Очередь

Штаб очереди, оргкомитет, отцы общества, когда собирались вместе, выглядели уже совсем внушительно – одних «сотников» было человек пятнадцать.

Утром, около девяти, они вновь объявили перекличку. Несколько человек выбыло из второй сотни, и Лариса чуть продвинулась вперед. Может, люди решили сбегать на работу – отметиться, или сообщить, или просто предупредить. Впрочем, не исключено, что кто-то и не выдержал, отказался от идеи автособственничества.

Лариса из автомата позвонила в отделение: «пожара» нет, сказали ей, все более или менее благополучно.

– Нарциссовна…

– Борисовна.

– Аминь. И прекрасно. Все равно. Съездили б вы еще разок. В течение часа проверки не будет, ручаюсь. Купили б что-нибудь похарчиться. Возьмите деньги.

– Деньги у меня есть. Боюсь только.

– Гарантию даю. Даже если в очереди стихийно возникнет такая мысль, я протяну до вашего приезда.

Ларисе и самой это было нужно: и по магазинам поездить, еды поискать, и продуктовый заказ от Стасовой работы сегодня надо было получить.

Тамара Васильевна поехала с ней.

В ближайшем гастрономе они быстро пробежали по отделам, выбрали, что им было нужно из того, что есть, разошлись – одна к продавцу, другая в кассу. В отделы, где было много народа, они даже не заходили, обошлись, так сказать, минимумом.

Затем были определены и распределены задачи: Ларисе – сварить кофе и наполнить им термосы, Тамаре – приготовить бутерброды и разделать курицу. Дочь, придя из школы, изжарит ее к следующему набегу двух гипотетических владелиц новых автомобилей. В магазине ни о чем не разговаривали – было не до этого. Лариса решила еще заскочить в мясной отдел – купить что-нибудь для дома. Около морозильного желоба для продуктов толпились люди и смотрели на дверь отдела, откуда должны были вынести мясо.

Удалось и им дождаться.

В подъезде Лариса выгребла из забитого почтового ящика газеты, журналы, письма. Все было Стасу, но он за такой малостью спускаться, конечно, не стал.

Дверь в комнату Стаса была закрыта: уже работал, сейчас к нему лучше не соваться. Он, наверное, весь ушел в рисование своих закорючек: интегралов, логарифмов – кто их знает, как они называются. Самое сложное слово из этой области, оставшееся в ее голове еще со школьной поры, – «логарифм», а уж слово «интеграл» запало в нее позже, когда соклассники, задурманенные малопонятными терминами, пошли в технические институты и гордо понесли в старую компанию все вновь узнанное. Она в долгу не оставалась и сыпала своими, не менее дикими для чужого уха медицинскими заклинаниями. Ведь, чуть научившись чему-то, так приятно поражать непосвященных. А вот Стас, который постоянно занимался этой интегрально-дифференциальной чепухой, всегда щадил ее мозг и уши: в их обиходе не было профессиональных, заумных, узкоспециальных, поражающих слух и воображение разговоров, неведомых слов, кроме прочно вошедших в его жизнь из математики выражений и оборотов: «инвариантно», «по определению», «договоримся о терминах», «экстраполировать» и других, ныне обычных в речах образованного человечества. Стас достаточно образован и интеллигентен, чтобы разговаривать не на птичьем языке профессионалов. Впрочем, она-то и сама нередко грешила сугубо специфическими, то есть патогномоничными, как выражаются медики, изысками врачебного воляпюка.

Короче, Станислав рисовал закорючки, мама мыла посуду, Коля был в школе – все при своих делах.

– Ларисонька! Это ж невозможно. Ты ж совсем подорвешь свое здоровье!

– Мне из больницы не звонили?

– Нет, никто.

– Коля в школе?

– Все в порядке, Ларисонька.

