже вошло в историю, начал разворачивать к дороге, только что наименованной Сергиевым взбегом. Вся свита тут же повскакивала на лошадей и двинула за царем, впереди скакала охрана. У подножия Круглой горы уже стоял почти весь «царский поезд», который стянулся сюда за государем. Вскоре санная и конная кавалькада русского властелина отправилась в долгий путь на Москву. Солнце клонилось к островкам Свияги. Последним из воевод с Круглой горы уезжал князь Серебряный со своими бойцами, предварительно давши указание своему Фуфаю подвезти остающимся железную печку, дрова, хлеб и сушеную рыбу.

– Видал, какое тебе уважение, дядя Саша! – проговорил Василий, расправив плечи впервые за этот трудный день.

– Ты тут гоголем не стой, Васька! – сказал мастер. – Раз нам тут оставаться, так дуй на коне до Медведкова, снаряжай подводу с какой-никакой снедью, котелков пару да досок десятка четыре туда. Одежку запасную собери, какая есть. А мужики-делатели к рассвету пусть тут будут.

– Смотрите на него, распоряжается! – воскликнул Василий, ликуя от всего происходящего. Ну как же, государя близко видел, задание самое важное выполняет. А вечор еще в пургу уйти хотел не знай куда! – Василий был уже в седле.

– Давай, одна нога здесь, другая там! – подбодрил его Молога. – А вы со мной, – сказал он подсобникам и Сергуле. – Пойдем взглянем на это капище еще раз, посмотрим, что там можно взять на дрова, что на укрытие. Это ж до ночи нужно какой-то ночлег сооружать. Царские указы надо выполнять сразу, пока они даже и не написаны.

Василий ускакал в Медведково, предварительно расставив посты: четверо стрельцов наверху Сергиева взбега, двое внизу, у прорубей, которые за ненадобностью уже затягивались тонким ледком.

Сабантуй

Есть в природе средней полосы такое чудесное время, когда земля освобождается от снега, скидывая его на северные склоны оврагов. Реки начинают оживать от ледяного панциря, а люди от холодов и зимних одежд. Душа требует праздника подтверждения жизни, ведь все самое теплое еще совсем впереди, и шалости лета еще не отягощают совесть. В Казанском крае с незапамятных времен кульминацией этих весенних чувств является сабантуй.

Раскрасневшись после эчпочмаков с гусятиной, губадьи с медом и нескольких чарок аракы, стольник русского царя Алексей Адашев, князь Петр Серебряный и воевода Семен Микулинский не спеша, осанистой походкой двигались к амфитеатру майдана. Дорогих московских гостей сопровождали казанский мурза Камай, состоящий на московской службе мурза Аликей Нарыков и посол Рашид-бек. На расстоянии неотчетливой слышимости слов кучной группкой шли наши знакомые дьяк Иван Выродков, княжеский сотник Фуфай, мастер Молога с внуком и Василий с десятком стрельцов. Распахнув радушным жестом ру́ки навстречу Адашеву, похожий на персидского шаха своим роскошным халатом, благородной осанкой и короткой ухоженной бородкой, гостеприимно улыбался астраханский хан Дервиш-Али.

– Свидетельствую почтение послам князя среди князей Ивана! Примите наш хлеб и время широкого удовольствия! Прошу подняться на места для самых важных людей! – провел Дервиш-Али с поклоном русских гостей и сопровождающих их мурз на сколоченный ярусами бревенчатый помост. – А свиту вашу разместим с почетом вот тут, пониже, – и жестом отделил идущих следом, которых тут же ловкая охрана рассадила в ряду купцов и беков-землевладельцев. Посол Рашид, неожиданно отделенный от делегации и попавший в русскую «свиту», зримо задергался, что-то громко по-арабски крикнул в сторону вельможного яруса, но Дервиш-Али не обратил на него ни малейшего внимания, хотя все слышал.

– Здравия тебе и семье твоей, хан Дервиш! Благолепен и широк удел твой! – сдержанно проговорил Адашев.

– Что ты, досточтимый князь Алексей, – учтиво как только возможно всплеснул Дервиш-Али. – Лучшие земли мои в русской земле, под городом Серпуховом и угодья на низу Итиля, просторные. Вот там уделы! А тут смотри: заканчивается Казанская луговая сторона, а Арская лесная начинается. Вон там, у речки Казанки, видишь две избы и конюшню. Это местные прозвали Иске Дербыш, а вот тут несколько дворов вдоль Арской дороги – Зур Дербыш. Смешно произносят имя мое, как бы не прижилось название-то – Дербыш.

