Яд или лекарство? Как растения, порошки и таблетки повлияли на историю медицины

По турецкой технологии делалась простая царапина, как правило, на руке, достаточно глубокая, чтобы пошла кровь. Туда на острие иглы помещалась смесь из смолотой в пыль коросты и/или гноя пациента с легким течением заболевания, этот «препарат оспы» вызывал ослабленную форму болезни. Когда она проходила, ни один привитый ребенок больше не должен был бояться заражения оспой.

Леди Мэри была восхищена. Вероятно, она обсуждала процедуру с врачами из британского посольства и говорила с послом Франции, который заверил ее, что эта практика так же обычна и безвредна, как принятие ванны в Европе. Несколько европейских докторов уже описывали эту практику в одобрительных словах в письмах домой, но на медицину это не повлияло. Поэтому леди Мэри начала думать о том, чтобы предпринять кое-что очень смелое и, возможно, очень безрассудное: она решила сделать эту варварскую «прививку» своему собственному сыну.

Действовать приходилось быстро: ее мужа уведомили, что его отзывают в Англию. Поэтому, не поставив его в известность, леди Монтегю назначила встречу со старой женщиной, обученной этой технике, и попросила хирурга посольства – несколько сдержанного шотландца по имени Чарльз Мейтленд – присоединиться и понаблюдать. Старая женщина, вооруженная препаратом из свежего волдыря подходящего легкого случая оспы, приехала и вытащила длинную (Мейтленд записал «ржавую») иглу, оцарапала руку мальчика достаточно глубоко, чтобы шестилетка завыл, смешала немного субстанции с кровью мальчика и втерла это в рану. Мейтленд вскочил. Обычно, чтобы результат точно был, прививки делались в обе руки, и Мейтленд решил облегчить боль мальчику, взяв вместо иглы хирургический скальпель, чтобы поцарапать другую руку. Он сам положил внутрь частичку оспы и перевязал раны.

И они начали ждать. Как и предполагалось, через неделю ребенок заболел легкой формой оспы, а потом полностью выздоровел без каких-либо шрамов. Леди Мэри защитила своего сына. Больше никогда он не болел оспой.

Это был переломный момент: в Турции леди Мэри и Мейтленд узнали, как целенаправленно вызвать легкую форму оспы у детей, чтобы предотвратить гораздо более тяжелый – и, вероятно, фатальный – случай впоследствии.

Для леди Монтегю это было очень личным делом: если бы ее брата так же привили, он остался бы в живых. Если бы она сама была привита, ее красота осталась бы неизменной. Она решительно настроилась привезти турецкую технологию с собой домой.

Одно было сомнительным: она не доверяла английским докторам в освоении этой практики. Слишком многие из них делали слишком большие деньги на работе по старым, неэффективным методикам лечения болезни. «Мне не следовало бы отказываться писать некоторым нашим докторам лично, если бы я знала хоть кого-то из них, кто был бы достаточно доблестен, чтобы уничтожить такую существенную статью своего дохода на благо человечества, – писала леди Монтегю. – Однако возможно, если я доживу до возвращения, я смогу набраться смелости начать с ними войну».

После возвращения в Лондон она начала свой бой.

Английское медицинское сообщество реагировало презрением. Их неприятие было отчасти религиозным (чему могли научить христиан эти приверженцы Мухаммеда?), отчасти сексистским (чему может научить образованных мужчин-врачей необразованная женщина?) и отчасти медицинским.

Стандартный подход к лечению оспы в Англии в 1720 году основывался на античной системе баланса четырех жидкостей: крови, флегмы, черной и желтой желчи. Существовала теория, что, если что-то выводит эти жидкости из баланса, возникает болезнь. Лечение разрабатывалось таким образом, чтобы вернуть их в равновесие. При оспе пустулы были, очевидно, попыткой организма сбалансироваться, исторгая гнусное вещество изнутри наружу. Задачей врача было помочь природе сделать свою работу, подвергая пациента кровопусканиям, давая ему слабительное и вызывая рвоту.

От этого пациенты слабели и умирали толпами.

Прививки по-турецки, с энтузиазмом описываемые леди Мэри, не подходили под эту схему. Поэтому врачи их отвергали.

