Только с тобой

Но не отстояли, Лужский рубеж на данном участке обороны был прорван. Часть дивизии отошла дальше, часть попала в окружении, продолжая вести бои.

Отошедшие несколько батальонов влились в войска 8 армии, в ту самую, в которую и мобилизовывался Владимир.

8 Армия с боями отступала. К 6 сентября отступили на рубеж Копорский залив – Ропша, что южнее Петергофа. Немецкие войска заняли Шлисельбург и замкнули кольцо блокады вокруг Ленинграда, захватили Пушкин. 1-я танковая дивизия противника вышла к конечной остановке ленинградского трамвая в 12 километрах от центра города.

Владимир иногда забивался в дальний окоп и выл по-звериному, от бессилия, от обиды. «Как же так получилось все это, враг так силен, и мы ничего с этим не можем поделать, почему мы не ждали его…» Но потом приходило понимание – удар немецкой армии был такой силы, что предугадать это, а тем более устоять было невозможно.

С утра 18 сентября части 8 армия при поддержке морской пехоты и кораблей Балтийского флота остановили наступление гитлеровцев и создали устойчивую оборону на подступах к Ораниенбауму. Бои шли жестокие, враг преобладал в технике.

Очередной артобстрел фашистских орудий не давал защитникам поднять головы почти сутки. Немецкие позиции в ответ нещадно бомбили и обстреливали советские войска – смертельная дуэль.

Стихло только к утру. Сквозь дым ничего не видно, ждут пока рассеется. Всматриваются с надеждой. Лес стоит – уцелел. Осень начала окрашивать багрянцем леса. Конец августа и сентябрь выдались холодными, средняя температура не поднималась выше семи градусов. Под утро морозно. Воздух чистый, ясно – ясно. На небе еще видны звезды, а на востоке багровеет заря – солнце встает. В эти часы так хочется спать, закутавшись в мягкое одеяло.

Уставшие они лежали прямо тут, каждый на своем посту, на мокрой земле в мокрых шинелях. Всю ночь шел дождь осенний, холодный. Солдаты спали. Тревожные всхлипы, бормотание во сне, храп. Владимир натянул на щеки влажный, колючий, пахнущий овчиной мокрый воротник шинели. Попытался заснуть, не получалось – никак не мог согреться. Встал, пошел к огню, здесь сидели солдаты – грелись и сушились.

– Садись, комиссар.

Сел, солдаты говорили о чем-то вполголоса, теплом пахнуло в лицо и его сразу сморило, задремал.

Открыл глаза, уже солнце взошло. Не то спал, не то не спал, но сон видел. Лиза бежала к нему. Он шел к ней, срывая цветы по дороге – ромашки, солнце светило и чувствовалось тепло. Начали просыпаться замерзшие солдаты, кряхтеть, кашлять. Повис запах курева. Владимир отошел от костра, сел возле толстенного ствола дуба… и заснул.

Он проснулся от тишины. «Я вообще живой?» – в подсознании мелькнула мысль. Встал быстро.

– Есть будем? – кто-то обратился к нему.

– Хотелось бы, узнаю пойду, – ответил.

– Сейчас поедим, – с досадой пробурчал старик – ополченец.

Немецкие истребитель неслись над степью, прорывая воздух крупнокалиберными пулемётными очередями, расстреливая солдат. Кто-то из солдат не выдержав, бросался из окопов вперед, тут же настигаемый пулями.

Солдаты стреляли из винтовок по самолетам, пулеметчик строчил, что есть мочи и кричал громче пулемета: «Паалуучиии».

Советские истребители выскочили из-за леса. Завязался бой. Мессершмытты повернули обратно, истребители за ними. Что уж там было дальше солдаты не видели, они с ужасом смотрели вперед – на них ползли танки, дико рыча, пуская густой синий дым и, поднимая до небес брызги воды с грязью.

– Не убегать! Никому не убегать! – кричал Владимир, бегая по окопу, – занять свои позиции.

Расчехлили противотанковые пушки, солдаты прижались к ружьям.

– Думал помру от мессера, а не угадал – вот наш конец, – причитал зло усатый ополченец.