– Мамочка, поставь чайник – я пока в больницу позвоню… Владимир Никитич? Здравствуйте, Володя… Да, я. Что там у вас происходит? Все в порядке?.. Мне бы не хотелось эти несколько дней появляться в отделении… Правда, я в отпуске, но мало ли?.. Вожжина? А что у нее? Ее же можно было выписывать уже… И большая температура?.. Когда случилось?.. Ну, это еще ничего. Отека сбоку нет? Как складка пальцами берется? Ну, это Бог с ней. Я постараюсь все-таки выбраться к вам. Но сейчас, в общем, не пожар, да? Не горит, да? Сделайте все анализы… И биохимию обязательно, не забудьте. Ерунда. Смотрите правде в глаза – это выгодней. Ну зачем искать в сердце, в легких, успокаивать себя да время тратить, когда у нее полно оснований все штучки получить от живота… Осложнения всегда лучше и выгоднее искать в месте операции, они там чаще бывают. Ладно, Володя… Я позвоню еще. Кто дежурит сегодня?.. Ладно.

Лариса снова ворвалась на кухню. Чайник уже кипел. Затарахтела мельница. Одну порцию кофе намолола. Еще. Еще порцию. Затем залила кофе кипятком и поставила на огонь. Потом провела серьезное обследование холодильника, запасов семьи. Выяснила нужды.

– Мамочка, купи сметаны.

– Хорошо, куплю. И еще творог куплю.

– Хорошо, хорошо, но главное – сметану.

– Творог тебе тоже пригодится.

– Конечно, конечно. Но главное – обязательно купи сметану.

– Сметану куплю, сметана есть, а вот творог хороший не всегда.

– Мама, я ж тебе говорю, когда пойдешь, сметану купи обязательно. Слышишь?!

– Что ж ты кричишь сразу? Я ведь только говорю, что творог тоже нужен, и все.

– Я и сама знаю, что нужно, но сметана просто необходима. Почему я не могу сказать, что мне нужно, почему ты всегда обязательно предлагаешь другое?

– А разве тебе творог не нужен? Я ведь не против сметаны.

В кухню вошел Станислав Романович.

– Недолго длился наш покой! Вновь слышу веселия глас.

Он снял очки, протер их и водрузил на голову – не на глаза, не на лоб, а на темя, откуда они довольно быстро соскользнули по гладкой поверхности вниз и привычно оседлали нос, прикрыв глаза чуть затемненными стеклами. Эти очковые пассажи несколько умерили разгорающееся пламя на кухне.

Лариса уже наливала кофе в термосы.

– Рисуешь все?

– Рисовал, пока не затарахтела твоя кофейная техника.

– Мешает?

– Нет. Наоборот. Я стал интенсивно, продуктивно и абстрактно думать об окружающей конкретике.

– И каков практический выход продукта?

– Решил, что сдержанность, отсутствие вспыльчивости, внутренняя бесконфликтность и будут, прежде всего, главными проявлениями, лучшими показателями ума.

– Чем упрекать, приложил бы лучше и свои усилия. Это ж не на один день.

– Я тебя предупреждал: ни ради движимости, ни ради недвижимости утруждать свои пальцы лишними ударами друг о друга не стану.

– Ты говоришь, как представитель иной, более развитой цивилизации: понять тебя я не могу, а допустить, что это глупость, не смею.

– Уже слышу разумные речи. Объясняю: вещи ограничивают свободу. Чем терзаться, изыскивая пути наилучшего употребления имущества, лучше получать радость, наблюдая, как и что у других. Ради вещей – никаких лишних трудов.

– Да не ради вещей! Ради удобства и удовольствия. Сам же ездить будешь. Тебя ж возить придется.

– Можно и на такси.

– На такси! Да ладно, что там машина!.. Ты работаешь дома: пишешь, считаешь, думаешь, лежишь, пьешь…

– Дома? Пью? Редко.

– Тем более. Дома ты же можешь проявить себя хозяином, вождем семьи…

– Нет, нет! Вы, женщины, берете все в свои руки. Вы и у станков, и в поле, и в самолете, и даже в хирургии, что уж совсем напрасно, по-моему. Вы загоняете нас в подполье… Я согласен… Берите, забирайте свою эмансипацию и лидируйте на здоровье…

– Ты? В подполье? Ты на тахте.

– Да. Но работаю. Зарабатываю тебе, вам, всем… деньги. Вот и берите… Берите деньги, берите душу, берите тахту, постель, бумаги… Берите в полон, я подчиняюсь… Но тело и время оставьте мне.

– Душа и деньги!..

