Читать книгу: «Ночной бал на Темзе»

– 1 –

Все дикие лебеди принадлежат королеве¹, но она их больше не ест. Королева предпочитает ванильный бисквит с лимонной цедрой и клубникой.

Но перепись королевской птицы на Темзе по-прежнему проходит каждый год – как дань традиции, восходящей корнями к XII веку. Даже лето Великого зловония² не прервало этого старинного обычая.

Шла третья неделя июля 1858 года.

Обычно весь Лондон, в эти дни с радостью выбирался к воде, чтобы наблюдать Swan Upping³ – красочную церемонию подсчета и кольцевания лебедей, живущих на Темзе и ее притоках. На этот раз ужасный запах отпугнул от воды праздных зевак, равно как и лебедей, и всех других живых существ. Королевские инвентаризаторы, зажимая носы и рты от разъедающей вони, едва не падая в обморок от испаряющихся миазмов и тридцатиградусной жары, перебирали веслами мутную жижу реки в полном одиночестве.

Впрочем, даже если бы не этот удушающий смрад, нависший над Лондоном, Энни всё равно не оказалась бы в нарядной толпе горожан. Ей было не до прогулок и не до древних церемоний.

Сегодня девушке непременно нужно дошить утреннее платье для миссис Додвелл, которая не любила, когда опаздывают с заказами, а Энни остро нуждалась в деньгах и не могла рисковать ценной клиенткой.

Обычно финансами классической английской семьи управляет муж. У замужней англичанки часто не бывает даже карманных денег. Она воспринимается как подросток, лишенный здравого смысла и основательного ума. Достойную женщину сравнивают с домашним ангелом, способным вечно «молчать и терпеть» или со слабым вьюнком, который держится за мужа как за могучий дуб.

Энни замужем не была. И выйти замуж не надеялась, хотя недостатка внимания со стороны мужчин не испытывала.

Дело упиралось в сословно-групповые предрассудки Англии XIX века. Понятие мезальянса довели до абсурда: подходящая пара определялась на основе множества критериев. Финансовые, социальные и прочие признаки служили мерилом «ровни» или «неровни», превращая сватовство скорее в решение сложного алгебраического уравнения с десятком неизвестных, чем в поиск спутника жизни.

Энни знала случай, когда не удалось поженить отпрысков двух семейств, так как выяснилось, что прапрадедушка жениха совершил сто лет назад какой-то неджентльменский поступок, который сделал в глазах общества недостойным кавалером ни в чём не повинного потомка.

Но чаще встречались случаи прозаичнее, когда хорошенькие невесты оставались без женихов только из-за отсутствия богатого приданого – брак по расчёту давно уже вытеснил брак по любви. Что уж говорить про Энни – внезапная утрата родителей и потеря всего имущества в одночасье превратили её из наследницы старинной дворянской семьи в одинокую и бедную девушку, которая стала невыгодной партией даже для сапожника.

Из близких родственников у Энни осталась только тётя по отцовской линии – Мелисса Чайлд, по мужу миссис Баррингтон. Энни помнила её с детства. Мелисса часто приезжала из Лондона в Блэкпул, чтобы погостить у брата и подышать свежим морским воздухом.

Обычно Мелисса брала пару книг из домашней библиотеки Чайлдов и часами читала, расположившись в шезлонге на берегу Ирландского моря.

В январе прошлого года, когда произошло несчастье, она полностью взяла на себя все расходы и похоронные хлопоты. Конечно, родителей Энни отказались отпевать как самоубийц. Самоубийцы даже после смерти подлежали всеобщему презрению как преступники или безумцы. Их тела не зарывали в землю там, где хоронили «приличных» покойников, считалось, что души самоубийц, в силу лежащего на них проклятия, не обретали покоя.

После продажи поместья Чайлдов за долги, Энни, переехала из Блэкпула в Лондон, и Мелисса стала опекуншей для осиротевшей племянницы.