Владимир шел вдоль окопа, рассматривая солдат, ожидавших еще неизведанного скорого боя и не без волнения, подумал: «Вам скоро придется принять бой и еще неизвестно как все обернется».

Владимир уже несколько раз поднимал солдат в атаку за время боев, – комсорг обязан подняться в атаку первым и весь батальон ждет этого момента. Долг помогал Владимиру справиться со страхом. Он с криком «ура» вставал и кидался вперед. Ему хотелось обернуться, и посмотреть поднялись ли бойцы, преодолели ли свою слабость, но нельзя, потому, что обнаружится твой страх и недоверие к сослуживцам. И тут он слышит сзади раскатистое «урааа» и топот, бегущих за ним. Он выдыхает, наконец, от напряжения силы покидают его, аж сгибает пополам. Жизнь комсорга коротка – в основном длится от одной атаки до двух-трех, Владимиру пока везло, было незначительное ранение в палец и только.

18 сентября 1941 войска Ленинградского фронта остановили наступление противника на рубеже Лигово, Нижнее Кайрово, Пулково. С утра Владимир поднимал бойцов в атаку, еще немного продвинули свои позиции вперед. Теперь сидел уставший и измученный в окопе, прижавшись к земле. Фашисты готовились к атаке: сначала был очередной налет, потом обстреливала артиллерия и кто как мог укрывались от бомбежки. Спустя два часа наступила тишина, гудящая тишина. «Через десять минут пойдут в атаку», – подумал Владимир.

Неожиданно со зловещим свистом над головой пролетел снаряд. Что-то тяжелое, железное ударило его со всей силы в спину, бросило вперед, причиняя нестерпимую боль. Он упал сразу навзничь, услышав истошный крик: «Комиссара убило». «Убило уже?» – только и успел подумать и все – темнота.

Глава 14

Очнулся. «Живой!» – обрадовался.

Палата, раны, боль, тоска, война, беда – сознание возвращалось. Запах касторки и крови пробудили его окончательно. Открыл глаза. Возвращался и слух: стучали и скрипели двери, голоса в коридоре перебивали друг друга, где-то вдалеке гремело, пролетел самолет, кто-то плакал. Лежать на животе было, ох как, неудобно, шея затекла до боли. Приподняться не смог – сильная боль пронзала тело насквозь. «Я что не могу шевелиться?» – с ужасом подумал Владимир. Лежал так часа два, никто к нему не подходил, он пытался кого-нибудь позвать, голоса не было, только открывал рот. Хотелось посмотреть, кто же это все время плачет и вдруг осознал, что это плачет его душа и тут же слеза потекла к уху. Пить хотелось ужасно, попробовал еще раз позвать кого-нибудь – вышел только хрип.

Подошла медсестра: «Черноглазов, очнулся?» Спустя полчаса над Владимиром нависла нянечка, представилась: «Мария Ивановна, зови меня, когда нужно будет, вставать тебе нельзя, буду еду и судно приносить».

– А что со мной? – шепотом спросил Владимир.

– Ранение, что же еще. Завтра будет обход утром – все тебе расскажут.

Но после обеда к Владимиру пришел врач, подсел к его кровати. Владимир испугался, у него все внутри похолодело: «Пришел раньше времени – значит мне конец».

– Что Вам сказать? Ранение тяжелое, в позвоночник, это серьезно, конечно, но нервы не задеты, поэтому потихоньку все двигательные функции восстановятся. Конечно, боли будут, куда ж без них, но сможете ходить самостоятельно, сначала на костылях, потом с палочкой, но зато сам. Можно сказать, Вы везунчик и ангел – хранитель у Вас точно есть. Похлопал Владимира по плечу и пошел усталой походкой из палаты. У Владимира от волнения дрожали кисти.

Один день напоминал другой в точности. В палате было около двадцати коек. Возле двери дежурила медсестра. По зову или стону она подходила к раненому, ласково шепталась с ним. Владимир целыми днями пялился на стену. В палате лежали только тяжелораненые, поэтому почти не разговаривали. Одних уносили, часто безмолвных, других приносили и под стоны укладывали на кровати. Он заметил, что смотреть на все это еще тяжелее, чем там, в окопах, под бомбежкой. Там ты хотя бы от злобы мог встать во весь свой рост и пойти на врага, прямо глядя вперед, гордо закинув голову.

