Вещие сестрички

– А, так ты же сам привидение! – воскликнул он наконец.

– Ты очень наблюдателен.

– Я сразу догадался, как только увидел, что ты держишь голову под мышкой, – пояснил Веренс, донельзя довольный собой.

– Может, тебя это раздражает? Только скажи. Мне совсем нетрудно поставить ее на место. Счастлив познакомиться, – поклонилось старое привидение. Протянув свободную руку, оно отрекомендовалось: – Кампот, король Ланкрский.

– Веренс. Аналогично. – Король вгляделся в лицо своего дальнего предка. – Что-то не припомню твоего портрета в нашей Длинной галерее.

– Ну, знаешь, портрет… – пренебрежительно отмахнулся Кампот. – Галерея появилась уже после меня.

– Тогда сколько же лет ты здесь бродишь?

Опустив руку, Кампот потер кончик собственного носа.

– Тысячу или около того, – поведал он с горделивой ноткой. – Считая и человеческий срок, и привиденческий.

– Тысячу лет?!

– Этот замок возвели еще при мне. Я его потом долго перестраивал, перекрашивал, как вдруг однажды ночью мой племянник взял и отрезал мне спящему голову. Ты себе представить не можешь, как я тогда расстроился.

– Но послушай, тысячу лет… – еле шевеля губами, выдохнул Веренс.

Кампот ласково взял его под локоток.

– Все не так скверно, как ты себе воображаешь, – доверительно поведал он, поддерживая ослабевшего Веренса во время неспешной прогулки по двору. – И во многих отношениях призрак чувствует себя счастливее человека.

– В каких таких отношениях, черт подери? – рявкнул Веренс. – Мне нравилось быть человеком.

Кампот тепло улыбнулся.

– Ничего, скоро привыкнешь, – заверил он.

– Да не хочу я привыкать, – огрызнулся Веренс.

– Слушай, ты обладаешь очень сильным морфогенетическим полем, – сказал Кампот. – Уж поверь, я в таких вещах толк знаю. Да, бесспорно. Я бы даже сказал – исключительно сильным.

– Что еще за поле?

– Знаешь, я так и не научился правильно выражать мысли. Всегда предпочитал объясняться другими способами. Дело сводится к следующему – насколько ты был жив. В тот период, когда был жив. Кажется, это называется… – Кампот чуть помешкал, – «животная выживаемость». Да-да, именно так. Животная выживаемость. Чем щедрее ты был ею наделен, будучи еще человеком, тем в большей степени остаешься самим собой, если обращаешься в призрака. А мне сдается, у тебя при жизни был стопроцентный коэффициент.

Слова эти, вопреки ожиданиям, Веренсу польстили.

– Сколько помню, я всегда посвящал себя какому-то делу, – заметил он, когда они с собеседником, пройдя сквозь несколько стен, оказались в безлюдной Большой зале. Однако вид сдвинутых столов мигом запустил соответствующие процессы в организме покойного монарха.

– А когда у нас намечается завтрак? – спросил он.

Голова Кампота ошарашенно воззрилась на него:

– Никогда. Привидения не завтракают…

– Вот это да! Но я ведь голоден.

– Вовсе нет. Это игра твоего воображения.

В кухне тем временем громыхала посуда. Повара приступили к делу и, за неимением особых распоряжений, готовили блюда, веками подававшиеся в замке к завтраку. Из темных коридоров, ведущих на кухню, доносились милые сердцу запахи.

Веренс вдруг сладострастно засопел.

– Сосиски, – томно выговорил он. – Яичница… с беконом! Копченая… рыба… – Он вперил исступленный взор в Кампота и просипел: – Кровяная колбаса!

– Да ведь ты начисто лишен пищеварительного тракта, – веско напомнил второй призрак. – Это все фантазии. Сила привычки, так сказать. Ты просто кажешься себе голодным.

– Я готов сожрать все.

– Пусть так, но только коснуться ты ничего не можешь, – мягко объяснил Кампот.

Как можно осторожнее, дабы не провалиться, Веренс опустился на лавку и обхватил голову руками. Он еще при жизни слышал, что смерть – штука паскудная. Ему пришлось умереть, чтобы оценить все ее паскудство.

