Читать книгу: «Возлюбленная. Этюд характера», страница 2

III. Встреча

– Ну что ж, – сказал он, – вот мы и подошли к концу моего отпуска. Какой приятный сюрприз приготовил для меня мой старый дом, который я не считал нужным посещать в течение трех или четырех лет!

– Тебе обязательно уезжать завтра? – с беспокойством спросила она.

– Да.

Что-то, казалось, тяготило их; что-то большее, чем естественная грусть расставания, которое не должно было быть долгим; и он решил, что вместо того, чтобы уехать днем, как намеревался, он отложит свой отъезд до ночи и отправится почтовым поездом из Бедмута. Это даст ему время осмотреть каменоломни отца и позволит ей, если она захочет, прогуляться с ним по пляжу до замка Генриха Восьмого¹¹ на песках, где они могли бы задержаться и полюбоваться восходом луны над морем. Она сказала, что, пожалуй, сможет пойти.

Итак, проведя следующий день с отцом в каменоломнях, Джослин приготовился к отъезду и в назначенное время вышел из каменного дома, в котором он родился на этом каменном острове, чтобы прогуляться в Бедмут-Реджис по тропинке вдоль пляжа, поскольку Эвис некоторое время назад отправилась повидаться с друзьями на Уэллс-Стрит, что было на полпути к месту их свидания. Спуск вскоре привел его к галечному берегу, и, оставив позади последние дома острова и руины деревни, разрушенной ноябрьским штормом 1824 года, он зашагал вдоль по узкой полоске суши. Пройдя сотню ярдов, он остановился, свернул в сторону, к галечной гряде, отгораживавшей море, и сел, чтобы подождать ее.

Между ним и огнями кораблей, стоявших на якоре на рейде, медленно прошли двое мужчин в том направлении, куда он намеревался проследовать. Один из них узнал Джослина и пожелал ему спокойной ночи, добавив:

– Желаю вам счастья, сэр, в вашем выборе, и надеюсь, что свадьба состоится скоро!

– Спасибо, Сиборн. Что ж, посмотрим, как Рождество нам поможет в этом.

– Моя жена заговорила об этом сегодня утром: «Боже, пожалуйста, дай мне увидеть эту свадьбу, – сказала она, – я знаю их обоих с тех пор, как они еще ползали».

Мужчины пошли дальше, и когда они оказались вне пределов слышимости Пирстона, тот, кто молчал, спросил своего друга:

– Кто был этот молодой кимберлин? Он не похож ни на одного из нас.

– О да, он такой и есть, каждый дюйм его тела. Это мистер Джослин Пирстон, единственный сын торговца камнем в восточных каменоломнях. Он собирается жениться на изящной молодой особе; ее мать, вдова, занимается тем же бизнесом, насколько может; но их оборот не составляет и двадцатой части оборота Пирстона. Говорят, он составляет тысячи и тысячи, хотя они продолжают жить на том же пустыре, все в том же доме. Этот сын творит великие дела в Лондоне как «резчик изображений»; и я помню, как мальчишкой он впервые начал вырезать солдатиков из кусочков камня, найденных в мягком слое отцовских каменоломен; а потом сделал набор шахматных фигурок из камня, так и пошло у него. Говорят, в Лондоне он вполне себе джентльмен; и удивительно, что вдруг решил вернуться сюда и взять малышку Эвис Каро – милую служанку, какой она и является, несмотря ни на что… Здрасьте-приехали! Скоро погода изменится.

Тем временем предмет этих замечаний ждал в условленном месте до семи часов, когда пробило время, назначенное между ним и его невестой. Почти в тот же момент он увидел фигуру, выходящую вперед от последнего фонаря у подножия холма. Но фигура быстро превратилась в мальчика, который, подойдя к Джослину, спросил, не он ли мистер Пирстон, и вручил ему записку.

IV. Одинокая прохожая

Когда мальчик ушел, Джослин вернулся по его следам к последнему фонарю и прочитал написанное рукой Эвис:

«МОЙ ДОРОГОЙ, мне будет жаль, если я хоть немного огорчу тебя тем, что собираюсь сказать о нашей договоренности встретиться сегодня вечером в развалинах Сэндсфута. Но мне показалось, что то, что я вижу тебя в последнее время так часто, побуждает твоего отца настаивать, а тебя, как его наследника, сочувствовать ему в том, что мы должны следовать обычаям Острова в наших ухаживаниях – ведь твои родные являются в непрерывной линии очень древними жителями Острова. По правде говоря, мама предполагает, что твой отец, по естественным причинам, мог намекнуть тебе, что так и должно быть. Теперь это противоречит моим чувствам: ведь порядки давно заброшены; к тому же мне это не нравится, даже если есть достояние, как в твоем случае, чтобы в какой-то мере оправдать это. Я бы предпочла довериться Провидению.