Однако поселиться в доме Мелиссы Баррингтон Энни не удалось. У вдовствующей миссис Баррингтон был сын – на три года старше Энни, которого она активно пыталась женить, а присутствие в доме миловидной восемнадцатилетней племянницы, могло смутить богатых, но не очень красивых невест, что, конечно, недопустимо.

Поэтому, молодая девушка попросилась в дом к миссис Палмер – своей бывшей гувернантке – дочери священника, женщине доброй и высокообразованной, под чутким наблюдением которой Энни провела счастливое детство.

Бывшая учительница и компаньонка Энни вела тихую жизнь в статусе жены секретаря Главного почтового управления и матери двух белокурых дочерей-близняшек Лауры и Лоры. Агата Палмер сочувствовала потерям Энни, так как помнила свою молодость, когда на жизнь не хватало средств, и только поступление на службу к Чайлдам за 90 фунтов в год помогло существенно поправить положение. В своё время семья Энни приняла Агату Палмер на редкость хорошо, и гувернантка стала практически членом семьи. И вот теперь, по прошествии лет, судьба направила Энни Чайлд в дом к Палмерам, которые приняли её как родную.

Для Энни отвели комнату на втором этаже дома, уютную и светлую, в которой она тут же сделала небольшую перестановку. С разрешения миссис Палмер с середины комнаты к окну был переставлен широкий стол для раскройки ткани, а к кровати добавилась тумбочка, на которой разместилось несколько книг – все богатство, оставшееся от огромной библиотеки⁴, которая вместе с поместьем ушла с молотка за долги почившего отца.

Уже через две недели пребывания в Лондоне девушка нашла первых заказчиц на женские платья, и дни потекли как речная вода – медленно и неумолимо.

Утренние часы Энни занималась шитьём, во второй половине дня выезжала к заказчицам или в магазины за тканью и фурнитурой, а по вечерам вся семья во главе с мистером Палмером – добродушным, но важным на вид толстяком – собиралась за ужином.

Поскольку работа модистки никак не сочеталась с дворянским происхождением – ведь благородные женщины должны страдать разве что от скуки, но никак не от нужды, – Энни представлялась заказчицам по вымышленному имени Элинор Клоуз. Семьи Палмеров и Баррингтонов были об этом предупреждены и с пониманием отнеслись к инкогнито Энни, которая не хотела пересудов и сочувственных фальшивых вздохов за спиной.

Сегодня, перед визитом к миссис Додвелл, Энни решила навестить свою тетушку. Обычно гостям рассылали приглашения, но Мелисса Баррингтон – женщина крайне передовая для своего времени – на близких родственников чопорные церемонии не распространяла, к ней можно было заехать в любой час дня.

Трёхэтажный дом Баррингтонов располагался в квартале Хаттон-гарден; окна, выступавшие эркером на фасад, выходили прямиком на католическую церковь святой Этельдреиды, а возле дверей располагался небольшой палисадник из английских роз. К сожалению, запах роз не мог перебить миазмы забытой богами реки Флит – притока Темзы, которую до викторианской эпохи использовали как открытую канализацию, а ныне частично загнали под землю и заперли в лабиринте узких туннелей. Об этой потерянной, во мраке каменной гробницы, лондонской реке мало кто помнил, но этим летом она напомнила о себе, когда вступила в конкуренцию с самой Темзой за звание самой зловонной реки.

– Душечка, ты приехала? – раздался сильный красивый голос Мелисы из кабинета, когда Энни переступила порог. – Пол, проводи мою дорогую племянницу в гостиную, я сейчас подойду!

Энни оставила шляпку, перчатки и сверток с образцами тканей в передней на столике возле дверей и в сопровождении дворецкого прошла в уютную гостиную, всю заставленную мягкой мебелью и шкафами с фарфором, пышно украшенную гобеленами и всевозможными безделушками, которые в великом множестве висели на стенах, стояли на этажерках и миниатюрных столиках.