И король возжаждал мести. Ему захотелось вырваться за ворота этого замка, ставшего вдруг похожим на удушливый кошмар, захотелось выяснить местонахождение своего сына. Но больше всего в данную минуту ему хотелось, чтобы перед ним оказалась тарелка с горкой копченой селедки.

Серый утренний свет, окатив моросящий пейзаж, захлестнул зубчатые бастионы Ланкрского замка, хлынул в сторожевую башню и наконец сквозь щели в ставнях проник в верхние покои.

Герцог Флем угрюмо воззрился на роняющий влагу лес. Произрастают себе, видите ли! Хотя, если разобраться, против деревьев как таковых он ничего не имеет. Но когда их так много, это действует угнетающе. Он все никак не мог собраться пересчитать их.

– Ну конечно, радость моя.

Люди, с которыми ему доводилось встречаться, мысленно относили герцога к некой специфической разновидности ящерицы, обитательницы вулканического острова, которая в течение суток способна воздерживаться от любых телодвижений, до сих пор сохраняет рудиментарный третий глаз, а двумя другими моргает только один раз в месяц. Сам герцог считал себя человеком созерцательного склада, уютно чувствующим себя в толково устроенном климате – когда в воздухе сухо и солнышко припекает.

С другой же стороны, размышлял герцог, быть деревом все-таки чертовски приятно. Во-первых, у деревьев вроде бы не бывает ушей. А во-вторых, они, кажется, научились обходиться без уз брака. Дуб-самец – надо бы не полениться и порыться в справочниках, проверить термин, – так вот, дуб-самец просто вытряхивает из себя пыльцу, которую подхватывает ветерок, и вся эта тягомотина с желудями – или на дубах растут яблоки? – самца уже никак не касается…

– Да, сокровище мое.

Знать, не дураки. Ловко устроились! Герцог Флем бросил недобрый взгляд на бревенчатую кровлю. Бессердечные, черствые твари…

– О чем речь, дорогая…

– Как-как? – переспросила герцогиня.

Герцог чуть помедлил, с бешеной скоростью прокручивая в голове монолог, звучавший на протяжении последних пяти минут. Он-де человек только наполовину… что-то в этом духе… слабый… так, что ли? Да, еще она жаловалась на то, что в замке вечно холодно. Ага, значит, на этом и закончим. Хватит этим тунеядцам ветками без дела размахивать.

– Я обязательно прикажу срубить сегодня несколько штук и скажу, чтобы немедленно отнесли в покои, – пообещал герцог.

На одно короткое мгновение у леди Флем перехватило дыхание – событие, выходящее за рамки обыденного. То была крупная дама, с впечатляющими формами, наводящими на мысли о галеоне, под всеми парусами бороздящем просторы океана. Представление это усугублялось ее непоколебимой уверенностью в том, что красный бархат должен ее молодить. Так или иначе, цвет лица высокородной дамы эта деталь туалета не просто подчеркивала – она ему соответствовала.

Герцог размышлял над благорасположением судьбы, уготовившей эту женщину ему в жены. Не нуждайся она в орудии для воплощения непомерных чаяний, он бы так и закончил свой век заурядным правителем, средним и по знатности, и по достатку. Он проводил бы годы напролет в охоте, пирушках и регулярном применении своего droit de seigneur^[2]. Но судьба распорядилась по-своему. Ему осталось преодолеть всего одну ступеньку, чтобы взойти на трон.

Вот только править он будет одними деревьями. Судя по виду из окна.

Герцог вздохнул.

– Это какие штуки ты рубить собрался? – ледяным голосом пропела герцогиня Флем.

– Как какие? Ну, эти самые, деревья… – ответил он.

– И как же это связано с вопросом? – осведомилась герцогиня.

– Э-э… Разве ты не видишь, сколько их расплодилось? – с чувством выпалил герцог.

– Не увиливай! – прикрикнула госпожа Флем.

– Ну прости, прости меня, моя ласточка…

– Повторяю, я не могу взять в толк, как ты ухитрился упустить их? А я тебя предупреждала насчет того слуги, слишком уж верен он был. Таким людишкам никогда нельзя доверять.

