Невеста вечности

Глава 12
Гость

– Вот ведь вроде ничего особенного – поселок как поселок. Улица как улица, люди как люди, – сказал Страшилин, когда они покинули домик из силикатного кирпича под зеленой крышей.

– Комфортабельное, обжитое место, – ответила Катя.

– Я не об этом. Лгут нам без зазрения совести – прямо в глаза.

– Лгут?

– Конечно. – Страшилин снова достал из кармана плаща пачку сигарет. – Старая перечница что-то недоговаривает. А эта блондинка-соседка вообще не стала упоминать о весьма важных обстоятельствах.

– Но это же не ложь, – возразила Катя.

– Терпеть не могу такие вот места. – Страшилин закурил, – как в паутине тут все.

– По-моему, очень красивое место, тихое.

– То-то и оно, что тихое, а старика убили. А соседи врут. Ладно, поедем поедим, – сказал Страшилин вдруг без всякой связи.

– Что?

– Обедать поехали. Вы что, воздухом питаетесь, как хамелеон в старых легендах? Сейчас три часа. Так и язву недолго заработать. Тут пока и так все зависнет на какое-то время.

– Надолго?

– Пока этого гостя не установят, если, конечно, Балашова нам не врет и он действительно был.

– С чего ей врать-то?

– С того, что в доме женские следы, – ответил Страшилин. – Ладно, один след наверняка Глазовой, которая тело нашла. А вот кто другая?

– Эксперты могут сравнить… идентифицируют…

Страшилин лишь пыхнул дымом в ответ.

– Нет? Невозможна идентификация? – Катя смотрела на кирпичный коттедж, где продолжали работать эксперты. – А мы что же с вами, уже уезжаем?

– Ни в коем случае. Мы лишь отъедем обедать. Или как хотите. – Страшилин глянул на Катю, – можете в главк чесать.

– Нет, я тоже проголодалась, – сказала Катя кротко.

Ей стало интересно – что же все-таки здесь такое? Зачем начальство подключило ее? Не из-за пары стихов Библии ведь. И почему Страшилин так убежден, что соседи Уфимцева им лгали? Она вот ничего такого в показаниях ни Балашовой, ни старухи Глазовой не заметила. Что же заметил Страшилин?

Не заходя на участок, они дошли до начала улицы, Страшилин приподнял полицейскую ленту, которая все еще ограничивала въезд. На бетонке, рассекающей поселок, ведущей к магазину, к реке и к выезду на Ярославское шоссе, – полицейские машины.

Страшилин подошел к синему «Форду», пикнула сигнализация.

– Садитесь.

Катя села рядом с ним впереди. Отъехали они, что называется, «недалече» – примерно в трех километрах от «Маяка» в направлении Москвы на Ярославском шоссе – огромный торговый центр, а там видимо-невидимо кафе и точек фастфуда.

Страшилин выбрал «Бургер-кинг». Катя взяла себе яблочный сок, салат с тунцом и кусок пиццы в «Сбарро».

Наблюдая за тем, как Страшилин садится, ставя перед собой поднос с двумя огромными двойными бургерами с жареным луком и беконом, сочащимися жиром, как он с волчьим аппетитом откусывает от них, жует и запивает все это крепким кофе из картонного стакана, Катя чувствовала такую тоску!

Страшилин ей категорически не нравился. Более того, он ее раздражал. Катя внушала себе, что это антипатия с первого взгляда. Еще надо возблагодарить судьбу, что он сейчас пьет просто кофе, а не хлещет коньяк. Замначальника главка ведь предупреждал ее. По виду, конечно, никак не скажешь, что Страшилин – пьяница. Но внешность обманчива. Начальство не стало бы говорить зря и бросаться такими намеками.

Как можно есть эти жареные бургеры…

Катя вяло, без аппетита ковыряла пластиковой вилкой салат с тунцом. Тоже не ахти как вкусно.

– Что вы так сразу скисли? – спросил Страшилин, уминая жареный картофель из коробочки. – Расстроились, что свидетели – лгуны? Так они всегда и везде лгуны. По всем делам. Никто никогда не желает говорить полной правды. У всех всегда либо шкурный интерес, либо нежелание впутываться, либо вина в содеянном.

– Вина? – спросила Катя. – Вы что, Глазову в убийстве подозреваете? Или Балашову?

– Я просто привык в делах об убийствах не особо полагаться на свидетелей сначала. Потом, в процессе, когда больше фактов появится, – можно. Сравнить показания, понять, кто меньше врет. А в начале – нет. И вам не советую.