Не успела Энни присесть на прелестный диванчик, обитый золотистой парчой с изображением райских птиц, как в комнату вошла тётушка. С её появлением комната будто бы наполнилась электрической энергией. Чёрные глаза Мелиссы Баррингтон светились тёмным огнём, а из каштановых волос, уложенных в сложную прическу, сегодня, как и всегда, выбивалась непокорная прядь. Энни про себя оценила дневное платье тётушки из бомбазина в продольную черно-белую полосу – оно прекрасно подчеркивало строгую элегантность и статность тётушкиной фигуры. В руках Мелисса держала белый надушенный платок.

Энни поднялась с диванчика, приветствуя тётушку. Мелисса подошла к ней и поцеловала в лоб.

– Я как раз закончила дела с ювелирным магазином, пойдем выпьем чаю! – предложила миссис Баррингтон.

– Конечно, тётушка, – ответила Энни, и женщины, мягко шурша широкими юбками, прошли в столовую.

Столовая по богатству обстановки не уступала гостиной. Её главным украшением являлся круглый стол из резного палисандра, привезённый из Индии. Стол был подарком Ардена Чайлда своей любимой сестре в честь рождения сына Фредерика. Орнамент из слонов, сплетающихся хоботами, Энни помнила с детства. Но после смерти родителей стол перестал нравиться девушке. Сидеть за ним для Энни стало мучением. И не только из-за того, что этот подарок постоянно напоминал об отце, но также из-за тягостных разговоров о прошлом, которые тётушка часто начинала, сидя именно за этим столом.

Желая избежать скатывания беседы к ностальгическим воспоминаниям, Энни рассказала тётушке про проблему, неожиданно возникшую с хлопковой тканью. Помещение, в котором Энни хранила запасы ткани, как и в других комнатах, освещалось и отапливалось газом. Известно, что газ, использовавшийся для освещения и отопления домов, выжигает кислород, чем истощает воздух. Но вот то, что под его воздействием ткань будет выцветать и истончаться, оказалось неприятным сюрпризом.

– Энни, разве ты не знала этого?! – сказала Мелисса. – По этой же причине все приличные магазины перемещают газовые лампы из внутренних помещений на улицу, под витрины.

– Увы, – растерянно ответила Энни. – Я ещё неопытная и так плотно не сталкивалась с вопросами складского хранения ткани… Но откуда это известно вам, тётушка?

– О! – засмеялась Мелисса, – Я много чем интересуюсь, а в книгах есть ответы почти на все вопросы.

Действительно, Мелисса читала много. Впрочем, она, как и все в семье Чайлдов, питала страсть к этому дорогому удовольствию. Но жажда знаний и интерес к наукам у тётушки были запредельными и всегда восхищали Энни. При этом Мелисса не превращалась в скучный черствый «учёный» сухарь, она оставалась полнокровной, страстной, любопытной и жадной к жизни женщиной. Изучение математики и химии не мешало конным прогулкам, любви к моде и роскошным нарядам, а чтение утренних газет о проблемах в политике не ослабляло отменного аппетита этой замечательной женщины, а её деловой хватке мог позавидовать любой мужчина. Энни чувствовала необычность и незаурядность Мелиссы Баррингтон и даже пыталась ей подражать. Но куда юной девушке до опытной женщины, прожившей долгую жизнь и всё ещё пребывающей в неугасимой временем силе?

В комнату бесшумно вошла горничная, поставила на стол большое блюдо с картофельными оладьями, тарелочку поменьше с тостами, розетки с маслом и вареньем, разлила по маленьким фарфоровым чашечкам чай.

– Вы сегодня нерасторопны, Амелия, – сказала Мелисса горничной, – Мы уже целую минуту сидим за пустым столом!

– Простите, миледи, – почти шёпотом произнесла Амелия, не поднимая на хозяйку глаз, – Прикажите принести что-нибудь ещё?

– Иди к Элфи, пусть достанет из погреба бутылочку шотландского виски. Да, и где мои утренние газеты?!

Служанка поклонилась и быстро вышла из столовой.