Но в целом будет лучше, если я не приду – хотя бы для видимости – и встречусь с тобой в такое время и в таком месте, которые предполагает обычай, по крайней мере, если это известно кому-то, кроме нас самих.

Я уверена, что это решение не сильно тебя встревожит; что ты поймешь мои современные чувства и не будешь думать обо мне хуже из-за них. И, дорогой, если бы мы так сделали, и нам вдруг не повезло бы в этом, то мы оба могли бы иметь достаточно старых семейных чувств, чтобы думать подобно нашим предкам и, в частности, твоему отцу, что мы иначе не сможем достойно вступить в брак; и, следовательно, могли бы стать несчастными.

Однако ты скоро приедешь снова, не так ли, дорогой Джослин? И тогда в ближайшем будущем настанет время, когда больше не потребуется прощаний. Всегда и навеки твоя,

ЭВИС»

Джослин, прочитав письмо, был удивлен выказанной в нем наивностью, а также архаичной простотой Эвис и ее матери, полагавших, что обычаи – все еще серьезный и действующий принцип, который для него и других покинувших остров уже был пережитком варварства. У его отца, как у стяжателя, могли быть практические пожелания по поводу наследников, которые придавали правдоподобие предположениям Эвис и ее матери; но Джослину он никогда не высказывался в пользу древних обычаев, каким бы старомодным он ни был.

Поэтому, забавляясь тем, что она считает себя современной, Джослин был разочарован и немного раздосадован из-за того, что такая непредвиденная причина лишила его ее общества. И как только старые понятия выжили в условиях нового образования!

Просим читателя помнить, что эти события, хоть и недавние в истории острова Пращников¹², произошли более сорока лет назад.

* * *

Обнаружив, что вечер затянулся, и не имея желания возвращаться и нанимать экипаж, он быстро пошел дальше один. В столь открытом месте ночной ветер был довольно порывистым, а море за галечным барьером билось и металось в запутанных ритмах, которые с одинаковым успехом можно было интерпретировать как шум битвы или возгласы благодарности.

Вскоре на бледной дороге перед собой он различил фигуру, фигуру женщины. Он вспомнил, что мимо него прошла какая-то женщина, когда он читал письмо Эвис при свете последнего фонаря, и вот теперь он нагонял ее.

На мгновение он понадеялся, что это может быть Эвис, изменившая свое решение. Но это была не она и не кто-то, похожий на нее. Фигура у этой была выше и квадратнее, чем у его невесты, и, хотя стояла всего лишь осень, она была закутана в меха или в какую-то другую толстую и тяжелую одежду.

Вскоре он поравнялся с ней и смог разглядеть ее профиль на фоне огней рейда. Он был величественный, завораживающий, как у настоящей Юноны¹³. Ничего более классического он никогда не видел. Она шла размашистым шагом, но с такой легкостью и мощью, что в течение нескольких минут разница в их скорости была незначительной; и все это время он размышлял и строил догадки. Однако он уже собрался было пройти мимо, когда она неожиданно обернулась и заговорила с ним.

– Мистер Пирстон, я полагаю, из восточных каменоломен?

Он подтвердил и только сейчас смог разглядеть, какое у нее было красивое, властное лицо – вполне подходящее к гордым интонациям ее голоса. Она была совершенно новым типажом в его опыте, и выговор у нее был не такой местный, как у Эвис.

– Не могли бы вы сказать мне, который час, пожалуйста?

Он взглянул на свои часы при свете спички и, сказав ей, что сейчас четверть восьмого, заметил по мгновенному отблеску огонька, что глаза у нее немного покрасневшие и воспаленные, как будто от слез.

– Мистер Пирстон, простите ли вы меня за то, что, пожалуй, покажется вам весьма странным? Другими словами, могу я попросить вас одолжить мне немного денег на день или два? Я была так глупа, что оставила свою сумочку на туалетном столике.

Это действительно показалось странным: и все же в образе молодой леди были черты, которые в одно мгновение уверили его в том, что она не мошенница. Он уступил ее просьбе и сунул руку в карман. На мгновение рука задержалась там. Сколько она имела в виду, говоря «немного денег»? Юнонианские качества ее фигуры и манер заставили его импульсивно погрузиться в гармонию с ней, и он ответил царственно. Он почуял романтику. Он протянул ей пять фунтов.