– Если честно, я пока мало что вообще понимаю, – призналась Катя. – Я и трупа толком не видела. Какой он был, этот старик Уфимцев. Видела лишь ноги, носки да тапочки его.

– Нате, полюбуйтесь. – Страшилин достал из кармана плаща паспорт.

Паспорт убитого.

С фотографии на Катю сердито и напряженно смотрел пожилой мужчина – длиннолицый, с залысинами и тонкими поджатыми губами. В облике сквозила отчужденность и властность.

– Что хотите на десерт?

– На десерт?

– Пирожное? – Страшилин улыбался.

– Нет, спасибо.

– А я буду сладкое.

Он встал и снова направился к рядам фастфуда в кафе. Вклинился в маленькую очередь у кондитерской витрины. Катя видела, что он оживленно говорит с кем-то по мобильному. Ему потребовалось сделать срочный звонок – и чтобы она не слышала, с кем он там трепется.

Катя опять глянула на фото в паспорте. Уфимцев Илья Ильич… вот вы какой, ну здравствуйте, вы, наверное, сейчас уже на небесах, оттуда смотрите на нас, как мы тут расследуем. Кто же это так внезапно отправил вас на тот свет?

Страшилин снова вернулся с подносом – на нем еще один стакан кофе и маффины. Он словно никуда пока не торопился с обеденного перерыва.

Прошел час, Катя уже откровенно скучала, оглядывая шумный, переполненный народом кафетерий торгового центра. И тут у Страшилина зазвонил мобильный.

– Есть? – спросил он. – Ага, сейчас подъеду.

– Новости? – встрепенулась Катя.

– Возможно, нашли посетителя, приходившего к Уфимцеву в день убийства. Судя по описаниям внешности – вроде похож.

Поехали назад в поселок «Маяк», однако с Ярославского шоссе Страшилин свернул немного раньше – на узкую бетонку, уводившую, как потом узнала Катя, к речке Соловьевке. Тут на берегу реки почти рядом с поселком располагался большой подмосковный санаторий. Старинная дворянская усадьба – главный корпус в стиле ампир с колоннадой и львами и более современные кирпичные корпуса. Ничего общего с новыми отелями и кемпингами, время тут словно застыло. Но кругом все очень чисто – прямые асфальтовые дорожки в парке среди лип и дубов, скамейки, которые в этот погожий осенний день после обеда в столовой санатория оккупировали отдыхающие.

Страшилин остановился у ворот, и они прошли на территорию санатория. За воротами их встретил участковый.

Катя отметила, что в парке и на скамейках в основном очень пожилые люди. Старики читали газеты, разговаривали, некоторые играли в шахматы, другие медленно прохаживались по аллеям парка – пожилые супружеские пары, старушки, оживленно что-то обсуждающие между собой. Что? Детей, внуков, пенсии, болезни, врачей, назначенные процедуры.

– Я справился в магазине поселка, – доложил участковый, – там продавщица вспомнила покупателя из числа отдыхающих – пожилой, одет в зеленую болоньевую куртку, кепка. Тут сейчас поговорили с администрацией на рецепции – возможно, по описанию это некто Шамшурин Василий Петрович. Здесь его можно разыскать обычно после обеда, он заядлый любитель шахмат.

Из главного корпуса вышла дежурная, она направилась к старикам, игравшим на скамейке в шахматы, и помахала участковому рукой – сюда, мол.

Катя увидела среди шахматистов пенсионера в зеленой болоньевой куртке. Однако он был без кепки, с непокрытой головой – абсолютно лысый, азартный, он весь, казалось, ушел с головой в шахматную партию.

– Василий Петрович!

– Что?

– Василий Петрович! – громко окликнула его дежурная по корпусу. – К вам пришли, вас тут полиция спрашивает!

– Что?

Катя поняла: старичок глухой. Интересно, как это Страшилин начнет его допрашивать сейчас – это кричать надо на весь парк.

– Василий Петрович, добрый день! – громко поздоровался Страшилин. – Можете уделить нам пару минут?

– Что? Ох, сейчас, погодите, надо отрегулировать. – Старик приложил руку к уху.

Катя поняла – там у него миниатюрный слуховой аппарат.

– Я, когда в игре, отключаю, чтобы ничто не отвлекало. Так вы по какому вопросу ко мне, товарищи? – Шамшурин спросил это тоном прежнего очень важного начальника.

