Я не хотела умирать

Глава 8. Каберне

«Я научилась прятать ножи. Мне было восемь, и это был мой личный повод для гордости. Я так быстро и искусно их прятала, что порой сама могла с трудом отыскать. Это была настоящая борьба, подгоняемая жутким страхом смерти.

Когда все остальные дети играли около школьного двора после уроков, я неслась домой. Мне нужно было непременно прийти раньше мамы, чтобы успеть её спасти.

Я ни разу не видела, как отец хватался за нож. Возможно потому, что сначала ножи, завидя отца пьяным, быстро убирала в духовку мама, а потом стала прятать я. Он кричал, что убьёт нас, каждую свою пьянку, и, сколько я себя помню, мы всё время этого боялись.

В моей памяти хорошо запечатлелся момент утраты веры. Шестилетней малышкой я плакала на кухонном полу перед божницей и молила Господа, чтобы отец больше не пил. Я готова была отдать Богу всё, правда у меня ничего не было, но ребёнком кажется, что ты всесилен, стоит только захотеть, эта вера исчезает с годами, а во мне, шестилетней, она ещё жила. Я в исступлении целовала свой позолоченный крест и шептала до изнеможения:

«Спаси и сохрани, Отче! Пожалуйста, пусть мамочка будет жива, пусть он её никогда не убьёт! Пожалуйста, Господи! Пусть он больше не пьёт, он хороший, когда не пьёт, пусть он будет всегда хорошим!».

Молитвы мне не помогли, в тот день отец пришёл пьяным, мать он не убил, но избил так сильно, что она вновь оказалась в больнице. Мой позолоченный крест угодил в мусорку, выписавшейся из больницы маме, я сказала, что потеряла его. Бог оказался чудовищен в своей жестокости, и больше я в него не верила…

Потеряв веру в Бога, надеяться я могла только на себя.

Главным страхом было, что я опоздаю вернуться домой с уроков, мать застанет пьяного отца раньше меня. И он её убьёт.

Я не верила в хорошее, ведь мои добрые светлые мечты, никогда не осуществлялись, но научилась верить в плохое. По дороге домой я рисовала страшную картинку, как отец убивает мою мать. Мне казалось, если я буду представлять такую жуткую реальность, то она никогда не наступит. Я убивала свою семью снова и снова, видела, как толкаю незапертую дверь, захожу в залитую густой кровью квартиру, где в реке крови лежит моя убитая мама, а рядом отец, который, поняв, что натворил, покончил с собой. Бывало в моих видениях, он был жив, и тогда я убивала его уже сама. Я рисовала каждую мельчайшую деталь, ведь чем ярче я нарисую, тем больше шансов спасти. И я старалась изо всех сил. Я видела мамины открытые замершие глаза, её пропитанные кровью волосы, застывшие в крике безжизненные синие губы, окровавленные руки отца и брошеный нож. От представленного ужаса у меня сводило дыхание, и сердце начинало стучать быстрее, я прибегала домой с намокшим от слёз лицом и, садясь на пол, задыхаясь, радостно шептала: «Успела».

***

Жуткие картинки, рисуемые страхом, жили в моей голове до самой смерти отца. Я всегда открывала дверь нашей квартиры со схватывающим дыхание ужасом.

Когда мы стали жить с Димой, я не могла видеть ножи спокойно стоящими на видном месте на столешнице. Я прятала их за разделочными досками. Мне потребовалось несколько лет, чтобы привыкнуть и не испытывать чувство страха и тревоги, глядя на них.

Сейчас я прохожу спокойно мимо большой коллекции ножей, стоящей на подставке у нас в столовой. Но, вглядываясь в налитый бокал каберне, я до сих пор вижу эти кровавые реки».

***

Я сидела около стойки, пытаясь согреться имбирным чаем. Ребята утомлённо обнимались, переводя дыхание после нашествия посетителей. Кофейня пользовалась популярностью, и с каждым днём желающих сюда приходить становилось всё больше. Мне приходилось частенько уходить гулять, пока посетители не разойдутся.

Сергей вышел из своего кабинета и, тяжело вздохнув, произнёс:

– Как же я… – продолжил он одними губами. – Простите.

– Поздравляю тебя, теперь ты тоже член клуба задолбанных! – торжественно объявила Карина, поставив на голову Сергея бумажный стаканчик.