Его щедрость не вызвала у нее явного удивления.

– Этого вполне достаточно, спасибо, – тихо заметила она, когда он назвал сумму, чтобы не дать ей возможности увидеть ее самой.

Пока он догонял ее и разговаривал с ней, он не заметил, что поднявшийся ветер, который переходил от пыхтения к рычанию, а от рычания к реву с привычной здесь внезапностью своих перемен, наконец принес то, что и сулил этим своим непостоянством, – дождь. Капли, поначалу ударявшие в их левые щеки, словно пульки из пневматического ружья, вскоре приняли характер шквальной пальбы с противоположного берега, одного залпа которой было достаточно, чтобы пробить рукав Джослина. Рослая девушка отвернулась и, казалось, была несколько обеспокоена таким натиском, которого она явно не предвидела перед тем, как отправиться в путь.

– Мы должны найти укрытие, – сказал Джослин.

– Но где? – спросила она.

С наветренной стороны тянулся длинный однообразный берег, довольно низко громоздившийся, чтобы служить заслоном, за ним слышался клыкастый хруст гальки в море; справа от них простиралась внутренняя бухта или рейд, далекие ходовые огни кораблей сейчас тускло мерцали там; позади них в низком небе то тут, то там вспыхивали слабые искры, показывающие, где возвышается остров; впереди же не было и не могло быть ничего определенного, пока они не добрались до шаткого деревянного мостика, расположенного в миле пути; замок Генриха Восьмого находился еще немного дальше.

Но прямо на самом верху берега, куда ее, по-видимому, вытащили, чтобы уберечь от волн, стояла одна из местных лодок, называемых лерретами¹⁴, дном кверху. Как только они увидели этот леррет, парочка, повинуясь одновременному порыву, устремилась к нему вверх по галечному склону. Затем они поняли, что он лежит там уже давно, и обрадовались, обнаружив, что леррет способен обеспечить большую защиту, чем можно было предположить, глядя издалека. Он служил убежищем или складом для рыбаков, а дно его было просмолено и служило хорошей крышей. Забравшись ползком под носовую часть, которая нависала над берегом с подветренной стороны на подпорках, они пробрались внутрь, где на нескольких шверцах¹⁵, веслах и других обломках деревянных конструкций лежала куча сухого материала – целый невод. Вот сюда они и залезли, и уселись, не имея возможности стоять прямо.

V. Забота

Дождь обрушился на киль старого леррета, как зерно, горстями брошенное каким-то колоссальным сеятелем, и наступила полная темнота.

Они сидели, скрючившись, так близко друг к другу, что он чувствовал прикосновение ее меха. Никто из них не произнес ни слова с тех пор, как они сошли с дороги, пока она не проговорила с напускным безразличием: «Вот незадача!».

Он признал, что так оно и было, и после нескольких последующих замечаний обнаружил, что она, определенно, была вся в слезах, а в ее речи то и дело слышался сдавленный вздох горячности.

– Возможно, для вас это более незадача, чем для меня, – сказал он, – и мне очень жаль, что так вышло.

Она ничего не ответила на это, и он добавил, что здесь довольно пустынное место для женщины, одинокой и идущей пешком. Он надеялся, что не случилось ничего серьезного, что могло заставить ее выйти в такое неподходящее время.

Поначалу она, казалось, вовсе не была расположена откровенничать о своих собственных делах, и ему оставалось только гадать о ее прошлом и имени, а также о том, откуда она могла знать его. Но поскольку дождь не подавал ни малейших признаков прекращения, он заметил:

– Я думаю, нам придется вернуться.

– Никогда! – произнесла она, и в этом слове была слышна твердость, с которой она сжала губы.

– Почему бы и нет? – поинтересовался он.

– На то есть веские причины.

– Я одно не могу понять, откуда вы знаете меня, в то время как я ничего не знаю о вас.

– О, но вы знаете меня – по крайней мере, слышали обо мне.

– В самом деле не знаю. Откуда мне знать? Вы – кимберлин?

– Нет. Я настоящая островитянка – или, вернее, была ей… Вы не слышали о компании «Бест-Бед Стоун»?

– Еще бы! Они пытались разорить моего отца, отобрав у него торговлю, или, по крайней мере, этого хотел основатель компании – старый Бенкомб.

– Это мой отец!

– Правда? Мне жаль, что я так неуважительно отозвался о нем, но я никогда не знал его лично. Передав свой крупный бизнес компании, он, насколько я понимаю, удалился в Лондон?