И снова утро, раненные с волнением ждали прихода врачей на утренний обход. Подходили к каждому раненому, говорили негромко. Подошли к Владимиру.

– Сегодня десятый день, нагноений нет, провели карандашом по сотам ног, по голеням. Одна нога не реагировала на прикосновения. Медсестра негромко сообщила о медицинских показателях больного.

– Как себя чувствуете? – наклонился над Владимиром врач, – чего Вам хочется?

– Встать, чего же еще, – с иронией ответил он.

– Скоро встанете, вы молодчина, – заключил врач и все пошли из палаты.

Спустя полчаса пришла Мария Ивановна. Она протирала его мокрым полотенцем, растирала ноги и руки и приговаривала: «Мне бог дал такую возможность – вам, горемычным, помогать, вот я и помогаю с радостью». Кожа начинала гореть от ее растираний, мягкое тепло обволакивало тело – приятно.

– Женщина у тебя есть? – вдруг спросила она.

– Нет.

– Усмехнулась и Владимиру показалось усмехнулась с горечью.

– Что никогда не смогу быть с женщиной больше? – захотелось спросить, но не посмел ей нагрубить пошло. Что спрашивать, и так понятно.

Через две недели его перевели в другую палату. Тут было повеселее, ранения не очень опасные, солдаты шутили, много курили, пели, читали стихи – разное, в общем.

Через месяц Владимиру разрешили, наконец, встать. Стал потихоньку на костылях ходить по коридору, до столовой. Ну как ходить – с трудом передвигать туловище, волоча одну ногу.

Голос Левитана по радио целыми днями рассказывал о поражениях Красной армии и горестно было солдатам лежать тут и болеть, когда Родину истязали враги.

Больничные будни тянулись долго и томительно. С утра шли на процедуры после врачебного обхода, потом в столовую на завтрак – и так каждый день. Все ждали почтальона, как дети деда Мороза на Новый год. Она заходила и радостно говорила: «Кто тут ждет весточку?», и ей начинали выкрикивать фамилии. Она раздавала письма, если были и, уходя, всегда приговаривала: «А остальным завтра, потерпите».

Владимир никому не писал и ни от кого ничего не ждал, но ему было грустно смотреть, как солдаты читают письма: кто с радостью, кто грустно, а кто и, рыдая навзрыд. Он решил читать – в столовой на окне лежала стопка книг и журналов, но не мог, вместо текста он видел лицо Лизы. Конечно все его мысли были только о ней. Иногда он уставал от них, хотел избавиться, но они не уходили – въелись в его мозг намертво. Многие солдаты верили в судьбу. «А ведь это так и есть, – думал Владимир. – Вот сложись что у меня с Лизой, и я бы приполз к ней на костылях весь такой искалеченный, а она хрупкая и нежная приняла бы меня. Точно судьба, потому, что этого не должно было случиться». Даже если там, в окопах, он еще мог позволить себе помечтать, что вдруг все наладится у них – вот встретятся они после войны и все у них закрутится снова, то теперь было ясно, что ничего больше не будет – ранение серьезное и сможет ли он ходить хотя бы самостоятельно без костылей было под вопросом. «Вот так», – заключил он.

В госпитале Владимир провалялся два месяца, начал самостоятельно ходить, но с палочкой, левая нога работа слабо, при ходьбе были сильные боли в спине. Комиссовали, 18 ноябре вернулся в Москву, пошел в горком партии, стал на учет, попросил себе работу. Ему предложили должность заместителя начальника Курского железнодорожного вокзала. Согласился, конечно. Принял работу, начал вникать, раны болели. Жил он недалеко – на улице Садовая-Земляной вал, но домой ходил редко, тоскливо ему было одному дома, да и больно было ходить. Здесь на вокзале у него была теплая комнатка, питались железнодорожники в столовой при вокзале. Первое, что он попытался узнать, как вернулся в Москву, что с Лизой. Навел справки и узнал, что она уехала к тетке. Он знал, что ее тетка живет в Крыму и решил, что уехала именно туда. Это была хорошая новость, он был рад, что она в это страшное время со своей родней, а не с чужой мачехой.