Весной 1721 года в Лондоне поднялся еще один всплеск эпидемии оспы. Он был особенно страшным. Сейчас у леди Монтегю уже была дочь, рожденная незадолго до отъезда из Константинополя (и потому слишком маленькая для вариоляции там), и ее нужно было защитить от болезни. Девочке исполнилось три года, что было вполне достаточно для прививки. Леди Монтегю позвала осуществить это Мейтленда, который тоже уже вернулся домой. Шотландец снова был сдержан: если бы что-то пошло не так, это сильно ударило бы по его медицинской репутации. Чтобы защитить его и воодушевить остальных, для наблюдения за процедурой позвали свидетелей. Леди Мэри хотела, чтобы это было больше, чем просто ее частным решением. Она хотела, чтобы прививка ее дочери стала общественным свидетельством эффективности процедуры.

Поскольку леди Мэри не могла повлиять на врачей, она начала обсуждать процедуру с другими людьми своего социального круга. У нее были друзья в высшем обществе, вплоть до придворных, в том числе Каролина, принцесса Уэльская, жена наследника королевского престола. Каролина позаботилась, чтобы одним из свидетелей стал сам королевский доктор. Светила в париках собрались, чтобы проследить за действом, разыгранным перед их глазами, нервничающий Мейтленд с помощью скальпеля сделал небольшие надрезы на коже девочки и поместил туда немного гноя от легкого случая оспы.

Все прошло хорошо, и дочь леди Мэри легко прошла свозь ожидаемо мягкое течение болезни, за ее восстановлением наблюдали несколько ведущих медицинских умов тех дней. Мэри приглашала людей к себе домой, чтобы те посмотрели на ее дочь, и девочка принимала постоянный поток посетителей: иногда врачей, иногда из высшего общества.

Вскоре – а эпидемия все нарастала – многие аристократы из круга Монтегю начали просить привить их детей. И первой из них была сама принцесса Уэльская.

Каролина, рожденная в Германии жена будущего короля Георга II, к тому моменту была матерью пятерых маленьких детей, один из которых должен был унаследовать трон. Каролина, как и Мэри, была очень умна. Она переписывалась с великим немецким мыслителем Готфридом Вильгельмом Лейбницем и другими ведущими умами тех времен. Вольтер называл Каролину философом в королевской мантии. Неудивительно, что она подружилась с леди Мэри. И после того как Каролина увидела, что произошло с дочерью Мэри, принцесса была намерена привить своих детей.

Она решила спросить разрешения у своего свекра, короля Георга I. И он отказал. Король не хотел рисковать своим родом ради этой иностранной технологии без долгосрочных доказательств ее безопасности. Каролина была вынуждена организовать дополнительные эксперименты, на этот раз на осужденных добровольцах из тюрьмы Ньюгейт. В обмен на их помощь отобранные заключенные получали королевское прощение.

Трое мужчин и трое женщин-заключенных должным образом перенесли вариоляцию перед аудиторией в 20 ученых и докторов и были помещены под пристальное наблюдение. Через несколько недель пятеро из них ожидаемо заболели оспой в легкой форме и поправились (шестой, как оказалось, уже болел оспой, поэтому вакцинация ничего не изменила). Но сделала ли вариоляция подопытных по-настоящему устойчивыми к «дикой» оспе, буйствовавшей в Лондоне? Чтобы это выяснить, одной из заключенных, девятнадцатилетней девушке, приказали каждую ночь лежать в кровати с десятилетним мальчиком, который боролся с тяжелой формой оспы. Она неделями заботилась о нем и не заболела. Это обнадеживало, но было ли достаточно такого доказательства?

Нет. Организовали другую демонстрацию, на этот раз с 11 лондонскими сиротами в качестве испытуемых. Снова с хорошими результатами.

Использование заключенных и сирот в ранних экспериментах задало тон в медицине на следующие два столетия: когда новое лекарство нужно было протестировать на людях, проще было пойти туда, где они меньше всего сопротивлялись бы – где можно контролировать их действия и передвижения и где за ними легко наблюдать по прошествии длительного времени.

Заключенные и сироты считались наиболее подходящими, как позднее душевнобольные и солдаты. Пациенты госпиталей были еще одним вариантом. Только недавно по историческим меркам врачи начали заботиться об информированном добровольном согласии.

