Читать книгу: «Шестая брамфатура. Или Сфирот Турхельшнауба», страница 2

«Холодное сердце»

Старинный особняк чудом пережил революцию, войну и последнюю реновацию. При царе здесь обитал никому не известный помещик. В годы советской власти в цокольном этаже обосновался секретный институт. Хмурые люди в серых халатах варили яды, чтобы оперативно решать вопросы с врагами отечества – как в тылу, так и за границей. В лихие девяностые здание приютило кооператив по производству полиэтиленовых мешков для покойников – крайне востребованной продукции в те времена. А после миллениума здесь обосновался модный ресторан под названием «Холодное сердце».

С названием вышел конфуз. Владелец вдохновился старым лозунгом: «Чистые руки, горячее сердце и холодный ум». Однако по недоразумению решил, что руки должны быть горячими от борьбы, ум – кристально чистым, как у буддистов, а сердце – холодным, чтобы не страдать от излишнего сочувствия. Когда ошибка вскрылась, курирующие ресторан чиновники только посмеялись – версия показалась им даже занятной.

Интерьеры заведения поражали аскетизмом с налётом тюремной эстетики. Скамьи и столы сделали из грубо сколоченных досок, тёмные сводчатые потолки навевали ассоциации с пыточным подвалом. Залы освещали керосиновыми лампами, свисающими с потолков на ржавых цепях, а вдоль стен тянулась колючая проволока. У входа, вместо привратников, несли службу часовые в шинелях, с овчарками, надрывно лающими на гостей.

Меню предлагало советскую лагерную классику. Еду и напитки подавали в алюминиевых мисках и кружках. Официантки щеголяли в военной форме сороковых годов – пилотки, толстые хлопчатобумажные колготы и стучащие по полу кирзовые сапоги. Чтобы клиенты лучше проникались атмосферой, персоналу разрешалось грубить: миски швыряли на стол с язвительными замечаниями. Из репродукторов, стилизованных под советские, доносился блатной шансон. Иногда его прерывали сводками с фронта в исполнении актера с голосом Левитана.

Веня заказал чифир, миску квашеной капусты и ломоть краковской колбасы, твёрдой как дерево. Пиво и водку здесь смешивали в кружках, выдавая за фирменный коктейль «Ёрш». Немного оправившись от шока, Веня достал из кармана открытку – настоящую валентинку с розочками и голубями. Надпись обнадёживала: «Не теряйся, влюблённый глупышка». Внизу был указан номер телефона. Помедлив минуту, Веня решительно позвал официантку.

– Что у вас нового в меню?

– Шпырь чебоксарский попробуйте, – улыбнулась официантка. – Старинное охотничье блюдо из сырого фарша кабана.

– Нет, пожалуй, воздержусь. А что-нибудь более традиционное?

– Пожалуйста, яловичина фронтовая, просроченная.

– Почему просроченная?

– Положено по рецепту, так деды в окопах кушали.

– А что-нибудь совсем простое?

– Кровяночка.

– А это что?

– Колбаска из печени с кровью.

– Слушайте, простые блюда имеются?

– Гречневая каша с валуями.

– Ладно, несите.

Грибы вошли в моду. В меню утверждалось следующее: «Гриб валуй – любимая еда патриотов и рыбаков, содержит в спорах начало и конец таблицы Менделеева». Веня позвонил друзьям: Сергееву, который питал слабость к вечеринкам, и работнику культуры Грише Белгруевичу. Оба когда-то учились с ним в институте. В бурные девяностые судьба забросила Сергеева на телевидение, а Белгруевича – в знаменитый НИИ КОРЯГА, учреждение, добившееся успехов в борьбе за чистоту русского языка и, заодно, заработавшее миллиарды на подрядах в сфере городского благоустройства.

Не прошло и получаса, как в зал ввалился Сергеев. Поддерживая репутацию ультраправого радикала, он предпочитал сорочки самых кричащих оттенков. Сегодня его украшала рубашка канареечного цвета. Сергеев присел, налил себе кружку «Ерша» и выпил залпом.

– Ты слышал? – выдохнул он. – Синекура нашего сегодня приняли! В аэропорту схватили. В Лондон смотаться хотел, но не успел. Канал теперь прикрыли.