Глава 15

Москва.

Тревожное лето пробежало быстро. Красная армия отступала, сдавала врагу город за городом.

Лиза, совершенно потерянная не знала вообще, что делать. Она целыми днями сидела в углу комнаты, изводясь от тоски и боли. «Проклятая война» – повторяла она рыдая. Друзья и знакомые уходили на фронт, стали приходить похоронки, крики и плач во дворе стояли постоянно.

Наступала осень, и враг приближался к Москве.

Ежедневно формировались батальоны вооруженных защитников столицы – мужчин и женщин. Каждому выдавались телогрейка, ружье, две гранаты и отряды отравлялись на дальние подступы Москвы. В здании института, где училась Лиза, формировалась 5-я Фрунзенская дивизия народного ополчения, в которую вступали преподаватели и студенты института. Женщины и молодые девушки шли в противовоздушную оборону – бесстрашные, храбрые тушили зажигательные бомбы, ликвидировали последствия вражеских налетов. Ее единственное спасение и радость Маша тоже ушла в ополчение. Она не могла просто бессильно взирать, как фашистские бомбардировщики уничтожают Москву и записалась добровольцем. Маша очень хотела найти дело и для Лизы, чтобы отвлечь и развлечь ее. Но Лиза, такая хрупкая и нежная, никак не могла приспособиться к сложившимся обстоятельствам. Она обещала взять себя в руки, стать жестче, терпимее, но пока не получалось и, еще, страх за Владимира буквально не давал ей ни спать ни есть. Маша, пыталась разузнать о нем хоть что-нибудь – ходила в горком комсомола, но те не знали о Владимире подробностей, знали только, что он на Ленинградском фронте, другие утверждали, что на Лужском оборонительном рубеже. Из информсводок знали, что этот рубеж сейчас в самом пекле войны, оттуда почти никто не выходил живым. Маша об этом Лизе не рассказала. Днем Лиза еще как-то переносила ужасы войны, а ночью, в кромешной темноте, было страшно. Подолгу не могла заснуть, ворочаясь с боку набок. Артем смастерил ей светильник из старой фосфорной статуэтки. Она стояла днем на окне и заряжалась энергией, а ночью освещала кровать Лизы. Бомбили каждую ночь. Глубоко никто не спал, при первых же звуках сирены нужно было бежать в укрытие. Вот и сегодня не спалось, лежала, смотря в потолок. Глаза привыкали к темноте и можно было увидеть силуэты. Во дворе кто-то прошел, стуча каблуками, проехала машина без света, кто-то разговаривая прошел дальше. Канонада, весь день доносившаяся с запада, по ночам стихала. Мысли никакие ее не тревожили – заснули, видимо, а глаза не засыпали.

– Привет, – радостно подбежала к Владимиру, стоящему к ней спиной.

– Здравствуй, – обернулся быстро.

– Пойдем, – предложила она. Пошли вперед, кругом зелено, весело как будто. Они смеются. Он вел ее к себе домой, зашли – уютно, чисто.

– Ложись на диван, поспи, – предложил заботливый Владимир.

– Хорошо, немного посплю, – согласилась она и погрузилась в сон. Она чувствовала горячие губы на своих щеках, лбу, губах. «Приятно как», – промурлыкала. Его руки скользили по телу, на ней не было платья, только белье, красивое, шелковое, французское – тетка Анна принесла. Хотелось открыть глаза, но веки отяжелели, не поднимались. Его руки холодные и колючие, как льдинки, легли на маленькие груди.

– Больно, – прошептала Лиза.

– А так? – он придавил ее тяжелым телом к дивану, словно плитой.

– Больно! – громче вскрикнула Лиза.

– А так? – он стал кусать ее губы. Она почувствовала вкус крови. Попыталась оттолкнуть его. Открыла глаза – над ней нависло железное лицо без глаз.

– Мокрый, фу, мокрый, – закричала громко.

– Мокрый! – все еще кричала она, уже проснувшись, мечась на кровати. – Что это? Что это такое?