В сентябре 1721 года двери Ньюгейта распахнулись и шестеро здоровых, недавно вакцинированных заключенных вышли на свободу. Это был исторический момент. Эти тесты на заключенных и сиротах были первыми «клиническими испытаниями», как мы их сейчас называем, – проверками нового лекарства или медицинской процедуры на группах людей, чтобы убедиться в безопасности и эффективности изобретения. Сейчас клинические испытания – стандартная часть тестирования всех современных лекарств. Каждое выписываемое лекарство сегодня должно зарекомендовать себя как безопасное и эффективное для пациентов, и единственный способ это проверить – дать людям принять его. Клинические испытания сегодня, как правило, включают сотни или тысячи пациентов, а индустрия клинических испытаний – это большой бизнес.

Но в 1721 году таких стандартов не было. Вовлечены оказались лишь маленькая группа докторов, шесть заключенных и 11 сирот. Однако в то время не было никаких научно достоверных экспериментов. Тесты, проводимые на многочисленных пациентах, аккуратно отслеживаемые, с записываемым наблюдением и с публикуемыми результатами, были придуманы спустя много лет.

Так другие могли опробовать те же методы и сравнить результаты. Медицина превращалась в науку.

Свидетельства Мэри и Каролины дали свой эффект. Вариоляция привлекала интерес все большего числа ученых и врачей, которые медленно, на пробу, начали осваивать процедуру.

Но нужна была поддержка еще одной знаменитости, чтобы привлечь общественность. Это случилось весной 1722 года, когда принцесса Каролина наконец получила от короля разрешение на вакцинацию двух старших дочерей. Примечательно, что это разрешение распространялось только на девочек: король не мог рисковать потенциальным наследником престола. Девочки прошли через вариоляцию и выжили. Публика ликовала.

Королевское доказательство дало два эффекта. Во-первых, все большее число представителей английской знати организовывали вариоляцию для своих детей, ее популярность росла волнообразно, все больше врачей начинали ее проводить, и так она стала более доступной для обычных людей.

Во-вторых, появилось противоположное движение, началась реакция общественности против вакцинации – прямой предок сегодняшних антипрививочников.

Противники вариоляции в Англии при Георге высказывали свои возражения в памфлетах и брошюрах, в пабах и кофейнях. Некоторые апеллировали к тому, что эта практика была иностранной и варварской, другие не доверяли тому, что ее распространяли (даже на практике, в Турции) женщины, некоторые считали ее безбожной, многие думали, что она опасна. Была и политическая подоплека: поскольку роялисты были за, антироялисты автоматически рассматривали ее как подозрительную.

У противников вариоляции было много средств для нападения. По мере распространения этой практики у небольшой части реципиентов болезнь приобретала более серьезную форму. Некоторые умирали. К 1729 году, согласно одному из подсчетов, из 897 привитых англичан 17 умерли. Этот уровень смертности, примерно один из 50, был гораздо лучше, чем шанс 1 к 4 умереть, заразившись оспой обычным путем, поэтому масса ведущих врачей продолжила применение новой процедуры. Но некоторая часть общественности отвернулась от нее, подстрекаемая духовенством, убеждавшим, что только во власти Бога отделять живых от мертвых и что поэтому вариоляция была антихристианской. Проводя вариоляцию и иногда убивая этим, разве врачи не вели себя как отравители?

Движение против вариоляции подогревалось яркими историями – о провалившихся процедурах, о пациентах, которые умерли, о пациентах, чьи члены семьи от них подхватили болезнь и умерли, – а также ксенофобией и вопросами о преступном характере процедуры. Почему врачам разрешают получать выгоду от страданий?

Некоторые доктора отказывались проводить процедуру. Другие пытались ее улучшить. Появление вариоляции стало переходным этапом в истории медицины, когда двухтысячелетнее правление одной большой медицинской теории – идеи о четырех жидкостях – уступало дорогу новым представлениям, выработанным научно. Доктора разрывались между прошлым и будущим и пытались приспособить вариоляцию под старую схему. В прежней системе образование гноя рассматривалось как благо – «доброкачественный гной» был знаком выздоровления, – поэтому английские врачи предпочитали использовать скальпели, а не иглы при вакцинации, углубляли надрезы, прорезая кожу до мускулов, чтобы выработка гноя шла лучше. Другие пережитки старой системы включали подчеркнутое внимание к кровопусканиям, слабительным и строгой диете.

Так возникла английская вариация турецкой процедуры. Вариоляция больше не была быстрым оцарапыванием с последующим периодом изоляции, чтобы возникла и прошла легкая форма оспы.