– За что?

– Да зависть! Рейтинг у нас как член стоял.

– Слушай, а почему ваш канал «3К» называется? Что это вообще значит?

– Да хрен его знает! Главное, злободневные темы берём. Теперь же демократия, Запад критиковать никто не запретит.

– Так что Синекуру вменили?

– Говорят, деньги, что на «традиционные ценности» выделили, испарились. Болтают, он себе семейный склеп отстроил – как у фараона. Но это бред! У него дача скромная, всего три вертолётные площадки. И мрамор розовый, не жёлтый. Основное-то жильё у него в Лондоне.

– Жесть, – флегматично заметил Веня. – А нашего тоже упекли. Да и я сам засветился в мутной сделке. Сегодня к следаку таскали.

– А ваш обалдуй чем провинился? Он же осторожный, сука, как пескарь.

– Банк до санации довёл.

– Дела. Надо выпить. Почём тут пиво? – Сергеев глянул в меню и присвистнул. – Ого, дорого! Жаль, свое не захватил. Ящик по скидке недавно взял, год просрочки – ерунда, крепкое ещё.

– А ваш канал? Что теперь?

– На паузе. Но я не сдаюсь. Вернусь домой – стрим устрою. На кухне патриотический контент сварганю, пока меня не упекли. Кстати, угости грибочком. Валуи под водочку – самое то. Русский цимес.

– Олег, думаешь, нас обоих посадят?

– Всё возможно. Байку знаешь про часовые пояса? В Москве полдень, а в Кемерово до сих пор сорок первый год.

– Это точно. А в Челябинске – тридцать седьмой.

– И американцы гадят.

– Причём тут американцы?

– Всё из-за масонов. Заповеди Христа извращают. Например, «не убий» – что за заповедь? Если бы наши парни в Берлине бы такое слушали, сейчас мы бы вонючий шнапс вместо «Ерша» глотали бы. Или «не укради». Глупость! Укради, откати долю наверх – и Бог простит.

– Ты это серьёзно?

– Конечно. Америка живёт в кредит у третьего мира, собак друг у друга стригут – вот вам и раздутый ВВП. А у нас всё до последней пенсии какой-нибудь провинциальной бабуси в оборонку идёт.

– Ладно, хватит, давай выпьем.

– Давай. Кстати, официантки тут ничего! Брюнетка на бабушку в молодости похожа, когда та санитаркой в морге работала. Я бы ей вдул.

В этот момент в зал вошел Белгруевич. Покрытый сединой, словно инеем, бледный до желтизны, Гриша демонстрировал всему миру, что ему, плюнувшему на жизнь ипохондрику, терять нечего. Костюм его подчеркивал пренебрежение к моде: затертый пиджак с заплатами, сорочка с желтым от старости воротничком и брюки, пузырившиеся на коленях.

– Новости хреновые, – начал Гриша вместо приветствия. – Профессора Мочеструйкина забрали.

– Что?! – Сергеев аж подскочил.

– Пришли двое в чёрных пальто, на головах – меховые шапки, что-то типа казацких папах, на ногах – синие бахилы. Предъявили какие-то удостоверения…

– Капец, – выдохнул Сергеев.

– Утром, прямо во время концерта для студентов. Он там авторские песни исполнял – про стройотряды, про романтику лесоповала, про рассветы на Колыме. А тут – бац, наручники на глазах у всей публики. Теперь весь институт в трауре. У нас же в основном тётки пожилые работают. Зарплаты копеечные, до пенсии как до луны, а его песенки – свет в окошке.

– А за что его? – спросил Веня. – Он что украл?

– Да, говорят, нецелевое использование. Нам, понимаешь, денег дали на борьбу с иностранными заимствованиями в языке.

– Чего? – Сергеев нахмурился. – Какими ещё заимствованиями?

– Ну, например, слово «гаджет». Или вот это ужасное «каршеринг». Сами подумайте, звучит неприлично.

– Ты бы еще «селфакинг» вспомнил, – усмехнулся Веня. И как вы с этим боролись?

– Да потихоньку словари переписывали, сайты вредные блокировали, аппаратуру специальную в Японии закупили.

