Рай и ад. Книга четвертая

Рассказ второй (двадцать седьмой с начала серии)

Нина, 58 лет

(Россия, г. Липецк)

«Когда мне было 19 лет я занималась альпинизмом, и мы с ребятами ходили в горы. Оказалось так, что мы проходили опасный участок, и первое отделение, которое проходило первым, нечаянно устроило камнепад.

Я услышала такое слово: «диваны», что значит огромные камни. А я была карабином пристегнута к такому опасному участку. И получилось так, что камни посыпались так быстро, что один из огромных камней упал на меня и полетел дальше.

Только после этого произошло то, что я оказалась уже наверху. Я смотрела на то, что происходило внизу, с высоты. Кончился камнепад, уже подбежали люди и начали кричать: «Королькова погибла! Королькова погибла!»

А я поняла, что говорят про меня, и я к каждому подходила и говорила: «я живая, этого не может быть!», и когда я проникла сквозь людей, я увидела себя… Первый момент я просто была удивлена тому, что я лежу мертвая, раздавленная. В течение нескольких минут я вдруг начала понимать, что «как же так я оказалась наверху? Почему я смотрю на все, что происходит, сверху вниз?» Я не понимала.

И я пыталась к каждому подойти и сказать, что я живая, но увидела плачущих ребят, и до меня вдруг стало доходить, что я нахожусь вне тела. Тогда я была крещеным человеком, но о Православии практически ничего не знала. И я помню то чувство страшного одиночества. Одиночества, когда душа остается одна, и ты понимаешь, что тебе некуда деваться и что вот этот ветер, какой-то ужасный ветер, который как бы сквозь уши продувает, но я ощущала себя в форме какого-то шара.

Я не могла ничего сделать и просто наблюдала за всем, что происходит. Меня положили на носилки и все люди тихонько двинулись вниз, меня унесли. И вдруг появился такой огромный свет по нарастающей. Он такой… очень трудно описать. Как говорят, Божественный свет. Он не белый, не желтый, он просто обволакивающий, ослепляющий. И я поняла, что меня просто затягивает туда. И тогда я резко рванула вверх.

Я улетела дальше Луны, и когда я остановилась, то поняла, что вижу не только впереди, но и сбоку: справа, слева. Душа человеческая, она видит везде: видит, что сзади происходит, что под ногами, и все это воспринимается как единая информация. Я поняла, что я вижу Землю. У меня все как бы внутри оборвалось. Она была такая маленькая, беззащитная, такая красивая.

И самое главное, она была цвета не зелено-синего, как показывают на картинках, она была розово-сиреневая с голубым и у нее билось сердце. И она как бы дышала. Она расширялась и сужалась.

И тут вдруг я услышала голос, вот как будто отец ребенку такому, нашкодившему: «ну и далеко ты полетела? Ну-ка возвращайся назад!» И помимо моей воли меня опять вернули на то место. И я оказалась один на один с этим Светом.

Мне был задан вопрос: «знаешь, кто Я?» Я сказала: «я знаю, что Вы, наверное, Иисус Христос». После этого мне был задан вопрос: «все ли, что хотела, ты сделала на Земле?»

То, что дальше произошло, это очень трудно объяснить. Вся жизнь: как я родилась у мамы, как я делала первые шаги, и все плохие поступки, которые я совершала ребенком, они просто не укрылись, как кадры кинопленки до того момента, как я приехала в горы и как оказалась на этом месте.

Бог еще раз повторил вопрос: «все ли, что хотела, ты сделала на Земле?» Я сказала: «Господи, я не сделала только одно, о чем я жалею – я не родила детей, потому что я всегда мечтала о детях!»

И после этого все завертелось в обратную сторону. Я вдруг увидела, как люди, которые несли меня, они возвращаются задом. Как на пленках показывают. Они возвращаются задом-задом, и раз-раз-раз, они все так разошлись и замерли, как в немой сцене. И я оказалась уже на этом месте, где мое тело положили.

И после этого Свет погас, он прям как-то раз – и собрался в одно место. Мою душу резко бросило в это тело. Я вот помню это ощущение тесноты и боли, секундной буквально.

После этого я поднялась, и мне было сказано: «отсоединяйся!», чтобы я карабин отстегнула. «Ложись под ступеньку!» Оказалось, что внизу меня такое небольшое возвышение, как ступенечка. «Клади плотно голову, не шевелись!»