– Ты права, любовь моя.

– И тебе, разумеется, даже в голову не пришло, что следует послать погоню?

– Я послал Бенцена, прелесть моя. И дал ему в придачу пару стражников.

– Ах вот как…

Герцогиня помедлила. Бенцен, будучи старшиной герцогской стражи, по части искусства умерщвления не уступал рыси-психопатке. И, будь выбор за ней, герцогиня сама не колеблясь поручила бы эту миссию Бенцену. Лишившись почвы для дальнейших придирок, госпожа Флем было занервничала, но скоро сумела взять себя в руки.

– А ведь нам не пришлось бы гнать в слякоть и непогоду такого ценного человека, если бы ты меня послушал. Так нет ведь…

– Нет чего, моя ненаглядная? – И герцог зевнул. Ночь выдалась волнительная. Сначала откуда ни возьмись налетела совершенно непрошеная буря с грозой, да еще черт-те какая громкая. Потом началась вся эта кутерьма с втыканием ножей…

Выше уже говорилось о том, что в своем дворцовом восхождении герцогу оставалось преодолеть последнюю ступеньку. Ступенька же эта располагалась в самом конце последнего, ведущего в Большую залу лестничного пролета, вниз по которому и скатился ночью прежний король, приземлившись, наперекор всякой вероятности, на лезвие собственного кинжала.

Впрочем, личный врач монарха в своем заключении указал, что кончина его пациента явилась естественным исходом заболевания. Перед подписанием заключения лекарь некоторое время совещался наедине с Бенценом, и тому удалось разъяснить медику, что недуг, приводящий к скатыванию по лестнице с кинжалом в спине, является следствием чересчур длинного языка.

Эту неизлечимую заразу, несмотря на предостережения, подхватили и несколько туговатых на ухо воинов королевской стражи. И все же эпидемию удалось погасить в зародыше.

Герцога передернуло. В прошедшей ночи было несколько жутких и маловразумительных подробностей.

Он попытался изменить течение мыслей. Все треволнения так или иначе остались позади, и он получил королевство. Невеликое размерами и числом подданных, состоящее в основном из деревьев, – но все же королевство. И корону в придачу.

Которую, правда, еще предстоит найти.

Ланкрский замок был выстроен архитектором, который находился под сильным впечатлением от Горменгаста, однако так и не сумел привлечь в строительство необходимые средства. И все-таки он почти совершил невозможное, вылепив из дешевых башен, фундамента со скидкой, контрфорсов с сезонной распродажи, уцененных амбразур, подержанных горгулий, бастионов по прямым поставкам, доступных погребов и казематов с оптовой базы некое ажурное пирожное, которое тянуло на полноценный замок, если бы можно было поручиться за надежность его перекрытий или за то, что примененный архитектором тип известки выдержит по крайней мере легкий дождик.

В головокружительной стойке завис этот замок над страшным, глубиной в тысячу футов, ущельем, по ложу которого катил серые ревущие потоки сумрачный Ланкр. Не проходило и минуты, чтобы река не подхватывала канувшие в бездну обломки крепостной стены.

Несмотря на скромные размеры замка, в Ланкре хватало укромных местечек, где можно было надежно спрятать атрибуты королевской власти.

Герцогиня пустилась в брожение по замку, рассчитывая отыскать свежий материал для взбучки. Ее супруг не отрывал угрюмого взора от будущих владений. Начинал накрапывать дождик.

Последнее обстоятельство и послужило вводной темой для громоподобных ударов, обрушившихся на замковые ворота, что не замедлило встревожить привратника замка, решившего у разогретой кухонной печи перекинуться в «дуркер» с главным поваром и Шутом.

Привратник издал недовольный звук и нехотя поднялся:

– Гром и молния! Принесла ведь нелегкая…

– Какая такая «нелегкая»? – уточнил Шут.

– Нелегкая судьба, дуралей.

Шут покачал головой.

– А ты что, постоянно взвешиваешь свою судьбу? – подозрительно сощурился он. – Или это какой-то зенский метод?

Привратник заковылял к своей сторожке, а повар, добавив в банк еще один фартинг, оторвал глаза от карт и бросил настороженный взгляд на Шута.