Английские врачи настаивали на долгих, сложных режимах подготовки, несколько дней или недель перед вакцинацией давали детям слабительное, делали кровопускания и сажали на диету. Это усложнило процедуру, сделало ее более затратной по времени – и более выгодной для врачей.

Поскольку большинство тех, кто раньше всех прививался, были богатыми аристократами, они могли позволить себе потратиться. Соответственно цены взлетели.

Один из привитых детей, восьмилетний сирота, впоследствии описал, как его неделями «подготавливали»: неоднократно делали кровопускания, давали слабительное, держали на скудной овощной диете и запирали в «группе вакцинации» с другими мальчиками. Он настолько ослаб к моменту своей встречи с оспой, что сильно заболел и несколько недель оставался в этой группе, пока его наконец не выпустили. Этот ужас остался с ним до конца его дней. Его звали Эдвард Дженнер.

Но во времени Дженнера – второй половине XVIII века – большинство врачей, по крайней мере, признавали, что вариоляция была лучшим орудием в борьбе с оспой. И они улучшали свои навыки, постепенно отказываясь от глубоких порезов и кровопусканий, возвращаясь к турецкому методу. Чем проще и дешевле становилась вариоляция, тем шире к ней прибегали. Поговаривали о правительственной поддержке вариоляции.

К этой практике все шире обращались в Америке и в Европе. В Америке чернокожий раб, которого вакцинировали еще в его родном племени в Африке, помогал своему хозяину Коттону Мэзеру ускорить ее распространение. В России Екатерина Великая была тайно привита своим врачом в 1768 году (который так нервничал из-за возможного провала, что держал лошадей наготове на случай, если придется спасаться бегством). Тысячи людей прошли через эту процедуру.

Леди Мэри выиграла. Она прожила длинную и выдающуюся жизнь, общаясь с величайшими умами своей эпохи (ею настолько восхищался великий поэт и эссеист Александр Поуп, что, по общему мнению, ей следовало прекратить с ним общение), влюбившись в блестящего венецианского графа (ради которого оставила мужа), путешествуя по Европе и продолжая зарабатывать славу своими произведениями.

Ее сын, мальчик, которого она привила в Константинополе, прожил жизнь в расточительстве и азартных играх, став разочарованием.

Дочь Мэри, девочка, с чьей помощью демонстрировали успех медицины, вышла замуж за будущего премьер-министра Англии.

Леди Мэри Уортли Монтегю заслуживала того, чтобы после ее смерти в 1762 году ее помнили как пионера медицины. Но ее величайшее достижение, знакомство Европы с вариоляцией, оставалось малоизвестным до недавнего времени. Внимание всего мира и слава достались не ей, а Эдварду Дженнеру, мальчику, который так сильно страдал во время испытаний и который стал известен как отец вакцинации.

У доярок всегда самый лучший цвет лица. Все деревенские жители знают: в Англии девушки, которые доили коров каждое утро, чаще всего были розовощекими, с прекрасной кожей и – что самое важное – без оспин. Может, так было из-за диеты, особо богатой на молоко, сливки и масло. Или дело было в чем-то еще.

Иногда вымя коровы покрывалось точками – из-за легкой формы оспы. Или почти оспы, но не несшей реальной угрозы. Доярки часто подхватывали ее от прикосновений руками и на несколько дней тоже покрывались точками. После этого они очень редко заражались оспой. Поэтому на фермах они часто были сиделками у тех, кто подхватывал эту болезнь. В деревнях об этом хорошо знали.

Фермеры тоже могли заразиться. Так было с одним из них по имени Бенджамин Джести в местечке рядом с Дорсетом в середине XVIII века. Он был молод и, как многие селяне около Йетминстера, переболел коровьей оспой, она быстро прошла, и он больше об этом не задумывался. Джести стал столпом общества, фермером, известным благодаря своему упорному труду, здравомыслию и растущему достатку.

Среди его многочисленных друзей и знакомых был Джон Фьюстер, местный врач, который практиковал вариоляцию. Фьюстер знал про местные поверья о связи между доярками, коровьей и людской оспой. Однажды он читал небольшую лекцию в Лондоне о том, что коровья оспа, кажется, может предотвратить более серьезную болезнь. На него не обратили внимания.