– Ну, не точно. Даже на работе я не могу позволить себе решать те задачи, которые хочу, а только те, которые необходимо. Поэтому дома определяй задачи ты. Но оставь мне мое тело и время, пожалуйста.

– А я на работе что? Оперирую что хочу или что надо?

– Ты, во-первых, начальник: многое решаешь сама, тебе привычно. Во-вторых, в-главных, ты вурдалак, ты вампир, ты от любой операции получаешь радость и удовольствие, поэтому продолжай и дома – командуй.

– Ну ладно. Давай прекратим споры. Прекратим. Не время. Делай что хочешь. Иди, работай.

– Молодец. Командуешь. Получается. Но теперь я должен обрести душевный покой, сначала прийти в себя. Споры всегда уводят мозги в сторону от продуктивного мышления.

– Хватит, хватит, прекратили. И стань на голову.

– Так и сделаю. Постою, подумаю.

– Подумай, подумай. Лучше б не пил – обошелся бы без своей йоговатости. Не грешил бы – и каяться не пришлось.

– Каяться, кума, надо всегда. Без греха нет ни покаяния, ни радостей. – Станислав повернулся и спокойно, вальяжно двинулся к себе в комнату. – Кстати, а где вы проводите свои игрища, или бдения, или гульбу, – не знаю, как это определить?

– Напротив райисполкома. Мамочка, обед я сготовить не успею. Кольке-то есть обед?

– А как же! Что ж он, голодать будет, что ли? Лариса собрала термосы, кинула какие-то пакеты из холодильника в сумку и побежала одеваться.

Все бегом, все быстро. И как она ухитрялась бегать по столь малому пространству их квартиры!

Надев пальто, она приоткрыла дверь мужниной комнаты и тявкнула туда:

– Осторожно, здесь злая собака.

В ответ откуда-то снизу, от пола, она услышала:

– Злая собака сбегает. – Интонация была примирительной.

Голова Стаса покоилась теменем на коврике, руки от сцепленных пальцев до локтя обтекали голову в виде замка, помогающего устойчивости, ноги покачивались на уровне Ларисиных глаз. Она оглядела привычную картину – ноги, стол, бумаги, пепельницы, – махнула рукой и побежала, крикнув в закрывающуюся дверь:

– Гедонист плюшевый!

Все это, пожалуй, было не злобно, а скорее привычно: обязательная дань их обычным отношениям. Так она подумала… Впрочем, она не подумала, она знала. Думают, когда не знают, а когда знают – делают. Она знала, что Стас ей близок, близок по духу. Близость кровную она не признавала.

Лариса, не дожидаясь лифта, сбежала вниз по лестнице.

Тамара уже была около машины. Они уселись и понеслись, как на сказочной огненной колеснице, в бой за свое счастье. Они торопились, и в одном месте лихая, спешащая автоамазонка нарушила спокойное движение машин – подрезала путь при обгоне. Водитель гуднул, погрозил кулаком и что-то неслышное крикнул им вдогонку. По странной и не всегда праведной солидарности сидящих в одной машине Тамара стала ругать возмутившегося, грозившего кулаком коллегу по дороге.

– Да нет, Томик. Это я не права. Вот и ГАИ свистит. Все правильно.

Лейтенант не торопился. Он попросил права, потом техпаспорт, проверил наличие талона техосмотра, потом стал читать нотацию. Лариса нервничала: они уже исчерпали лимит времени.

– Товарищ капитан, накажите, накажите. Виновата. Спешу…

– Во-первых, я не капитан. Во-вто…

– Извините. Я в этом не понимаю. Вот если у вас на плечах или на лице будут признаки болезни, это я разгляжу.

– А вы кто? Доктор?

– Да.

– Какой?

– Хирург.

– Хирург? Женщина?..

– А что, не встречали?

– Встречал, конечно. И что вы у меня увидели?

– Ничего. Здоров.

– В больницу спешите?

– Хуже. Стою в очереди на машину.

– Где?

– Вон там, у райисполкома.

– Ну, подумайте! Все уже знают. Ладно, езжайте.

– Спасибо. Не болейте.

– Пожалуйста. Не попадайтесь.

– Да я случайно.

– Что значит случайно? Хотите сказать, что машина вас ведет, а не вы машину?