– Вот это времена, – покачал головой Сергеев. – Интеллигентов пачками гребут. Скоро за грешные мысли начнут сажать.

– А ты что думал? – поддержал Белгруевич. – Пока такие, как Мочеструйкин, пытаются наш язык от заморских словечек отмыть, их же за это в каталажку. Потому что сверху план по арестам спустили. Я, собственно, за этим и пришёл. Надо обсудить, что делать. А то, глядишь, завтра нас самих упекут по ложному обвинению.

– А что тут сделаешь? – Веня задумчиво крутил в руках кружку, будто она могла подсказать ответ. – Система как бронепоезд: полезешь – раздавит.

– Я думаю, коллеги за профессора стеной встанут, – сказал Гриша. – Надо челобитные властям писать, всей толпой в ножки кидаться, на телевидение наших тёток отправить, чтобы слезу пустили.

– Телевидение? Да поздно уже, – пробурчал Сергеев. – Последний патриотический канал «ЗК» закрыли.

– Но и молчать нельзя! – Белгруевич стукнул кулаком по столу так, что официантка за соседним столиком чуть поднос не выронила.

– Гриша, остынь, – успокаивал его Веня. – Давай сначала выпьем, а потом решим, как родине помочь.

– За справедливость! – выдал тост Белгруевич, поднимая кружку с «Ершом». – Будь проклят тот лживый мир, где нежную авторскую песню про Колыму заменяют клацаньем наручников!

Выпили. На миг за столом повисла тишина, наполненная тяжкими раздумьями.

– Да, Гриша, я тоже под следствием, – грустно сказал Веня. – Вызывали и сделали внушение. Пока свидетель.

– Ужасно, Веня! В этих казенных зданиях полно вирусов. Надеюсь, ты надел маску?

– Какую, блин, маску, Гриша? Меня на допрос таскали, а не на медосмотр!

– Все равно надевай маску! Хотя эти современные маски ни черта не держат. Я сам шью из марли, в три слоя, вставляю угольный фильтр. Дам тебе одну, только побрызгай фурацилином. Кстати, я забыл посуду продезинфицировать.

Белгруевич жестом подозвал официантку и спросил:

– Неудобно пить из кружек. Есть посуда поменьше?

– Ишь, привереда, – съязвила официантка. – Может, стакан принести?

– Несите стакан, – попросил Белгруевич, – еще дайте, пожалуйста, пачку антимикробных салфеток и кипяточку. Понимаете, я вчера на даче отравился.

Когда принесли подозрительный, загаженный мухами стакан, Белгруевич протер его гигиенической салфеткой и для верности еще сполоснул кипятком. Количество водки Гриша отмерял специальной мензуркой с мерными насечками, которую таскал с собой в футляре. Проделав все необходимые манипуляции, бледный ипохондрик выгнул спину дугой, взял рюмочку в левую руку, оттянул мизинец, запрокинул голову назад и резко влил содержимое в рот.

– Что-то водка у них несвежая сегодня, – печально произнес он.

Пиршество продолжалось, беседа принимала все более хаотичный характер. Веня пил много, но оставался трезвее всех, как будто спиртное в его организме служило лишь топливом для сарказма. Сергеев, напротив, проявлял нездоровую энергию, то и дело хватая официантку за ляжку, лез под юбку, заводил беседы под предлогом уточнения меню. Белгруевич, ко всеобщему удивлению, быстро скис, хотя пил мензурками. Он сидел, уткнувшись в тарелку, словно викарий, сочиняющий проповедь.

– Знаете, что я понял? – вдруг выдал Сергеев. – У меня три любовницы. Ну, решил одну навестить. Лариса, красивая, хоть и глупая как русалка из мультика. С порога денег попросила. Ладно, думаю. Еду к другой, Алине, она как болонка: капризная, но милая. И та денег просит. Ну, хорошо. Быстро вдул – и к третьей, Ирине, у той мозгов навалом, но ноги кривые. Итог? Всем троим заплатил. За что? – он поднял палец. – Просто за дырку. «Кожаный мешочек» с гонореей. Но почему к бабам всё равно тянет, как магнитом?

– А что твой психотерапевт говорит? – лениво спросил Веня, безуспешно пытаясь разрезать краковскую колбасу тупым ножом.