– А что не в Казани-городе нас встречаете? На поле загнали и пирожки под нос суете! – вскипел вдруг богатырским басом Серебряный. – Нам с тобой, что ли, о деле рядить и государю докладывать, Зур Дербыш?!

– Не шуми, князь, просим тебя, тише! – наклонился к уху Серебряного мурза Камай. – Казанский посад после пожара еще не залечил раны, не хотим послов великого государя по пепелищам таскать.

– А не можете отстроить, так мы подмогнем, отстроим вас! Плотников да каменщиков вдоволь!

– Прошу, уймись до времени, князь Петр! Дай хозяевам слово сказать! – возвысил властный голос Адашев. – Скажи мне, досточтимый хан Дервиш, когда прибудет царица Сююмбике с царственным Утямышем? И будет ли на празднике духовный глава Казанской земли?

– Алексей Федорович, Сююмбике, одна из жен покинувшего этот мир великого Сафа-Гирея, и его маленький сын будут, конечно, ты их увидишь. – вкрадчиво заговорил мурза Камай. – Но в этом мало смысла. Ведь ты приехал говорить о мирных делах, а с женщиной и ребенком много ли дел? Наш великий учитель Кул-Шариф никогда не присутствует на весельях. Его мы видим только в намаз на праздник или на собрании дивана. Туда иноверцам запрещено.

– А вот с кем поговорить нужно, так это со знатными людьми: карачи Булатом Ширин, эмиром Акрамом и беком Чапкыном Отучевым, – вступил в разговор мурза Аликей Нарыков. – Они владеют многими землями и промыслами, у них много рабов, золота, служилых людей. И их интерес все это сохранить и умножить. Мы устроим тебе с ними разговор!

– А уж ты, Алексей Федорович, когда дело сделается, не забудь великому государю упомянуть, кто всячески его делам в Казани пособничал! – подытожил мурза Камай. Хан Дервиш-Али подтверждающе закивал, опасливо косясь на могучую фигуру князя Серебряного. А посол Рашид усиленно вертел большой головой на гусиной шее, тщетно силясь снизу понять смысл разговора на гостевом ярусе.

Между тем праздник женитьбы татарского плуга-сабана и земли разворачивался самым широким образом. Угостившись вареной бараниной, мясными пирогами и сладостями, народ занимал места для развлечения и зрелищ. По правую руку от центра амфитеатра кучковались казанские татары. Простые, не богато, но очень опрятно одетые люди сидели или стояли внизу, седых стариков усадили на специально приготовленные кожаные тюки. Почетные места занимали богатейшие вельможи Казани, за спиной которых стояла грозная охрана. Левая сторона наполнялась людьми в массе своей более разношерстными и без признаков оседлого образа жизни.

Попавшие в казанскую сторону майдана Молога и Сергуля очень быстро почувствовали острую состязательность между казанцами, столичными горожанами и луговыми сельчанами и арскими людьми – жителями непроходимых лесов и живописных урочищ. При сугубо мирном характере праздника конкуренция была азартная. Сначала всех завели смехом и подбадривающим гиканьем дети и подростки, которые соревновались в прыжках в мешках. Прыгающие падали, снова вскакивали, мамаши их и бабушки всплескивали руками, переживая за своих чад. Наконец определился победитель.

– Подмастерье Сергуля! – вдруг воскликнул сидящий среди русских Рашид. – Сейчас будет совсем интересно! Иди на майдан, покажи быстроту и ловкость!

Поймав одобряющий взгляд деда, Сергуля пролез под жердью ограждения и вышел к соревнующимся. Его тут же вовлекли в группку казанских мальчишек, сунули в рот деревянную ложку и положили в нее яйцо. Задачей состязания было быстро, как только можно, пересечь майдан с ложкой во рту и лежащим в ней сырым куриным яйцом, обогнуть один из двух стоящих посередине столбов и вернуться к своим. Когда все началось, Дербышинские березовые рощи сотряслись от хохота и топота: кто-то из бегущих ронял яйцо, кто-то падал и давил эти яйца своим весом, кто-то спотыкался об упавшего и падал или ронял яйцо на голову лежащего. Тех, кто пытался помочь себе руками придержать ложку, взрослые смотрители оттаскивали за ворот в сторону. Немногие, в том числе Сергуля, проделали надлежащий путь без потери. Правда, мальчик придержал яйцо рукой, когда споткнулся, но этого не увидели либо простили. Сергуля вернулся к деду сияющий со своей наградой – раскрашенной глиняной свистулькой в виде диковинной птицы и печеным треугольником.