– Нет же…

– Возьмите удостоверение. До свидания.

Лариса побежала к машине, и еще через три минуты они были на месте.

– Молодец, Нарциссовна! Сейчас проверочку учинять будем.

– Вы мне надоели с этой своей Нарциссовной.

– Должен же я как-то компенсировать попустительство вашим незаконным поездкам.

– Вот и пожалуйста. Кофе, еда, во всяком случае, более материальная компенсация. Да и с разрешения ведь я.

– Разрешения тоже незаконны. Понимать надо. Видите, очередь уже какая? Тысячи две, а то и больше.

– А сколько запишут?

– Кто же знает! Мои люди не знают.

– Вы здорово вошли в роль.

– Положение обязывает. Ответственность за всех вас к тому же. Короче, заведомо ясно, что всех не запишут.

– Разумеется.

– Очередь живая. Мы заняли плацдарм, более или менее близкий к вожделенной точке. Но если, скажем, более далекие сотни чисто физически нас с этого места столкнут, то мы, не имея никаких официальных разрешений и мандатов, вынуждены будем лишь облизать усы и умыться.

Все засмеялись.

– Не смешно. Вполне возможная перспектива.

– Кто же будет нас сталкивать? – Лариса усмехнулась. – Тогда все условия и условности разрушатся, очередь сломается и перспективы рассыплются

– …Что и надо не имеющим надежд. Им же нечего терять, кроме своей бесперспективности.

– Нет. Глупо. На это не надо рассчитывать. – Тамара пожала плечами, вытащила из сумочки зеркало, помаду и стала наводить красоту. – Нельзя жить только с расчетом на неприятности. Это «импоссибл» – невозможно то есть, как сказали бы англичане. Валерий Семенович усмехнулся:

– Вполне «поссибл». Мы столько времени здесь проторчим – чего только не придумаешь. Сообщение моих людей из четырнадцатой сотни – идея возникла там. И пустое стояние разнообразят, и успех может оказаться вполне реальным. И мир потешат. В конце концов, не они же виноваты, что поздно узнали и поздно приехали.

– А потом их выпихнут, других тоже выпихнут. Все стоящие впереди должны вступиться – их участь тоже тогда сомнительна. – Лариса, по-видимому, мыслила хирургически.

– Но это ж абсолютная афера!

– Все возможно, Тамарочка. Нет надежды, так хоть поиграть. Наш гражданский долг, дорогие девочки, – отстоять место.

– Наш гражданский долг – не портить землю, воду, лес и небо.

– Тамарочка, это в кино, а мы в очереди, где скучно и грустно, а цель ясна и конкретна.

Валерий поел. Появились довольство и уверенность:

– Это ж не война!.. Война – полная разобщенность с противником… Например, с четырнадцатой сотней! Правда, зато и полная солидарность у нас… в нашей сотне. Да, Лариса?

– До какого же падения надо дойти, чтоб предполагать подобные эксцессы?!

Включилась Тамара:

– Детям же не говорят, что играть в войну – играть в убивание. А потом вот и строят такие, так сказать, рабочие гипотезы.

Нелепые предположения, смурной разговор закончился, все вышли из машины и заняли свои места непосредственно в «живой» очереди.

К машинам подъехал милицейский автомобиль с надписью на багажнике «ПМГ» – подвижная милицейская группа. Автоводителей больше страшит ГАИ – государственная автоинспекция. На этих особого внимания никто не обратил. ПМГ для собравшихся, которые уже ездят на машинах, как бы и не «начальники». А вот из ГАИ штрафуют, прокалывают талоны, лишают прав, снимают номера.

Почему-то автоводители, как клан, как каста, считают, что служба охраны порядка делится на наводящих порядок среди двигающихся на колесах и шагающих ногами. Абсурд! Порядок – дело общее, вне зависимости от скорости и метода передвижения. Да и вообще: очередь забыла, не учла, что сейчас все они лишь скопление безлошадных пешеходов, а не водители.

Четыре милиционера подошли к ближайшей кучке людей, и старший спросил:

– В чем дело, граждане? Что здесь происходит?

– Запись на машину.

– Где запись? Кто представляет государственные организации?

– Нет их пока. Запись еще не началась.