– Мы дело уголовное расследуем, – громко, не понижая голоса, объявил Страшилин – неизвестно, какой мощности в ухе у старика «слухач». – Вы в поселке «Маяк» бываете?

– В поселке-то? Да, хожу. В магазин. Магазин там неплохой у них.

– А вчера ходили?

– Да, утром после процедур. Как раз вафли купил, и колбаса у них там тоже…

– Вы знаете Илью Ильича Уфимцева?

– Кого?

– Уфимцева Илью Ильича!

– Нет. А кто это? – старик с искренним недоумением воззрился на Страшилина.

– Он живет, то есть проживал в поселке «Маяк».

– Не знаю я никакого Уфимцева.

– А в «Маяке» у вас есть какие-нибудь знакомые?

– Нет никого. Я сам из Ногинска, у меня тут льготная путевка, процедуры, я сам почечник, – сказал Шамшурин. – Никого я в поселке не знаю, там такие хоромы отгрохали себе эти новые русские – ой-ой-ой… Но магазин у них там хороший, и не дорогой – это надо отдать должное. А что случилось-то?

– Ничего. Спасибо, вы уж извините, что побеспокоили вас на отдыхе.

– Да я не в претензии, только что случилось? С чего это вдруг полиция ко мне?

Страшилин снова извинился. И они отошли от шахматной скамейки. Страшилин зашагал к воротам.

– Я так и предполагал, – хмыкнул он, – вранье все это.

– Насчет визитера? – спросила Катя. – Думаете, Балашова намеренно нам солгала?

– И наврала, и про одну весьма важную деталь умолчала, а вторая свидетельница, Глазова, про эту деталь нам как раз поведала. Но вот умолчала тоже о многом. И важном.

– С чего вы так решили, Андрей Аркадьевич?

Катя впервые назвала его по имени-отчеству.

– С того, что мы сейчас на место убийства вернемся. И вы сами все поймете.

Они уже садились в машину, чтобы ехать к коттеджу Уфимцева, как вдруг из ворот снова показался участковый.

– Есть еще один здешний отдыхающий, схожий с описанием, с приметами, – сообщил он. – Я в третьем корпусе был, он у них проживает. Тоже по льготной путевке от муниципалитета. Некто Горлов Аристарх Семенович. Он сейчас после обеда на процедурах, придется полчаса подождать, если хотите допросить и его.

Страшилин глянул на часы. Катя видела – заминку с ожиданием он считает пустой тратой времени, потому что убедил себя в лживости показаний Балашовой. Однако…

– Ладно, раз приехали, потянем все пустышки до конца. Считайте, Катя, что мы тут просто бьем с вами баклуши – в парке возле чертовой речки. Вы любите бить баклуши?

– Не очень, – ответила Катя, отметив, что и Страшилин впервые назвал ее по имени и даже больше – «по-свойски».

Надо ли считать это за прогресс в их деловых отношениях?

Страшилин снова закурил и, насвистывая, медленно тронулся к третьему корпусу – мимо колоннады и львов, выкрашенных пугающе свежей белой краской.

Катя дошла до колоннады и села на скамейку. Тихий санаторий, пенсионерам тут неплохо. Молодежи совсем нет и детей тоже. Это специально для пенсионеров место отдохновения, место покоя.

Тихий санаторий возле тихого комфортабельного поселка. Тихая золотая осень в Подмосковье.

А старика убили…

– Ну, пора, можно брать штурмом эту их процедурную, – пригласил Страшилин. – Время, время, цигель, цигель, айда.

Через гулкий пустой холл корпуса они прошли к лифтам, тут уже снова ждал вездесущий участковый, он и повел – на третий этаж, по коридору, устланному ковровой дорожкой, мимо врачебных кабинетов.

Из одного только что вышел пожилой мужчина в сером спортивном костюме с полиэтиленовым пакетом – в нем махровое полотенце и резиновые тапки-шлепки, так показалось Кате.

– Аристарх Семенович Горлов? – спросил участковый.

– Да, я. – Старик с усилием опустился на кожаный диван, стоящий в коридоре. – Ох, ноги не идут, дайте дух переведу после массажа.

Катя разглядывала его – ни зеленой болоньевой куртки, ни кепки, конечно, тут в корпусе. Но, вероятно, носит он эту одежду, так что подходит по приметам. Участковый здешний хорошо работает. По таким приметам полгода можно свидетелей искать, а он сразу постарался – только, кажется, все свидетели не те. Страшилин уверен, что соседка Уфимцева солгала, и никакой гость в тот вечер у него не появлялся.