Всеобщей атмосфере азарта поддался и Василий.

– Дядя Саша, а дальше что будет, как думаешь! Надо уделать этих арских, я пойду, кабы знать, что делать!

– А ты спроси вот этого, Рашида. Он, похоже, все знает. Тут столбы не зря стоят. Видишь, Васька, какой у них тут хороший строевой лес. Сосна или ель, не разгляжу – саженей на восемь в высоту и без единого изгиба! – отвечал Молога.

– Рашидик! Чего дальше будет, знаешь? – небрежно крикнул Василий.

– Иди, воин, иди. Тебе понравится!

У столбов, мало того, что гладких и без намека на сучки, так еще, кажется, и намасленных, выстроились человек по десять с каждой стороны. На верхушке каждого столба в корзине, неведомо каким подъемным механизмом туда доставленной, сидело по петуху. Попытка залезть на столб у каждого была только одна. Некоторые не могли подняться ни на вершок, просто скользили на месте – их прогоняли. Некоторые зависали на трех-четырех аршинах от земли, но потом тоже съезжали к основанию. Наконец, один из арской стороны, коренастый и невысокий татарин, подошел к столбу не торопясь. «Искандер, алга!» – раздалось над майданом. «Это Искандер, сотник у Епанчи!» – закричал кто-то из арских. Цепляясь крепкими, явно привыкшими к постоянной конной езде ногами в мягких кожаных тапках, татарин полез на столб не спеша. Совершая рывок вверх руками, он тут же крепко обвивал ногами столб, давал рукам отдых – и снова рывок.

«Этак мне в сапогах неспособно будет!» – смекнул про себя Василий и начал раздеваться. Стрельцы с интересом наблюдали, как их командир скинул кафтан, потом рубаху. Оставшись в штанах, Василий разулся и размотал портянки. Потом нагнулся, потер ладони земелькой.

– Ну, пошел!

У Василия не получалось овладеть высотой так ловко, как у татарина Искандера.

– И раз, и… еще! Иех… – подгонял себя Василий, явно отъевший в Свияжских землях командирский животик. Искандер почти долез до корзины, посмотрел на пыхтящего русского и улыбнулся сквозь усы. А казанская часть амфитеатра уже громко болела за Василия так, как будто это и не стрелец московский был, а удалой батыр с берегов Булака. Для России это свойственно было и в то время, к которому относится наш рассказ, и в позднейшие времена: сегодня вместе праздновать, а завтра насмерть воевать с тем, кого считал своим гостем, и наоборот. Переход от войны к миру и обратно совершается у нас стремительно, но пока на майдане был мирный сабантуй. Собрав последние силы, Василий добрался до корзинки с косящим на него боком петухом. Василий дернул, еще.

– Твою ж мать! – Василий почти повис на этой корзинке, и, увлекая ее своим весом вниз, покатился по столбу. Через мгновения походкой героя он уже шел к зрителям под ликующие овации. Надо сказать, что Искандер опередил Василия ненамного и тоже с добычей направился к своим. Швырнув птицу толпе бедняков, Василий залез на свое место и стал натягивать сапоги, попутно поддаваясь висящему у него на шее восторженному Сергуле и дружеским похлопываниям богатыря Фуфая.

На какое-то время поляна сабантуя стихла. На самом почетном месте амфитеатра происходило какое-то движение. Общее внимание привлекла к себе фигура знатной дамы в малиновом, шитом золотом одеянии и высоком конусовидном головном уборе, посверкивающем драгоценными камнями. Рядом расположился мальчик лет четырех в белой чалме и зеленом, так же дорого расшитом халате. Вместе с дамой на ярус вошел грузный немолодой татарин с седой окладистой бородой, в отделанной соболем шапке и шубе из дорогого меха, подчеркивающего переливами на солнце богатство хозяина. Глашатаями было объявлено, что хан Утямыш с царицею Сююмбике явил милость присутствовать на сабантуе. Все обернулись и отреагировали восклицательным охом. Программу праздника по взмаху платка Сююмбике продолжила борьба курэш.