Они веселились, примеряя стаканчики и зажимая соломинки как усы. Я смотрела на их дурачества с улыбкой. Моё присутствие в кофейне стало для них таким привычным, и они не стеснялись при мне в проявлении любых своих эмоций.

– Кофейных зёрен не хватает для полного образа сумасшедшего бариста, – произнёс Максим, вставив зёрна себе в зубы.

– Ох, Стас бы нашёл им применение поинтереснее, конечно, – сказала Карина и ребята прыснули от смеха.

– Юля, не сочти нас в конец сумасшедшими, ты просто не знаешь этой истории, – сквозь смех промолвил Максим.

– О, я сейчас расскажу! – живо откликнулась Карина. – Ты уже успела познакомиться с творцом всего и вся здесь нарисованного – Стасом?

– Да.

– Так вот, это он учудил, попросили его сделать таблички для дверей туалетов. И спустя несколько месяцев он их приносит. И что же там? Обнажённый мужчина, достоинство которого скрывает кофейное зерно, и обнажённая женщина с кофейной чашкой на понятном месте. Теперь внимание, к этому всему прилагался механизм, и при занятом туалете чашка и зерно отодвигались, а там все чётенько так прорисовано. На наш недоумённый взгляд: «Что за херня?» – Стас изрёк целую философскую мудрость, что зерно – это символ зарождения нового, как соединяются мужчина и женщина в акте любви, так кофейное зерно раскрывается в умелых руках бариста, даруя истинное наслаждение. В общем, мы решили, что концепт слишком глубок для дверей уборной и таблички, к величайшему горю Стаса, не повесили.

– А он же устроил целую презентацию этого шедевра.

– Ой, Белозерцев вообще у нас непризнанный гений. Сколько ещё его невероятных идей мы забраковали.

– Бедный Стас, – сочувственно улыбнулась я. – А где же сейчас эти таблички?

– Не знаю, наверное, где-то у него хранятся, – пожал плечами Сергей. – Сделано, конечно, красиво, но вообще не туда. Так, ребят, я очень извиняюсь, но мне нужно ещё минут 30, чтобы закончить, я добью закупки и отпущу вас на обед. Поработаю здесь, надеюсь, аромат кофе придаст мне сил.

– Ок, у нас всё равно ещё забот по горло, мы даже не всю доставку собрали.

Ребята вернулись к своим обязанностям, Сергей заполнял таблицу на планшете. Я открыла электронную книгу и погрузилась в чтение, но прочитать мне мало что удалось. Происходившая суета то и дело отвлекала, не давая сосредоточиться. Измотанные ребята с трудом справлялись с заказами, и, как сказал Максим, уже любили людей на самом дне души. Серёжа то отрывался от своих дел, помогая ребятам обслуживать посетителей, то вновь погружался в планшет. Он старался совмещать, но забытые гости, часовая задержка доставок, перепутанные заказы – показывали, насколько ему это не удаётся. Я видела, как его это выбивает, за каждый промах он винил себя.

Мне было жаль его и ребят. И очень стыдно за себя. Мой день был наполнен лишь чтением книг в кофейне, и усталость после тяжёлой рабочей смены была не знакома. Мне хотелось хоть немного быть причастной, как-то им помочь, но я ничего не умела, и чувство неловкости от этого только усиливалось.

– Может быть, тебе стоит кому-то делегировать часть своих обязанностей? – робко спросила я, когда Серёжа в очередной раз склонился уставшей головой к стойке.

– Да, только этот кто-то трубку не берёт, – мрачно произнёс Серёжа. – Слушай, а ты не одолжишь мне свой телефон? Стас иногда мой специально игнорирует.

– Да, конечно, – я протянула Сергею свой айфон.

– Здравствуй, Стас, какого чёрта ты опять мне не отвечаешь? – раздражённо начал Сергей.

Он отошёл подальше. По его нервной жестикуляции я догадывалась, что разговор этот был не из приятных.

Серёжа вернул мне телефон, шумно выдохнув.

– Гадёныш, – со злостью массируя голову, произнёс он. – Бросил трубку.

– Будешь звонить Стасу ещё раз? – протягивая телефон, предложила я.

– Нет, ты теперь в его телефон занесена, как «Серёга Кофейня, не брать трубку», так что навряд ли он ответит.