– Не верю в психотерапию, – буркнул Сергеев, подливая водки. – Лечусь буддизмом, пивом и, если совсем плохо, водкой.

– Ошибаешься, Олежка, – вздохнул Веня. – Меня недавно на сеансе просветили. Знаешь, почему утята за матерью бегают? Им всё равно, за кем бегать. Хоть за воздушным шариком. Увидели темное пятно – нейронные цепи замкнулись. Мужики такие же. Лишь бы тёплое тело и дырка нашлись.

– А женщинам что нужно? – буркнул Белгруевич, не отрываясь от тарелки.

– Размножение, конечно, – хмыкнул Сергеев. – Мужик для них – шприц со спермой. Или кошелёк.

– А я, похоже, заболел, – вдруг перебил Белгруевич. – Горло дерет, голова трещит. Может, отравился. На даче новую сауну сделал. Печку камнями обложил, а температура не держится. Должно быть полтораста градусов, а получается черт знает что.

– Полтораста? – переспросил Сергеев, почесав подбородок. – Ты гений или враг человечества? Что за режим? Овощи тушить?

– Это идеальная температура, – буркнул Белгруевич. – В журнале читал. Но печка барахлит.

– Может, камни не те взял? – предположил Веня. – Не метеоритные случайно? Они радиоактивные бывают. Вот и траванулся.

– Глупости, – отмахнулся Белгруевич. – Это из-за вентиляции. Хотя, может, грибы не те скушал. Мы с лета с матерью валуев насушили, а они ложными опятами оказались…

Во время разговора из служебного помещения появился администратор в строгом чёрном костюме. Он величественно нёс поднос, на котором возвышалась суповая кастрюлька. Подойдя к одному из столиков, молодой человек остановился. За столиком ужинали трое респектабельных господ, одетых в синие деловые костюмы, сшитые по последней моде. Никто из них не обратил внимания на подошедшего.

Улучив момент, администратор торжественно снял крышку с кастрюли и, ухватив её за ручку, стремительно опрокинул содержимое за шиворот ничего не подозревавшему господину. В кастрюльке оказался борщ: по спине жертвы расплылось ярко-красное пятно, повалил пар, а ошмётки картофеля и свёклы скользнули вниз. Совершив своё злодеяние, администратор принял театральную позу и изобразил сардоническую улыбку.

Ошпаренный господин взревел, как раненый зверь. Двое его спутников вскочили и бросились к выходу. Как выяснилось, они отправились за охраной, дежурившей у машин на улице. Вскоре в зале появились двое широкоплечих казаков в папахах. Оценив ситуацию, они без промедления кинулись к администратору. От первого же удара поднос со звоном отлетел в стену. Злодей вскоре оказался на полу со скрученными за спиной руками. Он визжал, как поросёнок, под градом ударов нагайками.

Женские крики наполнили помещение, посетители поспешно вскакивали с мест, некоторые рванули к выходу, создавая суматоху и хаос. В атмосфере паники смешались возгласы, шум падающей мебели и топот бегущих людей. Друзья оказались в первых рядах очереди в гардероб. Накинув пальто, выбежали на мороз.

– Олежек, – спросил Веня, – вот ты всё знаешь, расскажи нам, что сейчас произошло?

– А что тут знать? – произнёс Сергеев. – Ребёнку понятно. Очередной обманутый дольщик. Ошпаренного дядьку я вроде узнал: его зовут Андрей Бигузякин, вице-президент строительной компании «Писа-Роза». История старая – набрали кредитов, пообещали построить коттеджный посёлок в лесу, дома по низким ценам продавать. А в итоге всех кинули.

– Понятно, – сказал Веня. – Надо нам куда-нибудь переместиться, пока полиция не приехала. Предлагаю свалить в баню.

«Вознесенский централ»

– Проходите, ребятки, проходите, парок нынче отменный.

Бородатый привратник в красной ливрее распахнул двери с ловкостью, достойной клоуна. Незаметным движением он отправил протянутые купюры в недра своего кармана. Друзей здесь знали как «студентов», а значит, пускали за полцены, если платить мимо кассы.