Я все это сделала. И самое главное, что все камни, которые летели, и тот огромный камень, они просто замерли в воздухе, и я спокойно, видя, что все замерли, спокойно отсоединила карабин, легла, опустила голову. И тут я услышала этот крик: «диваны!»

Человек, такое, наверное, существо любопытное, что я не удержалась и опять подняла голову. И увидела, что тот камень огромный опять падает на то место, где я стояла только что, сбивает мне каску, срывает у меня куртку с плеча и летит вниз.

И вот я единственное, что помню, когда потом ко мне подбежали все альпинисты, они мне говорят: «мы видели, как на тебя упал камень!»

То есть, получается, что у них воспоминаний никаких не осталось. А у меня осталось просто огромное количество таких воспоминаний. Если так по времени смотреть, то это где-то часа три. А на самом деле оказалась всего лишь какая-то секунда.

Я приехала в Липецк, и через месяц поняла, что беременна. И через два месяца мы с мужем моим поженились».

Рассказ третий (двадцать восьмой с начала серии)

Екатерина, 50 лет

(Россия, г. Москва)

«Мне было семнадцать лет, я была таким «одуван-одуванычем», училась в архитектурном институте. И как-то раз мы были на летней практике. Там меня «накрыло» аппендицитом. Я не могла оттуда никак выбраться. Семь дней там находилась, и потом, когда я приехала в Москву, то в какой-то момент поняла, что надо ехать в больницу.

Эта информация пришла как-то сверху, потому что я больше всего боялась аппендицита в своей жизни, все время спрашивала. Мы в пять утра с родителями вызвали скорую, поехали в больницу, и там врачи определили, что у меня аппендицит. Притом очень сложная форма – гангренозно-перфоративный. То есть, там все уже лопнуло и растеклось.

Меня положили на операционный стол, был общий наркоз. Последнее, что помню, это голубые глаза хирурга. Я подумала: «какие красивые глаза!» и все, на этом все закончилось.

А потом, как я понимаю, операция уже была сделана. И после операции в какой-то момент я просто увидела, что я куда-то лечу. Это был 1987 год, не было еще никакой информации об этом, никакого Моуди, мы жили еще в коммунистической стране. И я унеслась в какое-то такое пространство и очень долго летела по этой трубе.

Потом у меня была ассоциация с Алисой, которая падала в этой кроличьей норе. И когда я летела, мне было уже хорошо. Я думала: «ну вот, наконец-то ничего не болит, наконец-то я себя прекрасно чувствую, и, в общем, здорово!»

Потом я вылетаю в свет. Много-много света вокруг, притом не было растерянности, мне сразу там очень понравилось, там так было хорошо (улыбается)

И вдруг суровый такой голос… ну, это не был голос, это было такое телепатическое сообщение, но при этом это было очень сурово. И мне так в нормальной человеческой форме, никакими не сложными и витиеватыми фразами, а мне было сказано очень просто: «ну, и куда это ты? Куда собралась? Быстренько назад!»

И я, конечно, не чувствовала пинок под зад, но вот ощущение было такое. У меня было абсолютное горе такое: я только попала к себе там домой и вдруг меня пинком практически Отец родной назад куда-то отправляет.

И это был Он, потому что было ощущение, что это мужской голос. Но явно не женский, не было женских энергий, мужской такой. И Он сказал: «ты еще не все сделала, тебе еще предстоит очень серьезная миссия!»

Больше ничего озвучено мне не было. Я отправилась обратно. В трубу я не попала, я оказалась прямо сразу в своем теле. Я пришла в себя, видимо, очнулась от наркоза, и дальше началось, собственно, самое интересное. Потому что первое мое ощущение было, когда я оказалась в палате, и вечером рядом в палате со мной лежала бабушка, которая умирала от рака желудка. Ей было очень плохо и тяжело.

И я вдруг обнаружила, что я знаю, что эта бабушка следующей ночью уйдет. Я вдруг почувствовала своего рода зависть: меня-то оттуда выгнали, а ее туда пустят. Но я поняла, что она боится, и начала ей мысленно говорить: «ты не бойся, все там будет очень хорошо! Ты будешь чувствовать своих родных, и ты будешь чувствовать себя там дома, ничего не будет болеть, успокойся, не бойся. Все будет хорошо!»

И действительно, она следующей ночью умерла. Нам, конечно, никто ничего не показывал утром, просто вывезли и все.