– Оу, так меня ещё не называли. Теперь если я захочу пообщаться со Стасом, то без шансов? – улыбнувшись, спросила я.

– Прости, без, – улыбнулся мне в ответ он. – На самом деле он отвечает, конечно. Просто, как сказал Стас, он увидел, что я нервно звоню, а значит, намечается какая-то лажа, так что лучший способ избежать проблем, по его мнению – вообще о них не знать.

– Похоже, он не любитель брать на себя какие-то обязательства, – грустно констатировала я.

– Это точно, но он мне сейчас так нужен.

– Дичайший день сегодня, – произнесла, выходя из кухни, шеф-кондитер Диана. – Ребят, обед готов, давайте все за стол. Юля, на тебя тоже рассчитано, так что не вздумай отказываться.

– Ещё 5 минут, и я всех отпущу, добиваю закупку, – вновь взяв в руки планшет, произнёс Сергей.

– Серёженька, насчет закупок, я вот вообще скоро на нуле, что по моей заявке? – спросила Диана, положив Серёже руки на плечи.

– По твоей заявке всё хорошо, будет завтра.

– Шеф, – раздался громкий голос с кухни. – А губки цветные нам привезут? Меня бесит этот однотон.

– Да, привезут, Даша, хозник я уже весь собрал и отправил.

– А средство новое будет? Старое вообще не отмывает.

– Новое, как ты и просила, профессиональное, – утомлённо прокричал Сергей.

– Дашка, отстань от человека, а? – прокричала Диана. – Пойду угомоню, а то сейчас ещё Аня подключится.

– Я в Вайбере всем таблицы по заявкам скину, пусть не переживают.

– Серёг, а мне новую менюшку тоже скинешь посмотреть? – загорелся Макс.

– Макс, её нет.

– В смысле нет? Мы же меняем каждый сезон.

– Видимо, теперь уже нет. Мне не до неё вообще.

– Ну, блин, я же тут придумал крутые новинки, – расстроился Максим.

– Я постараюсь в ближайшее время засесть, чтобы хотя бы к зиме внести изменения, – сказал Серёжа.

По его тяжёлому вздоху я поняла, что, похоже, меню не обновится и к зиме.

– Может быть, я смогу тебе чем-нибудь помочь? – предложила я.

– Ты понимаешь в расчётах, закупках, накладных, маршрутниках, финансовых отчётах и прочей ерунде? – оторвавшись от планшета, спросил он.

– Нет, увы, – закусив губу, ответила я.

– Вот и я нет, – грустно усмехнулся он. – Ладно, ребят, идите все обедать, я побуду за стойкой.

Ребята сели за дальний столик, оживлённо болтая и с аппетитом поедая.

– Юль, иди к ним.

– Я подожду тебя, а то боюсь, ты так и не поешь. А так на твоей совести будет один голодающий, – улыбнувшись, сказала я.

Мы сели за стол ближе к 17 часам вечера, он ел торопливо, в одной руке держа ложку, другой что-то листая в телефоне.

– Ты когда-нибудь отдыхаешь? – спросила у него я.

– Сейчас, пять секунд, – не отрывая взгляда от телефона, произнёс Серёжа. – Так, что ты спросила? – взъерошив свои волосы, переспросил он.

– Отдыхаешь ли ты когда-нибудь?

– Да, конечно, я смотрю сериалы вечерами после работы.

– И всё? Это весь твой отдых?

– Ещё хожу на тусовки к Стасу иногда.

– И каждое утро приходишь на работу, да?

– Ну, пока да, – протянул он. – Здесь очень много работы.

– Похоже, тебе тоже стоит что-то менять, – в задумчивости произнесла я.

Раздался грохот, кто-то из посетителей уронил стул. Я вздрогнула и столкнула со стола пустое блюдце из-под десерта. Тарелка раскололась на две половинки.

– Чёрт, – произнесла я, принявшись их собирать.

Серёжа опустился мне на помощь.

– Я сама, ой, – вскрикнула я, поранив палец об острый край стекла.

– Давай лучше я, – он бережно забрал из моих рук осколки.

Я села за стол и, морщась от вида стекающих капель крови, зажала палец салфеткой.

– Не переносишь вида крови? – спросил Серёжа, глядя на моё скривившееся от отвращения лицо.