В комнату вбежали мачеха с Артемом с включенным фонариком.

– Лиза, что за крики?

Лиза смотрела на нее в ужасе, прокручивая сон.

– Сон, он холодный и мокрый. Его убило, его убило, убило! – кричала Лиза.

– Господи, – трясла ее за плечи Анна Петровна, – послушай, что во сне плохо, на самом деле к хорошему. Это точно – плохой сон к хорошему, успокойся. Лиза замолчала, совершенно обессиленная легла на бок, уткнулась лицом в подушку, рыдая.

– Успокойся, успокойся, – гладила ее по спине мачеха. – Тише, тише, Тшшш.

– Спасибо, еле слышно поблагодарила Лиза, я уже успокоилась. Ей хотелось побыть одной в тишине.

Москва перестала быть мирной. Город объявили на осадном положении. В октябре начали создавать оборонительный рубеж вокруг столицы. На вокзалах формировали эшелоны и отвозили людей на строительство укрепительных сооружений. На подступах к городу десятки тысяч москвичей рыли окопы и противотанковые рвы. В самом городе строили баррикады на случай, если война войдет в город. Тут были в основном женщины всех возрастов. Было холодно в эти дни, моросил холодный дождь, висел туман, вечерами ударяли морозы.

Лиза вместе с другими горожанками тоже рыла окопы – это было невыносимо тяжело и больно, натерла кровавые мозоли, от усталости не хотелось даже есть.

Перестали ходить автобусы – их все отправили на фронт, но троллейбусы, трамваи и метро работали бесперебойно. Сотни аэростатов висели в Московском небе, затрудняя прицельное бомбометание противнику.

Казалось, что шансов удержать столицу почти нет. Самые ожесточенные бои в битве за Москву были на Можайском направлении.

15 октября приняли решение об эвакуации столицы, ходили слухи, что уже заминировали на случай сдачи Москвы Елоховский собор, гостиницу «Москва», Мавзолей, Кремль, метро, в городе началась паника.

Тысячи Москвичей покидали столицу. Началась массовая эвакуация из города – организованная и стихийная. Женщины с детьми и старики с чемоданами, корзинами, баулами сплошным потоком двигались на Каланчевскую площадь к поездам, не зная куда их повезут. Многие уезжали стихийно, кто пешком, кто любым транспортом, выбираясь из столицы, на восток – к родне в деревни в глубь страны, кто подался на Кавказ, в Сибирь. Началась эвакуация в Сибирь крупных заводов с оборудованием, станками, миллионами работников.

16 октября Лиза с мачехой и Артемом не отходили от окон, наблюдая, как обезумевшая толпа людей весь день заполняла Красную площадь. Бежали за новостями, ведь заводы остановились, рабочих поувольняли, выплатив расчетные деньги.

Мачеха Лизы до конца надеялась, что возможно все обойдется, врага не пустят в Москву. Она не хотела оставлять свою богатую квартиру, рассказывали соседки о мародерстве. Деловая и наглая, она находила дрова для буржуйки, у них всегда была еда. Но Артем начал болеть, он вообще был слабого здоровья, а теперь еще и нервы, и страх прибавились. Он кашлял сильно, плакал и кричал по ночам. Это обстоятельство заставило ее задуматься об эвакуации в Ташкент. Детей до 12 лет эвакуировали из Москвы по железной дороге, и Артем получил билет на выезд, но она не могла отпустить его одного так далеко, металась по городу, собирая новости. Лизе она не разрешала никуда уезжать, нужно было кому-то жить в квартире и охранять ее от мародеров. Она давала наставления ей, как закрывать дверь, как дать понять посторонним, что в квартире кто-то живет.

Глава 16

Владимир с конца ноября1941 начал работать на Курском вокзале, из Москвы продолжалась эвакуация больных и слабых жителей, детей, подальше на юг. Просматривая списки, Владимир увидел знакомую фамилию – Синеглазов Артем, девять лет и рядом была просьба на сопровождающего – Синеглазова Анна, мать. Они все в городе? Он испугался, попросил заняться ими своего помощника, подальше решил держаться от всей этой семейки.