– Аристарх Семенович, вы Илью Ильича Уфимцева знаете? – спросил Страшилин.

– Да. Я… а вы кто?

Катя присела на дальний конец дивана. Так, Страшилин, вы не гений сыска и не провидец. Вот он, ваш свидетель, – в натуре, а не плод вранья.

– Я старший следователь следственного комитета Андрей Страшилин, а это мои коллеги из полиции области. – Страшилин тоже присел на диван.

– Из полиции? Ко мне? А что случилось?

Катя разглядывала Горлова – лет за семьдесят пять ему, это точно, и выглядит неважно – лицо землистое, все в морщинах. Волосы седые коротко, аккуратно подстрижены, и стрижка сделана совсем недавно, скорее всего это работа здешнего санаторного парикмахера. В таких местах парикмахерские услуги для пенсионеров на льготных условиях, дешевы. Спортивный костюм чистый, но заношенный, вылинявший.

– В каких отношениях вы с Уфимцевым?

– Работали вместе когда-то… давно… в хороших… А что произошло?

– Вы когда его последний раз видели?

– Вчера. Он тут живет, в поселке «Маяк». А я приехал отдыхать по путевке. Мы встретились с Ильей вчера… Что случилось?

– Уфимцева убили.

– Убили? Охххх…

Горлов откинулся на спинку дивана, лицо его с землистого стало белым, он схватился за сердце.

– Ох… Погодите… как же так… Ох, сердце схватило… нитроглицерин… в кармане…

Катя сорвалась с места и ринулась в процедурный кабинет:

– Там отдыхающему плохо, сердце!

Из кабинета выскочила медсестра. А в это время Страшилин достал из нагрудного кармана старика палочку с нитроглицерином и уже скармливал ему горошинку.

– Аристарх Семенович, дорогой, что с вами? – причитала сестра. – Я говорила, надо уменьшить нагрузку. От процедур порой неожиданный эффект.

Горлов сосал нитроглицерин.

– Вы его так на тот свет отправите, – шепнула зло Катя Страшилину. – Разве так можно со стариками?

– А вы кто, простите? – спросила медсестра у Кати. – Родственница?

– Мы из полиции по уголовному делу.

– Из полиции здесь, в медучреждении?

– Ох. Немножко отпускает… отпустило. – Горлов начал массировать грудь с левой стороны. – Ох, горе… Илья… Да объясните же мне наконец, что случилось?

– Уфимцева убили в его собственном доме, – сказал Страшилин. – Во сколько вы с ним встречались, где?

– В поселке, я же говорю, я приехал в санаторий по путевке. А он живет в «Маяке». Он пригласил меня к себе домой.

– В какое время?

– Вчера после обеда, у меня не было процедур. И я решил его навестить. Он приглашал. Он ведь совсем один живет, сын у него за границей работает. Мы посидели. Вот ведь возраст, хвори – выпить даже не можем, как раньше встречу отметить. У меня сердце, инфаркт перенес. Он, Илья, тоже весь больной, в артрите.

– Как долго вы пробыли у Уфимцева?

– Ну, пока говорили… посидели, потом я в санаторий засобирался, к ужину чтобы успеть, ходок я медленный, а тут моцион солидный. Где-то час, полтора. Он вышел меня проводить. – Горлов переводил свой взгляд со Страшилина на Катю, потом на медсестру, которая не уходила назад в процедурный. – Как же так? Кто его убил? Когда?

– Кто – будем разбираться. А убили вчера вечером, – сказал Страшилин. – Вы, значит, работали вместе с Уфимцевым? А где?

– В партийных органах, только давно это было. Век назад.

– Я понимаю, вы постоянно живете где?

– В Москве, один. Жена умерла полтора года назад, детей у нас нет. Вот у Ильи сын, а что толку – словно и нет его. Он мне жаловался на одиночество.

– А еще какие-то родственники у Уфимцева есть?

– Внучка у него. Маленькая была, сейчас, наверное, давно выросла.

– А где она живет?

– Ничего он мне про нее не говорил. Может, тоже за границей? А может, в Москве. У Ильи квартира в Москве на Трубной. Я помню, как он ее получал, от Совмина, ему тогда выделили, потому что мы хлопотали и… Век назад это было, сейчас вряд ли кому-то интересны наши воспоминания.