– Да, она вызывает во мне неприятные воспоминания, – опустив глаза, произнесла я. – Её было слишком много в моей жизни.

Глава 9. Злая сказка

«Я выпросила у мамы отдать меня в школу с шести лет. Мне хотелось поскорее стать такой же взрослой, как Дима, и сбежать из ненавистного сада, мне казалось, что в школе всё будет иначе, и ребята будут со мной дружить.

Но отношения с одноклассниками не задались так же, как и в детском саду. Я была для них слишком странной и замкнутой: не играла после уроков, убегая спасать семью, вздрагивала от громких звуков, вызывая смех, тушевалась и робела при общении. Ещё одной причиной непринятия меня классом стала любовь учителей. Я тянулась к знаниям, много читала и для своих шести знала гораздо больше, чем мои одноклассники. Это порождало зависть, каждый мой успех, расхваленная классным руководителем домашняя работа встречались ненавидящими взглядами, и на переменах мне сильно доставалось. Я была лишь маленькой хрупкой девочкой в большом коллективе, они дразнили меня, обзывали, толкали, не давая пройти между рядами, нападали толпой на переменах и после уроков, закидывая снежками зимой, камнями и грязью летом. Я плакала, потирая синяки. Маме я говорила, что синяки заработала сама, балуясь с ребятами. Она вздыхала и говорила мне быть аккуратнее. Мне не хотелось расстраивать её правдой. Мама была такой уставшей, всё время работала и так много плакала из-за папы, я жалела её и оберегала от своих проблем.

Лишь однажды я ей рассказала. Мне было девять, я была уже в четвёртом классе. Мы возвращались из столовой, сегодня мой аккуратный почерк вновь был продемонстрирован в качестве примера, что вызвало новую волну злости и зависти. Они окружили меня в кольцо возле кабинета и стали толкать друг к дружке, словно мячик, смеясь и с наслаждением приговаривая:

Юля дура, хвост надула

И по речке поплыла,

Как увидела моржа,

Сразу родила ежа.

Я закусила губу от обиды, молча снося все издевательства, понимая, что мне никогда их не одолеть, и всё, что остаётся – это ждать спасительного звонка на урок.

– А давайте ей волосы выдергаем, пусть ходит как драная кошка, – смеясь, предложила староста нашего класса Саша и больно дёрнула за торчащий кончик моей косички.

– Ай, – вскрикнула я.

Я обожала свои пышные вьющиеся волосы и этого уже стерпеть не могла, я схватила её за руки, не давая ко мне прикасаться.

– Сашка, давай, покажи этой дуре, – прокричали ребята.

Мы продолжили бороться. Саша была выше и сильнее меня, но вспыхнувшая ярость придавала мне сил, наши руки крепко обхватывали друг друга, она попыталась меня повалить, подставив подножку, но ничего не вышло, я смогла устоять.

– Саша! Саша! Саша! – громко скандировала толпа.

Они щипали меня и больно тыкали пальцами, пытаясь помочь своему герою.

Саша боком прижала меня к стене и навалилась всем телом, она уже уставала, а я, разозлённая, наоборот набиралась силы. Мне оставалось совсем чуть-чуть, чтобы её с себя сбросить, она это почувствовала и, не захотев терпеть поражение, впилась зубами в мою руку.

Я громко закричала, из глаз прыснули слёзы. Стоявшие вокруг ребята звонко смеялись и аплодировали Саше. Я сбежала домой с уроков и, рыдая, рассказала маме, что произошло.

На следующий день мы пришли с мамой в школу. Нас с Сашей поставили посреди класса. Рядом стояли наша классная руководительница Анна Валерьевна и моя мама.

– Ребятки, произошёл очень неприятный случай, – начала Анна Валерьевна. – Саша укусила Юлю. Это неправильно, с друзьями так не поступают. Поэтому Саша сейчас должна извиниться. Да, Саша? Вот бусы примирения, – она вложила в руки Саши янтарные бусы.

Саша стояла, молча опустив глаза.

– Саша, мы все тебя ждём. Ты же староста. Покажи положительный пример. За свои проступки нужно отвечать.

– Юля первая начала, – громко крикнул Андрей.

– Да, это она напала на Сашу, – поддержала его Лена.

– Это неправда! – зло воскликнула я.