– Что это еще за зенский метод? – буркнул он.

Позвякивая бубенцами, Шут проворно раздвигал свои карты.

– Метод, разработанный в одной из школ известной философской системы Самты, распространенный в Клатче, что по вращению, – тараторил Шут, не отрываясь от карт. – Приверженцы этой школы, проповедующие крайний аскетизм, связывают достижение внутренней цельности и самообладания с углубленной медитацией в сочетании с определенной техникой дыхания. Характерной особенностью зена является практика подсказок, облекаемых в форму бессмысленных с точки зрения формальной логики суждений, что способно существенно расширить, по мнению адептов школы, рамки обыденного восприятия.

– Чего расширить? – переспросил повар.

Свою порцию переживаний на сегодняшний день главный повар уже получил. Все началось с того, что, неся поднос с завтраком в Большую залу, повар никак не мог отделаться от чувства, что кто-то упорно пытается утащить из его рук тарелки. На одном этом можно было бы поставить жирную точку, но нет, этот новоявленный герцог отослал его обратно на кухню, повелев приготовить ему… Повар передернулся. Овсянку! И еще яйцо вкрутую со струйкой навыпуск! Повар был не в том возрасте, чтобы стряпать всякую ерунду – даже шутки ради. Он свято верил в идеалы старинной феодальной традиции, которая не допускала появления на столе ничего такого, что не проходило стадию поджаривания и в чью пасть нельзя было всунуть яблоко.

Шут, с минуту нервно мусоливший карту, наконец собрался с мыслями и ловко вышел из положения.

– Ей-ей, дяденька, – пискнул он, – ты сыплешь вопросами чаще, чем клатчский вернедуб своими желудями.

Повар задышал спокойнее.

– Ладно, чего ждешь… – пробурчал он, еще не до конца избавившись от подозрений. Но Шут, желая поскорее рассеять неприятный осадок от разговора, охотно отдал три следующих кона.

Меж тем привратник открыл задвижное окошко на воротах.

– Кого тут принесла нелегкая? Отвечай, разрази тебя гром! – грозно рявкнул он.

Перед калиткой стоял промокший до нитки солдат, в глазах которого застыл смертельный ужас.

– Почему ты сказал, что меня принесла нелегкая? – запинаясь, выдавил он.

– Если самый умный, так оставайся там, снаружи, и мокни себе, – невозмутимо ответствовал привратник.

– О нет! Послушай, я должен немедленно увидеться с герцогом! Тут по округе шастают ведьмы!

Привратник хотел было сострить и ответить что-нибудь вроде: «Отчего ж не пошастать, погодка-то самый смак!» или: «Я бы и сам пошастал, подменишь?» – но выражение лица солдата внезапно заставило его осечься. Человека с таким лицом вряд ли возможно посвятить в мир шутки. Ибо перед лицом этим только что предстал совсем другой мир, о существовании которого не пристало ведать душе смертного.

– Ведьмы? – удивился герцог Флем.

– Ах, ведьмы! – вскричала герцогиня.

Из продуваемого сквозняком коридора донеслось бормотание, бесцветное и невнятное, как сипение ветра, но согретое надеждой:

– Ведьмы…

Уж они-то точно могут видеть призраков.

– Это не нашего ума дело, поняли? – втолковывала матушка. – Вмешаемся, потом хлопот не оберемся.

– Зато все так романтично! – зашлась от восторга Маграт и громко выдохнула.

– Ухти-тухти, – сочла нужным заметить нянюшка Ягг.

– Какая теперь разница? – сказала Маграт. – Ты ж все равно прикончила этого хама!

– С чего ты взяла? Я только устроила так… чтобы все шло своим чередом. – Матушка Ветровоск сдвинула брови. – Сам начал землю рыть. А когда нет уважения, жизни тоже нет.

– Рэкс-пэкс-фэкс – слыхала, Маграт?

– Тот человек передал его нам, понадеявшись на нашу помощь! – вскричала Маграт. – Он думал, что сообща мы сумеем выходить малыша! Да ведь это же яснее ясного! Разве ж это не судьба?!