Фьюстер мог теоретизировать, но именно фермер Джести воплотил его идеи в жизнь. Когда в 1774 году эпидемия угрожала его территориям, он боялся не за себя – он уже переболел коровьей оспой. Но его жена и двое маленьких сыновей еще не перенесли ни эту легкую форму, ни настоящую оспу. Приближавшаяся эпидемия могла их убить. Поэтому Джести решил дать им ту же защиту, что получил когда-то сам. Он поспрашивал в округе и узнал, что у коровы в соседнем хозяйстве была оспа. Он собрал свою семью и повел ее в трудный путь через поля к зараженному животному. Там он оцарапал вымя, взял кусочек ткани, зараженной коровьей оспой, и с помощью иглы для штопки занес в руки своих жены и детей.

Сначала дела пошли тяжело. У жены развилась инфекция в ранке, и нужно было вызвать доктора. Слух дошел до соседей, и они с гиканьем и глумлением швыряли в него грязью и камнями за то, что он бросил вызов Богу.

Но потом план сработал. Семья Джести, все трое, переболели легкой формой коровьей оспы. И позже, когда вспышка эпидемии достигла деревни, болезнь их не затронула. Похоже, что Джести спас их жизни. Но он был скромным человеком, желавшим сохранить хорошие отношения с соседями. Поэтому он не стал хвастаться. Он вернулся к своей работе на ферме.

Только много позднее история приобрела известность, и Джести стал известен как первый человек, осуществивший вакцинацию (от лат. vacca – корова).

Этот термин через несколько лет после эксперимента Джести ввел в употребление человек, который забрал львиную долю славы за это открытие, – Эдвард Дженнер. В 1790-х, через несколько десятилетий после трудного похода Джести через поля, Дженнер аккуратно проделал научную работу, необходимую, чтобы убедить мир в том, что вакцинация с помощью материала коровьей оспы будет и значительно безопаснее, и эффективнее, чем старый метод вариоляции настоящей оспой. Именно Дженнер завоевал всемирную славу. Сначала его идеи критиковались, но потом были приняты. Как позднее высказался ученый Фрэнсис Гальтон: «В науке слава достается тому, кто убедит мир, а не тому, у кого первого возникает идея».

И усилия первопроходца леди Монтегю – как усилия многих других женщин в истории науки – были по большей части проигнорированы.

В 1863 году, как раз через несколько часов после выступления с Геттисбергской речью, Авраам Линкольн, как считают большинство историков, заболел оспой. Спустя четыре недели он поправился, но его личный слуга умер от болезни.

Несмотря на все, чему Мэри Монтегю, Бенджамин Джести, Эдвард Дженнер и другие учили мир, болезнь все еще бушевала на большей части планеты, и так продолжалось еще 100 лет. В XX веке одна только оспа, по оценкам современников, убила 300 миллионов человек по всему миру – больше чем вдвое превышая количество жертв всех войн и природных бедствий за столетие.

Но вакцинация от оспы дала эффект. Чем больше людей вакцинировалось, тем меньше жертв становилось разносчиками болезни. В странах, где вакцинация шла усиленно и где предписывалось делать прививки в том числе и школьникам, удалось снизить число заболевших до нуля. Последний случай дикой оспы в США был в 1949-м, в Северной Америке в 1952-м, в Европе в 1953 году. Было ясно, что если серьезные усилия по вакцинации предпримет каждая нация, то появится шанс стереть болезнь с лица Земли.

Выяснилось, что оспа, величайшая из всех убийц, была также отличным кандидатом на устранение. Прежде всего, ее легко было отследить. Очевидные симптомы возникали спустя пару дней, и пациентов можно идентифицировать и изолировать до того, как инфекция широко распространится. Также важен был тот факт, что человеческие штаммы не передавались животным. Была небольшая либо нулевая вероятность, что где-то в отдаленной местности прячется и ждет своего часа «звериный источник» оспы – как это бывает с другими болезнями (как желтая лихорадка, которая может так же поражать мартышек, а потом снова перейти к людям). Наконец, новые вакцины от оспы – гораздо более действенные, чем вариоляция коровьей оспой Дженнера, – эффективнее, проще в использовании и безопаснее, что упрощает задачу защитить всё население в кратчайшее время.

Сегодня мы знаем гораздо больше о том, как нас защищают вакцины.

Монтегю, Джести и Дженнер пришли к своим открытиям с помощью простых наблюдений: они увидели, что происходило само собой, и предпринимали попытки, чтобы то же самое вышло еще лучше у многих людей. Они не знали, почему это сработало, так как они не знали, что вызывало оспу – или любые другие заразные болезни.