– Смотри, Алексей Федорович! – оживился мурза Аликей Нарыков. – Вон вместе с Сююмбике сидит Чапкын-бек Отучев. По русской мере это ближний боярин. С ним нужно тебе с глазу на глаз потолковать. Сейчас мы нашу регентшу займем чем-нибудь…

– Любезные хозяева, не нужно считать гостя слишком наивным! – сказал Адашев. – Верить, что Сююмбике, дочь ногайского хана Юсуфа, способного собрать в любое время двадцать тысяч сабель, ничего не решает, может только наивный мальчик. Я похож на такого? И то, что женщина уцелела в вашей змеиной ступе и уберегла сына, разве не достойно уважения?

– Мы все тебя поняли, Алексей Федорович! Будешь говорить с ними, мы это устроим, – почти прошептал мурза Камай.

А на майдане происходило действо еще более захватывающее, чем все предыдущие. Лучшие батыры с берегов Средней Волги и Камы, щеголяя своими мускулами, пытались доказать превосходство и просто покрасоваться. Расчет был на ловкость и силу, потому как древняя борьба курэш не изобилует разнообразием приемов. Соперники, оголенные сверху по пояс, пытаются уцепиться за широкий кушак, которым каждый из них подпоясан. А уцепившись, нужно рывком или броском повалить соперника. Через некоторое время на майдане осталось всего два безусловно лучших борца.

Огромного роста казанский богатырь Сюнчелей, только что выигравший десяток схваток, смотрел на окружающих взглядом большой бойцовской собаки, которая привыкла побеждать, и при этом улыбался бесхитростной улыбкой. Марийский боец Мамич-Бердей, напротив, горячил себя и задирал соперника жестами и фразами, нервно прохаживаясь взад-вперед. Казанец обладал необхватными руками, был крупнее и выше соперника, но Бердей, хоть и был изящнее, тоже имел скульптурное сложение. Глядя на двух батыров, закрадывалась мысль, что именно так и должен выглядеть настоящий человек, мужчина. И если был на майдане кто-то не уступающий этим двум по борцовской хватке и монументальности, то это, конечно, был Фуфай, самый азартный зритель. Он уже обернулся к князю Серебряному с немым вопросом: «Ну как? Можно?» и, получив угрожающе-отрицательный жест в ответ, сидел теперь, сжав пудовые, похожие на пушечные ядра, кулаки.

– Кабы кулачный бой был, как на Масленицу! Да, Фуфай? Вот бы мы показали лиха! – ободрял его Василий.

– Да я бы и в этом тартарском способе показал бы! – сквозь зубы шипел Фуфай.

– А какие еще зрелища приготовили нам любезные хозяева? – поинтересовался Адашев, обращая внимание на разгорающиеся страсти своих соотечественников.

– Верховые скачки, по кругу, – ответил тихо на ухо Адашеву хан Дервиш-Али.

– А в этих скачках тоже есть, наверное, самый сильный, кто должен победить?

– Три лета кряду первым приходит арский князь Епанча!

«Епанча, Епанча», – перебирал в уме Адашев. Слышал по рассказам. Не тот ли лихой это Епанча, который угробил сотни русских воинов в прошлый поход? И надо ли, чтобы мои воинственные спутники смотрели на этого Епанчу? Нет, нам нужно договариваться о мире, во всяком случае, пока!

– Досточтимый Дервиш! – проговорил Адашев громко вслух. – Мои друзья начинают скучать, может, им есть занятие повеселее, чем на лошадок смотреть?

– О, прошу гостей оказать мне честь! – тут же сообразил Дервиш-Али. – Рашид! Рашид-бек! Что ты так далеко там сидишь внизу! – крикнул Дервиш, как будто не он определил это место послу. – Поднимайся к нам! Своди-ка дорогих гостей – князей Петра и Семена – в баню. Вот она стоит на окраине, последний сруб. Затоплена, только гостей там и ждут!

Рашид с готовностью и дипломатичностью повел Серебряного и Микулинского вниз по ступенькам. А Адашев, дождавшись, пока соратники удалятся, в сопровождении двух мурз и хана Дервиш-Али начал продвигаться по ступенькам вверх.