Мачеха вбежала в квартиру.

– Лизочка, девочка, ты можешь себе представить, начальник станции твой Владимир, он оказывается после ранения комиссовался и работает сейчас начальником Курского вокзала. Вот это удача! Лиза, ты должна скорее пойти к нему, он не откажет нам, конечно, что ему стоит, он оформит мне пропуск.

– Он ранен? Сильно? – испугано спросила Лиза.

– Какая разница, наверное, сильно раз комиссовали. Давай одевайся поскорее.

– Я не могу пойти, что я скажу? – испугалась Лиза.

– Ничего не говори просто попроси за меня. Думаю, он обрадуется, как тебя увидит.

– У тебя все средства хороши. Чему он обрадуется? – противилась Лиза.

Но спорить было бесполезно, мачеха кричала и плакала, что Артем умрет этой зимой, а мы будем смотреть на это. Лиза пошла на вокзал.

Владимир сидел, согнувшись – болело все тело, не только позвоночник. Его последнее время начали посещать мысли о бессмысленности такого существования: впереди никакого просвета, раны были неизлечимые, он калека, без Лизы он жить не хотел – так зачем все эти постоянные мучения? Сидел с горестными мыслями, смотря в окно, увидел подходившую к зданию худощавую девушку. Всмотрелся – Лиза. Вдруг почувствовал, как что-то внутри взорвалось и разлетелось на множество брызг.

– Она здесь? – воскликнул вслух. – в Москве оказывается, не уехала? Зачем она интересно пришла? Ну, конечно, по вопросу эвакуации, зачем к нему толпами ходят напуганные, измученные, уставшие люди. Помочь всем он не мог, у каждого была своя история, своя правда, своя трагедия.

Лиза зашла в кабинет растерянная, дико смущенная. Перед ней за столом сидел Владимир, исхудавший, бледный, очень уставший и больной. Лизу как колом ударило в грудь и пошатнуло.

– Что вы хотите? – спросил Владимир, не глядя на Лизу.

– Можно ли…, хотела узнать…, можно ли оформить разрешение на сопровождение моего брата его матери, он больной слабый ребенок и не сможет сам доехать до Ташкента.

– Нет, все места распределены, порядок есть порядок, его нарушать нельзя.

– Нельзя? – еле слышно переспросила Лиза, – аа.

Повернулась и быстро выскочила из комнаты, побежала по улице, добежала до пустующего здания, спряталась за стену от прохожих, слезы обиды душили ее: «Он не узнал меня что ли?».

И она зарыдала от обиды, от неразделенной любви, из-за войны, и прочих бед, которые свалились на нее. Проплакала с полчаса, нужно идти домой, пошла, пряча заплаканные глаза от прохожих. Мачеха встретила ее на пороге.

– Ты чего такая растрепанная, ты достала пропуск?

– Нет, не положено.

– Да ты что! Да как ты могла вернуться без пропуска! – закричала мачеха.

– А как я его должна была силой выбивать, я не умею, – ответила расстроенная Лиза.

–Ты что не могла попросить понастойчивее? – продолжала та громко кричать.

– Он меня не узнал, – тихо сказала Лиза.

– Как не узнал? А где ж любовь его?

– Не было ничего, а сейчас вообще забыл, а может не захотел узнавать, – тихо ответила Лиза.

– Пойди и напомни о себе. Я должна уехать отсюда. Или мне самой пойти к нему? – требовала мачеха.

– Иди куда хочешь, оставь меня в покое, – сказала Лиза и ушла в свою коморку.

Владимир смотрел с тоской на выбегающую из кабинета Лизу. Сам не понял почему он так сухо вел себя с ней. Он был весь искалеченный и не хотел, чтобы она видела его таким – вот и все. Он уже почти смирился, что ее нет рядом и тут опять увидел – и в душе снова заполыхало, завыло, закричало.

Владимир полчаса боролся с собой, потом быстро схватил ручку и подписал разрешение на сопровождение мачехе Синеглазовой – он решил выдворить ее из Москвы таким мирным способом. Через почтальона отправил разрешение к ним домой. Лиза сидела грустная в темной комнате, ни о чем не думала, вбежала мачеха: «Принесли пропуск, мы уезжаем завтра».