– При вас к Уфимцеву вчера кто-нибудь приходил домой?

– Нет, никто. Мы вдвоем сидели, толковали. Он санаторием интересовался – хорошо ли лечат. В нашем возрасте это самое главное – чтобы лечили как следует. – Горлов продолжал массировать сердце. – У меня просто в глазах темно… как вы сказали – убили. За что? Безобидный человек, порядочный, работал всю жизнь, как вол.

– У него уютный дом, правда? – спросил Страшилин. – Он камин при вас зажег?

– Камин? Я уж и не помню. Я вошел в дом-то, а там тепло. Да, он же артритом страшным страдал, я же вам объясняю, при этой болезни тепло – самая важная вещь. Да, камин у него топился. А что? Почему вы спрашиваете?

– Мы пытаемся установить точное время убийства.

– А вы что, не установили еще? Ох да, я понимаю, непросто все это, – Горлов закивал. – Следствие… все не с бухты-барахты…

– Вы долго еще в санатории пробудете?

– У меня только первая неделя закончилась. Все процедуры… до конца путевки.

– Я запишу ваш домашний адрес и телефон, возможно, у нас еще возникнут вопросы, Аристарх Семенович.

– Конечно, конечно, пишите. – Горлов продиктовал. – Чем могу… рад помочь всегда… Ох, только вы уж не оставляйте этого дела так… найдите убийцу. Ох, Илья, Илья… кто знает, как оно все в жизни… страшишься умереть от болезни, а смерть-то, она вот тут…

– Аристарх Семенович, пойдемте-ка я вас провожу до палаты, вам надо прилечь, а позже я попрошу сестру дежурную, она вам на ночь укольчик сделает. Пойдемте, – сказала сестра из процедурного. – Вы уже закончили? Не видите, что ли, что человеку плохо?

Страшилин не возразил на это ни слова. Горлов встал и, опираясь на руку медсестры, поплелся по коридору к лифтам. Ноги он переставлял с трудом.

Глава 13
Сестра Римма. Видения в удаленной часовне

В маленьком тесном помещении пахло известкой и краской. Так всегда в новостройках. Сестра Римма положила дверной замок и ключи на подоконник. У стены – стул, она опустилась на него передохнуть.

От Высоко-Кесарийского монастыря в удаленную часовню путь неблизкий. Она никогда не ездила сюда на монастырской машине, которую водили сестры. Только автобусом или маршруткой, а потом пешком.

Рабочих, возводивших часовню, рассчитали месяц назад. Спонсоры оплатили строительство, и сестра Римма поблагодарила их сейчас всех горячо, истово, про себя.

В тесном помещении душно. И она запыхалась от долгого пути. Провела рукой по лбу, смахивая капельки пота.

Как давно она не смотрела на себя в зеркало…

В монастыре это не принято. И в этом есть определенный смысл.

Но вся прежняя ее жизнь отражалась в десятках, сотнях зеркал…

Сестра Римма закрыла глаза. Балетный класс хореографического училища – огромное зеркало во всю стену и деревянный станок. Ей двенадцать лет, и она так старается на уроке…

В классе играет рояль – и раз, два, три, и раз, два, три…

Все четко и слаженно.

Домой из хореографического училища на короткие каникулы она в детстве возвращаться не любила.

Мать и отец… Она, раньше носившая совсем другое имя – не Римма, – всегда из родителей выбирала отца.

Возможно, потому, что видела его редко. Из детства какие воспоминания остались о нем? Запах дорогого одеколона и золотой перстень-печатка на пальце.

И то, что он всегда дарил ей отличные подарки. Такие, каких не имели ее приятельницы по балетному классу. Идея с балетом принадлежала целиком отцу, а не матери. Сестра Римма, в то время носившая другое, мирское, имя, просто сказала: «Хочу танцевать». И отец это устроил.

А потом устроил ее и в театр.

И раз, два, три…

Звуки рояля…

Зеркала…

Запах балетного пота.

И никаких молитв.

Тут, в удаленной часовне, они еще не звучали. Тут вообще ничего пока нет – голые стены, свежая желтая краска.

Цвет золота, цвет осени, цвет увядания, цвет преддверия конца пути, когда все мы подойдем к тому пределу, что положен и назначен каждому.

Сестра Римма увидела своего отца на фоне желтой стены – таким, каким помнила его за день до смерти.