– Правда, правда, мы все это видели, да, ребята? – прокричал Ваня.

Все одобрительно закивали, и послышался гомон голосов.

– Юля всегда такая злая!

– Да, она первая на нас нападает.

– Юля играть не умеет, она всё время дерётся.

– Нет! Вы все лжёте! – обиженно воскликнула я, силясь перекричать раздававшийся гул.

– Я просто защищалась от Юли, – всхлипывала Саша, прижимаясь к Анне Валерьевне. – Я её испугалась.

– Юля, как же так? – растерянно развела руки в сторону Анна Валерьевна. – Я совсем от тебя такого не ожидала.

– Это неправда! – топнула ногой я. – Это вы все меня обижаете и бьёте постоянно! – повернувшись к классу, крикнула я. – Они меня дразнят и издеваются, Анна Валерьевна, они меня не любят и поэтому врут, – я вертела головой по сторонам, стараясь отыскать глаза, где бы увидела поддержку. – Мама? Ты же мне веришь? – с надеждой спросила я.

– Юля, ты должна извиниться перед Сашей, – тихо произнесла мама, сжимая в руках платок. – Пожалуйста, извинись, ты вела себя неправильно.

– Нет, – категорично сказала я.

– Юля, возьми бусы. – Анна Валерьевна мягко вложила их мне в руки. – И скажи «прости», потом извинится Саша, она всё-таки тоже тебя обидела, но ты как зачинщик должна извиниться первая.

– Я не буду, – упрямо проговорила я, с силой сжимая яркие неровные бусины. – Я не виновата.

– Я покажу хороший пример,– гордо произнесла Саша и, положив свою ладонь на мои руки с бусами, сказала: – Прости меня, Юля, что я тебя укусила. Я больше так не буду. Извинись ты, и мы будем дружить.

Класс дружно зааплодировал Саше, она стояла передо мной, довольно улыбаясь, Анна Валерьевна с мамой хвалили её и гладили по голове, а я её ненавидела и сжимала до боли бусины в своих ладонях.

– Юлечка, извинись, – ласково попросила Анна Валерьевна

– Все ждут только тебя, Юля, – прошептала мама. – Покажи, что ты хорошая девочка.

– Прости, Саша, – сквозь зубы процедила я и, с силой дёрнув верёвку руками, рассыпала на пол золотые бусины.

***

Мама долго беседовала с Анной Валерьевной в кабинете. Я ждала её, усевшись на подоконник, хмуро смотрела на засыпанные снегом крыши домов, мне хотелось стать одной из падающих снежинок и раствориться в этой белоснежной пустоте.

– Юля, – тихо окликнула меня мама, выйдя в коридор.

Я спрыгнула и подошла к ней. Её глаза были заплаканы, и на щеке ещё виднелась полоса от только что пробежавшей слезы.

– Что-то случилось? – хмурясь, спросила я.

– Бедная моя девочка! – мама крепко прижала меня к себе. – Я понимаю, как тебе непросто, все твои драки, это всё из-за того, что ты видишь дома.

– Но мама, они врут, это неправда!

– Юлечка, так нельзя, ты не должна поступать так, как папа. Это неправильно, я тебе уже говорила, что мы не должны повторять его ошибок.

– Я ничего не сделала! – громко возразила я.

– Не ври, пожалуйста. Солнышко, я понимаю, тебе страшно, но я не буду тебя ругать.

– Почему ты мне никогда не веришь? – прокричала я сквозь вырвавшиеся наружу слёзы.

– Потому что ты меня всё время обманываешь, Юля! Все ребята видели, как ты дерёшься, и Анна Валерьевна сказала, что ты очень замкнутый ребёнок, и в саду воспитатели на тебя жаловались, и на дядю Мишу ты наговаривала. Как я могу тебе поверить?

– Ты же моя мама, а ты всё время веришь всем, кроме меня, – отстраняясь от неё, сказала я.

– Юля, да я сама видела, как ты била куклу! И ты солгала мне, когда сказала, что в школе всё хорошо и синяки у тебя от игр! – в слезах прокричала она.

– Я не хотела тебя расстраивать, потому что люблю, – плача от обиды, ответила я.

– Если ты не хочешь меня расстраивать, ты должна признать свою вину, Юля. Пожалуйста, просто перестань лгать.