Ну и после этого я вернулась домой уже совсем другим человеком, уже было совершенно другое восприятие мира. И начали открываться такие вещи, которые меня стали пугать. Я долгое время, более тридцати лет, не могла рассказывать все это. Потому что мне было очень четко сказано, что я не должна никому это рассказывать, что люди не готовы к этому. И что если я буду это рассказывать, то я могу попасть просто в сумасшедший дом.

Потом мне подтверждения этому были, потому что я росла в семье ученого-физика. Когда проскакивали какие-то моменты, то на меня смотрели, конечно, как на сумасшедшую. Поэтому я очень быстро прикусила язык.

После того, как я вышла из больницы, а там я провела достаточно длительный срок, два месяца где-то, началось самое интересное. Первое, что я заметила, это когда я оказалась в метро, я вдруг стала слышать мысли вообще всех людей, которые меня окружают. Это было очень страшно.

При этом я обнаружила, что мысль векторная. То есть, когда человек смотрел на меня, или куда-то мимо меня, то я слышала его мысли. Если он отворачивался и смотрел куда-то в другую сторону, то мыслей я не слышала. При этом мысли я слышала именно в замкнутых пространствах: в лифте, в метро. То есть, как только где-то были окна, ничего этого не происходило.

Это было разочарование в человечестве, я бы так сказала (смеется). Потому что мысли, конечно, у людей, особенно в то время, – восемьдесят седьмой и восемьдесят восьмой год, были очень мрачные.

Дальше тоже начали очень интересные вещи происходить, я стала видеть внутренние органы людей. И это тоже было очень неприятно. Притом, что я обнаружила, что какие-то опции можно сразу закрыть. То есть, внутренние органы… я сказала: «ой-ей-ей, вот этого мне не надо!» И это очень быстро прошло. И Слава Богу! То есть, как опции такие открывались.

Следующая опция: я дома стала видеть существ. Просто ночью сплю, вдруг, образно говоря, открывается окно (на самом деле не открывается, в физическом смысле), и туда влетает прямо рыцарь на коне и в темном плаще. Куда-то надо мной дальше проскакивает, а утром обратно возвращается.

Ну, как вы понимаете, от этого можно было сойти с ума. Первый раз я поняла, что могу сойти с ума, когда стала слышать мысли людей вокруг. Стала убеждаться, проверять, задавать вопросы своим знакомым, если я слышала их мысли. И я убедилась, что это не мои фантазии, что я не сошла с ума, что это просто-напросто… я это называю «дар» в кавычках. Потому что это, конечно, отягощало очень сильно.

Вот с этими сущностями… я тоже не могу сказать, что это меня осчастливило. Потому что я вдруг обнаружила, что мы не просто не одни, я обнаружила, что вокруг нас огромное количество разных очень неприятных существ. Притом, что мы живем в Москве, где происходило огромное количество разных страшных событий на протяжении многих веков. И это все присутствует здесь в виде вот таких остатков.

Уже потом, конечно, я стала разбираться кто это и почему они здесь. Но вначале, конечно, это был очень большой шок, что мы оказывается постоянно в толпе в такой.

Следующее, что я почувствовала, это выход из тела. Мне это очень понравилось, я его до сих пор использую. Я считаю, что это прекрасная штука. Я выходила из тела и путешествовала. Я поняла, что могу посещать друзей. Но здесь существовал какой-то очень четкий моральный кодекс. Я могла с ними договариваться, и только если они мне разрешали «прийти в гости», то я приходила к ним. Но и то, как я сказала, я никому ничего не рассказывала, и поэтому это было как исключение. Как игра такая что ли. Я не преподносила это как какой-то дар, а хи-хи – ха-ха, там студенческая кампания, и прочее.

Я вообще скептик по натуре, и мне надо было обязательно убедиться, что все то, что я вижу, это все правда. Года через три после этого я вышла из тела в первый раз. Я увидела, как мой муж печатал какой-то текст, и я увидела первую строчку, а потом, когда вернулась в тело и подошла к нему, я увидела, что он уже строчек пять напечатал, и первая строчка была ровно такая, которую я увидела.

У меня было очень яркое такое открытие. Следующим летом, уже год прошел, мы поехали со студенческой практикой на Соловки. Я тогда про Соловки ничего не знала. Просто остров какой-то на Севере, там прекрасно, красиво, какие-то башни невероятные, закаты. В общем, восторг. Ну, и мне восемнадцать лет. У нас там живопись, рисунок и мы рисуем. А там, вокруг этой крепости у Кремля, рвы такие.