– Вот именно, яснее ясного! – кивнула матушка. – Тут ты сто раз права. Только жизнь так устроена, что ясность твоя – еще далеко не вся правда.

Она взвесила корону на руке. Тяжеленная, но вес ее состоял не только из фунтов и унций.

– Согласна, – не стала спорить Маграт. – Однако не стоит забывать…

– Не стоит забывать, – перебила ее матушка, – что скоро сюда нагрянут люди. Будут прочесывать местность. Причем люди подберутся серьезные, и прочесывать местность они будут умеючи. Знаешь, как это называется? «Снесение строений в общественных нуждах», иначе «Выжженная земля». И во-вторых…

– Как наш малыш? Ути-пути… – прогнусавила нянюшка.

– …а во-вторых, Гита, мы будем тебе очень признательны, если ты перестанешь кулдыкать как индюшка, – огрызнулась матушка.

«Опять я сорвалась», – сокрушенно подумала она. Нервы, как уже давно заметила матушка, пошаливали у нее всякий раз, когда ее покидала привычная уверенность в себе. Ведьмы сейчас сидели в хижине Маграт, а здешнее убранство действовало на матушку угнетающе, поскольку отражало веру хозяйки в мудрость Природы, прекрасных эльфов, кругооборот времен года, целительное воздействие цветовой гаммы и еще в целую уйму разных глупостей, которые бывалая ведьма обычно презирает.

– А ты перестань трепаться. Скажи лучше, что с малышом делать, – в свою очередь огрызнулась нянюшка Ягг. – У меня своих – пятнадцать таких.

– Ты не торопись, нужно тщательно все обдумать, – ответила матушка.

Ведьмы умолкли и некоторое время глядели на матушку выжидающе.

– Ну? – не выдержала Маграт.

Матушкины пальцы выбивали дробь по ободку короны. Вид у ведьмы был довольно суровый.

– Значит, так. Малышу здесь не место, – произнесла она, жестом показывая, что намерена закончить мысль. – Нет, нет, Гита, я знаю, у тебя хижина просто загляденье – чистая, ухоженная, но как убежище она не подходит. Малыша нужно отправить из этих краев туда, где про него никто слыхом не слыхивал. И надо решить, как поступить с этой штукой, – закончила матушка, перебрасывая корону из одной руки в другую.

– Да ведь это так просто! – вскричала Маграт. – Послушайте, давайте спрячем ее под каким-нибудь валуном… Ну или еще где-то рядом. Что такое корона? Ребенка спрятать гораздо труднее.

– Глупости, – перебила матушка. – Сама подумай, сколько в стране детишек, и все на одно лицо. А вот корон – раз-два и обчелся. И потом, я точно знаю, они умеют делать так, чтобы их отыскали. Как бы приманивают к себе человеческую душу. Сунешь ее под какой-нибудь камень, и через недельку-другую, помяни мое слово, этот камень кому-то очень захочется перевернуть.

– Все так и есть! – горячо поддержала ее нянюшка Ягг. – Сколько раз бывало: уронишь какое-нибудь волшебное кольцо в море, а в дом воротишься, решишь ломтик палтуса себе поджарить, глядь, а вот и оно, целехонькое!

С минуту ведьмы обдумывали услышанное.

– Ни разу не было, – вдруг жестко высказалась матушка Ветровоск. – Да и с тобой отродясь такого не бывало… Но не в этом дело. Рано или поздно ему захочется вернуть корону. Если у него и вправду есть права на нее. А ты, Гита, хочешь обижайся, хочешь нет, иногда такое отмочишь, что…

– Давайте я приготовлю всем чай, – вставая с места, прожурчала Маграт и упорхнула в буфетную.

Оставшись вдвоем по обе стороны от стола, две старые подруги некоторое время сохраняли подчеркнуто учтивое молчание. Первой заговорила нянюшка Ягг:

– Смотри, как миленько она здесь все устроила! Цветочки… А это что такое со стен свисает?

– Пихтограммы, – брезгливо процедила матушка. – Насколько я вижу.