Я долго смотрела на неё, не говоря ни слова, мы обе плакали, она громко всхлипывала и стирала слёзы кончиком платка с уставшего лица, я плакала молча, позволяя злым слезам стекать под воротничок блузки.

– Да, это я начала ту драку, – опустив глаза, призналась я. – Прости меня, мама.

– Моя девочка! – мама обняла меня и, плача, принялась покрывать поцелуями. – Моя хорошая, милая девочка, мы будем учиться с тобой доброте, мы сходим в церковь, исповедуемся, причастимся, у тебя всё получится, ты станешь самой хорошей и чудесной девочкой на свете.

***

В мои девять и Димины четырнадцать различий между нами было больше, чем сходств. Мы уже не смотрели, лежа в обнимку на его кровати, диснеевские мультики, не наблюдали с восторгом и желанием завести такую же собаку за приключениями «Комиссара Рекса»¹⁴. Дима превратился в подростка и стал держать от меня дистанцию. Он мог пропасть надолго, а потом внезапно появиться, объяснял своё отсутствие лишь фразой, что у него были дела. Он стал ещё более резким и вспыльчивым, я его часто бесила, о чём он незамедлительно сообщал, мои игры ему не нравились, свои он не предлагал. Мы стали больше молчать, чем разговаривать. Я не знала, что сказать ему, чтобы не показаться несмышлёным ребёнком, а он был весь погружён в себя и скрытен. Я плакала, меня очень расстраивало наше отдаление, а Дима как будто этого совсем не замечал. Я не рассказывала ему, что в школе меня обижают одноклассники, он был таким успешным, популярным, сильным, и мне не хотелось выглядеть рядом с ним забитым, никому не нужным ребёнком и стать ещё более неинтересной, чем я уже была.

Но произошедшее с Сашей я ему рассказала. Он увидел след на моей руке от её зубов и спросил, а я не стала скрывать. Мне хотелось поделиться своей правдой хоть с кем-то, я плакала у него на груди, он молча слушал, гладя меня по волосам.

– Почему они все лгут, Дима? Почему?

– Потому что им это выгодно, – рассудил он.

– Они рассказывают то, чего не было! Ведь не было же? Правда? Я уже сама себе не верю, – растерянно произнесла я.

– Я тебе верю. Я всегда на твоей стороне, а ты всегда должна мне доверять, понятно?

Я закивала.

– А они ещё об этом пожалеют, – крепко прижав меня к себе, сурово сказал он.

На следующий день к воротам школы подъехала Димина машина.

– Что ты тут делаешь? – удивлённо воскликнула я, подбежав и обняв Диму.

– Кто тебя обидел? – сухо спросил он.

– Вот та девочка в малиновой куртке, – я показала пальчиком на Сашу.

Дима резкой быстрой походкой направился к ней, я едва поспевала за ним следом.

Он подошёл к Саше вплотную и, грубо взяв её за грудки, с бешеной яростью прокричал:

– Ещё раз, мерзкая тварь, её тронешь, я тебе все зубы выщелкаю, ты меня поняла?

Игравшие во дворе ребята замерли, наблюдая. Саша от испуга не могла проронить ни слова, лишь всхлипывала.

– Ты поняла меня, паршивая сучка? – громко крикнул он, с силой её тряся.

– Да, – прошептала Саша и разрыдалась.

Дима выпустил её из своих рук. Саша сжалась в клубок на снегу, её спина судорожно вздрагивала, мне не было видно её лица, но по доносившимся звукам я понимала, что она плачет.

Я испытывала гордость от того, что за меня впервые кто-то заступился, мне было радостно, что моего врага проучили, но вместе с тем я чувствовала отвращение к произошедшему. Мне было страшно видеть таким разъярённым Диму и неприятно смотреть на Сашу, она была королевой класса, и такой жалкой я её ещё не видела.

– Ещё раз кто-нибудь из вас, безмозглых малолеток, её хоть пальцем тронет, я вам бошки поотрываю, понятно? И не вздумайте своим предкам жаловаться, а то хуже будет, – со злостью прокричал Дима.

Все продолжали стоять в оцепенении, не решаясь произнести ни слова, Дима крепко взял меня за руку, и мы зашагали к его машине.

– Сашу жалко, – едва слышно прошептала я.