Я в этот ров села, потому что красивый такой ракурс открывается: башни, небо; поставила этюдник и села рисовать. А когда художник рисует, то у него расфокусировка взгляда идет. То есть, он должен одновременно видеть то, что на заднем плане и что на переднем, для того чтобы это запечатлеть.

И когда расфокусировка взгляда пошла, я вдруг увидела в этом рву, в котором я сижу, огромное количество трупов. Притом, что они завалены снегом (это июль), немного шевелятся, и стонут. Сказать, что я перепугалась, это просто ничего не сказать. У меня, наверное, просто волосы дыбом встали, я так думаю. Потому что я оттуда так рванула! Я не помню, кричала я или не кричала, но факт, конечно, в том, что меня охватил ужас.

Я оттуда рванула, прибежала к своим, они там, где-то в другом месте были. И ребята мне оттуда приносили этюдник, потому что я боялась туда вернуться. Я думаю: «ну все, теперь уже точно сошла с ума!»

Год я где-то жила в таких странных ощущениях, и вот тут такое явление. А на следующий день на остров приезжает Дмитрий Сергеевич Лихачев. Он когда-то там, в этом ГУЛАГе, сидел, был еще молодым. И он больше туда не ездил. И это был его первый визит туда спустя много-много лет.

Он узнал, что там студенты архитектурного ВУЗа и решил провести нам экскурсию. Экскурсия была очень интересная. Он нам рассказывал про историю монастыря и много-много всего, и в том числе, естественно, про ГУЛАГ. Тогда Солженицын был еще запрещен и про Соловки упоминание можно было прочитать только в «Мастере и Маргарите», которая была тоже запрещена.

И мы подходим к этому рву. Я почувствовала, как у меня подогнулись коленки, а Дмитрий Сергеевич рассказывает, что сюда, не помню уже, в каком году, в двадцать седьмом или в двадцать восьмом, приезжал Горький. И ему люди жаловались на жизнь. Что было очень тяжело, очень плохо.

И когда Горький вернулся в Москву, он пошел к Сталину рассказывать, какие условия жизни там у людей. И буквально через неделю после этого всех тех, кто Горькому рассказал это, а их было двести человек, их выстроили на краю этого рва, и расстреляли.

Это было зимой. Они все попадали, потом был снегопад, никто дальше не разбирался, но еще целую неделю люди слышали стоны из этого рва. И что из всей ГУЛАГовской истории Соловков это был самый большой расстрел, массовый. И я понимаю, что это все я, собственно, и видела.

И каждый раз, когда возникала какая-то ситуация, поскольку у меня скепсис, ко мне тут же приходило подтверждение.

Еще одна история произошла там же, на Соловках. Она хорошая. Я ходила по верхнему ярусу, по стене крепостной. Я гуляла, там какой-то невероятный закат. А мы жили прямо в монастыре, потому что монахов тогда еще не было, там все это было запущено, даже крестов еще не было, все было сбито. И я вдруг вижу, что во дворе стоят два черных монаха.

Один в таком высоком клобуке (показывает на голове), черном таком. Он весь в черном. А второй схимник, на нем схима надета. И вот этот вот первый двоеперстием второго благословляет.

Я так думаю: «а что он двумя пальцами благословляет?» А тогда нас и в церковь тоже не пускали, все это было закрыто, все запрещено. Но понятно, что видели какие-то иконы в Третьяковке, и так далее. То есть, мы знали, что такое троеперстие. А что такое двоеперстие?.. Ну, про Никоновскую реформу так, более-менее знали, но это были советские времена и приходится делать на это скидку.

То есть я не поняла, почему он благословил двумя. И это прямо четко было видно. И я как-то это запомнила. Я еще думала: «откуда тут монахи? Тут же кроме студентов, которые все это восстанавливают, и нас больше никого нет!» Территория для въезда была закрыта.

А на следующий день нас отправляют в местный музей для того, чтобы мы делали копии с икон. Это тоже было частью нашей практики. Я иду по этому музею, там такая анфилада комнат, и вдруг вижу какую-то икону. Прямо притянулась к ней взглядом, она достаточно большая. И там стоит вот этот вот, в черном клобуке.