– Скажите пожалуйста… – вежливо протянула нянюшка Ягг. – Гляди-ка, всякие одеяния, волшебные палочки…

– В ногу со временем шагает, – фыркнула матушка. – Когда я была молодой, нам раздавали по головке воска да по паре булавок, и то еще спасибо не забудь сказать. Никто ничего на блюдечке не приносил, сами свою ворожбу в жизнь запускали, сами потом и осваивали.

– Чего там, свои три пуда соли каждый должен съесть, – ответила не менее умудренная опытом нянюшка и пару раз легонько качнула дитя, прерывая его попытку расплакаться.

Матушка снова фыркнула. Трижды за свою жизнь побывав замужем, нянюшка Ягг стояла нынче во главе обширного клана отпрысков и внуков, рассеянных по всему королевству. Правда, заводить семьи и рожать детей ведьмам не воспрещалось. Здесь матушка была вынуждена уступить, хотя сама считала иначе. Матушка в третий раз не удержалась от пренебрежительного фырканья. И тут же пожалела об этом.

– А это что за запах? – недоуменно спросила она.

– Так-так, – сказала нянюшка Ягг, осторожно перекладывая ребенка на другую руку. – Пойду спрошу Маграт, у нее должны найтись чистые тряпки.

Оставшись одна, матушка почувствовала себя чуть неловко, как всякий гость, что остался один посреди хозяйской комнаты. Она даже погасила в себе мимолетный порыв подняться и рассмотреть корешки книжек в серванте, провести пальцем по каминной полке в поисках возможной пыли. Вместо этого она принялась с озабоченным видом вертеть в руках корону. Корона и в самом деле была куда увесистее, чем выглядела.

Поймав свое отражение в зеркале, поставленном на каминную полку, матушка еще раз пригляделась к короне. Она искушала. Почти умоляла матушку хотя бы разок примерить ее, хотя бы прикинуть размер. А и правда, великое ли дело? Убедившись, что по-прежнему в комнате одна, матушка быстрым движением смахнула шляпу и водрузила на ее место корону.

Размер был идеальным. Матушка чуть приосанилась и жестом, исполненным царственной лени, ткнула пальцем в сторону очага.

– Сию же минуту, бездельницы, – промурлыкала она. Затем, переведя взгляд на старинные стоячие часы, отчеканила каждый слог: – Повелеваю, негодяю – голову с плеч долой! – И хмуро ухмыльнулась.

Но тут же обомлела, ибо ее слуха достигли чьи-то истошные вопли, стук конских подков, мерзостный свист стрел и гнусное чмоканье наконечника пики, что встретилась с человеческой плотью. Своды ее черепа сомкнулись над театром войны. С неистощимой силой клинки раскалывали щиты, ломали лезвия, крошили скелеты. За считаные секунды в мозгу ее пронеслись века. Она видела себя лежащей среди мертвецов, бессильно повисала на суку дерева, но всякий раз преданные руки подхватывали ее, прижимали к себе, подсовывали бархатную подушечку…

Матушка осторожно приподняла корону над темечком, что стоило ей немало усилий, поскольку корона того совсем не желала, и положила ее на стол.

– Да, несладко быть королем, – проговорила ведьма. – Может, надоумишь меня, малыш, чего ради в глотки друг другу вцепляться, если потом так маяться…

– Сахару? – раздался за ее спиной голос Маграт.

– В короли лезут одни дураки, – продолжала матушка.

– Прости, я что-то…

Матушка Ветровоск резко обернулась.

– Не слышала, как ты вошла, – объяснила она. – Что ты хотела?

– Сахару в чай сколько?

– Три ложки, – быстро заявила матушка Ветровоск.

Среди тех немногочисленных изъянов, от которых матушка не сподобилась избавиться на пути к высотам профессионального мастерства, главнейшими оказались здоровый румянец, играющий на ее щеках, и крепкие зубы. Какие бы заклинания ни пускала она в ход, бородавки упорно отказывались портить ее пригожее, хотя и чуточку кобылье лицо. Матушка беспощадно начиняла организм сахаром, но добивалась лишь дальнейшего накопления и без того неисчерпаемых запасов жизненной энергии. Волшебник, к которому она как-то раз обратилась за консультацией, объяснил это наличием в ее клетках повышенного метаболизма. Матушку это отчасти утешило, поскольку такое положение дел давало ей некоторое преимущество, скажем, перед нянюшкой Ягг, в клетках которой отродясь никакого метаболизма не было.