– Она не заслуживает жалости, – грубо отрезал он и, немного подумав, добавил: – жалости вообще никто не заслуживает.

В свои четырнадцать Дима выглядел на все восемнадцать, а ярость, так отчётливо выражавшаяся на его лице, не могла не пугать. Димины слова и действия произвели эффект. В школе меня больше не били. Но продолжили издеваться другими способами.

Со мной никто не общался, постыдным считалось даже сидеть со мной за одной партой, ребята под любым предлогом этого избегали, стоило мне чуть-чуть замедлить с мытьем рук в столовой, как моя каша смешивалась с компотом или покрывалась плевками. Измазанные соплями стулья и парта, изрисованный пенал, спрятанная вторая обувь, порванные тетради и обложки учебников – всё это происходило с безмолвным хладнокровием и сопровождалось довольными улыбками одноклассников.

Больше всего в себе я любила свой голос и красивые пушистые волосы. Волос они у меня отнять не могли, прикасаться ко мне теперь боялись, но зато лишили голоса.

Я обожала книги, проводила дни и бессонные ночи за чтением и безумно любила стихи. Я читала их со страстью, расставляя акценты и передавая всю красоту слога и чувственность мысли. Анна Валерьевна пророчила мне театральное будущее и всегда с восхищением слушала, как я читаю.

Анна Валерьевна решила поставить спектакль «Кошкин дом» с нашим участием. Она тут же отдала мне главную роль – Тёти Кошки. Я прыгала от счастья, это был мой первый в жизни спектакль, и мне так хотелось почувствовать себя актрисой! Я тщательно репетировала дома перед зеркалом, продумывала жесты и мимику. Мама купила мне красивое пышное платье и шляпку для роли, сделала усы, уши и пушистый хвост. Мой костюм был прекрасен, я любовалась, глядя на себя, и воображала, как буду стоять на сцене под шум аплодисментов.

У нас была очередная послеурочная репетиция. Я читала свою роль, и вдруг меня прервали.

– Анна Валерьевна, нам кажется, Юля с ролью не справляется, – сказал Андрей.

– Почему? – удивлённо воскликнула Анна Валерьевна. – Мне кажется, лучше, чем у Юли, не получится ни у кого.

– А давайте Саше дадим попробовать? И потом сравним? – предложила Надя.

– Да, да, давайте, – закричали хором ребята.

– Ну, давайте, – в нерешительности проговорила Анна Валерьевна.

Я знала, что Саша хотела получить роль Кошки, а не отведённую ей роль чтеца. Она мне завидовала, громко фыркая во время каждой репетиции и перешёптываясь с другими детьми. Остальным тоже не нравилось, что меня так любит Анна Валерьевна, и моя главная роль их раздражала. Но я не предполагала, что они поступят так.

Саша читала сбивчиво, у неё была хорошая дикция, но она плохо изображала эмоции и передавала неверные интонации. Несмотря на это, когда она закончила, дети ей радостно зааплодировали. Я сидела, закусив губу.

– Вот, Саша молодец! У неё лучше получается, – похвалил Андрей.

– Да, мне тоже Саша больше нравится.

– И мне.

– Ну, не знаю, ребята, мне нравится больше Юля, – прервала их радостный гул Анна Валерьевна. – Я думаю, Саша, роль чтеца тебе больше подойдёт.

– Нет, не надо Юлю в роли Кошки, – запротестовали ребята.

– Мы не согласны.

– Юля вообще в словах путается.

– Она тихо читает и неправильно.

– Неправда! – громко воскликнула я. – Сейчас покажу, как я читаю.

Я встала перед доской, трясясь от злости и волнения, роль я знала наизусть, поэтому стала читать по памяти, но от избытка чувств поспешила и перепутала пару слов местами, поняв это, я испугалась и сказала следующую фразу с заметным заиканием. Я быстро выправилась и продолжила читать дальше, но было поздно, ребята это услышали.

– Вот, видите! – громко воскликнули они.

– Она заикается!

– Она заика!

– Заика! Заика! Заика!

Их громкий крик «заика» окружил меня со всех сторон, я закрыла уши руками и, расплакавшись, бросилась прочь из класса.