– Да. Наш дом, вернее, его, а не мой, находится в Южном Кенсингтоне¹⁶. Мы живем там уже много лет. Но в этом году мы арендовали замок «Сильвания»¹⁷, расположенный здесь, на острове. Мы взяли его на месяц или два у владельца, который в отъезде.

– Тогда я остановился совсем рядом с вами, мисс Бенкомб. У моего отца сравнительно скромная резиденция неподалеку.

– Но он может позволить себе большее, если бы захотел.

– Вы что-то слышали об этом? Я – нет. Он почти ничего не рассказывает мне о своих делах.

– Мой отец, – внезапно выпалила она, – всегда ругает меня за мою расточительность! И сегодня он делал это как никогда. Он сказал, что я хожу в городе по магазинам просто в дьявольских масштабах и превышаю свое содержание!

– Это было сегодня вечером?

– Да. А потом между нами разгорелась такая буря страстей, что я сделала вид, что ухожу в свою комнату до конца вечера, но на самом деле сбежала оттуда; и я больше никогда не вернусь домой.

– Что вы собираетесь делать?

– Сначала поеду к своей тете в Лондон, а если она меня не примет, буду сама зарабатывать на жизнь. Я навсегда рассталась со своим отцом! Что бы я делала, если бы не встретила вас, я не могу сказать – наверное, прошла бы пешком весь путь до Лондона. А теперь я сяду на поезд, как только доберусь до материка.

– Если вы вообще когда-нибудь это сделаете в такой ураган.

– Посижу здесь, пока он не прекратится.

И так, на сетях, они и сидели там. Пирстон знал о старом Бенкомбе как о злейшем враге своего отца, который сколотил огромное состояние, поглотив мелких торговцев камнем, но счел отца Джослина слишком крупным, чтобы его переварить, – а ведь тот, по сути, и по сей день был главным конкурентом «Бест-Бед Компани». Джослину казалось удивительным, что судьба поставила его в такое положение, когда он должен был играть сына Монтекки перед этой дочерью Капулетти¹⁸.

Пока они разговаривали, у обоих возникло инстинктивное желание понизить голос, и по этой причине рев бури заставил их придвинуться совсем близко друг к другу. По мере того как проходили четверть часа за четвертью, в их голосах стало появляться что-то нежное, и они забыли о времени. Было уже довольно поздно, когда она опомнилась, встревоженная своим положением.

– Дождь или не дождь, я больше не могу здесь оставаться, – сказала она.

– Пожалуйста, возвращайтесь, – сказал он, беря ее за руку. – Я вернусь с вами. Мой поезд уже ушел.

– Нет, я пойду дальше и найду ночлег в Бедмуте, если когда-нибудь доберусь до него.

– Уже так поздно, что там не будет ни одного открытого дома, кроме маленького заведения рядом с вокзалом, где вы вряд ли захотите остановиться. Однако, если вы полны решимости, я покажу вам дорогу. Я не могу вас оставить. Вам будет слишком неловко идти туда одной.

Она упорствовала, и они двинулись в путь сквозь звенящую и кружащуюся бурю. Море катилось и вздымалось так высоко слева от них и было так близко справа, что казалось, будто они идут по его дну, подобно сынам Израилевым¹⁹. Ничто, кроме хрупкого галечного берега, не отделяло их от бушующего залива, и при каждом ударе прилива о него земля сотрясалась, галька лязгала, брызги взмывали вертикально вверх и проносились над их головами. Большое количество морской воды просачивалось сквозь галечную стену и ручьями пересекало их путь, чтобы слиться с морем с другой стороны. «Остров» по-прежнему оставался островом.

До сих пор они не осознавали всей силы стихии. Прохожих часто сносило в море в этих местах, и они тонули из-за внезапного разлома в береге, который, однако, обладал чем-то вроде сверхъестественной силы, поскольку был способен снова сомкнуться после такого разрушения, подобно облику сатаны, когда тот был рассечен надвое мечом Архангела Михаила:

…но тут же ткань срослась

Эфирная; разъятой не дано

Ей оставаться долго²⁰.

Ее одежда сильнее сопротивлялась ветру, чем его, и поэтому она подвергалась большей опасности. Отказаться от предложенной им помощи было невозможно. Сначала он протянул ей свою руку, но ветер разорвал их так же легко, как пару спелых вишен. Тогда он поддержал ее, обхватив рукой за талию; и она не возражала.