Отвечали сразу несколько человек, перебивая друг друга.

– Если нет записи, почему же вы тут собрались? Об этой записи сообщали в газетах, по радио? Есть объявления официальные?

На этот раз ответил кто-то один:

– Да вы что, товарищ начальник? Об этом не объявляют.

– Тогда зачем здесь преждевременная суета? Опять ответил кто-то один:

– Никакой суеты, все спокойно. Транспорту, движению не мешаем, под окнами школы не шумим… Здесь же пустырь.

От самого начала очереди подошел какой-то невысокий, коренастый мужчина. Ему, наверное, было холодно. Может, болен. Воротник дубленки поднят, уши красивой меховой шапки опущены. Утеплен не по сезону. Он встал за спиной у начальника подвижной милицейской группы, прослушал реплики и сказал:

– Командир, все в порядке. Никаких нарушений. Запись будет. – Сказал, как припечатал. – Нам же не в шашлычных об этом сообщили.

Мужчина произнес это, повернулся и медленно пошел в сторону.

Старший группы помолчал, вытащил сигарету. Кто-то поднес зажигалку.

– Да-а. Сохраняйте порядок, товарищи! И учтите… Что учесть, он не уточнил. Милиционеры вернулись в свою машину, однако не поехали, а заняли позицию у маленького домика на пустыре.

В толпе поднялся общий гомон:

– Не имеют права не разрешать…

– А никто и не запрещает…

– А если мы нарушаем тут порядок!..

– Никто никакой порядок не нарушает. Все тихо. Запись!

– Записи-то еще нет…

– Но она уже намечена государственными организациями.

– Вы точно знаете?

Мужчина с поднятым воротником и опущенными ушами шапки вновь придвинулся к кучке, проник в самый центр гомонящих и веско сказал:

– Точно. Точно знаю. Разрешено. Они уяснили. – И ушел к своей машине. Остальные тоже стали расходиться.

Над очередью стоял ровный гул, какой бывает перед праздничными демонстрациями около учреждений, заводов и институтов, где накапливаются люди перед маршем.

Из одной машины неслась магнитофонная запись, знакомый голос примиряюще пел: «Возьмемся за руки, друзья, возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке…» Там сидело четверо мужчин, в руках у них были стаканы и бутерброды.

К Ларисе подошла молодая женщина:

– Лариса Борисовна, простите меня, пожалуйста, я знаю, вы хирург, я в следующей сотне стою, за вами. У меня в животе появились боли непонятные. Не могли бы вы меня посмотреть?

Они пошли к машине. Лариса разложила сиденье справа, чтоб самой сидеть слева и пальпировать правой рукой.

Женщина была относительно молода и безусловно хороша собой: короткие рыжеватые волосы, серые веселые глаза, вернее, веселыми были морщинки вокруг глаз, красивый, все время чуть приоткрытый рот. Лариса обратила внимание на сапоги этой женщины и подумала, что ей тоже надо заняться поисками сапог. Потом посмотрела на модный лак на ногтях, но без зависти. Как хирург за много лет учебы и работы она совершенно отказалась от украшения своих ногтей.

– Кем вы работаете?

– Парикмахером.

– Ценный кадр.

– Милости прошу. Всегда рада буду.

– Ладно. Это потом. А как вас зовут?

– Нина.

– Когда заболело?

– Часа три уже.

– И что, сейчас хуже?

– Нет. Не хуже. Противно.

– А где болит?

– Сейчас где-то в середине, а раньше выше было.

– Расстегните кофточку и чуть приспустите юбку. Лариса пощупала живот. Если б они были в больнице, то сделала бы анализы, подержали Нину часок в приемном отделении, понаблюдали, потом приняли решение. Аппендицит исключить нельзя.

– Хорошо бы, Нина, в больницу… анализы сделать… понаблюдать…

– А вы что думаете?

– Может, и аппендицит. Особой срочности нет, не пожар, но все же.

– Аппендицит? А что-нибудь принять можно?

– Опасно. Давайте я вас свезу в больницу…

– Что вы?! Меня до вечера никто не сменит. У нас же совсем нет машины. Вы, в конце концов, и на этой еще можете поездить…

– В конце концов-то можно и без машины, если здоровье…

– Обойдется. Ладно. Посмотрим, Лариса Борисовна. Обождем. Вы же здесь, если что.