Маграт прилежно отсчитала три полные, с горкой, ложки. «Что ты, не за что», – ответила она про себя, так и не дождавшись никакой реакции со стороны матушки.

Но тут она внезапно ощутила, что корона пристально наблюдает за ней.

– Как живая смотрит, верно? – сказала матушка. – Помнишь, что я говорила? Они приманивают людей!

– Какой ужас…

– На то они и короны. Не сами же они себя такими создали.

– Она наверняка заколдована!

– А я говорю, на то они и короны… – повторила матушка.

– Так и подначивает, чтобы я ее надела.

– Вот тут ты права.

– Но я выстою, я буду сильной… – пролепетала Маграт.

– От всего сердца надеюсь, – кивнула матушка. Вдруг ее лицо в неправдоподобно короткие сроки утратило всякое подобие жизненности. – А чем там Гита занимается?

– Моет младенца, – рассеянно ответила Маграт. – Но есть ли способ надежно спрятать эту штуку? А что, если мы все-таки возьмем да зароем ее в глубокой яме?

– Тогда ее рано или поздно откопает барсук, – начиная утомляться, объяснила матушка. – А может, приберут к рукам золотодобытчики. Или дерево оплетет ее корнями, а потом его ураган выкорчует. И уж тут обязательно кто-нибудь явится да нацепит ее.

– Только они, в отличие от нас, будут бессильны перед искушением, – веско добавила Маграт.

– Это понятно, – согласилась матушка, внимательно разглядывая свои ногти. – Хотя корону надеть – дело немудреное. Главное – снять ее потом.

Маграт взяла корону в руки и повертела ее перед глазами.

– Мне кажется, она как-то даже не похожа на настоящую корону, – заявила она.

– Наверное, ты немало их на своем веку перевидала, – буркнула матушка.

– Между прочим, действительно немало, – дерзко откликнулась Маграт. – На настоящих коронах гораздо больше драгоценных камней, а серединка у них прикрыта лоскутком материи. А эта – какая-то маленькая, незаметная…

– Маграт Чесногк!

– Когда я училась у тетушки Вемпер…

– Пустьземляейбудетпухом.

– …пустьземляейбудетпухом, она часто брала меня с собой в разные города, где играли труппы бродячих актеров, – мы побывали и в Захребетье, и в Ланкре. Тетушка Вемпер была без ума от театра. И у них в реквизите корон было столько, что они их даром могли раздавать, хотя… – Тут Маграт чуть замялась. – Мастерили их из жести, бумаги и лоскутков, а вместо драгоценностей были разноцветные стекляшки. Но они были больше похожи на настоящие короны, чем вот эта. Ты не находишь это немного странным?

– Ненастоящее, которое хочет стать настоящим, часто становится более настоящим, чем само настоящее. Общеизвестный факт. Только мне все это противно. Гляди-ка, теперь у нас еще и трупы играют. Напялили на себя короны и бродят по свету…

– Ты никогда не была в театре? – прошептала Маграт.

Матушка Ветровоск, никогда не признававшаяся в собственном невежестве, ответила не колеблясь:

– Ну да, скажешь тоже! Видела я эти модные штучки!

– Тетушка Вемпер любила повторять, что театр – это зеркало жизни, – сказала Маграт. – А еще она говорила, что театр возвращает ей молодость.

– Так оно и бывает, – освоившись с новым поворотом темы, поспешила заверить ее матушка. – Надо только играть на нем умеючи. Они ведь люди-то сами неплохие, актеры эти, что на театре играют?

– Думаю, что хорошие.

– И по всей стране странствуют, говоришь? – задумчиво пробормотала матушка, бросая взгляд в сторону кухни.

– Они бывают всюду, где им рады. Я слышала, сейчас одна труппа находится в Ланкре. Правда, сама я на спектакли не ходила, поскольку, как понимаешь… – Маграт потупила взор. – Благовоспитанной девушке не к лицу в одиночку посещать такого рода увеселения…

Матушка кивнула. Она всегда ратовала за благочестивый образ жизни. Правда, себя она считала исключением.