Эти открытия ждали своего часа до второй половины XIX века, когда Луи Пастер, Роберт Кох и другие показали, что многие болезни вызываются и распространяются не разбалансировкой жидкостей, а невидимыми живыми организмами под названием «микробы». Микробная теория взорвала медицину словно бомба, разбивая старые представления и расчищая путь для новых подходов к лечению. Появилось еще больше вакцин от других болезней, таких как бешенство, сибирская язва и, наконец, полиомиелит. Правильная вакцина может творить чудеса в борьбе с отдельными заболеваниями.

Но не со всеми. Выяснилось, что большое число вакцин просто не действуют как следует. Все зависит от конкретной болезни. С 1880-х и в течение 1930-х ученые пытались выяснить почему. Почему вообще вакцины срабатывают?

Ответ был найден в защитных механизмах самого тела. Вместе с микробной теорией и развитием вакцин мы начинали больше изучать иммунную систему – сложную, хорошо сбалансированную, многосоставную систему, позволяющую нашему телу определить, выследить и разрушить враждебные микроорганизмы, такие как бактерии и вирусы. Выяснилось, что вариоляция леди Мэри и вакцина Дженнера были как бы звонком будильника для иммунной системы, дававшим маленькие дозы вируса (инфекционного микроорганизма меньше бактерии, первый вирус идентифицировали в 1892 году). Как только враг определен, тело способно его запомнить и построить очень быструю защиту, если он снова появится. Это иммунитет к болезни.

Оказалось, что оспа вызывалась двумя штаммами вируса натуральной оспы: один из них очень опасен (Variola major), а другой менее (Variola minor). Вакцины хорошо срабатывают с обоими – фактически лучше, чем вакцины вообще помогают при других болезнях. Заражение каждой болезнью уникально. Вирус гриппа, например, происходит от многих штаммов, которые мутируют и каждый год меняются, поэтому вакцины могут оказаться менее эффективными. Малярия вызвана большим количеством различных патогенных микроорганизмов, паразитами. Не существует достаточно действенной вакцины против малярии. Некоторые вирусы и микробы, например, ВИЧ, научились прятаться от иммунной системы, делая вакцины менее эффективными. И так далее.

Но вакцины от оспы так хорошо работали, что к 1960 году мировые организации в области здравоохранения решили окончательно уничтожить эту болезнь. Это была невероятная борьба. Врачи пересекали джунгли и поднимались на вертолетах в горные деревни, вакцинируя каждого, кого могли встретить в чрезвычайно отдаленных областях Азии, Южной Америки и Африки. Их цель была нова для медицины: не просто контролировать заболевание, но избавиться от него навсегда.

И это заняло не так много времени. В 1977 году Али Маоу Маалин, 23-летний медработник и повар госпиталя в Сомали, занял свое место в истории как последний человек на Земле, который заразился натуральной оспой. Сомали, с ее племенами кочевников и глухими местностями, стала последним прибежищем для оспы. Когда Маалин слег от болезни, его тут же отправили в карантин, каждого, кто входил с ним в контакт, проверяли на наличие недавней прививки и тщательно отслеживали перемещения. Он выжил и посвятил свою жизнь борьбе с буйством полиомиелита в Сомали.

Мировые эксперты в области здравоохранения затаили дыхание и наблюдали. Месяцами – уже прошло время, которое, как предполагали исследователи, вирус может жить без человеческих передатчиков, – нигде больше не было случаев оспы.

Была объявлена победа. Оспа, самая кровожадная болезнь всех времен, ушла.

Или люди так думали.

В 1978 году Джанет Паркер, фотограф средних лет из Бирмингема, Англия, слегла с болезнью, которую она приняла за простуду. Потом появилась сыпь. И превратилась в пустулы.

Доктора были изумлены. Никто не видел в Британии ни одного случая оспы десятилетиями. Но симптомы было ни с чем не спутать. Потом врачи выяснили, что работой Джанет было делать фотографии тканей и органов для врачебной картотеки. Она проявляла пленку в темной комнате как раз над лабораторией, где медицинский исследователь по имени Генри Бедсон проводил свои испытания – над оспой.

Вирус прогнали из естественной среды обитания, но некоторые образцы еще сохранились, замороженные и запертые от потомков (для научных исследований) в горстке лабораторий, разбросанных по всему миру. Одна из них принадлежала Бедсону.