– А откуда вы меня знаете?

– Слышала разговоры.

Лариса обрадовалась, но Нина стоит в очереди позади нее, иначе она не могла бы с чистой совестью предложить ей поехать в больницу. Мало чего та подумает…

Они вышли из машины и услышали уже другую магнитофонную запись, другой голос, совсем не умиротворяющий, а с приблатненной хрипотцой.

На месте Ларисы в очереди стояли и разговаривали Валерий, какая-то незнакомая женщина, Тамара и еще один юноша из их сотни, выделенный помощником «сотенного», «подъесаул», скажем. Разговаривали активно, жестикулировали в основном трое – незнакомая женщина, Валерий и Тамара. «Подъесаул» молча переводил глаза с одного на другого. Женщина оказалась учительницей, она до вечера подменяла мужа; юноша – шофером-таксистом.

Бурная беседа была посвящена литературе. Лариса поняла, что юноше жалко было тратить много времени в школе на литературу. В жизни знание Пушкина, по его разумению, не помогает. Валера смеялся и, вторя юнцу, предположил, что Америка, например, прекрасно обходится и без Пушкина.

Все ж какое-то веселье. Время катилось. Беседа катилась. Слово «Пушкин» перекатывалось из одних уст в другие. Говорили о языке, о «жестоком веке» и «пробуждении добрых чувств», про человеческие чувства, про обычную любовь, про «Жди меня», про «Пять страниц». Завершилось это бурное собеседование о поэзии категорическим заявлением юноши:

– Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей.

Первым засмеялся Валерий, потом Лариса, затем обе дамы, и, наконец, засмеялся юноша – уж больно неожиданно на фоне незнания отбарабанил он эту строку.

Им было весело, и они смеялись. Почему они смеялись? Обстановка и впрямь напоминала праздничную.

Смешно.

Юноша пошел к машине, из которой несся тот же приблатненный голос с хрипотцой.

Валера решил пройтись вдоль очереди, вдоль своей сотни, посмотреть на людей, о чем-то с кем-то поговорить, может, удастся и запомнить своих в лицо. Но, в общем, это ни к чему – они ж будут меняться.

В начале своего сектора он увидел молодого длинноволосого мужчину, изумленно таращившего глаза на это скопище людей, стоящих, гуляющих без какой-либо видимой цели. Валера по праву вожака стаи свободно и раскованно обратился к явно озадаченному пришельцу:

– Так чем же озадачены, товарищ?

– А, начальник! – Молодой человек тоже оказался не очень скован условностями. – Вот думаю, как сочетать приятное с полезным, личное время с производственным заданием, отдых, так сказать, и дело.

Валерий, очевидно, неправильно оценил его с первого взгляда.

– Сложно говорите. Что вы называете отдыхом?

– Вот эту фиесту.

– А делом?

– Я журналист, газетчик. Мне надо у какого-либо мало-мальски интересного человека взять интервью. Ответы на вопросы.

– Много вопросов?

– Три. «Каким вы представляете себе культурного человека?»

– Пища для ума. Дальше.

– «Как соотносите образование и культуру человека?»

– Воистину вы нашли время и место для этих рассуждений! И третий?

– «Какими путями улучшать себя?»

– Так, значит, на эти прекрасные вопросы вы решили искать ответы в этом прекрасном месте, в этой прекрасной компании, с этими прекрасными людьми? Сделаем!

– А чего ж время зря терять! Пока стоим…

– Большой человек! Да вы радуйтесь жизни, веселитесь, смотрите, как все оживлены, довольны, я бы даже сказал, разбужены и разгульны!

– Вот и подыщите мне здесь такого человека, который биографически, профессионально, интеллектуально был бы компетентен ответить на эти вопросы. А, начальник?

– Вон, видите, стоит интересная женщина с еще не начавшей уходить красотой? Хирург. Заведующая отделением, остра, про Пушкина что-то понимает. Ее вот спросите. Лариса Нестеровна зовут.

Валера пошел с обходом дальше, журналист направился к Ларисе.