Я думаю: «я же знаю его! Я же видела его во дворе!» Я села его рисовать. Это был один из основателей этого монастыря. И конечно, это тоже мне было таким подтверждением. Я потом посмотрела информацию про них. До сих пор я езжу на Соловки, это теперь мое место силы. Вожу туда свои группы, потому что это действительно очень мощное место. И не только у меня там открываются такие вот вещи. Ну, прям таких видений не было, но все равно там есть всякие такие интересные вещи.

Это очень яркие такие вот вещи, с подтверждениями. То есть, когда я вдруг поняла, что на самом деле это не у меня «крыша поехала тихо», а что на самом деле что-то такое мне открылось, очень важное, где-то в девяностом году книги Моуди появились. И это мне тоже подспорьем таким было.

Когда я увидела «Жизнь после жизни», я ее прочитала, и вдруг поняла, что я не одна такая. Это тоже очень важно было понять, куда я отправилась тогда и что такое со мной было.

Эти вот возможности, которые открылись, они сначала мне очень мешали. Но потом я поняла, что ими надо учиться управлять. Вот если ими научиться управлять, то тогда это можно использовать для каких-то очень важных вещей.

Еще один «дар» – это видеть суть вещей. Допустим, идет информация в новостях, и я понимаю, что там за этой информацией стоит. Я считаю, что вот это очень важно. Потому что не все расскажешь направо или налево, но очень важно, что это дает некоторую ориентацию. И в истории, и в пространстве. То есть, некую такую уверенность. Чувствуешь себя уверенно, понимаешь, где ты и что ты.

Один важный дар, который я получила, и, в принципе, я считаю, что это самое главное, и это то, ради чего я сейчас здесь живу, это я получила «рюкзак со знаниями», как я говорю. Это некие очень мелкие пазлы, их очень много, из которых моя задача была составить картину мира.

И на протяжении тридцати лет я эту картину собирала. Как это происходило? Когда я слышала или видела какую-то информацию, которая соответствовала тому, что у меня где-то в пазле лежит, у меня это просто как такой флэш был. И я понимала: «о, один пазл заполнен!» И я его ставила куда-то. Потом следующий, следующий.

Больше всего сейчас стало приходить, вот начиная, наверное, с 2000 года. До этого приходилось все это выуживать. При том, что информация начала сама стекаться через каких-то людей, у меня появились учителя. И в принципе, это можно сравнить с тем, что называется ясновидением. Потому что приходили ответы на вопросы на какие-то.

Ко мне сейчас подходят, задают вопрос. Я даю ответ. А потом думаю: «ну, и откуда ты это взяла?» Да, я многократно задавала себе такой вопрос. Потому что отвечала на вопрос человека, а потом удивлялась, откуда вообще это у меня взялось-то.

Одно дело, когда этот мешок с пазлами. Потому что в этом случае шла речь про Вселенную, про то, кто мы есть на самом деле, из чего человек состоит, каков человек, какова Вселенная, история Вселенной и Земли, – то есть такие, глобальные вещи. И про это я очень-очень долго собирала вот эту вот мозаику.

Но когда человек приходил, он задавал вопросы бытового плана. Я ему отвечала. А потом мне человек говорил: «слушай, а ты правильно ответила!» То есть, постоянно приходили какие-то подтверждения, потому что я в себе постоянно сомневалась: «с чего это я с такой уверенностью обо всем этом даю информацию, хотя на самом деле такой информации у меня по факту нет?»

Это можно сравнить с яснослышанием. Потому что откуда-то эта информация в виде текстов таких, слов приходила. Ясновидение и яснослышание, они как бы сливаются. Здесь нет такого четкого канала, да, ясновидение или яснослышание.

Когда я проходила сеанс регрессии, то я обнаружила те самые миры, в которых я была. Я просто не могла их тогда рассмотреть, потому что было много света, и он меня ослепил сначала. А потом уже, когда я была в регрессии в первый раз, я оказалась в том мире, который меня подпитывает и который, как оказалось, я периодически посещаю. И, собственно, это как раз и было очень похоже на ощущение дома.

Вот это вот ощущение, что я дома, оно было как раз и во время клинической смерти, и во время регрессии. То есть, я очень четко поняла, что вот это и есть мой дом. А второй раз я нарочито себя как бы направила туда. Я сразу поняла, что я именно туда хочу попасть. И я попала в мир, где я была между жизнями. Где я была вот во время клинической смерти. И он оказался великолепен.