Когда позднее эта история всплыла, оказалось, что у лаборатории, где Бедсон изучал оспу, уже были проблемы. Власти предупредили его, что его оборудование не отвечает мировым стандартам безопасности, и пригрозили закрыть лабораторию через несколько месяцев. В то время как Паркер подхватила болезнь, Бедсон торопился получить результаты, пока мог.

В точности никто не знает, что произошло. Вирус мог попасть в лабораторию через воздуховоды, на зараженной одежде или оборудовании – даже официальное расследование потом не смогло отследить маршрут, – но как-то вирус Бедсона добрался до Джанет Паркер.

Началась настоящая медицинская катастрофа. Дом жертвы запечатали и стерилизовали. Проверили ее записи о вакцинации: она прививалась, но 12 лет назад. Чтобы поддержать иммунитет, надо повторно делать прививку каждые несколько лет. Но в Великобритании так давно не было ни одного случая оспы, что люди не обращались за прививками, у части молодежи совсем не было иммунитета к ней.

Паркер должны были поместить в карантин, как и всех, кого власти смогли определить как контактных с нею, всего 500 человек, включая ее родителей и водителя скорой помощи, который привез ее в госпиталь.

Внезапно британская система здравоохранения оказалась отброшенной на 70 лет назад. Где все, с кем Паркер контактировала, должны были проводить карантин? Больше не было инфекционного госпиталя, построенного в 1907 году, чтобы изолировать большинство тяжелобольных инфекционными болезнями, – это место так мало использовали в 1970-х, что его персонал сократили до двух человек. Здание отчистили, обставили мебелью и быстро вернули к жизни. Многие из тех, кто контактировал с Паркер, оказались здесь, и у них отслеживали симптомы болезни.

Основное внимание было приковано к самой Паркер. Ее состояние ухудшалось. По всему телу были отметины оспы: от макушки до ладоней и ступней. Дыхание стало затрудненным. Начался кошмар: ее мать тоже слегла. Отец, изолированный в том же госпитале, тревожился за жену и дочь, и, когда он навещал Паркер, у него случился сердечный приступ. Через несколько дней он скончался.

Тем временем Генри Бенсон, исследователь оспы, зашел в сарай в своем саду и перерезал себе горло. В предсмертной записке можно прочитать: «Я прошу прощения за то, что не оправдал доверия, которое так много друзей и коллег возлагали на меня и мою работу, а прежде всего за то, что втянул в пересуды мою жену и любимых детей. Пусть то, что я сделаю, будет наименее разумным из всего, что я сделал, но пусть это позволит им получить покой».

Через 10 дней оспа убила Джанет Паркер.

Ее тело посчитали биологически опасным. За похоронами следили представители здравоохранения, кортеж сопровождала полиция в машинах без номеров. Присутствующих на похоронах держали подальше от тела, которое сожгли в особом крематории. После этого крематорий тщательно отчистили медицинские техники.

Были официальные расследования, дебаты в парламенте и финальная реакция Всемирной организации здравоохранения. Было решено, что оспа явно слишком заразна, чтобы исследовать ее в таком большом количестве лабораторий. Если она выйдет за пределы хранилищ, риски окажутся слишком высоки. Через несколько лет после смерти Паркер фактически все лабораторные хранилища оспы в мире были уничтожены. Единственные экземпляры Пятнистого Монстра остаются сегодня на хранении в двух плотно закрытых лабораториях: одна в Центре по контролю и профилактике заболеваний в Атланте (США) и другая в Государственном научном центре вирусологии и биотехнологии в Кольцово (Россия).

По крайней мере, так мы считаем. Нет гарантии, что не существует нелегальных хранилищ, секретно спрятанных в других местах. Распад Советского Союза в 1990-х привел к беспокойству о безопасности хранимых в России образцов оспы. Риск угрозы мирового терроризма после 2001 года только увеличивает страх. В 1994 году исследовательская группа опубликовала полный геном вируса оспы, и нет уверенности, что какая-нибудь подпольная лаборатория однажды не реконструирует живой вирус с помощью продвинутого оборудования для работы с генами.

Ни у кого не было оспы в течение 40 лет. Никто ею не болел, и только малая часть человечества имеет к ней иммунитет.

В США практика прививок от оспы закончилась в 1971 году, и сегодня такая прививка требуется только для военнослужащих в Корее и в некоторых других отдельных случаях. Сейчас мы настолько же восприимчивы к оспе, как ацтеки, инки или британские дети в 1700 году.