– Извините, пожалуйста, Лариса Нестеровна…

– Борисовна, Борисовна я, не Нарциссовна.

– Нарциссовна?! Простите меня. Так начальник вас назвал.

– Понимаю, что он, потому и злюсь. Уже и Нестеровна? – сначала резко, а потом, одумавшись, с улыбкой сказала Лариса. – Я вас слушаю. Болит что-нибудь?

– Нет. Я не с делом, я с добром.

– А если без красивости, что имеете в виду?

Лариса все же сочла это делом, хотя, может быть, и добрым. Слазала, что подумает, и пригласила газетчика попозже прийти к ней в машину.

К Валерию подошли несколько представителей их сотни и предложили, почти потребовали немедленно снова провести проверку. По уговору было заранее решено, что проверки надо проводить не через равные промежутки, а неожиданно, по желанию хотя бы нескольких человек. Техника проведения проверки была такова: кричат, поднимают на палке транспарант, после чего ждут пятнадцать минут – люди должны успеть собраться. Кто бежит от машин, кто из какой-нибудь группки, где болтают на любую подвернувшуюся тему или анекдоты рассказывают, кто от ближайшего дома, если в подъезд ушел погреться. Ждут пятнадцать минут, во имя высшей справедливости, чтобы не было слишком сурового отношения: ведь сегодня ты отошел подальше, завтра я.

Человек тридцать сбились вокруг Валерия Семеновича уже в первые две минуты. Постепенно этот комок людей разрастался, набухал, расширялся. Проверку проводил Валерий, поэтому он и чувствовал себя наиболее свободно. Практически он один и говорил, остальные молчали, ожидая, когда будет назван его номер.

Проверили. Перекликнулись. Сотня уменьшилась на несколько человек, и недостающие единицы были передвинуты из четвертой сотни.

Лариса решила использовать возникший перерыв: проверки в это время почти заведомо не будет. Можно съездить в больницу. Она хотела захватить с собой девушку из парикмахерской – вдруг все же аппендицит. Надо бы сделать хоть анализы, да и посмотреть пора второй раз. Девушка, торопясь и захлебываясь, проболтала, что ей полегче, что можно подождать еще, что в их сотне не проводили еще переклички, что она уйдет из очереди только тогда, когда придет на подмену ее муж, который работает автомехаником на станции техобслуживания и раньше восьми часов закончить не может, а вот когда придет, она сама найдет Ларису, познакомит ее с мужем, и муж, наверное, пригодится доктору, а сейчас все обойдется и так…

Лариса параллельно ее трескотне думала, что такое знакомство, безусловно, необходимо, без парикмахерской-то она обойдется, иметь же знакомого автомеханика – большая жизненная удача, и неплохо бы ей эту девушку прооперировать.

А дальше девушка сказала, что запишут не более пятисот человек и она, скорее всего, стоит напрасно. И все вокруг начали бурно обсуждать, сколько запишут, есть ли смысл оставаться. Сведения были разные, отовсюду шли противоречивые слухи, каждый высказывал свое мнение, у каждого был свой подход. Большинство хотело записаться на первую модель «Жигулей», потому что она самая дешевая, но их наверняка будет мало. Так, по крайней мере, говорили. Некоторые, наоборот, рассчитывали на самую дорогую модель, и все успокаивали их, считая, что дорогих машин будет достаточно и хватит многим. Однако, с другой стороны, те, которые надеялись на самую дешевую модель, если не будет выбора, конечно, запишутся на более дорогую. Тут ведь надо, как на охоте: увидел зайца – стреляй, иначе убежит и больше его не встретишь.

Лариса шла вдоль очереди и, словно кинокамера, зрением, слухом фиксировала отдельные кучки очередников. В каждой велись бурные споры, решались самые различные проблемы, вспоминались случаи, рассказывались побасенки.

Одна группка обсуждала пути проникновения на курсы водителей-любителей. Это было трудно, курсов мало, желающих много, очереди в клубах длинные. А экстерном сдавать экзамены теперь нельзя. Многие из стоявших в очереди не только еще не умели водить машину, но и не имели реальных шансов записаться в ближайшее время на курсы. Кто-то прекраснодушно надеялся, что вскоре, наверное, детей в школах будут этому обучать, ведь как-никак двадцатый век кончается. Кто-то с завистью говорил об организациях, где прямо на работе создают курсы автолюбителей.