– Но, тётушка, я к вам сегодня ненадолго, мне ещё ехать к миссис Додвелл! Я должна отдать ей готовое платье! – взмолилась Энни, которая не хотела пить спиртного.

– А ерунда! Если ты немного выпьешь, миссис Додвелл даже не заметит! Весь Лондон знает о её пристрастии к крепким спиртным напиткам, – произнесла Мелисса голосом, не терпящим возражений.

– У вас даже будет с ней невидимая связь, – добавила она и рассмеялась.

Энни ничего не оставалось делать, как уступить. Пока ждали виски, Энни успела съесть несколько тостов с маслом в надежде, что жирная еда немного снизит действие алкоголя. Какой бы пьяницей ни была сама миссис Додвелл, выпившую модистку она вряд ли потерпит, а рискнуть своей честью и богатой клиенткой Энни не могла.

Виски оказался холодным, крепким и жгучим. Энни сделала глоток из вежливости и на этом остановилась. Тётушка выпила виски залпом, целую рюмку, заела ложкой варенья и запила чаем. Странное чередование несочетаемой еды не соответствовало ни одному известному этикету, а пристрастие к «мужскому» крепкому напитку плохо сочеталось с образом английской леди, коей несомненно была миссис Баррингтон, и это очень забавляло Энни. Она даже видела в этом некий вызов чопорности современного английского общества.

После третьей рюмки горячительного напитка Мелисса неожиданно вспомнила покойного мужа.

– А давай, Энни, выпьем за упокой души моего бедного Хэнка! – глаза Мелиссы увлажнились и блестели. – Я знала: рано или поздно он отравится своими микстурами!

Энни смутил такой переход разговора, но она из вежливости поддержала тетушку и сделала из рюмки ещё один глоток.

Муж Мелиссы, сэр Генри Баррингтон, или Хэнк, как она его звала, был бароном и известным лондонским ювелиром. Огромное состояние, которое перешло к нему от отца, он сумел преумножить, но по скупости своей продолжал жить в относительно скромном доме, не балуя особо и жену. Вот она – ирония браков по расчету.

Мелиссу и Генри поженили накануне её семнадцатилетия. Юная и прекрасная, в то время она захлебывалась романами про рыцарей, и сама подавала большие надежды в литературе. Брак с прагматичным, расчетливым 32-летним мужчиной, далеким от «романтических бредней», никак не входил в её планы.

Интересно, что и Генри, после того как эссе Мелиссы победило в литературном конкурсе, чуть не отказался от женитьбы. Он не хотел жениться на «синем чулке», которая за интеллектуальными занятиями может забыть про услужение мужу. Но родители настояли и заверили, что после вступления в брак Мелисса бросит свои глупые занятия.

После свадьбы она сразу забеременела, через девять месяцев, как полагается, произвела на свет сына Фредерика и всю нерастраченную любовь направила на него. Генри к этому времени окончательно перестал интересоваться женой, всё время посвящал ювелирному магазину и собственному здоровью. Мелиссу это положение вещей устраивало, и она могла себе позволить по несколько месяцев гостить у Чайлдов в Блэкпуле – муж не возражал.

– А ведь я была на год моложе тебя, Энни, когда меня выдали замуж! – сказала тётушка. – И не уступала тебе красотой!

– Тётушка, вы и сейчас прекрасны! – искренне отозвалась Энни.

– Ты вот думаешь, что несчастна, правда, Энни? Ты сильно скорбишь по родителям. А ведь моих родителей, то есть твоих дедушки и бабушки, тоже рано не стало. Человек большую часть жизни проводит в одиночестве, без близких и любимых. Мужья к ним не относятся, – небрежно хмыкнула Мелисса. – А что эти родные делают для нас?! Ради нашего, якобы, блага лишают радости жизни! Прикрываясь благостными мотивами, делают нашу жизнь похожей на ад!

– Ну, что вы! Это не так!

