Читать книгу: «Дневник призывателя», страница 2

– Нельзя судить обо всех по определенным людям, – наморщил лоб мальчишка. Он огляделся, но так и не решился опуститься на землю. Собака же наоборот легла, сдавшись на волю своего глупого хозяина, который совсем не чувствовал исходящую от незнакомца силу и опасность.

– Да, конечно, не спорю, что по одному нельзя судить всех. Хотелось бы верить, что дела обстоят иначе, но… Хм, – он потер подбородок. – Но, как говорится, верится с трудом. Наблюдения, опыт… Многие факторы влияют на составление целостной картины, однако то, что я лицезрел не вселяет в меня никаких ложных надежд. Вера людей менялась, а инстинкты оставались те же. Меньшие группы завоевывали и подчиняли большие, единицы управляли тысячами, одни пировали, а другие влачили жалкое существование, надеясь, что их терпение воздастся сторицей, а пока этого не случилось, хватали объедки с господского стола. Я видел, как убивали, как предавали, как жертвовали собой. Не понаслышке я знаю о войнах и эпидемиях. Однако сейчас не об этом. Оставим наших баранов ждать, пока пастух, на которого они молятся, зарежет их к праздничному столу, и вернемся к Пигмалиону. Его эффекту, который позднее приобрел еще одно название – эффект Розенталя. Суть психологического феномена довольно проста и заключается в том, что человек, твердо убежденный в достоверности некой информации, непроизвольно действует таким образом, что она воплощается. Так сказать вера провоцирует самоосуществление неких теорий или пророчеств. Простой пример. Пришел ты к бабке-гадалке, она посмотрела в свой шар, плюнула три раза через плечо и увидела твое будущее, в котором ты обзаводишься второй половинкой. Ты в свою очередь услышал информацию, принял ее, обработал и поверил. Уверенный, что скоро обзаведешься парой, стал следить за собой, хорошо одеваться, ходить на разные встречи и в клубы, чтобы не упустить свою судьбу и надо же – встретил! Но что стало причиной? То, что тебе нагадали или то, что ты изменился? Не делай ты ничего, так бабкины слова оказались бы брехней собачьей, но ты в них поверил и решил соответствовать, что и осуществило пророчество. Розенталь же подтвердил теорию на примере учеников, учителям которых внушили, что дети обладают высоким интелектом. Следовательно эффект становится законом. Законом притяжения, если точнее, который имеет такие догмы, как материальность мыслей и притяжение подобного подобным.

–А Пигмалион? – мальчишка склонил голову набок. Его увлекли слова незнакомца, однако подсознательно он хотел, чтобы тот замолчал и позволил задать совсем другие вопросы, но смелости изменить тему не хватало. Он чувствовал себя нерадивым студентом, оказавшимся на внеплановой лекции. По философии или психологии. Сложно сказать, чего тут было больше,

– С ним тоже все предельно просто. Этот мифический царь Кипра создал из кости чудесную статую прекрасной Галатеи. Она очаровала его своей красотой, затмевающей всех земных женщин, и он полюбил ее, отдав и сердце и душу. Пигмалион начал думать, как оживить статую, проводя возле нее дни и ночи. Он относился к ней, как к живой, что не укрылось от Афродиты, которая и оживила Галатею. Искренняя вера исполнила желание, так сказать, – мужчина возвёл взгляд к небу и фыркнул. Дождь шёл медленно, словно нехотя. Толстопузые тучи роняли скудные капли, точно пытались удержать всю влагу в себе до тех пор, пока мужчина не прекратит говорить.

Тишина. На землю мерно падают капли, прибивая грязь.

Небо старается не плакать.

– А..? – мальчишка начал и замолчал. Как сказать о важном? Зачастую когда можешь получить ответы, не находится слов, а все вопросы кажутся не такими уж и важными.

– Саша тоже был убежденным человеком. Но только он был уверен, что он плох. Монстр, если так угодно, – снял очки и повертел их в руках.

– А вы?

– Я тоже не сомневаюсь, что таковым являюсь. Им же пришлось стать теми, кем ни один нормальный человек не согласится быть. Но сражаясь с чудовищами, рано или поздно начинаешь примерять их шкуры.

– Им?

– Именно. Команде отчаянных людей, охотящихся на тех, кого не существует для официальной науки.

– О ком вы? – мальчишка никак не мог понять. Очень похоже, что его собеседник шутит, смеется. Вот и уголки губ приподняты. Но взгляд прямой и уверенный. Лжец так не смотрит. – Какая наука?

Мальчик мысленно воссоздал фотографии. Там было много людей. Скорее всего, этот человек говорит о них. Но причем тут все остальное?

– О монстрах, чудовищах, демонах, конечно, – мужчина улыбнулся шире. – Александр знал о них многое. Рассказывать, правда, не любил. И если ты понял, мы говорим о людях, что его окружали.

– Вы так хорошо его знали? Кем вы были для него? Да и вообще, кто вы? – мальчишка не выдержал. – Вы ведь знаете всю правду, да? Я пытался выведать все сначала у деда, потом у Александра Михайловича. Их слова стали вечным потом. Крохи информации, да и только. Я же хочу знать все.

– Сильное заявление для такого юнца. Человек не способен познать все. Но повспоминать эту историю я не прочь. Тем более он сам ее не захочет поведать.

«Не сможет», – подумал мальчишка: «Мертвые не могут говорить».

– Ты похож на Антона, – невпопад заметил мужчина, вновь напялив очки. Эти желтые стекляшки странно меняли его. Делали каким-то другим, точно не настоящим.

– Вы знали деда? – чему удивляться?

– Иначе я бы не знал этой истории. Ты на него похож, хоть и гораздо стройнее, – смешок. – Саша говорил, что Антон сдал с годами, но ты об этом знаешь лучше. Я же общался в последнее время только с Сашей. Пили чай вместе. Ели пироги. Кто я? Никто, по сути. Так, собеседник и скудный помощник, который так и не смог выполнить обещание. Впрочем, себе я тоже не помог. Бесполезен, как есть. Называть меня можешь Агриэлем, сокращай, если будет угодно, – пожал плечами. – Александра я бы назвал другом, если можно. Сложно точно ограничить то или иное понятие. Лгать и поступать лишь себе во благо умели мы оба. Все эти слухи, которые ты конечно, слышал…

– Призраки девяти людей, сатанизм, принесение в жертву девственниц и купание в крови? Да, слышал. Люди при жизни его не замечали, а теперь строят пирамиды из домыслов.

– Есть такое. Но, правда, всяко интереснее. Расскажи ее широкой публике – никто и не поверит.

– А вы попробуйте. Хотя бы мне.

– Ну, да. Чем черт не шутит. Это, как игра негодяя и ангела в кости. Последний проиграл свои крылья и пошел по земле, не зная, что рядом бродит его Бог, который снял венец, продал последнюю рубаху и забыл, кто он есть. Это хорошо описывает историю, где периодически приходится оправдывать существование света, чтобы не потонуть во тьме. Однако не жди ни героев, ни чудес, ни святости, ни тем более самопожертвования. Моя история отнюдь не о том, кем хочется восхищаться. Она не о рыцаре, не о спасителе, да и не просто о хорошем парне. Я поведаю тебе историю обычного человека, с пороками, страхами и чувствами, о чудовище, шкуру которого придется надеть, о твари, думающей лишь о себе и лжеце, обманывающем даже себя. В обычном повествовании он стал бы злодеем, но эта история о нем.

Слова прозвучали, и вспыхнула молния, на миг высветив за спиной мужчины мощные, хоть и порядком покореженные изломанные пернатые крылья.

Видение исчезло, но ощущение осталось.

***

Эта история была рассказана на могиле, когда почти все участники событий отправились на встречу с тем, в кого не верили.

Около креста стояли двое, один из которых не подозревал, что беседует с демоном Гоэтии.

Глава 0. То, что действительно важно

Кто хочет оправдать существование, тому надобно еще и уметь быть адвокатом Бога перед дьяволом.

Фридрих Ницше.

Сумерки – особое время. Когда они опускаются, город замирает, затаив дыхание. Время становится более вязким и ощутимым, а движения – медленными.

Есть в них что-то прекрасное и отчужденное. Это миг между загруженным и суетливым днем, полным напряжения и сил, и ночью, дарующей одним покой, а другим развлечения. День создан для работы, а ночь для души. Сумерки же вне власти людей. Они только миг. Чарующее видение. Город, что нарисован на стекле, как в старой песне.

Мне этот миг всегда был по душе. Что в молодости, что сейчас. Однако было и нечто, что не давало мне покоя.

Я шел, словно одна из теней, разглядывая дома и витрины. Все казалось каким-то одиноким и пустынным. Я бы даже сказал безжизненным, словно все люди в одночасье исчезли. Были, жили и тут, раз, и никого нет.

Город тяжко вздохнул и успокоился. Он покинут. Возможно, что мертв. А может так и продолжит существовать призраком минувших дней. Будет вспоминать, пытаться воссоздать музыку, смех, запах выпечки и машин, а потом придумает тени людей. Хотя… Кто из людей может с уверенностью сказать, что он не тень, созданная городом? Копия тех, кто когда-то жил. Отражение их чувств, мыслей и идей.

Ненастоящие люди, зеркальные двойники, нужные для того, чтобы заполнить пустоту покинутого города.

Где-то вдали шумит ветер, раскидывая упаковки и комки бумаги, недонесенные до урны, зарываясь в недавно начавшую пробиваться траву и со свистом залетая в трубы. В подвалах пищат мыши, тихо мяучит бродящий по подворотням кот, проверяющий свои владения. Очень тихо. Они вообще редко пользуются голосом для себя, их звук необходим в основном людям. Так бы они и вовсе молчали.

Люди же не умеют хранить тишину. Им нужно делиться тем, что у них внутри. Они такие яркие и одновременно очень серые. Просто чаще всего предстают не личностями, а безликой толпой.

Они всегда рядом. Но разве они обращают внимание друг на друга? Мелькают на периферии зрения и все.

Так что вполне возможно, что всех и правда, придумал город. Сотни серых прохожих, безликих и отчужденных. Они бредут куда-то по своим делам, забывая просто жить. Никому в целом до них нет дела. Увидел мельком чьё-то лицо и тут же забыл. Или вовсе не различаешь лиц, не видишь глаз. Просто серая масса, мелькающая на фоне. И я один из них. Вряд ли на меня можно обратить внимание. Я такой же выцветший, как и все. Всего лишь старик, медленно переставляющий ноги.

Но важно ли это?

По сути, мы друг для друга призраки ещё при жизни. Вот вы всех своих родственников знаете? Вспомните имена соседей? Или может, выудите из памяти лица школьных учителей? Не только тех, кто у вас вёл, но и тех, с кем вы периодически здоровались? Нет? А что тогда говорить о незнакомцах? О тех, кто мелькнул лишь раз, а потом навсегда исчез.

Нечего.

Попросту нечего.

От этого и все беды. Правда, я понимаю это только сейчас, спустя многие годы, когда стал достаточно стар, чтобы оглянуться на прошедшую жизнь. Сколько мне еще осталось? Интересного точно мало. А вот воспоминания дают хоть какую-то отдушину. Правда, до тех пор, пока остаются лишь воспоминаниями. Ну, или если в них нет ничего такого, что может быть опасно спустя годы.

Первое, что я помню в своей жизни – это свет. Приглушенный, желтый свет. Возможно, что даже от свечи. Смутное событие, если его можно назвать таковым. Помню и морозную зиму. Настолько снежную, что казалось, что кроме снега ничего нет. Точнее, что есть только снег. И весь мир похож на стеклянный шар, засыпанный белым. Помню и свои санки, деревянные, старые, застеленные стеганым одеялом.

Помню и своего первого друга. Точнее подругу. Девочку с повиликой. Она сдирала ее с растений, считая что так спасет всех. Чудачка с белыми кудрями. Друг одного чудесного лета. Как жаль, что лето не может быть бесконечным. И все, что было в это жаркое время навсегда остается там. Ничего, кроме воспоминаний, не забрать. А как бы хотелось. Вновь воскресить то лето, дурманящий запах травы, девочку в белом сарафане…

Улыбаюсь сам себе.

Хотя с годами я стал явно хуже. А если и не хуже, то нелюдимее уж точно. Сам себе напоминаю опасливого зверя, избегающего всех и вся, ограничившего круг знакомых до пары соседей. Хотя в тоже время стал мягче и немного человечнее. Если стал.

Мне нравится размышлять о людях, об их делах, но не сталкиваться. Можно смотреть на них и из окна, представлять, какой жизнью они живут, куда сейчас идут. Много ли у старика еще радостей? Свое-то уже почти отжил. Я уж точно. Разменял свои годы на желания. Выбор мой, что еще сказать. А люди… Все же они бывают разными. Особенно по вечерам. С приходом темноты они стаскивают с себя маски приличия. И это меня порою пугает.

Лучше не трогать их маски. Чаще всего это намордники.

Я видел много разных тварей, но никого страшнее человека.

Хотя люди и не единственная причина, почему я стараюсь выходить из дома только днем. В ночи еще есть те, кто жаждет свести со мной счеты. А что могу сделать я?

Лгу.

Могу. Много чего могу. Но не хочу. Гораздо проще гулять в светлое время суток. Брать с собой хлеб, кормить голубей или уток, перекидываться парой слов с соседями, слушать свежие сплетни.

Мягок все же стал. Добр. Возможно, жалок. Да, подходящее слово для такого человека, как я.

Но я имею на это право! Покой должен не только сниться. Наступает то время, когда он жизненно необходим, когда кроме него, ничего и не нужно. Такое за деньги не купишь.

Вздохнул. Как назло закончились таблетки. Хорошо хоть аптека круглосуточная. Жаль только, что до темноты вернуться не успел. Далековато для моих больных ног. Каждый шаг уже в тягость. Такое чувство, что к моим старым ботинкам кто-то незаметно привязал гири. А я их тяну и тяну за собой.

Поморщился и замер. Что-то не так.

Прикрыл глаза, прислушиваясь. Не мои ли знакомые? Нет ли запаха серы? Каких-нибудь окисей? Нет.

Глянул на мир иначе. Все по-прежнему. Остаточные эмоции людей, плесень их чувств. Так и хочется стереть ее со стен! Никто ее не видит, а я вот вижу. Вижу и почему-то злюсь. Словно это в моей квартире, а не на улице, так наследили.

Вздрагиваю. Отвык я от ночных прогулок. Меня отвлекает некий шум совсем близко и запах, неприятный такой, терпкий. Дешевых сигарет и выпивки. А шум? Похоже музыка. Сплошные басы и какие-то выкрики. Не разобрать слов, если они там вообще есть, в чем я сомневаюсь. Вроде это что-то современное. Не уверен.

Ох, чувствую себя еще старше. Так и хочется поворчать на тему того, что раньше было лучше. Да-да, трава зеленее, небо голубее, подростки приветливее. Все прекрасно, как в сказке. Черта с два.

Просто я сам по молодости не баловался ни табаком, ни алкоголем. Ценил себя или просто компании подходящей не было? Уже и не знаю. Наверное, второе. Все же очень многое зависит от окружающих. Как говорится, скажи мне кто твой друг…

А друзья у меня были хорошие. Самое время задуматься о том, что в их компании именно я был плохим примером. Вот посмотрите на Сашу и не делайте так. Посмотрите, что творит Александр! Не повторять! Опасно для жизни.

Покачал головой. Сделал еще пару шагов и прищурился, чтобы разглядеть источник шума. Очки уже пора менять, но я привык к этим, перевязанным на переносице. Они удобные в отличие от современных моделей. Уже такие родные, привычные.

Сложно брать что-то новое, когда старье становится любимым. Так постепенно и становишься хламовщиком. Все жалко выкинуть. А как же воспоминания? А как же…? Ну, вы только посмотрите, какая прелесть. Вдруг пригодится. И это вдруг лежит годами, покрываясь пылью. Жалко же.

О, а вот и люди. Не сразу заметил их в подворотне. Город без них мне явно нравился больше, честно говоря. Стоят полукругом у стенки, курят, передают друг другу зеленоватую бутылку, поблескивающую в слабом свете фонаря. Один трясет какой-то техникой, листая музыку. Давно не слежу за всякими новинками, успокоился, купив ноутбук лет десять назад. А может и больше, черт его знает. Но его мне вполне хватает, пользуюсь редко. Чаще смотрю в окно или пишу дневник. Стал заполнять их на старости лет. Дневники призывателя, так сказать. Описываю ритуалы, монстров, всякую атрибутику. Может, кому и интересно будет, если я от них не избавлюсь.

– Куда уставился, старикан? – вскинулся самый крупный парень, заметив меня. Вперился пьяным взглядом, затуманенным таким. Сразу возникло чувство, что у него перед глазами должно двоиться.

Я тут же отвел взгляд, мельком скользнув по остальным ребятам. На вид им не больше семнадцати, а так, кто их знает. Всего же я насчитал шестерых. Четверо парней и две девчонки. Все молодые и какие-то дикие. Дорвавшиеся до всего, что им запрещали родители. Одеты хорошо, но ведут себя как-то развязно. Такие опасней всего, особенно когда собираются толпой. В одиночку не полезут, а так кинутся, и поминай, как звали.

Я бы назвал их сворой. Домашние псы, сбежавшие от хозяев. Сбились вместе, озлобились. Теперь для них все враги.

Но это в темное время.

Днем жмутся, играют хороших девочек и мальчиков. Отличники, прекрасные друзья, пример для других. Посмотрите, как у них все хорошо получается! У них явно прекрасное будущее. А ночью они пьянеют от своей вседозволенности. Они кажутся себе невероятно сильными и классными, хозяевами этого мира. Самой крупной рыбой в пруду.

По мне же они просто молодые и глупые.

Сам таким был. Ну, не вот прям таким. Просто молодым и не очень умным. И тратил свои силы совсем на другое. Да уж…

Я медленно поправил сумку и ускорил шаг, стараясь сохранять спокойствие и уверенность. Ни в коем случае нельзя показывать свой страх и панику. Их это только веселит. Здорово же чувствовать себя сильным, когда тебя боятся? Нет. Совсем нет. Но это все психология. Как с животными. Нужно казаться больше, сильнее, точно это ты тут самый главный.

С животными, по крайне мере, работает. Жаль, что с людьми не всегда. Или это так с пьяными?

– Куда намылился? Эй, я с тобой разговариваю! – не унимался парень. Кажется, он говорил что-то еще до этого, но я не слушал. Покосился на него, стараясь сделать это как можно незаметнее. Крупный, явно спортсмен. Мысленно я окрестил его лидером этой шайки. Такой альфа-пес, за которым тянутся остальные.

Вот и одет он в черную толстовку с ядовито-зеленой надписью и плоским доберманом. Да и во внешности они чем-то неуловимо похожи, парень и нарисованная собака.

Молчу. Жаль, что взглядом пересекся. Лучше вообще делать вид, что не замечаешь их, так сказать отсутствуешь. Как в детстве – накрылся одеялом и в домике, никакие монстры тебя не поймают. Все хорошо до тех пор, пока ты остаешься серой массой на периферии зрения. Иное дело, когда тебя выделяют. Это не всегда хорошо.

– Он тебя игнорирует, – захихикала одна из девиц. Она видимо девочка альфы. Жестокая и уверенная в себе. Но не классическая блондинка, как в фильмах, с челкой, в мини-юбке, и мелкой псинкой на руках. Эта огненно-рыжая, в мужской футболке и драных джинсах. Свой парень в компании, так сказать.

В молодости такие нравятся, шумные, яркие, самоуверенные. До тех пор, пока тебе не хочется покоя. А потом все, пути назад нет. Покупаешь кресло-качалку, набор вязания и ворчишь на всех, как старуха на лавочке.

– Борзый что ль? – еще больше возмутился парень и подался вперед. Остальные лишь смеялись, подзадоривая его. Люди любят хлеб и зрелища.

– Давай! Давай!

– Смотри, он не уважает нас!

Стены покрыты граффити, рядом валяются баллончики, музыка орет все громче. Того и гляди повыбегают люди из ближайших домов. Но нет, никого. Везде закрыты окна, люди тушат свет и собираются спать. Вот тебе и прогресс с его звукоизоляцией – никто не услышит, даже если тебя убьют.

Медленно двигаюсь вперед. Ноги ноют. Невидимые гири кажутся все тяжелее. Хотя все равно не смог бы далеко уйти, даже если бы чувствовал себя лучше. Травма ноги навязчиво напоминает о себе.

Я слышал, как шуршит гравий под его ногами. Он пошел за мной. Плохо дело. И темно уже. Фонари слабые, людей нет. Поскорей бы выйти на главную улицу, там в это время собачники гуляют. Люблю их, честное слово. Так-то им ни до кого нет дела, но если что всегда помогут. У них же есть пес, а это делает их самих в собственных глазах чуть ли не бессмертными. И не важно, что эта самая собака зачастую не больше диванной подушки. Главное сам факт того, что пес есть.

Еще шум, остальные двинулись за вожаком. У кого-то походка совсем не твердая. Перекидываются фразами, бросают бутылку.

– Глухой совсем? – на мое плечо опустилась тяжелая ладонь. Не успел уйти. А так хотелось…

Мне не нужен конфликт. Я просто хотел домой. Заварить чаю, съесть что-нибудь сладкое, посмотреть телевизор перед сном. Что там интересного в мире творится?

– А? Вы что-то хотели, молодой человек? – я постарался быть как можно дружелюбнее и безобиднее. Неловко поправил очки.

– Хотел, – осклабился он. Остальные обходили меня, вставая за моей спиной. Окружали, отрезая пути к отступлению. Кто так охотится?

Жутковато ощущать себя жертвой, которую того и гляди, разорвут на части. Я просто хочу домой.

Сглотнул.

– Да? Чем могу помочь?

Давайте мирно разойдемся, а? Без всяких проблем? Я пойду к себе, а вы вернетесь под родительское крылышко или пойдете гулять дальше. Время уже позднее…

– Завязывай болтать. Вытряси его уже, Джей, – вновь подала голос рыжая. До чего же мерзкий у нее голос, прокуренный донельзя. И ведь если бы не она, то возможно, меня бы и вовсе не тронули. Тут же альфа уже обязан переть вперед, как бык, увидевший красную тряпку. Его девочка требует. Ей хочется крови. И денег. Даже не знаю, что думать. Хотя если судить по одежде, чего я обычно не делаю, она самая бедная. Такой помоечный кот, прибившийся к гулящим домашним.

Но история стара, как мир. Во все времена есть лидеры, воображающие перед своей половинкой. Рыцари, готовые на любое безрассудство: подвиг, убийство, смерть. Кто-то убивает дракона, кто-то бросается в бездну, кто-то ворует кубки. И не важно, что зачастую спустя годы они и имени друг друга вспомнить не могут и не понимают, зачем все то было. Но тогда кровь кипела, кровь требовала. А может, и не она, а что-то другое. Никто не искал на это ответов, а вот воспевали сотни раз. Рыцарь, принцесса и дракон – вот она классика.

И, похоже, что я сейчас крылатая ящерица. А драконам бывает страшно?

– Что? О чем вы? – продолжил я играть недалекого. Ну же, смотрите! Брать у меня нечего. Я всего лишь старик. Всего лишь…Не таблетки же вам нужны честное слово? Там от боли в голове, для сердца, немного для желудка, и так по мелочи, чтобы не выходить лишний раз.

Я не успел закончить мысль. Меня подняли над землей и встряхнули. Почувствовал себя грелкой, схваченной небезызвестным Тузиком.

Пытаюсь дотянуться до земли. Не могу. Усох с годами? Черт, не такой же я маленький!

Вырываюсь, но куда уж там. Сопротивляюсь, а меня трясут все сильнее.

Мир дрожит, точно картинка не успевает прогрузиться из-за столь резких движений.

Желудок тут же свело, а голова закружилась. Нельзя же так со стариком. Честное слово, нельзя.

Борюсь с приступом тошноты. Думаю, если меня вырвет на этого вожака, то живым я точно не уйду. Он меня в асфальт вкатает от злости. Размажет ровным слоем по тому же гравию, так что и хоронить потом будет нечего.

Стискиваю зубы. Перед глазами все плывет и шатается. Кажется, что людей уже не шесть, а двенадцать. Подошел кто-то еще? А, нет. Это эти двоятся.

Вжух, и мир переворачивается с ног на голову. Вот зачем он так? Все же хорошо было…

Судорожно цепляюсь за своего мучителя. Не надо меня больше трясти. Пожалуйста. Мне и так плохо. Уже даже не так страшно, просто очень тяжело. Сердце колотится и колет. Оно отдает куда-то в спину, в немеющие руки. Пытаюсь говорить, но лишь прикусываю язык.

– Что-то не густо с него сыпется, – морщится Джей. – Обчистите его, – он кинул меня своей своре так, что я со всей силы приложился головой о землю. Перед глазами поплыло, но я, кажется, попытался встать, за что и получил по носу ботинком. Хотя бы не армейским, уже хорошо. Но все равно больно, аж искры из глаз посыпались. Очки слетели, и тут же раздался хруст. Кто-то на них наступил.

Они мне так нравились… Удобные, привычные. Любимые.

Почему-то именно от этого стало очень обидно. Просто до слез. И что я им сделал? Просто шел мимо. Шел домой, никого не трогал. Вот так и бывает, что оказался не в том месте и не в то время. Жалко и очки, и себя. Больше всего очки. Чем старше, тем тяжелее терять. Чем старше… Может, я и плакал, да только от очередного удара тяжелого ботинка потерял сознание. Совсем слаб стал. Совсем…

Когда я очнулся, их след уже простыл. Может, испугались? Подумали, что убили, вот и рванули куда подальше. Одно дело грабеж, издевательство, и совсем другое мокруха. За это и срок получить можно. Сейчас времена гораздо строже. Это в мою молодость откупиться было можно, а сейчас и родители не спасут. Да, и захотят ли? Хорошие дети должны таковыми быть во всем. Иначе как такими хвастаться, как гордиться?

– Мой золотую медаль получил.

– Мой свой бизнес открыл.

– А мой старика в переулке убил.

Занавес.

Вокруг меня крутился пес, поскуливал, тыкался носом и облизывал щеки. Щиплет кожу. Кажется, лицо в ссадинах. Меня били дольше, чем я думал? Неприятно. Гадко, если честно. Приоткрываю глаза. Хозяин собаки – мой сосед снизу, совсем еще мальчишка в дутой желтой куртке, пытался привести меня в чувство. Смешно сказать, я знал еще его деда. Хороший был человек. Правильный. И семья у него такая же, добрая, честная. Опять же, только дружба со мной все портит. Впрочем, к старости я немного исправился. Вроде.

Внук же полностью в Антошу пошел. Даже пса такого же завел. Где только взял настолько похожую шавку, ума не приложу. Правда мальчик явно постройнее и симпатичнее. Хотя в кого это у него, тоже не знаю. Что Антон, что Марта, оба пухловатые, немного несуразные. Дочь их, матушка парнишки, тоже в Антона пошла, только волосы светлые и глаза красивые. Может, в Мартину родню. Впрочем, кто их знает, я все же не генетик, чтобы понимать, что там и как происходит.

– Вы в порядке? – суетился парнишка. Сидел подле меня, щупал пульс, осматривал повреждения. Сумку мою, вон, собрал. Все рассыпанные лекарства, наверное. Денег, правда, уже нет – те все забрали. Я в этом уверен.

– Д-да, спасибо, – я постарался улыбнуться, что вышло с явным трудом и из рук вон плохо. Губу мне разбили. Рот тут же заполнился соленой жидкостью с привкусом железа.

Похлопал вокруг, стараясь найти очки. Но тут же вспомнил хруст. Да уж. А без них мне тяжко. Мир плывет. Размытый такой, симпатичный, как на картине особенно вдохновенного импрессиониста. Такой мир мне почему-то нравится, он кажется ненастоящим. Призрачным. Как тот покинутый город с призраками людей.

Раз, два, три, четыре, пять – я иду искать, – шепчет детский голосок. Или это все ветер? Он самый. Только ветер и пустота, остальное не более чем ложь.

– Ваши очки разбиты, – грустно подтвердил мои опасения парнишка. Я же без них, как без рук. И он это тоже понимает. Эх, старость не в радость – это точно заметили. Да и кого вообще могли бы порадовать морщины, болячки и прочие дополнения к возрасту? Покажите мне этого человека, я хочу на него посмотреть.

Не показывают. Вздыхаю и поднимаюсь с помощью парнишки. Как же все же он похож на Антона. И почему-то я вижу в нем черты Верочки. Тот же открытый добрый и сопереживающий взгляд, губы, которые, кажется, вот-вот растянуться в улыбке.

Верочка… Отгоняю эти мысли прочь. Иду вместе с парнишкой к дому.

В общем, ему пришлось проводить меня до квартиры, где он помог найти запасные более слабые, чем мои привычные, очки, и обработать раны. Полил перекисью, смазал мазью, наклеил пластыри. Лекарств у меня так много, что я иногда думаю, что мог бы открыть свою собственную аптеку. Хотя сейчас время идет, развивается, вроде как обещали, что в скором времени изобретут лекарство, тормозящее старение. Но когда это будет? Да, и мне оно зачем, если я уже стар?

Морщусь. Щиплет. Все же меня не слабо так потрепали. Ссадин осталось море, а ребра ноют, словно пытаются отыграть блюз. И как у тех детей только совести хватило бить старика, тем более находящегося без сознания? Ума не приложу. Это явно не то будущее, о котором я мечтал.

Хотелось покорения космоса, колонизации Марса, летающих машин – всего того, о чем с упоением писали фантасты. Воплощения всех их придумок. Изобретения лекарства от всех болезней. Возможно, открытия параллельных миров. Или хотя бы тех парящих скейтов из старого фильма. А что в итоге?

Чуть ли не криминальная сводка. Так бы, наверное, и валялся там до утра, но парнишка вовремя подвернулся. Забавно. Всегда поражался разнице между людьми одного поколения. Глядя на одних, кажется, что этот мир уже не спасти, ради других же хочется жить. Похоже, что это закон равновесия, когда у кого-то нет души, а кому-то досталось ее с лихвой.

Впрочем, есть ли она у меня? Или разменял в молодости на тридцать серебряников?

Я разменял свои тридцать серебряников и пошел покупать себе душу. Нигде не нашел ту, что пришлась бы мне в пору. Пришлось признать, что я без нее даже лучше.

Думать об этом дальше не стал. Просто заварил чаю, чтобы угостить своего помощника. Чай у меня всегда самый лучший и настоящий, дешевый и пакетированный я просто не пью. Шавке же дал пару ломтей сыра. Ее предшественница была от него без ума. И эта далеко не ушла.

– Вы тоже знаете про сыр? – улыбнулся парнишка, аккуратно отхлебнув из фарфоровой чашки. Печенье он уминал, как его дед. А вот ценность такого напитка, как чай, явно не понимал. Хлебал, как какую-то воду.

– Грета, собака твоего деда, любила его, – пожал я плечами, пододвинув к мальцу плошку с печеньем.

Он благодарно кивнул и, прожевав, продолжил:

– Я на фотографиях ее видел. Большущая. Не знаю, дорастёт ли моя до ее размеров. Все же я так и не понял, какой та породы, – шавка, она и была. Лохматая такая, шумная, но умнющая.– И вас видел. Вы там совсем другой.

Он непроизвольно взмахнул рукой с печеньем, точно пытаясь описать кого-то более высокого, чем то, что я собой представляю сейчас. Замялся, почувствовав себя неловко. Старик напротив и парень с фотографий явно не вязались друг с другом. Лицо покрылось морщинами и коричневыми пятнами, темные волосы поседели и частично выпали, оставив лохмотья по бокам головы, синие глаза выцвели до невнятного серого. Сам ссутулился, хромаю на левую ногу. Стал сухим и корявым, как пень. Ничего общего с собой прошлым. Все разменял с этими сделками, растратил свою жизнь, а счастливым так и не стал.

– Молодой, – усмехнулся я. Если я правильно понимаю, о каких фотокарточках идет речь, то мне на них от семнадцати до тридцати. Нет. Тридцати пяти. Последняя была сделана именно в этом возрасте. Самая ценная и непонятная из всех.

Девять или восемь? Девять, или восемь… Девять!

Совместная. Да. После вроде были еще, но те уже не интересны. На них нас только двое. Иногда чуть больше. Но нет уже нас, есть просто отдельные люди, без идеи, но со своими проблемами. Похоронившими наше совместное прошлое вместе с погибшими друзьями и просто знакомыми. Посчитали, что если забыть, то можно будет стать обычными людьми. Не стали, но играли выбранные роли, как могли.