Когда-то на этом месте возвышался храм Вознесения на Крови. В советские годы от церкви остался лишь остов – купол срезали, а внутри устроили душевые для рабочих троллейбусного парка. В девяностые здание переквалифицировали в склад металлолома. И только в нулевые кирпичный инвалид обрел крышу – как физическую, так и фигуральную. Владельцы, решившие превратить его в баню, к ремонту подошли творчески: облупившаяся штукатурка, закопченные дубовые рамы, а на стенах – фрески, изображающие сцены ада. Атмосфера напоминала вокзальный зал ожидания где-нибудь в глубокой провинции: скамьи из массивного дерева, бронзовые светильники и толпа потных «пассажиров», теряющих терпение.

Посетители собирались самые разные – от чванливых служащих до матерых уголовников. Но стоило всем избавиться от костюмов, как социальные различия стирались. Разговоры перемежались блатными словечками, мелькали татуировки, блестели массивные кресты на цепях. В ход шли напитки: пиво, а иногда и водка. Мужики наслаждались жизнью с видом трехлетних младенцев, которых только что пощекотали.

– Веня, что думаешь про экономику? – спросил Сергеев, развалившись на лавке.

– Наша экономика, – протянул Белгруевич, – как… ну, в общем, пиписька гномика. Отрезанная, засохшая и вонючая.

– Чего? – Сергеев приподнял бровь.

– Это песня такая, – объяснил Гриша. – А если ты про «Жмур-банк», то там ему капец. Зажмурился, считай.

– Ты не прав, Гриша! – горячо возразил Сергеев. – Гена Блюй – гений финансов. Бухает, конечно, как верблюд в пустыне, но мастерство не пропьёшь.

– Олежек, не неси чушь, – отмахнулся Веня. – Вот правду говорят: сорок пять лет – пограничный возраст. Между детством и глубоким маразмом.

Друзья разделись, вооружились березовыми вениками, надели войлочные шапочки и отправились в святая святых. У входа в банный алтарь собралась очередь. Банщики подготовили фирменный «вознесенский» пар с ароматом таежных трав. Нетерпеливая толпа готовилась ворваться в раскаленную парную. Мужики заходили гуськом, поднимались по ступенькам на полати, пригибаясь от нестерпимого жара, стелили простыни на обугленные осиновые доски и укладывались плотными рядами.

В парной голоса умолкали. Действо напоминало обряд: пар поднимался плотным облаком от пола до потолка. Люди лежали, вбирая нисходящее тепло. Через некоторое время появлялся «архангел» – банщик с простыней на жерди. Он плавно взмахивал своим «опахалом», аккуратно опуская пар на тела, стонущие от жара. Голос «архангела» звучал умиротворяюще:

– Разговоры в сторону, шепоток проглатываем. Десять минут невесомости. Лежим, мужики, терпим. Кому холодно – к печке, кому жарко – в купель, кому мало – в буфет, кому много – на улицу. Если не терпится – в туалет. Расслабляемся, вбираем пар. Представляем, что прямо сейчас в нашу парную на цыпочках заходит женская волейбольная сборная, одна за другой…

Пар пронизывал до самого позвоночника, кожа становилась нечувствительной. Разгоряченные мужики вываливались из парной, ныряли в ледяную купель, погружались с головой и мчались к кружкам с пивом. Вокруг раздавались смех и громкие возгласы.

Веня, умиротворенный, развалился на скамье. Сергеев потягивал пиво, а Белгруевич наслаждался малосольной красной рыбой с бородинским хлебом и маслом. Жизнь налаживалась после волнений дня.

– Прикиньте, – сказал Веня, – Лёшу Припрыжкина сегодня у метро встретил.

– Да ну? – удивился Сергеев. – Я слышал, он после института в Индию подался, фоткать вроде. Чем сейчас занимается?

– Да ничем. Бомжует. У прохожих мелочь клянчит.

– Вот это поворот! – Сергеев захохотал. – Ты с ним говорил?

– Не, он с похмелюги был, воняло так, что аж глаза резало. Я ему полтинник сунул и свалил.

– А Курильчиков Игнат что? Тоже в Индию рванул? – вспомнил еще одного приятеля Сергеев.