Дородный, пожилой, в домашнем бархатном халате, он сидел в роскошном кресле под светом лампы. Он говорил с кем-то по мобильному. И сделал ей жест – уйди!

Блеск золотой печатки на пальце.

Она послушно вышла из гостиной. Какой долгий, невообразимо долгий путь между той жизнью и этой – сестра Римма уставилась на подол своей черной монашеской одежды. И это лишь середина пути. Она всего лишь на середине, столько всего предстоит еще сделать и создать…

И ничто и никто этому не помешает. Она позаботится об этом, она дала обет.

Где-то далеко прогрохотал поезд по железнодорожным путям. Станция Каблуково. Конечно, многое тут изменилось за столько лет, но отец всегда очень точно помнил это самое место. Он начертил подробный план и поставил на плане сначала точку, потом крестик. Странно, правда?

Вы спросите, что же тут странного?

Так ведь он сделал это не наяву, а в ее сне.

Да, да, именно, через столько лет после своей насильственной смерти он явился к ней, к дочери, его плоти и крови, во сне.

Тогда в монастырской келье было так же душно, как здесь. И тоже пахло свежей краской, только стояла на дворе не осень, а бурная шалая весна. Снег таял и тек ручьями, и в подмосковных полях орали грачи и галки.

Нет, нет, неверно: отец не приснился, она просто увидела его – так же ясно, как и сейчас на фоне этой желтой свежеокрашенной стены.

Он выглядел так же, как в день убийства. Смерть не выносит грима, она реалист во всех деталях, пусть даже они и пугают.

Отец поставил на плане сначала красную точку, а потом, медленно водя пальцем, нарисовал крестик – вот здесь то самое место. Из пулевой раны на лбу все еще сочилась кровь – возможно, он использовал именно ее для рисования.

Не во сне, не в бреду, а наяву в том коротком ярком видении в тесной и душной монастырской келье.

Он ведь и при жизни всегда говорил об этом.

Сколько она слышала от него о том, что случилось вот тут.

Сестра Римма встала со стула и подошла к двери в подсобное помещение, открыла ключом – его она носила в своей сумке – черной, поношенной, но чрезвычайно удобной. Открыла дверь и включила тусклую лампочку – почти все, что нужно, уже привезли, и это находится здесь в ящике и картонных коробках. Скоро сюда прибудет и самое главное. Она снова закрыла дверь на ключ. Обернулась.

Увидела себя на фоне желтой стены – той двенадцатилетней маленькой балериной у зеркала. Кто в детстве знает, как сложится его жизнь? Какие перемены предстоят? Как хорошо, что дети об этом не думают. Не думают они и о смерти… И о том, что самое страшное и беспощадное может быть милосердным…

На фоне желтой стены открылся алый бархатный театральный занавес. Балет «Жизель» – белые бесплотные тени на фоне кладбища, танцующие изящный французский менуэт…

Сестра Римма закрыла глаза – там, в театре, она не солировала никогда, не исполняла главные партии. Видимо, у нее не хватало куража, таланта и… даже отец с его связями и деньгами не помог ей подняться выше кордебалета.

А когда ее жизнь внезапно изменилась, она принесла с собой смирение и монашество. Но вместе с тем жизнь предложила лидерство, и сестра Римма его приняла.

Она взяла веник, стоявший в углу, и медленно начала выметать из часовни строительный сор – она ведь за этим сюда приехала, немного убраться. И как она сказала в монастыре – поразмышлять, помолиться в одиночестве.

Но молитвы подождут.

Собрав сор на совок, она широко распахнула дверь часовни, оглядела окрестности – то самое место.

Она нашла его.

Она сразу поняла – это именно здесь. И даже не явление отца и тот клочок бумаги с планом, а нечто гораздо более осязаемое и конкретное подсказало ей: это и есть то самое место.

Кто-то коснулся ее плеча.

Сестра Римма уронила совок – он с грохотом упал на бетонное крыльцо часовни, рассыпав сор по ступенькам.

Лишенная плоти, пожелтевшая от веков и тысячелетий кость – хрупкое запястье, украшенное золотыми браслетами…

Такой нежный, призрачный, почти обморочный звон золотых бусин…

Сестра Римма резко обернулась и прижала ладони ко рту, боясь закричать – неужели???

Но нет, никого… все пусто…

Голая желтая стена. Сестра Римма захлопнула дверь, пересекла часовню, рухнула на колени и прижалась к холодной твердой стене пылающим лбом.