Мою роль отдали Саше. Анна Валерьевна решила, что мне будет спокойнее в роли чтеца. Я плакала несколько дней, убиваясь от того, как легко моя картинка вот-вот исполненной мечты разрушилась, и с остервенением резала своё красивое платье ножом, горько плача и шепча в ярости «ненавижу».

Не знаю, что наложило такой отпечаток: рухнувшая мечта, смех одноклассников, моя и без того сильная робость и внушаемость, но я действительно стала заикаться с того дня при общении с незнакомыми людьми или в большой компании. Мой некогда громкий красивый голос стал тихим и неуверенным, я растворяла слова в воздухе и стихи больше не любила.

***

После того, как Дима заступился за меня, мы с ним сблизились. Я стала ему всё доверять, не боясь выглядеть слабой, а он перестал играть во взрослого и начал делиться своими чувствами в ответ.

Дима был единственным, кому я рассказала, что произошло со спектаклем.

– Я хочу их всех убить, – сквозь бегущие по щекам слёзы зло произнесла я. – Они все должны умереть, страдая и мучаясь, как они мучают меня. Я могу принести из дома ножи и всем отомстить.

– Ты не сможешь, – спокойно сказал он, вытирая своей ладонью мои слёзы. – Они разбегутся, и ты никого не убьёшь, ну, может, ранишь в лучшем случае. Тебя накажут и посадят в тюрьму.

– Мне всё равно. Уж лучше там, чем с ними здесь, – твёрдо произнесла я.

– Ты такой ещё ребёнок, Юля, – снисходительно улыбнулся он. – Ты накажешь этим себя, а не их. Поступай так же, как они: издевайся над ними.

– Как? Я одна, а их много и они сильнее.

– Тогда издевайся над кем-нибудь другим, кто слабее.

– Другие мне ничего плохого не делают.

– Это неважно, зато тебе станет легче, найди дошколят, с ними просто справиться.

– Нет, я не буду обижать малышей. Это подло. Дима, постой, а ты разве так делал? – настороженно спросила я. – Ты бил малышей?

– Почему сразу бил? Нет, это была просто игра. Подумаешь, немного подоводили до слёз, – небрежно бросил он.

– Но это же жестоко! – громко воскликнула я.

– А ты собралась убить своих одноклассников, это разве не жестоко? – фыркнув, заметил он.

– Они это заслужили.

– Малыши тоже заслужили. Любая слабость требует наказания. А ты такая же, как и я, только боишься и жалеешь других.

– Нет, я просто хочу защитить себя, понимаешь? Я не хочу, чтобы мне снова было больно! – я села на пол и разрыдалась.

– Т-ш-ш, не плачь, – он погладил меня по спине. – Я могу снова приехать, поговорить с твоими одноклассниками, но я не смогу заставить их дружить с тобой, и они всё равно найдут способ тебе досадить.

– Я понимаю, – всхлипывая, произнесла я. – Это никогда не закончится, да?

– Только если они найдут новую жертву, ну или когда ты вырастешь и станешь сильнее. И вообще, не забывай, мы поженимся, когда ты повзрослеешь. Тогда тебя точно никто не посмеет тронуть, ты всегда будешь под моей защитой.

– Быстрее бы это произошло, – улыбнувшись, сказала я.

– Потерпи немного, только глупостей не наделай со своими ножами.

– Хорошо. Не буду. Дима, а ты когда-нибудь хотел убить своих одноклассников?

– Нет, они меня обожают, я лидер в своём классе. Но я бы хотел убить некоторых взрослых. Например, эту больную мразь, нашу русичку, которая вечно критикует мой «нервный» почерк и швыряет тетради. И эту женщину с её двумя детьми я бы тоже убил.

– Какую женщину? – удивлённо спросила я.

– Которую любит мой отец. Всё было бы иначе, не существуй она в этом мире, – он крепко сжал кулаки.

– Дима, а давай напишем злую сказку, где мы убиваем всех, кто причиняет нам боль?

Он кивнул, и мы стали писать.

Это была жестокая сказка, где мы сжигали заживо, душили, закалывали ножами всех наших врагов. Первой в моем списке была Саша. Я убила её прямо на сцене во время спектакля, уронив сверху тяжёлую декорацию, как в одной из серий «Комиссара Рекса». Вторым был Андрей, он обижал меня больше всех и чаще других смеялся, он изрезал красивого щенка на моем ранце, его я убила этими самыми ножницами.