– У него ещё веселее, – усмехнулся Белгруевич. – Теперь он себя потомков персов считает. В Пакистане живёт. Загорел до синевы, босиком ходит, в каких-то тряпках индийских. Принял зороастризм, говорит, нашёл гармонию.

– Женился? – уточнил Сергеев.

– Да какой там! Теперь ему к бабам запрещено.

– Вообще? Даже… вдуть нельзя? – изумился Сергеев. – Как так жить?

– Нормально живёт. По жарким странам мотается, днём голышом под солнцем шляется, вечером с сектантами у костров: бубны, мантры, травка – вся эта движуха.

– А деньги-то откуда? – не унимался Сергеев.

– Помнишь Боговепря? Говорят, он ему дальний родственник.

– Да ну! – глаза у Сергеева на лоб полезли.

– А Боговепрь, кстати, с нашим банком мутит дела, – задумчиво вставил Веня. – С Витопластунским они кореша. Говорят, провернули схему на шестнадцать миллиардов.

– Какие шестнадцать! – хмыкнул Белгруевич. – Считай, все сорок восемь. Ещё и культурку под это дело развивают и телевидение.

– Думаешь? А кто эти хмыри в чёрных пальто? – сменил тему Веня.

– Интересная история, – Белгруевич поднял палец. – Пётр Абрамович, наш завхоз, рассказывал: вроде еврейская закулиса пролезла в спецслужбы.

– О, понеслась звезда по кочкам, – перебил Веня. – Опять евреи во всём виноваты?

– Ты знаешь, как их шапки называются? Штраймл! Из меха лисы, между прочим.

– А почему они в бахилах?

– Чтобы русской грязью не пачкаться. Их так и зовут: «Синие бахилы». Секта, короче.

– Во всём виноваты америкосы! – взялся за свое Сергеев. Ну какого рожна они прут на «красные линии» и тревожат наши озабоченности. Да у нас и так этих озабоченностей, как у сучки блох! Куда ни плюнь – вот она, нагноившаяся и распухшая озабоченность.

Разговор внезапно прервался. В бане началось нечто несуразное. У входа в общий зал раздавались нервные голоса. В холле появились два человека с выдающейся внешностью. Худые, носатые, в длиннополых чёрных пальто и в высоких меховых шапках невиданного фасона. На ногах, поверх ботинок – синие бахилы.

Пришедшие настойчиво требовали что-то. Администратор зала, толстый, неуклюжий и добродушный Максимыч, оправдывался как школьник:

– Да не могу я вам этого позволить! Ждите, пока люди оденутся, выйдут на улицу. Там и разбирайтесь со своими делами.

Банщик оглянулся на толпу, словно прося поддержки. Среди гостей парной нашлось немало узнаваемых и влиятельных лиц, но никто не спешил вмешиваться.

– Нам нужен Боговепрь, – длиннополые субъекты произносили каждое слово так, будто выкатывали предъяву. – Имеются данные, что он сейчас здесь. У входа охрана нейтрализована. Скандал, полагаю, повредит репутации такого… – один из них выразительно обвёл взглядом стены с облупившейся краской и старенькие лавки, – заведения. Найдите его и попросите выйти.

Максимыч, крепкий и увесистый, как старый чугунный котёл, принял боксёрскую стойку. Два массажиста, накачанные и злые, встали по бокам. Публика, к этому часу изрядно подвыпившая, недовольно загудела. Очевидно, симпатии склонялись на сторону старого банщика. Врываться в парную, где отдыхают представители высшего эшелона московской воровской элиты, считалось западло.

Однако длиннополые тоже не собирались отступать. С обеих сторон начались ожесточённые переговоры с начальством по телефону. Но у длиннополых связи оказались покруче. Через пять минут Максимыч, мрачно отступив, кивнул массажистам, и те, с явным сожалением, направились в душевую. Вскоре вывели виновника переполоха – невысокого, загорелого до бронзового блеска мужчину с выдающейся лысиной и массивным крестом на толстой золотой цепи. Веня, скрывшийся за колонной, узнал его – это был Боговепрь, тот самый, с которым он недавно столкнулся на корпоративе.