Он радужный, там нет цветов. Там нет красных домов, например, черных деревьев, зеленых листьев. Там все радужное. Все раскрашено, но все каких-то невероятно радужных цветов. Я такого раньше никогда не видела. Вот есть художники, которые такое вот рисуют и мне всегда это нравилось. А тут я воочию это все увидела. И для меня, особенно как для художника, все это было очень впечатляюще.

И из-за того, что там много вот этого радужного, ощущение, что там очень много света. Но свет там не солнечный. Там как бы все само светится, подсвечивается. Вот такое у меня ощущение было.

Я должна была идти рассказывать про свою клиническую смерть, свои воспоминания о клинической смерти, и так случилось, что мой отец оказался в состоянии комы. И когда я об этом узнала, то поняла, что могу ему помочь.

Я вышла вот в то пространство, поскольку я тридцать лет занимаюсь медитациями, то это все очень просто делается. Вышла в то пространство, где я могла с ним встретиться. Я его увидела, увидела ужас, страх, который переполнял его душу. Я увидела тело отдельно, увидела душу отдельно, и поняла, что ему нужно помочь разобраться, где он и что он. Потому что такое ощущение было, что он даже не понял, что с ним произошло.

Он в ужасе смотрел на свое тело, которое там все было обвешано всякими аппаратами и трубочками. И я ему сказала, что в данный момент он может принять решение: уйти или остаться. И что для того, чтобы принять решение, я могу ему помочь, показать, как там.

И нам с ним открыли туннель, и мы с ним отправились туда, в тот свет, прямо в буквальном смысле этого слова. И я видела, как он меняется, как у него исчезает вот этот страх, исчезает ужас. И как ему становится внутри светло, сама его душа внешне начала меняться.

И он там успокоился, побыл в этих энергиях любви, и когда мы вернулись обратно, то он уже был спокоен, был уже в спокойном состоянии для принятия решения. И потом, когда я через два дня пришла его навестить, медсестра у меня спросила:

– Вы хотите на него посмотреть?

Я говорю:

– Да.

И когда я прошла туда, оказалось, что он уже пришел в себя и он уже очень ясный. Я пока с ним не говорила на тему того, что он помнит или не помнит. Потому что пока он все еще там, в реанимации. Но я, конечно, очень хочу с ним поговорить, что он помнит. Может быть, он помнит и наш с ним диалог, и наше с ним путешествие.

Конечно, мне, можно сказать как исследователю, это, в общем, тоже интересно.

Когда человеку дается второй шанс, это означает, что он здесь что-то не доделал. Что он поторопился отправиться куда-то. Это сто процентов из ста такое. Все души, которые сюда возвращаются, это значит, что они что-то не доделали.

Я должна сказать вот что. Когда я начала рассказывать о пережитом мною вот этом происшествии и ощущениях, то люди начали много писать мне. Они говорили о своем страхе перед смертью, и они говорили, что было бы здорово пережить то же самое, что пережила я. Для того, чтобы этот страх исчез. Потому что жить все время с ощущением того, что если что-то не так, то сразу ты куда-то там отправишься, и не просто отправишься, а станешь прахом, а когда вдруг понимаешь, что, в принципе, ты здесь для того, чтобы развиваться и потом дальше ты переходишь на какой-то другой уровень, это сразу меняет отношение к жизни.

И я должна сказать, что и у меня так же. Вот я слышала рассказы тех людей, которые были перед порогом. И эти люди поняли, что жизнь очень коротка, что она очень хрупка, и они стали беречь свою жизнь.

А те люди, которые оказались за порогом, они, наоборот, стали более решительными в этой жизни. Они стали больше действовать, стали больше принимать каких-то смелых решений. Именно потому, что они поняли, что жизнь не одна. И что здесь мы как в командировке. То есть, абсолютно противоположный первым результат.

И тем не менее, когда я это рассказываю, люди, конечно, говорят, что да, мы тебе верим; да, это все интересно и поучительно, но очень сложно на себя это спроецировать.

Возможно, что когда будут разные опыты, когда будут разные люди рассказывать: разных возрастов, из разных состояний (у всех чуть-чуть по-разному все это происходило), то тогда какая-то из историй у кого-то из людей откликнется, и просто люди перестанут бояться смерти. А это мне кажется очень важным!»