– Не перебивай! – язык Мелиссы немного заплетался. – А мы, желая угодить родителям, добровольно несем на алтарь сожжения самое дорогое, но не укладывающееся в их систему взглядов и ценностей! Ты знаешь, Энни, вот уже почти два года, как нет Хэнка. Я сама себе хозяйка, теперь могу делать что захочу – снова начать писать, например. Но я уже не могу! Мое время, время творческого подъема, ушло безвозвратно! – Мелисса говорила очень искренне, а на ее лбу пролегла тень.

– Больнее всего, когда тебя не понимают! Хэнк никогда меня не понимал. Он хотел видеть рядом благовоспитанную куклу! Вот бы он удивился, если бы увидел, как легко я разобралась со всей бухгалтерией после его смерти! Этот ретроград никогда бы не поверил, что женщина может вести дела не хуже мужчины. Да ладно, Хэнк! А когда родители делят собственных детей на умных и способных по половому признаку?! Ты же знаешь, мы с твоим отцом – двойняшки. Я даже на целых две минуты старше него. Но сыну достается дом в наследство – он же будущая надежда и продолжатель рода! А дочке? Замуж выдать поскорее, пока товарный вид не потеряла… Её доля – рожать детей да вышивать подушки…

Энни сидела, потупив взгляд. Её смущали откровения тётушки. С одной стороны, она сочувствовала ей и считала, что Мелисса во многом права, но с другой стороны внутренний голос возражал против такого отношения к ближайшим родственникам. Бабушку и дедушку Энни помнила смутно; они умерли, когда ей не было ещё и трёх лет, но вот косвенные упрёки в сторону отца Энни больно ранили. Мелисса этого, кажется, не заметила, и продолжила:

– Но времена меняются, Энни! Благодаря Дизраэли и другим прогрессивным людям скоро Англия избавится от этой невыносимой речной вони, а заодно от всех прогнивших пережитков прошлого! В Лондоне, Бирмингеме, Ливерпуле и Глазго открываются мануфактуры и фабрики, экономическое могущество страны растёт! Ты в свои 18 лет уже познала жизнь, начала самостоятельно зарабатывать и можешь стать прогрессивной женщиной, а твоё шитьё – весьма доходная профессия! И главное, ты можешь оставаться независимой и свободной, чего не могла я!

– Да, но, тётушка, сколько людей при этом продолжают жить в страшной бедноте и грязи! На мануфактурах продолжают использоваться рабский труд детей! Комфортная и богатая жизнь господ оплачена потом и кровью английских бедняков. Когда я жила в Блэкпуле, бережённая от всех забот, окружённая лаской родителей, я не понимала этого. Но в Лондоне я видела дома, в которых нет даже кроватей! – осторожно возразила Энни.

– Да, есть дома, в которых спят на соломе, да ещё в обнимку с ослами и курами… Подумаешь! У тебя слишком мягкое сердце, Энни! Ты должна понимать – это как обратная сторона монеты: у индустриализации имеются неблагоприятные последствия. Промышленный прогресс не даётся легко, будут жертвы. Чтобы кто-то стал фабричным магнатом, кто-то другой должен стать фабричным рабочим. Жёстко? Но такова жизнь.

Железной логике тётушки Энни не могла ничего противопоставить, поэтому дальше слушала молча и заедала досаду цукатами из индийских ананасов. Трапеза и графин с шотландским виски подходили к концу, и миссис Баррингтон предложила перейти в гостиную, где развалилась на уютном диванчике в мелкую розочку, а Энни присела напротив, на краешек кресла. Настало время уходить, и она выжидала удобный момент, чтобы откланяться.

– Энни, а скучаешь ли ты по свежему морскому ветру? – спросила Мелисса.

Неожиданный вопрос смутил Энни.

– Конечно, скучаю, но больше всего я скучаю по дому и той жизни, которая уже никогда не вернется…

– Значит, будет другая, – с раздражением заметила тётушка и с поучением добавила: – Никогда не оглядывайся назад, ничего не сожалей и не живи прошлым, Энни! Никогда!