– Наверное, появилось место вот вам и принесли.

Собрали вещи и уехали. Лиза провожала их, стояла на перроне долго, не хотела идти домой в пустую огромную квартиру, которая, наконец, была предоставлена ей в полное распоряжение.

Лизе нужно было устраиваться на работу, деньги заканчивались, в магазинах все давала по карточкам, наступили морозы, и она даже не представляла, как быть дальше.

Все мысли Владимира были только о ней. Он звонил Лизе по нескольку раз в день, но к телефону никто не подходил. «Может уехала куда-нибудь к родне или ушла жить к друзьям», – недоумевал Владимир. Он ведь не знал, как она жила последнее время.

У Владимира был приятель Ленька четырнадцати лет – хороший, смекалистый, мудрый не по годам мальчик, жил с дедом здесь на вокзале – их квартиру разбомбило еще в первый день бомбежки. Владимир поручил ему все разузнать про Лизу, дал ему денег на всякий случай и адрес девушки.

Ленька за день все и разузнал: живет одна в огромной профессорской квартире, все время дома, почти никуда не выходит, только иногда в местный ларек за продуктами.

– Да она ничего не умеет, по-моему, – по-хозяйски заявил он. – Ей в магазине подсунули мятую банку консервов, так она молча и взяла ее, пришлось поскандалить. Нет, она сама не выживет, надо ее пристроить куда-нибудь, – точно был уверен он.

– Ну, значит пристроим, – согласился Владимир.

В квартире было холодно, буржуйку, которую установила мачеха, топить было нечем, дрова закончились, а книги – изумительные тома русских и зарубежных авторов она никогда бы не посмела сунуть в печь. Мачеха оставила ей кое-какие припасы: баночку сушенного молока, чай, сахар, макароны, подсолнечное масло, но вода, которую Лиза принесла вчера она случайно разлила, опрокинув ведро, идти снова за водой она не захотела. Неделю назад при обстреле взорвалась бомба возле Центрального телеграфа, повредив водопроводную трубу и телефонный кабель по всей улице. Встала утром, прошлась по квартире, замерла возле телефона, сняла трубку – только щелчки, телефон по-прежнему не работал. Заплакала, собрала все теплые одеяла в доме, укрылась ими с головой и легла спать.

Сколько спала не помнит, проснулась от звонка в дверь. Лиза не пошевелилась, пусть звонят. Звонили долго и настойчиво. Вдруг телеграмма от мачехи, встала и, завернувшись в одеяло, пошла к двери. На пороге стоял Владимир.

– Почему дверь не открываешь? Можно зайти?

Лиза отошла в сторону, он зашел неуклюже, опираясь на трость.

– Ты ранен? – тихо спросила Лиза.

– Да, но жить буду. Ты как собираешься зимовать? Тут так холодно, как на улице. Ты ела что-нибудь? – завалил он ее вопросами.

– Что-нибудь придумаю, – смущенно отвечала Лиза

– Собирайся поехали, я устрою тебя в теплое место.

– Нет, спасибо, я сама.

– Собирайся, я все равно тебя тут не оставлю. Где твоя комната? Могу помочь. Собрались, закрыли квартиру и поехали на Садовую – Земляной вал.

– Это моя квартира, она, конечно, скромная, но теплая – есть печь, титан, – рассказывал Владимир смущенно.

В этом доме жили еще дедушка и бабушка Владимира. Им когда-то принадлежало целых пять комнат, весь второй этаж. Дед Владимира был начальником котельной Боткинской больницы много лет, бабушка – медицинской сестрой там же. Он был из купеческого рода Черноглазовых, занимающихся торговлей текстиля подмосковных мануфактур. Бабушка была выпускница института благородных девиц, хорошо знала медицинское дело, играла на фортепиано, знала французский и немецкий языки.