Администрация объявила о досрочном завершении сеанса. Гости возмущались, но поспешили к душевым. Там начались пересуды:

– Вот времена пошли, вот понятия! – ворчал бородатый дядя с татуированными церковными куполами на груди. – За что пассажира повязали? Может, у него семья, дети, семеро по лавкам.

– У нас зря не сажают! – возразил худощавый мужик с круглым, как мяч, животом. – Если ничего не совершил, значит мыслил неверно. Рамсы попутал твой Боговепрь. Недопонял слегонца, на власть полез. А власть – это святое.

– Да ну тебя, – хмыкнул бородач. – Ты что, в патриоты подался?

– Может, и подался, – задумчиво ответил пузатый. – Теперь как у нас заведено? Прикажут – отдашь долг родине и сядешь. И молчи в тряпочку. На том и стоим, что полстраны скоро будет на нарах.

Душевая гудела, как улей, пока гости не начали покидать баню. Максимыч, сидя на лавке, задумчиво тёр потную шею полотенцем.

– Что за жизнь пошла… – буркнул он, глядя в таз с размокшими вениками. Банщик подавил тяжёлый, полный печали вздох и принял запотевшую кружку пива от официанта.

По домам расходиться не хотелось, друзья решили поехать в ночной клуб на Петровке. Сергеев рекомендовал одно весьма «зачетное место». Взяли такси, но несмотря на смехотворное расстояние, попали в мертвую пробку. Таксист, молодой жизнерадостный узбек, проявил осведомленность. По его мнению, улицы перекрыли в связи с демонстрацией.

– Какая, к черту, демонстрация зимой ночью? – удивился Веня.

– Успокойся, Веня, – сказал Белгруевич. – Это ежегодный парад работников муниципальных служб. Духоподъемное мероприятие.

– Разве парады не в мае? – усомнился Сергеев.

– Нет, власти календарь поменяли, уточнил Белгруевич. – На майские принято на дачу ездить. Дневные шествия запретили. К тому же День святого Валентина надо чем-то перебить, это враждебный праздник.

Из окна такси друзья ничего не увидели, кроме рядов машин, мирно дымящих под легким мокрым снежком. Веня отвернулся от стекла и вспомнил, как герой Сартра описывал внезапную, накатывающую без причины тошноту. Эта тошнота иногда словно из ниоткуда настигала интеллигентов, стоило им взглянуть на окружающую реальность.

Внезапно, сам не понимая почему, Веня распахнул дверь машины. Не прощаясь, выскочил на улицу, оставив Сергеева и Белгруевича в состоянии полного изумления. Те только обменялись взглядами, но останавливать друга не стали. Борясь с приступом тошноты, Веня побрел вперед, сворачивая то в один переулок, то в другой. Сырой воздух, пропитанный запахом выхлопных газов, не способствовал улучшению самочувствия.

Ночь перевалила за середину. Выйдя на темную, вымощенную плиткой пешеходную улицу, Веня неожиданно увидел ту самую демонстрацию, которую обсуждали в такси.

Группа людей старалась, кто как мог, выразить патриотические чувства. Впереди шла колонна рабочих в синей униформе. Они держали транспарант с надписью: «Власть – это сила!». За ними шагала разношерстная кучка, состоящая из людей в военной форме разных эпох. На груди у многих поблескивали винтажные медали. Сверху яркими красками сверкал плакат: «Готовы ко всему!». Замыкала шествие дюжина женщин пенсионного возраста в теплых пальто и серых шерстяных платках. Их скромный лозунг гласил: «Все веселей и радостней жить!».

Пьяный бородатый рыбак в камуфляжной куртке, шагая в хвосте колонны, наяривал на баяне «Синий платочек».

У Вени зачесался левый глаз. Он снял перчатку, достал носовой платок и протер слезящиеся глаза. Когда зрение вернулось в норму, демонстрации как не бывало. На пустынной улице остался только одинокий юродивый, изможденный мужчина в грязной шинели железнодорожника. Из-под шинели торчали голые волосатые ноги, обутые в белые женские фигурные коньки.

– Черт знает что, – тихо выругался Веня и, покачав головой, спустился в подземный переход. Он направился к ближайшему входу в метро, надеясь скрыться от навалившегося на него чувства горького абсурда.