* * *

Где-то в это время – возможно, раньше, возможно, позже – он стал сознавать то чувство, которое в своей зарождающейся и нераспознанной форме таилось в нем с какого-то незамеченного момента, когда он сидел рядом со своей новой подругой под лерретом. Несмотря на молодость, он был уже стреляным воробьем, чтобы не понимать, что это такое, и почувствовал тревогу – даже смятение. Это означало возможное переселение Возлюбленной. Однако этого не произошло, и он продолжал думать о том, какой мягкой и теплой была эта леди в своем меховом одеянии, когда он так крепко обнимал ее; единственными сухими местами на одежде обоих были ее левая сторона и его правая, где они исключали попадание дождя своим взаимным давлением.

Как только они пересекли паромный мост, там было уже чуть больше укрытий, но он не отпускал ее, пока она не попросила его. Они миновали разрушенный замок и, оставив остров далеко позади, шли миля за милей, пока не приблизились к окраинам соседнего курорта. Туда они и направились, не останавливаясь, и перешли мост гавани около полуночи, промокшие до нитки.

Он жалел ее и, хотя был удивлен ее поступком, восхищался ее решимостью. Дома, выходящие окнами на залив, теперь полностью укрывали их, и они без труда добрались до конечной станции новой железной дороги (а именно таковой была станция тогда). Как он и говорил, поблизости был открыт только один дом, небольшая гостиница, где люди оставались до прибытия утренней почты и пассажиров с судов, курсирующих по Каналу. На их просьбу войти отодвинули засов, и они оказались в освещенном газом коридоре.

Теперь он мог увидеть, что, хотя у нее и была прекрасная фигура, почти такая же высокая, как у него самого, она была всего лишь в расцвете юной женственности. Ее лицо, безусловно, поражало, хотя скорее своей властностью, чем красотой; а от ударов ветра, дождя и брызг ее щеки приобрели цвет пиона.

Она упорствовала в своем намерении отправиться в Лондон ранним утренним поездом, и поэтому он предлагал советы только по второстепенным вопросам.

– В таком случае, – говорил он, – вы должны подняться в свою комнату и отослать вниз свои вещи, чтобы их немедленно высушили у огня, иначе они не будут готовы к утру. Я скажу слугам, чтобы занялись этим, и пришлю вам наверх что-нибудь поесть.

Она согласилась на его предложение, не выказав, однако, никаких признаков благодарности; и когда она ушла, Пирстон отослал ей легкий ужин, обещанный сонной девушкой, которая была «ночным портье» в этом заведении. Он и сам почувствовал зверский голод и принялся, как мог, сушить свою одежду и одновременно есть.

Сначала он сомневался, что делать, но вскоре решил остаться здесь до завтра. Укутавшись в пледы и найдя тапочки в шкафу, он ухитрился устроиться поудобнее, когда горничная спустилась вниз с охапкой влажной женской одежды.

Пирстон отошел от огня. Служанка опустилась на колени перед очагом и подняла вверх на вытянутых руках одно из одеяний Юноны, от которого тут же начало подниматься облачко пара. Встав на колени, девушка принялась клевать носом, приходила в себя и клевала снова.

– Ты хочешь спать, девочка моя, – проговорил Пирстон.

– Да, сэр, я уже давно не спала. Когда никого нет, я ложусь на кушетке в другой комнате.

– Тогда я избавлю тебя от этого; иди и приляг в другой комнате, как будто нас здесь и не было. Я высушу одежду и сложу вещи здесь в стопку, которую ты и отнесешь утром молодой леди.

«Ночной портье» поблагодарила его и вышла из комнаты, и вскоре он услышал ее похрапывание из соседнего помещения. Затем Джослин приступил к делу, перебирая одеяния и расправляя их одно за другим. Как только поднялся пар, он погрузился в задумчивость. Он опять ощутил перемену, произошедшую во время прогулки. Возлюбленная, переезжая из дома в дом, – перешла к обладательнице этого наряда.

Через десять минут он уже обожал ее.

А как насчет малышки Эвис Каро? Он уже не думал о ней так, как раньше.

Он не был уверен, что когда-либо видел настоящую Возлюбленную в этой подруге своей юности, как бы он ни заботился о ее благополучии. Но, независимо от того любил он ее или нет, он чувствовал, что дух, эманация²¹, идеализм, которые назывались его Любовью, украдкой перелетали от какой-то отдаленной фигуры к ближайшей в комнате наверху.

Эвис не сдержала своего обещания встретиться с ним в уединенных руинах, испугавшись собственных фантазий. Но на самом деле он в большей степени, чем она, был воспитан в островной невинности, хранившей старые нравы; и таковы были странные последствия заблуждения Эвис.