Лариса прислушивалась и лицемерно думала: «Ни машин, ни прав… Зачем же обременять себя лишними вещами – врагами своими?»

Поблизости галдела еще одна компания. Оттуда время от времени доносились раскаты смеха. Должно быть, обменивались анекдотами.

Поплавав в этих беспокойствах, насытившись различной информацией, окунувшись в воды зависти, упреков, надежд и отряхнувшись от всего этого, Лариса Борисовна решила воспользоваться передышкой и съездить, пожалуй, не в больницу, а домой.

Снова она переговорила с Валерой, снова он записал на всякий случай ее телефоны дома и в больнице, и снова они с Тамарой умчались.

Тамара рассчитывала на приготовленную курицу, а Лариса надеялась, что дома есть обед.

Стас уже кончил рисовать закорючки – с несколько отрешенным видом он листал Фолкнера. Коля же, напротив, рисовал закорючки.

С тех пор как сын перешел в старшие классы, проверкой домашних заданий, особенно по математике, пришлось заняться отцу, который мог это делать утром и днем легко, без напряжения и, пожалуй, с удовольствием.

– Наш дофин, дорогая, достиг изрядных успехов в демагогически-дипломатических приемах по облапошиванию своих родителей.

– Теперь изложи попроще. Что случилось? Мне некогда.

– Он хочет мне доказать, что удачно решенный пример или задача и есть полное доказательство понимания математики. Я же пытаюсь ему доказать, что удача не есть следствие понимания.

Стас отхлебнул из стоящего перед ним стакана.

– Что пьешь?

– Прекрасное вино свалилось на меня по случаю и без очереди. Давали «Оджалеши». Более великого напитка я не пил уже около века. Видишь, как полезно иногда сходить на работу.

– Хватит скоморошничать. С утра пьешь!

– Виноградный сок, даже в виде вина, – полезное, витаминизированное питье, способствующее закаливанию организма, просветлению мозгов и укреплению всего остального тела. Ты же знаешь, что это полезно. Чистое сухое вино!

– Пап, но здесь же у нас совсем другие условия.

С отца слетела маска скомороха, и он с серьезным видом уткнулся в тетрадку.

Лариса пошла на кухню, быстро выпила чашку бульона, съела котлету, опять заполнила термосы. В бульон положила несколько холодных котлет. Может, и не очень авантажная пища, но для полевых условий сойдет.

– Мамочка, посуду помоешь, да?

– Конечно, помою. А кто ж помоет! Вот только за хлебом схожу.

– Ладно, ладно. Но сначала посуду помой. Хорошо?

– У нас же хлеба нет. Коля еще обедать будет.

– Ну, что случится с твоим Колей? Нельзя же, чтобы посуда грязная оставалась, тараканов разводить. Какой пример для ребенка!

– Ну, хорошо. Я ж сказала, что помою. Только сначала быстренько сбегаю. Это ж одна минута.

– Одна минута…

В дверях кухни стоял Станислав с сыном, по-видимому, продолжалась полемика, начатая еще в комнате. Естественно, с вином Стас не расстался и держал стакан в руках.

– Кончаешь школу – пора проститься со своим инфантилизмом. Учись и читай.

– Какой же инфантилизм? Ты посмотри на меня. У меня разряд…

– Не в этом взрослость и мужественность. – Стас отхлебнул из стакана. – Дивное вино. Редкость редкая. Инфантильность, милок, когда еще нет четких нравственных позиций. Соблюдаются какие-то этические каноны, а часто они лишь правила поведения, дорожные правила. Но внутренней нравственной позиции нет. Это и есть инфантильность человека, человечества, общества и так далее.

– Сложно ты говоришь, папаня.

– Ты читай больше, и сложностей для тебя меньше будет.

– Кто ясно мыслит – ясно излагает, прочел я где-то.

– Хорошо прочел. Кто много знает – легко и понимает.

– Мам, а ты опять надолго?

– Конечно.

– Хоть я все равно принципиально против ваших бдений, но принципы свои нарушу и, пожалуй, подъеду к тебе, заменю на некоторое время.