Энни рассеянно скользнула взглядом по узору настенного гобелена, затем по резной ручке открытых дверей кабинета тётушки и, наконец, по столу в самом кабинете, который был хорошо виден с того места, где она сидела. На столе лежала раскрытая книга с загнутым уголком страницы. Взгляд Энни остановился на этом маленьком белом треугольнике, и внезапно её охватили усталость и тоска. Возможно, сказывались ранние подъёмы или удушливый воздух горечью и смрадом окончательно забил легкие… Отец Энни также загибал уголки страниц и оставлял книги открытыми. Тетушку же всегда раздражала такая манера обращения с книгами. Неужели она со временем её переняла?! Мысль Энни перебил бой часов – полдень.

– Ах, тётушка, простите великодушно, но мне пора идти! Через час я должна быть у миссис Додвелл! – сказала Энни.

– Хорошо, дорогая, иди, но прежде подойди, я поцелую тебя!

Энни послушно приблизилась к дивану, и тётушка чмокнула её в лоб. Пахнуло спиртным и Энни на секунду задержала дыхание.

– Прости за вопрос о море, он оказался бестактным! Море не река, но, конечно, эта фраза напомнила тебе об утонувших родителях! Я не верю в их самоубийство! Кто-то столкнул их в воду. Дэн был сильным, стойким человеком. Он непременно нашёл бы выход даже из самой безвыходной ситуации! Это абсолютно точно, поверь мне, моя дорогая, я ведь знаю – у нас с ним одна кровь. И ещё, моя голубушка, помни, у тебя есть я. Ты всегда можешь положиться на меня! Ты это знаешь, Энни! – Мелисса взяла ладони Энни и внимательно посмотрела ей в глаза.

– Конечно, тётушка, я знаю! Вы самый близкий мне человек после отца и матери! Энни нежно поцеловала тонкие пальцы Мелиссы. Она действительно очень любила свою тётушку, хоть порой с ней было непросто.

В этот момент в гостиную зашел дворецкий и объявил о визите Мистера Эдвина Бакстера. Мистер Эдвин вел частную адвокатскую практику, состоял, как и положено уважающему себя солиситору⁵, в Обществе юристов – профессиональной организации солиситоров Англии и Уэльса, еще в 1845 году получившей королевскую хартию. Энни встречала мистера Эдвина лишь однажды – после смерти родителей, когда он помогал Мелиссе Баррингтон оформить опекунство над осиротевшей племянницей.

Леди Баррингтон уверенно поднялась с дивана. Она очень быстро трезвела.

– Прекрасно, пригласите его!

В гостиную вошел довольно эффектный и стройный мужчина. Единственной деталью, слегка портившей его внешность, были близко посаженные глаза. Бакстер учтиво поклонился дамам и поцеловал руку, протянутую Мелиссой.

– Миледи!

– Добрый день, сэр! Рада вас видеть!

– Энни, ты уже знакома с мистером Бакстером, не правда ли?

– Да, тётушка! Здравствуйте, мистер Бакстер! – Энни присела в реверансе.

Несколько минут спустя, после взаимных приветствий, Энни наконец освободилась и вышла на улицу. Но вдохнуть чистого воздуха, конечно же, не удалось. Если плотно закрытые окна умеряли зловоние в доме, то на улице едкий, протухший и закопченный воздух становился настоящим испытанием.

Прижав к носу надушенный платок, Энни двинулась в путь по грязной мостовой. Вскоре девушке удалось поймать кэб, и дорога стала чуть легче.

Мелисса тем временем пригласила мистера Бакстера пройти в свой рабочий кабинет.

– Элфи, распорядитесь немедленно принести нам тарелку свиных ушей, соус, картофель и овощной салат – я страшно проголодалась после чая. А после категорически скажите слугам не беспокоить нас, даже если случится Всемирный потоп – нам с мистером Бакстером необходимо обсудить важные дела!

– Слушаюсь, миледи, – ответил дворецкий, низко поклонился и отправился исполнять приказ.