Потом их уплотнили и вот теперь это была небольшая квартира с двумя комнатами, одна из которых была огромная, метров пятьдесят, с высокими потолками, ажурной лепниной на потолке, дубовым паркетом, вторая небольшая – детская, так как в ней жил Владимир. В квартире была ванная комната с титаном, отапливаемым дровами, и просторная кухня с газовой печкой. В комнатах стояли старинные печи, облицованные изразцами, их никто не собирался убирать – красивые, хотя в доме уже лет десять, как было проведено паровое отопление. Когда началась война дымоходы печей прочистили и снова стали топить. Протопить и обогреть такую большую площадь было трудно, где набраться дров и угля, а вот маленькая комната обогревалась, дрова и уголь были в сарае за домом, печка раскалялась так сильно, что временами становилось даже жарко.

– Почему ты не уехала куда-нибудь, как тебя вообще твоя мачеха оставила одну, ты ведь не самостоятельная? А твой жених на войне или где? – он смотрел на нее пытливо.

– Она оставила меня квартиру охранять и добро, – усмехнувшись ответила Лиза. – Какой еще жених? А ты где будешь жить?

– Я тут не бываю, вернее редко бываю, не побеспокою тебя, только иногда помыться захожу. Устраивайся, живи спокойно, – ответил он ей.

–У меня нет никаких вестей, ты не знаешь они доехали до места?

– Нет, не знаю, наведу справки. Давай я научу тебя печь топить. Лиза подошла, и они вместе стали растапливать печь, показал в окно, где стоит их сарайчик, дал ключи, попрощался и ушел. Лиза села на край кровати и просидел так до вечера.

Владимир устроил Лизу на завод, на котором раньше работал, на ЗИС. Огромный автомобильный завод был частями эвакуирован при приближении фронта к Москве на Урал в ноябре 1941 года и цеха месяц стояли без единого станка. И вот он снова начал работать и давать оружие фронту, были завезены новые станки, старые отремонтировали. На работу потянулись бывшие домохозяйки, подростки тринадцати – пятнадцати лет, студентки. Работали, конечно, для победы, но и за рабочую карточку, без которой прожить было невозможно. Благодаря своему образованию и протекции Владимира Лиза работала в отделе главного конструктора, оформляла документы, печатала тексты, делала переводы. Работала по сменно, получала паек, все пошло своим чередом, как и положено в военное время.

Владимира не видела почти неделю, думала о нем постоянно, но уже не с тоской, а ласково, придумывая разные истории, как они встретятся, как пойдут гулять, она ему будет помогать, поддерживая под руку, – нога то болит еще. Про родню ничего так и не смогла узнать, только письма писала в разные города.

Владимира больше не посещали мысли о смерти, раны болели, но душа проснулась, запела, пропадал на работе с утра до поздней ночи, вваливался в комнату только поспать, когда не спалось придумывал разные истории, как они с Лизой снова будут гулять и разговаривать, она его будет поддерживать под руку – ведь нога болит еще, будут греться чаем в уютном кафе, с любовью глядя друг на друга.

Придя после смены домой, Лиза увидела шинель на стене, смутилась, заходить или уйти, вроде неудобно, по квартире разносился запах блинов. Интересно.

– Здравствуй, – из-за двери выглянул Владимир, – вот пришел за кое-какими вещами и блинов раздобыл, пойдем поедим. Извини, что зашел без тебя, я ждал около часа у дома – замерз.

Поставили чайник, топилась печь, было тепло и уютно, таких вкусных блинов она не ела никогда.

– А где ты живешь? – спросила Лиза.

– На работе, у меня там есть комнатка, а кормят нас в столовой.

– Послушай, не могу не спросить почему ты тогда не пришел, только честно, я после этого как-то неуверенно живу, понимаешь. Все время думаю в чем причина, я тебе разонравилась? Почему? Ты меня вообще любил?

От смотрел на Лизу широко раскрытыми от удивления глазами.

– Но мачеха твоя приходила ко мне и сказала, что ты просила, чтобы оставил тебя в покое, так как ты просто увлеклась, что у тебя другие планы на жизнь, ты помолвлена давно уже с сыном коллеги отца, еще что-то такое.

Лиза рухнула на стул.

– Какое злодейство! Зачем ей это? Как отец мог вообще связаться с таким чудовищем? – задавала она риторические вопросы. Сидели молча некоторое время, Владимир смотрел на Лизу непонимающе.