Матушка отбарабанила по столу дробь.

– Так и решим, – сказала она. – Давай попробуем. Пойди к Гите, скажи, чтобы пеленала малыша. Давненько я не видала хорошей игры на театре…

Упоение сценой было для Маграт привычным состоянием. Сцена представляла собой дощатый настил на трех пивных бочонках. Все прочие приметы театра сводились к нескольким холстам размалеванной мешковины и полудюжине лавчонок, расставленных на площади городка. И все же перед зрителями возникали картины, которые обозначали сначала «Замок», потом – «Другую часть того же Замка», каковая перевоплощалась в «Ту же часть Замка несколькими часами позже», а затем – в «Поле брани». Наконец настал черед и «Дороги, ведущей из города». Вечер в целом мог бы удаться на славу, если бы не матушка Ветровоск.

После нескольких попыток определить, какой именно из трех инструментов, представленных в оркестровой яме, именуется театром, ведьма вынуждена была переключить внимание на сцену, и вот тут-то Маграт начала понемногу проникаться смутным осознанием того, что матушка еще не совсем уяснила краеугольные аспекты драматического искусства.

По ходу пьесы матушка не раз, заходясь от ярости, порывалась вскочить с лавки.

– Так ведь он же его прикончил! – шипела она. – Убил, нагло убил! Почему все сидят и глазеют?! Говорю тебе, убил! Нас даже не постеснялся!

Маграт судорожно вцепилась в руку своей подруги, но та упрямо пыталась высвободиться из захвата.

– Да не волнуйся ты так, – прошептала Маграт, – с ним все в порядке, он жив.

– Хочешь сказать, я вру?! – не унималась матушка. – Я же собственными глазами видела!

– Пойми же, матушка, – взмолилась Маграт. – На самом деле он не умер, это понарошку, ну?!

Матушка малость утихомирилась, но время от времени продолжала издавать глухое, негодующее урчание. У нее создалось впечатление, что из нее хотят сделать посмешище.

Тем временем на сцене появился мужчина, одетый в одну рубаху, и принялся произносить долгий и страстный монолог. Пару минут матушка внимала ему с напряженным вниманием, но потом ткнула свою младшую товарку под ребра.

– А ну-ка переведи, что он там наговорил! – потребовала она.

– Он сказал, что страшно мучается из-за смерти того, второго… – начала было втолковывать Маграт, но, осекшись, поспешила сменить тему. – Ты обратила внимание, сколько здесь разных корон?

Однако матушка не желала уходить от обсуждения:

– А чего ж он тогда его убивал?

– Как тебе сказать, это очень тонкий нюанс… – беспомощно пропищала Маграт.

– Стыд и позор! – отрезала матушка. – А тот, мертвый, так и валяется!

Маграт обратила исполненный мольбы и отчаяния взор на нянюшку Ягг. Та, неторопливо пережевывая очередное яблоко, вперила в сцену пытливый взор, за которым читался ненаигранный естественнонаучный интерес.

– Я лично смекаю, – она сделала ударение на последнем слове и повторила: – я лично смекаю, что тут все сплошная липа. Да ты глянь, этот-то, второй, все еще дышит.

Прочие зрители, невольно решившие, что реплики, сопровождающие ход спектакля, являются особенностью данной постановки, все как один переключили внимание на дышащего мертвеца. Лицо трупа залила густая краска румянца.

– А теперь на обувь его посмотри, – продолжала разбор нянюшка, – ты видала, чтобы настоящий король в такой обуви на люди вышел?

Труп сделал попытку переместить злополучную обувку за картонный кустик.

Матушка, в душе которой, по-видимому, пустили первые всходы семена небольшой победы, одержанной ею вместе со старой приятельницей над лицемерами и лжецами, извлекла из котомки яблоко и принялась с обновленным интересом следить за развитием событий на сцене. Взбудораженная психика Маграт начала успокаиваться, и сама она уже готова была сосредоточиться на пьесе, как вдруг ее усердные попытки отгородиться от тлетворной желчи неверия рассыпались в прах, когда слева от нее раздался вопрос: