Читать книгу: «Зеленая поваренная книга»

Зеленая поваренная книга

Автор BiG_Green

Написано для Амелии и Настеньки:

Надеюсь, вы поймете нас, мужчин.

С любовью, папа.

Глава 1 – Поваренная книга холостяка

Завтрак, обед, ужин.

Глава 2 – Поваренная книга молодожена

Завтрак, обед, ужин.

Глава 3 – Поваренная книга молодого отца

Завтрак, обед, ужин.

Глава 4 – Поваренная книга многодетного отца

Завтрак, обед, ужин.

2017

Глава 1 Поваренная книга холостяка

Завтрак

«Завтрак, наверное, оттого называется завтраком,

что с вечера в холодильник кладешь то,

что не доел на ужин с мыслью «Завтра съем».

Свен Регенер, «Берлинский блюз»

Холостяцкий завтрак имеет место быть только в воскресенье утром, поскольку полноценно и неспешно позавтракать можно только в выходные. Суббота выпадает из этого списка. Ведь в субботу «утром», ближе к полудню, сил хватает только на то, чтобы доползти до холодильника и насытиться бутылочкой пятиградусного «жидкого хлеба», страдая от тяжкого похмелья.

Но как бы там ни было, завтрак начинается с пробуждения.

У всякого по-всякому начинается утро. У кого-то оно начинается с нежного поцелуя в лоб, у кого-то с трезвона будильника на мобильном. У меня же утро начинается с «Creedence» и их «Fortunate Son». Хорошая песня: времен вьетнамской войны, неагрессивная и энергичная. До этого на будильнике стояла «Metallica» с «St. Anger», – жестоко, я вам скажу, просыпаться под дикий вопль Хэтфилда, – временами думаешь, что еще одно такое пробуждение закончится сердечным приступом.

К несчастью своему, смерть как не люблю просыпаться. Выход из сна – это каждодневная неприятная процедура: надо продрать слипшиеся глаза, в доме холодно, тело после сна еще находится в анабиозе, так не хочется покидать мягкую подушку и одеяло, защищающее меня от жестокого и грубого мира вокруг. В общем, просыпаться – это однозначно хреново…

В такие моменты появляется дикое желание провалиться в кому, чтоб пребывать до своей смерти в мире грез и фантазий, где горы, пиво, женщины и мотоциклы.

Единственное, что сгоняет меня с кровати, так это дикое желание покурить. Люблю курить, – больше, чем нежиться в кровати лишние десять минут.

Натянув портки, начинаю думать, что все-таки каждый сын, так или иначе, наследует повадки своего родителя. В детстве, почти каждое утро, наблюдал как батя, выйдя на балкон, с наслаждением курил и щурился на солнце, почесывая промежность через кармашек на причинном месте, чем страшно нервировал маму. Вот и я выхожу в усадьбу, запихав в рот сигарету, начинаю пересчитывать яйца через точно такой же кармашек, до тех пор, пока не удостоверюсь, что оба они на месте и за ночь их не убавилось. При этом получаю какое-то странное удовольствие. Нет, вы не подумайте, не сексуального плана, а какое-то другое, будто бы сделал что-то хорошее и меня похвалили. Вспомнился анекдот

про то, как Клинт Иствуд и Чак Норрис соревновались в количестве яиц, и Чак выиграл с минимальным перевесом в плюс три. Возникает вопрос, сколько же яиц у Клинта?

Оправившись и приняв водные процедуры, иду ставить завтрак. Кто-то мне сказал, что порядок в жизнедеятельности начинается с оптимизации в быту. Никакой, к хренам, оптимизации в быту у меня, конечно же, нет.

Завтрак состоит из того, что бог послал. Обычно он посылает на хуй, и приходится жрать «Доширак», но, поскольку сегодня воскресное утро, то надо бы сварганить что-то в жирно-американском стиле.

Вот еще что: каждое утро удивляюсь тому, что у меня нет ни одной чистой сковороды – это, видимо, мое проклятье. И даже покупая новую, в глубине души опасаюсь, что, распаковав сотейник, в нем окажутся засохшие макароны и прогорклое масло. «Но ничего страшного, – говорю я себе, – ведь чем грязнее сковорода, тем сытнее еда». И ставлю её вместе с чайником на плиту. Всегда нравился запах застывшего животного жира.

Пока нагревается сковорода, из холодильника извлекаются три яйца, копченая колбаса, свиная грудинка, молотый перец и соевый соус.

О соевом соусе. Сейчас продают какой-то странный соевый соус: слишком соленый. После кучи экспериментов практически добился вкуса, как в детстве. Для этого нужно добавить в соус гранатовый сок в пропорции один к пяти и пол чайной ложки сахара на 300 миллиграмм бурды, все хорошенько взболтать и употребить в течение недели, а то сок с сахаром забродит.

Важным ингредиентом завтрака является позитивное настроение. Ни что так не поднимает настроение как рок-н-ролл золотых 50-х, сегодня под руку попалась пластинка с песней Дайаны Росс «Where did our Love go». Четкий, жизнеутверждающий ритм, мягонький, нежный голос заставляет подпевать и неуклюже пританцовывать у плиты: шлепать тапочками, вилять задницей в семейных трусах, дирижировать деревянной лопаткой.

Первыми в сковороду кладутся порезанные кубиками колбаса и грудинка. Жарить стоит до тех пор, пока свинина не покроется коричневой корочкой и не даст топленый жирок. Воздух наполняется шкворчащим запахом копченостей, а слюнки текут интенсивнее. Не правильно говорят, что аппетит рождается во время еды, он рождается во время её приготовления.

И вот тут, когда совсем невмоготу терпеть такое великолепие запахов, разбиваем три яйца. Но поскольку сковорода у нас не первой свежести, а яйца так и норовят прилипнуть ко дну, увеличиваем огонь до уровня ацетиленовой горелки, и с ловкостью миксера начинаем болтать яйца в сковороде, мешая в кучу колбасу и свинину, пока зародыши курицы совсем не прилипли. Не знаю, как у вас, а у меня способ приготовления яиц зависит от чистоты посуды, так что глазунью я ем редко.

Помню, у нас в полку был парень с Сахалина, и погоняло у него было Самовар. Кличку эту он получил, после того, как рассказал свой способ готовить яйца. В общем, постирав вечером носки, он клал в них три яйца и вешал над батареей. А батареи, к слову сказать, у нас, в офицерской общаге, топили так, что еще чуть-чуть, и они от накала начали бы в темноте светиться. К утру у него получалось, что нижнее яйцо – «вкрутую», а два верхних – «всмятку». Вот такая «душевная» кухня, французы молча курят в сторонке.

Снимаем болтушку с огня и накрываем крышкой. Достаем молотый кофе и засыпаем в турку, заливаем подоспевшим кипятком, ставим на огонь, мешаем, и ждем до появления пенки, а потом еще минут пять-шесть. Помешивая кофе, от раза к разу задаюсь одним и тем же вопросом: в любом помоле всегда находятся зерна, которые не хотят оседать на дно и плавают на поверхности, то и дело застревают в зубах или неприятно крошатся, как песок. Так что же их отличает от других своих собратьев, которые с радостью ложатся на дно и не мешают пить? Дикое желание быть не такими как все?

Когда настает время готовить кофе, пластинка сменяет трек на песню Дион – «Runaround Sue». Только Дион может вытягивать так ноты и переходить с октавы на октаву, что позавидует синеголовая тетка из Пятого элемента, а ведь в пятидесятых никаких синтезаторов не было. И этот мужик умудрялся силой своего голоса рвать в клочья все музыкальные каноны. Невольно вспоминается несчастная и безответная любовь, но все равно бросает в танец и хочется подпевать своим вороньим голоском.

В каком-то фильме сказали, что кунг-фу можно найти даже в чашке вареного риса. Это не к тому, что рисовар – мастер кунг-фу. Я это к тому, что творчеству, фантазии и экспериментам есть место даже, по сути, в простых вещах. Вот мой младший брат, Ворон, как раз-таки мастер кунг-фу в варке кофе. Черт его знает, как он там колдует, но кофе у него получается, как из «Старбакс», только лучше. Все остальное – это гадское варево! Простите меня, все женщины, которые готовили мне кофе по утрам.

К кофе он пристрастился еще в раннем детстве, когда воровал из батиного пайка и ел ложкой консервированный кофе с молоком и сахаром, – ну, помните сгущенку, в которую засыпали растворимый кофе с желто-коричневой этикеткой? Так вот. После пары банок этой бурды, Ворона невозможно было угомонить, он был похож на ту дикую белку из «Лесной братвы». После этого он влюбился в этот напиток и меня подсадил. А я вот сейчас думаю, что было бы, если у нас хватило ума сварить ту банку? Насколько бы употребима была вареная сгущенка с кофе?

Кофе вроде как сварился. Теперь беремся за сервировку стола. Под сервировкой понимается: сдвинуть на другой край стола немытые тарелки, нарезать большими ломтями хлеб без треугольников и разрезания на половинки (хлеб я режу на весу, над мусорным ведром, чтоб крошки потом не подметать по всей кухне). Достаем две пиалы – в одну наливаем соевый соус. Вот вы спросите, почему я не жарил лук с яичницей? А вот потому, что люблю маринованный лук собственной закваски со жгучим перцем, оливковым маслом, небольшим количеством уксуса и соли, – в деревне дядя научил, он любил этой бодягой водку закусывать на сенокосе – запах спирта перебивает на раз. Вот его мы и накладываем во вторую пиалу.

Было бы сейчас лето, можно было бы свежим колючим соленым сочным огурчиком побаловаться. Люблю запах свежих огурцов, у мамы огуречный крем для рук был, так вот, из-за него все босоного-голожопое детство и даже воспоминания о подзатыльниках этим кремом пропахли.

И вот, разложив перед собой всё это, наконец-то усаживаюсь кушать. Открываю очередную книжку о Джеке О’бри, и окунаюсь в теплый ветер южных морей, соленый морской юмор, сплетения марсов, брамселей, гарделей и галсов. В юношестве как-то пропустил мимо себя приключенческую литературу и сейчас с удовольствием наверстываю упущенное, читая все напропалую: об индейцах и ковбоях, пиратах и сокровищах, африканских сафари и диких львах.

Ну что поделать, люблю я за столом читать, чем нервировал и, наверное, буду нервировать своих женщин. На мой вопрос: «Почему я не могу спокойно почитать?» они просят отложить книжку и поговорить с ними, мол я совсем не интересуюсь их жизнью.

Отчаянно не понимаю, почему я должен разговаривать за столом, вести светскую беседу в тот момент, когда у меня полон рот? С детства же учили: «Когда я ем, я глух и нем», но не «слеп», поэтому имею полное право почитать.

Сначала ломаем большие куски хлеба. Не надо хлеб резать – Иисус завещал ломать хлеб, – не помню, в какой части той Рок-оперы. Кусочки макаем сначала в соус, и кладем на него маринованный лук, ну и вилкой цепляем побольше мяса с колбасой, запивая все это добрыми глотками кофе.

Пока я ем, из колонок горланит невероятный Том Джонс с моей любимой «What a party we had last night». Иногда мне думается, что Том может, при желании, силой своих легких накачать колесо от БелАЗа, и даже когда он задует в ниппель, звучать это будет офигительно мелодично. Есть же люди с талантом. Всегда завидовал людям с явным талантом. Ну, знаете, тем, кто с детства умеет рисовать, петь, хорошо двигаться. Не обладая ни каким из явных талантов, страшно мучился при выборе ВУЗа. А вот умей я петь, точно бы поступил в Гнесинку, стал бы хард-рок-кантри-фолк-блюзменом и умер бы в тридцать пять от цирроза, по причине запоя, душевных мук и отсутствия признания моего гения. Мечта, а не жизнь.

Вот на таких позитивных нотах заканчивается яичница, а с ней и завтрак.

Обед

Обязательно к прослушиванию

Coolio – «Gangsta’s paradise»

Обед обычно имеет место быть с понедельника по пятницу ровно с часу до двух. Абсолютно не понятно, почему именно в рабочие дни? Смею предположить, что в выходные я просто не обедаю, как и подавляющее большинство сознательных мужчин.

В субботу обеденное время пропадает либо в попытках осмыслить пятничный запой, либо весь световой день с бутербродом во рту пытаешься перебрать планетарку у УАЗика, а в воскресенье парко-хозяйственный день: моешь, стираешь, гладишь и прибиваешь. Одним словом, в выходные не до обеда.

А вот в рабочие дни обед – ожидаемое время дня. Отдушина в пыльной конторской жизни – то время, когда, не скрываясь от начальства, можно залезть в одну из социальных сетей или тупо крошить коллег-собутыльников в контру, и все это с нагловатой мордой, мол, а чо?! Обед же!

Обед начинается с фразы: «Ну что…? Война войной, а обед по расписанию!» Мне нравится думать, что в моей скучной рабочей тягомотине есть место чему-то когда-то позабыто-армейскому, солдатско-привальному и тушоночно-котелковому. Хотя не помню, чтоб в армии я хоть раз толком пообедал.

Раньше по нашему зданию блуждала бабка с аппетитно пахнущим баулом чебуреков и полуфабрикатов. Чебуреки были жирные, а полуфабрикаты представляли собой серый, слизистый кусок прошлогоднего фарша и расплющенную промышленным прессом картошку в мундире, которая почему-то называлась пюре. Эту пищу нельзя было назвать горячей, потому что температура, по моим замерам, не превышала 40 градусов. После чего я пришел к заключению, что подогревали её, видимо, положив пластиковую тарелку, обтянутую пищевой пленкой, под мышку агонизирующему больному.

Сейчас же бабку вместе с баулом наши архаровцы на проходной запретили и приходиться стоять в очереди к кулеру с «Дошираком» в руках. Девчонки из бухгалтерии, весело щебеча, заливают воду в неприлично сладкий кофе. Обедать они, наверное, будут каким-нибудь домашним пирогом с бифидойогуртом и шоколадкой на десерт. Сколько ни пытался напроситься к ним на обед, чтоб поесть хоть что-то нерастворимое, они всегда оставались непреклонными: то, что происходит в бухгалтерии в обеденное время за закрытыми дверями, – священная и строго охраняемая тайна каталогов «Орифлейм».

Отстояв очередь и получив свою порцию кипятка, сажусь за рабочий стол и наблюдаю, как набухает лапша в пенопластовой емкости, с подложенным под неё кирпичным магазинным пирожком – глупый способ, за неимением микроволновки, сделать его чуть более теплым, чем кусок сланца. К слову сказать, «кирпичность» пирожка проявляется не только в мягкости теста, но и в форме, вкусе и цвете несчастного гастрономического выродка. Унылая совково-фарфоровая чашка с оранжевой росписью незатейливого цветочного узора – она мне досталась по наследству от предыдущего работника, который забыл её в шкафу между пустой банкой из-под кофе и четырехдырым степлером. Думаю, что и ему она досталась по наследству от другого сторожила моей должности – некий переходящий кубок получается. Пользуюсь же этой чашкой, за неимением второй, в моем скудном холостяцко-спартанском скарбе. Первый и последний раз мыл эту чашку, наверное, еще в прошлом году, поэтому растворимый кофе в нем приобретает неповторимо гадкий вкус.

Вспоминая воскресные завтраки и пятничные ужины, с ужасом осматриваю то, что мне предстоит употребить в пищу, и ненароком становится так жалко себя, что рука сама тянется к мышке, чтоб поставить самую жалостливую песню моего неокрепшего детства Кулио – «Gangsta's Paradise».

А ведь было время, когда я хотел не сидеть в конторке, перебирая бумажки из лотка в лоток, а создать и возглавить первое в Якутске незаконно-пиратско-рок-н-рольное радио – вещать на всю катушку хиты прошлых лет. Просвещая, встряхивать обрюзгшую и невежественную молодежь вскриками Курта Кобейна, несвязным бормотанием Мадди Волтерса и завываниями «Роллингов». Между песнями декларировать манифесты Сартра, выдержки из Чака Паланника и любимые отрывки из Хэмингуэя. А ночью неспешно колесить по городу на сверкающем хромированными трубами чоппере в каске, стилизованной под шлем Хищника с развивающимися резиновыми дредами за спиной.

Или написать душераздирающе-трогательный роман и всю оставшуюся жизнь прожить где-нибудь на тропическом острове, как Селенджер, скрываясь от навязчивых поклонников-читателей, папарацци и представителей премии Букера, которые всем скопом хотят вручить мне нобелевскую премию за мою книгу, которую экранизировали шесть раз, режиссерами которой значатся: Скорсезе, Нолан, Иствуд, Спилберг, Земекис и Тарантино.

И вот Кулио пропел свой последний куплет, и я понимаю, что организовать радио у меня никогда не хватит смекалки, а написать душераздирающе-трогательный роман – таланта. Приходится возвращаться к действительности и вытаскивать из-под остывающей лапши все еще холодный пирожок.

Не знаю, как вы, а я перед тем, как заварить лапшу, её крошу, чтоб можно было загребать ложкой. Это необходимость, когда постоянно носишь галстук: длинная лапша, когда ее, выпучив глаза, с хлюпаньем, пытаешься всосать в рот, плескается бульоном не хуже избалованного ребенка. А так, раздвинул подальше от эпицентра лотки с договорами и письмами, закинул галстук на плечо, засучил рукава, неспешно взял ложку в правую руку, пирожок в левую, пожелал коллеге напротив приятного аппетита и принялся за еду.

Ну и как обычно во время «american-style» еды необходимо чем-то занять глаза, чтоб хоть каким-то органом восприятия отстранится от поглощаемого ужаса грядущего гастрита. Влезаем на «Ютюб» или «Вконтакте», ищем забытые армянские мультфильмы про Масленицу и, отключив мозг, начинаем есть, макая кирпичного выродка в красный бульон.

Выковыряв всю лапшу, выпиваем с уголка жгучий и малоприятный бульон, невольно надкусывая пенопластовую емкость и проглатывая соевые ошметки якобы мяса. Во рту образуется едкий привкус горького пластика, отдающий неприятной щекоткой в переносице.

Ну вот и остается последнее блюдо сегодняшнего обеда – остывающий кофе. Будь этот кофе горячим, он был бы не настолько плох в своем вкусовом убожестве, но, к сожалению, кипяток из кулера на редкость быстро остывает, непонятно почему… Может, там вода какая-то быстро остывающая?

Берем чашку, хватаем коллегу и идем на крылечко, где можно погреться под теплым летним солнышком, проглядывающим сквозь листву деревьев в палисаднике.

Единственное, что есть натурального в обеде холостяка – так это никотин и летнее солнце. Между планированием очередной пятницы и обсуждениями тачек, выкуриваю сигарету и запиваю бурдой из чашки. Я делаю это автоматически, как бы между прочим, изо дня в день, абсолютно не замечая, что жизнь моя стала похожа на холодный растворимый кофе: то, что должно было согревать и будоражить, теперь вызывает только отвращение.